... and I will try to fix you

- … итак, из данной ситуации что следует? – Вопрос преподавателя заставил вскинуть голову, и Ноктис с безразличием посмотрел на мужчину. В какой-то степени ему было его жаль: студенты, все, как один, бестолочи, совершенно не пытаются вникнуть в тему, хоть и послушно записывают его лекции. И он, сам Ноктис, от этой толпы, увы, не отличался ничем. Он прекрасно понимал, о чем говорит преподаватель, но отвечать? Нет уж, увольте. Не дождавшись ответа и поняв молчание студентов на свой лад, мужчина вздохнул и продолжил говорить, правда, уже без особого энтузиазма. Келум же, окинув группу беглым взглядом, принялся машинально записывать, подперев щеку кулаком. Он совсем не вникал в механизм действия рынка, его не интересовал ни один из видов роста – его просто одолевала осенняя усталость, накатывающая с каждым днем все с большей силой. Ноябрь оказался совсем серым: постоянный моросящий дождь, изредка переходящий в ливень, и ветер, а прогноз погоды не обещал перемен. Последняя пара тянулась, казалось, целую вечность: секунды, минуты стекались в крупный неспешный поток времени, который замедлил свой ход, став тягучим, как расплавленная резина. Он вернул свою скорость только тогда, когда звонок прервал монотонную речь преподавателя и звучно ударил по ушам. Ноктис непроизвольно, на уровне рефлексов, сбросил ручку на конспект и начал поспешно собираться, как и остальные ребята. - Эй, не хочешь с нами посидеть? Мы собрались в кафе… - бодро начал сидящий рядом парень, уверенно улыбаясь, но, наткнувшись на колючий взгляд Келума, примолк. - Спасибо, не могу, - лаконично, без тени улыбки, ответил Ноктис, закидывая на плечо длинный ремень сумки, и не спеша пошел к дверям. Сближаться с одногруппниками не хотелось: они все казались плоскими, двумерными, душа нараспашку – хватай ее за шею. Келуму вполне хватало отношений на уровне «Привет, как дела? – Нормально», а заходить дальше для него не имело смысла. Будь он ребенком, он бы думал, что его друзья – это рыцари, и сам он тоже молодой рыцарь с полированными доспехами, учащийся быть благородным. А потом он узнал, что рыцари – это те, кому не повезло быть младшими сыновьями лендлордов. У них не было ничего, кроме лошади и меча – последнего подарка отца. Зарабатывай себе славу сам, отличись, добейся чего-нибудь, никчемный лишний сын! История, однако, рвет детские шаблоны и мечты. Размышления прервал сигнал мобильного телефона – стандартная мелодия, раздающаяся из внутреннего кармана сумки. Парень с неохотой полез внутрь, копаясь в карманах и ища в скопившемся мусоре телефон. - Да, - безразлично произнес он, даже не взглянув даже на экран, и посмотрел на наручные часы. Полпятого. Ему вполне хватит полутора часов в библиотеке для расшифровки собственных же записей. - Это Игнис, - прозвучал в трубке ровный голос, но Ноктис все равно напрягся. Игнис никогда не звонит без повода, только в случае крайней необходимости. - Да, я узнал, - равнодушно ответил Келум, контролируя голос и пытаясь отогнать нехорошие предчувствия. Внутри уже расползлись руки-тени, заставляя своенравное волнение влиться в кровь, и поэтому парень решил сразу прояснить ситуацию. – Что-то случилось? - Ничего страшного на самом деле, - спокойно сказал Игнис. – Я предположил, что ты можешь знать, где находится Промпто. Его сегодня не было в университете, на работе у него выходной. Пытался дозвониться – абонент недоступен. - Ясно, - с облегчением выдохнул Ноктис, выдав себя с головой. – Извини, у меня ни малейшего понятия, где он может находиться. - Понимаю, - кратко произнес друг. – Извини. Через мгновение в трубке послышались короткие гудки, и Ноктис сжал телефон в руке. Тревога вновь закралась в сердце, меж бровей залегла неглубокая морщинка, и он быстро зашагал в сторону библиотеки, набирая на ходу сообщение. «Где тебя черти носят?» *** Темнота становилась почти привычной, практически осязаемой, но Клауд все же не мог привыкнуть к тому, что свет не ударяет в глаза после пробуждения: тьма прижимала свои ладони к его глазам и улыбалась в макушку. Он пытался делать то, о чем много раз говорили слепые в газетных статьях и телевизионных программах: видеть осязанием. Он уже неплохо ориентировался в пространстве около своей кровати, и во многом ему помог Хоуп, рассказавший, где находится окно и дверь и сколько примерно метров до выхода. Парнишка вообще заходил часто, объяснив это тем, что он выполняет в больнице мелкие поручения и оба его родителя работают врачами. Он рассказывал обо всем, что видел: какая погода за окном, какие новости будоражат мир и так далее… По просьбе Клауда он рассказывал сюжеты книг и фильмов, многие из которых Клауд уже читал или видел. Бывший солдат молчал и улыбался, по-новому открывая для себя знакомые вещи из уст Хоупа. - В общем, я предполагаю, что он остался на всю жизнь инвалидом, - вздохнул подросток и поерзал на стуле, не зная, как закончить так, чтобы передать атмосферу фильма. – Но зато он понял всю ценность жизни. Ну, Вы сами понимаете. Клауд кивнул, поняв, что имел в виду подросток: любые проблемы, трагедии и печали – это часть нескончаемого процесса жизни, в котором все настолько относительно, что сложно найти человека взирающего на мир точно так же, как и ты. И что жить стоит, так или иначе. - Хороший сюжет, - вновь кивнул он, невольно касаясь руками повязки. Он почти привык к ней, но ощущение бинтов на коже все равно раздражало его, как и беспомощность. Врач смеялся над его нетерпеливостью и добавлял, что кости не в один день срастаются, да и зрение через неделю возвращается только в фильмах. А Страйф злился, молча, сжимая кулаки так, что начинали болеть мышцы. Слабость его убивала подобно воде, точащей гранит, - мерно, постоянно, беспрерывно. Она проявлялась во всем: в движениях и – что самое отвратительное – в мыслях. К нему вновь вернулись сны, пропавшие всего лишь полгода назад, и Клауду казалось, что мозг просто пытался восполнить эту глубокую бесцветную потерю цветов. В них Зак, широко улыбаясь и щуря от злого солнца глаза, протягивал руку и помогал подняться на ноги, и по глазам било высокое синее небо, обезображенное двумя вертолетами: оно висело над безродной каменистой землей, где их ненавидели, презирали угнетенные уставшие люди. Друг что-то говорил, указывая рукой затянутой в тяжелую перчатку за небольшой перевал, и с коротким кивком шел вперед, дав впереди идущему солдату за то, что тот мешкает. А Клауд не слышал ни звука, были лишь цвета, яркие до слепоты: над ним пролетали вертолеты – он не слышал стрекота винтов, впереди ребята из его взвода говорили о возвращении домой – он видел, как шевелились их губы и растягивались в добрые улыбки. - Мистер Страйф, мне нужно идти. – Робкий голос Хоупа прервал его мысли, а Клауда будто наотмашь ударили по щеке, и тьма вернулась, лишив мир красок. - Извини, что задержал, - чуть хрипло ответил молодой человек и слегка улыбнулся, чувствуя, как от усталости, от этой накатившей тьмы внутри что-то опасно задрожало, грозя разорваться сотней осколков. Послышался скрип отодвинутого стула, тяжелые шаги – резиновая подошва чуть поскрипывала о линолеум – и через несколько секунд протяжно провыла дверь. В комнате стало на одно дыхание меньше и на одного вновь одинокого человека больше. Клауд откинулся на подушки, запрокинув голову наверх. Он пытался представить себе, как отблески закатного солнца расползаются по потолку? Или его палата на восточной стороне? Тогда длинные фиолетовые тени уже протянули свои руки вдоль стены. На улице сегодня не пасмурно – так сказал Хоуп – значит, в кои-то веки серый город был освещен солнцем. И небо было высоким, цвета берлинской лазури. Почти как в Афганистане, стране камней, песков и озлобленных людей, шепчущих молитву единому Богу. А солдаты не молятся. Они смеются и шутят. И это страшно. Клауд сам не заметил, как задремал – чутко, беспокойно, готовый проснуться в любой момент. И сейчас не было снов, лишь краткий миг спокойствия, полный тревожного ожидания, похожего на отсчет времени до начала атаки. Никто не услышал тихих шагов, кроме их обладателя, и скрипа отворившейся двери. Мне стоило бы извиниться за такой долгий перерыв, но хочу сказать: я не уверена, что следующая глава выйдет до лета. Увы, учеба и все ей сопутствующие пакости. Извините.