Стокгольмский синдром

      – Шериф, Робинсон-стрит, мотель «Райский уголок», ещё двое.       – Кто – опознали?       – Олсон Тайлер и Дик Уиллоби, судя по бумажникам… Ну и народ тут говорит, это Уиллоби комната…       – Ну, едем.       Олсон Тайлер – местный, одноклассник Ноя, раньше нормальный вроде парень был, а в последние пару лет словно подменили. Дома практически не живёт, чаще его в этом «Райском уголке» найти можно, ну либо в баре. Три привода уже – пьяные драки, разбитые витрины, отец за него чуть ли не на коленях стоял, пытался воспитательные беседы с отпрыском вести – толку… Ной, говорил, тоже пытался, его вроде слушал, но как-то вяло… Уиллоби – приезжий, тоже по мелкому пьяному хулиганству задерживался, а на предыдущих местах зависания на него, говорят, и посерьёзней что было, материалы пока не прислали… Хорошие друзья у Троя были…       Ну, «Райским уголком» мотель явно назвали опрометчиво. Хотя, почему… для некоторых категорий вполне райский… Вон, испуганно шкерятся за дверями…       Хозяйка, несложно её понять, валялась в глубоком обмороке. Это и просто увидеть – самые крепкие нервы не выдерживают, а думать о том, как приводить потом комнату в порядок… Потасовки с разбитыми носами и заблёванные по пьяни полы – это одно…       Кровь везде. Просто везде. Тела изуродованы практически до неузнаваемости, но судя по рыжим волосам и татуировке на плече – это Олсон, да. Как никто ничего не слышал? Во всю дурнинушку орал магнитофон, здесь это обычное дело. Да и, не для протокола – если б и слышали, едва ли кто-то побежал бы выяснять, не убивают ли в соседнем номере кого-то. Пьяные и наркоманские драки тут тоже чуть ли не каждый вечер, а в чужую драку лезть дураков нет. И полицию звать только потому, что в соседнем номере крики и грохот ломающихся стульев, дураков нет – загребут и тебя заодно, благо найдётся, за что. Сколько тут наркоты было спешно смыто в унитаз, теми, кто только проснулся, когда полицейские ботинки загрохотали по коридору, сколько народу порасторопней просто свалило отсидеться где-нибудь, пока вся эта петрушка…       И во всю стену, конечно, кровавая надпись. «Ты плохой мальчик». Кому на сей раз? Олсону? Дику? Или оптом обоим?       – Вроде прежде он писем не писал… Да ну, не может быть, не может, чтоб он вернулся…       – Гарри Уорден… Том Ханнигер… Здравствуй, твою мать, Валентинов день…       Вот как оно так получается, что никто ничего не видел? Толпа опрошенных, все с совершенно честными глазами. Не видели.       Трой был дома один – отец ещё не вернулся с работы, мать уже отбыла. Соседка миссис Смит выглядывала, конечно, в окно раз – что-то уж сильно разбушевался их Бэйби – и вроде бы видела там какого-то человека… Но внимания не обратила, цыкнула на пса и вернулась к любимому сериалу. Миссис Лайонелл была в том же сериале настолько по уши, что даже не заметила, как её любимые собачки выбрались из дома…       И во втором случае – не легче. Соседи – нет, ничего не слышали, орала музыка, думали, Дик и Олсон там опять отмечают что-нибудь. Что они могли отмечать? Ну… день рождения чей-нибудь, юбилей выхода любимого фильма, просто зарплату обмывать, причин, что ли, нет. Кого могли ждать в гости? Да кого угодно, список длинный. Их друзья и враги? Тот же длинный список, категории взаимозаменяемые…       – Иной раз и впрямь в сердцах думаешь – перерезал бы их кто-нибудь поскорее, чтоб отмучились сами и отмучили нас, - сплюнул Холли, когда Микки, соседа Дика по комнате, мирно спавшего в наркотическом угаре уже с час прямо в коридоре этажом выше, так и не удалось растолкать, - откуда только эта напасть на нас свалилась?       – Был у нас раньше тихий мирный городок… Никому не известный… теперь всё, теперь известный. Туристы, паломники… Понятно, чего едет и чего везёт. А этим, нашим-то простачкам, интересно ж причаститься к той жизни, которая там…       И трясущийся старичок внизу, за стойкой, только и назвать его, что консьержем… Ну где ему вспомнить всех, кто за вечер тут проходил? Тут уйма народу туда-сюда шляется, и постояльцы, и гости. Это обычное дело. Нравы здесь свободные, за то и ценится это место. Если к нему не подходят, не обращаются с каким-либо вопросом – он и не запоминает. Ну а если человек не спрашивает, как бы ему комнатку снять, или как в такую-то комнату пройти, а целеустремлённо прёт себе – значит, знает, куда идёт. Нет, никого необычного он не видел, все обычные, всё как всегда, в любой другой день…       – Да он бы необычным назвал, наверное, разве что инопланетянина с рогами, или если б самого президента США тут увидел, и то не гарантия. Тут панки с гребнями ходят, укурыши эти с патлами… Обычное дело же.       Кипа протоколов, результаты вскрытия. Убийства совершены, по предварительному заключению, одним и тем же предметом. Да, очень вероятно, что шахтёрской киркой. Да, очень вероятно, что одним и тем же человеком. Физически крепким мужчиной – удары зверские, местами тела пробиты насквозь… хотя и физически крепкая женщина до конца не исключена… Отпечатки подошв изучены и совпадают, кстати, с теми, что оставлял 13 лет назад Том Ханнигер, но ботинки не эксклюзивные, их и сейчас в городе найти не проблема… В случае Троя первый удар был нанесён со спины, пробито плечо, но это вовсе не значит, что он сам впустил убийцу и так ему доверял, что повернулся спиной. Скорее, убийца проник в дом через окно и затаился в коридоре, после чего подкрался к жертве – земляные следы говорят в пользу этого. Но всё же он определённо должен быть знакомым Троя – достаточно хорошо знакомым, чтоб бывать в его доме прежде и точно знать, когда нет дома его родителей…       Правша, достаточно высокого роста – об этом говорит характер некоторых ударов. Чтобы малевать надписи, он использовал стул, малевал на уровне глаз, чуть выше или чуть ниже…       Самый интересный пункт – предположение, что убийца и в том и в другом случае не просто был в перчатках. Он переодевался. Ведь выйти чистым из такого кровавого душа просто нереально. А кровавые следы в обоих случаях ведут только до туалета. Значит, у него с собой сумка. Прочная, непромокаемая, достаточно вместительная сумка, в которой он приносит и уносит и смену одежды, и орудие убийства. Интересно получается – заходит в здание обыкновенный, ничем не примечательный человек с сумкой, там переодевается, совершает свои кровавые злодеяния, переодевается обратно… И выходит из здания ничем не примечательный, ничем не подозрительный человек с сумкой…       Сисси чувствовала, конечно, как-то спиной, кожей, это, мягко говоря, удивление двух женщин, когда они спускались под руку с Амелией по лестнице. Она не первый раз приходит, и с шоком от первого её визита, конечно, не сравнить… но до привычки и спокойствия далеко.       Хотя, пожалуй, удивление в основном у светловолосой женщины. Темноволосая, Ванда – она, кажется, даже понимает. Даже рада.       – Это же нормально, Джосси. Им есть, о чём поговорить. Такое общение Амелии может оказаться очень полезным.       – Дружба 13-летней девочки и взрослой женщины? Ты считаешь это нормальным?       Джосси немного лукавит. Она не знает Сисси так уж хорошо, но знает, что друг много старше её возрастом у неё есть. Так что наверное, да, это нужно считать нормальным. Ну вот такое вот… исключение из обычной нормы. Основанное, наверное, на том, что Сисси развита не по годам. Для сверстников она зануда, а вот Ною Палмеру она… нехорошо так говорить, конечно, у Ноя есть родная живая сестра. Пока ещё живая… Ох, нет, такие мысли и думать нечего. Чтоб их, этих докторов. С самого рождения хоронили девчонку, а ей вот уже почти 13 лет. На вид, конечно, столько не дашь. Сисси старше своих лет выглядит, а Крисси наоборот. Но жива ведь… если это можно жизнью назвать… Нет, так думать грешно, грешно. Сама мать всё-таки. Говорят, есть надежда на операцию. Рискованно, конечно…       – Во-первых, я б не торопилась называть Амелию так уж взрослой женщиной. Не забывай, она пережила то, что стрессом назвать мягковато, и в то время, когда мы с тобой нормально жили, общались со сверстниками, учились, влюблялись, работали – она… Была несколько ограничена в таких возможностях. У них с этой девочкой есть кое-что общее, и не только то, что они афроамериканки. Возможно, она напоминает ей её саму до того, как с ней произошло всё это. Или же…       – О боже, да. Какая же я глупая. Или она напоминает ей о её собственном бедном малыше, которого она, должно быть, даже не видела… Боже, не могу даже думать об этом…       Ох, если б правда не могла! Хорошо, наверное, что это даже не все знают – что у этой несчастной успел родиться от маньяка ребёнок. Бедняжка Ванда, кажется, жалеет, что рассказала. Это действительно то, что стоило бы… Да как о таком забудешь? Милли не говорит об этом, Ванда сказала, и с ней не говорила почти никогда. Не о чем говорить – была беременна, родила, и он унёс ребёнка, будто его и не было. Конечно же, это спокойствие только напоказ, а что она чувствует на самом деле – никому не представить, всё внутри леденеет… Господь, говорят, мудр и милосерден, но иногда то, что он попускает, человеческим умом не осмыслить. Для чего было рождаться этому малышу? Чтоб никто даже не знал, под каким кустом его зарыли как щенка (лес большой)? Или куда холодные речные воды унесли крошечное тельце? Но с другой стороны – что ждало этого ребёнка в жизни? Детство в приюте, косые взгляды, холод и жестокость. Хотя ведь он-то ни в чём не был виноват. Но у кого б хватило широты сердца усыновить ребёнка двух сумасшедших?       – А эта девочка, Сисси… Конечно, она была младенцем, она не могла запомнить, в её памяти нет этого ужаса… Но ведь она знает. Знать и не помнить – иногда не менее страшно… Но ты думаешь, им на пользу пойдёт такое общение? Не будет ли Милли…       Не будет ли Милли терзаться вопросом, ответа на который никто не даст – почему. Почему этот монстр уничтожил собственного ребёнка и пощадил ребёнка жертвы. Почему… потому что он был сумасшедший, маньяк, вот почему! Бессмысленно пытаться понять, что им руководило… не милосердие уж точно. Быть может, это было глумлением над бедняжкой Сесилией… и над её мужем тоже. Жить, таким ужасным образом потеряв мать и беременную жену, это вечный кошмар, а жить, когда собственная дочь не просто напоминает о произошедшем – когда ты знаешь, что она милостью маньяка тебе оставлена – и не представить, каково…       Да, может, бедняжка Милли, глядя на эту девочку… просто радуется, что вот ей повезло, она выжила, растёт, хорошо учится, поддерживает своего отца, их жизни тоже, конечно, искалечены проклятым монстром, но всё же не так, как её собственная? Может, и в самом деле это поможет ей начать новую жизнь? А как офицер Мартин на это смотрит? Но, в самом деле, это нормально, когда те, кто прошли через один кошмар, поддерживают друг друга… это правильно. Они напоминают друг другу не только о пережитом, но и о том, что оно пережито, что они живы, жизнь продолжается. В самом деле, Милли ещё совсем молодая женщина… может, она и не станет совсем нормальной уже никогда, но хотя бы какую-то новую жизнь построить сможет. Может, Мартин… Да, он безумно любил свою жену, почём зря ему твердили, что девочке нужна мать, что нельзя молодому, сильному мужчине вот так хоронить себя, но ведь прошло 13 лет… Да, её никто ему не заменит… Так ведь может, то и хорошо, что Милли совершенно на покойную Сисси не похожа? Нет, это совершенно ни в какие ворота не лезущая романтичная глупость, конечно, но вот пришла же в голову и не идёт из неё… то ли грядущая дата обязывает? Ведь действительно, что же, этой бедняжке навсегда поставить на себе крест, признать, что жизнь её сломана? В самом деле, Ванда права, с болезнью надо бороться, с трагедиями надо бороться, она права, а не те, кто считает, что после такого уже не оправиться, не встать крепко на ноги… Они все, бедные, слишком настрадались… «Господи, о чём я думаю…».       Сисси было всё равно, что думают эти женщины. Главное – они не чинят препятствий. Никому она не позволит помешать им видеться, проводить вместе, в самых важных разговорах, в мелкой каждодневной заботе, всё возможное время – его и так меньше, в силу неодолимых обстоятельств, чем требует сердце. Это малые крохи для голодавшего всю жизнь… но пусть имеют в виду, все эти люди и все обстоятельства, они отхватят по локоть руку, попытавшуюся эти крохи отнять. Наверное, это называют звериной нежностью – они шли под ручку, их пальцы вцеплялись в рукава друг друга так сильно, до онемения. Хотелось заглядывать ей в глаза, угадывать и исполнять её желания, заслонить собой от любой угрозы, любого страха. Сегодня они пойдут в парк, будут есть сахарную вату, купят пару лотерейных билетов… «У тебя должно теперь быть всё, чего ты была лишена».       В парке так празднично, людно… Может быть даже, слишком людно, но если не углубляться в гущу толпы – то ничего страшного, и можно спокойно беседовать…       – Расскажи ещё об этом мальчике, Ное.       – Ну, он не такой и мальчик, вообще-то… Он меня на десять лет старше… Но мы всегда говорили на равных. Он единственный, которому я могу доверить всё…       Они как будто играют в некую игру. В дочки-матери, брякнул бы любой, если спросить. Странно, но получается ничуть не фальшиво, эта игра – способ рассказать о чувствах, ну а правила понятны им обеим.       …Невесть откуда выскакивает эта женщина с искажённым злобой и страхом лицом – кажется, миссис Уиллер с соседней улицы. Мать погибшего Троя.       – Это всё ты, ты! Всё началось после того, как ты вернулась! Зачем ты приехала? Ты принесла проклятье всем нам! Мой мальчик погиб из-за тебя! Они все погибли из-за тебя! Убирайся обратно, мотай туда, откуда пришла, ведьма, никаких больше смертей!       Обычно Сисси сложно было вывести из себя. Её железобетонные нервы поражали и отца, и одноклассников, и учителей. Обычно жизнь и не давала поводов к такому выражению лица, такому голосу.       – Слушай, ты, глупая курица! Следить лучше надо было за своим отпрыском, может, и жив бы был! Будто не знаешь, какие за ним грешки водились. И с какой компанией он шлялся. Ты сама – плохая мать, ты и виновата!       Женщина отшатнулась под её напором, чуть ли не спрятавшись за спину подруги.       – Нет, я это всё так не оставлю! Я буду подавать прошение, чтобы её выставили из города. И думаю, меня поддержат. Многие поддержат. Нечего ей тут делать. Она же ненормальная! А может, это она их всех и убила? А? какое у неё алиби? Она же всё время сидит дома, у себя в комнате… Но кто проверяет её каждые пять минут? Выбралась из окна – и… С Ханнигером же так было – сперва жертва, потом убийца. Может, и эта… заразилась…       Глаза Сисси стали узкими-узкими, две чёрные злые щели.       – Ещё слово – я тебе так лицо разукрашу… Ни один косметолог не спасёт!       Вторая расторопно оттащила подругу на всякий случай на расстояние больше вытянутой руки.       – Ты чего, девочка? Что это ты её защищаешь, будто она тебе мать?       Они ушли… Трусливые отродья, безмозглые твари, всю жизнь таскавшие головы на плечах только для того, чтоб было, куда вешать бигуди… они ещё заплатят… Слава богу, их слова не вывели из душевного равновесия, не ранили, не стёрли с лица эту слабую, горькую, но – улыбку.       – Вот примерно от этого я и берегла тебя, милая… Видишь, как мал шаг от притворного сочувствия до непритворной злобы?       Они сели на скамейку, Сисси ласково гладила крупные чёрные кудри, зачарованно любуясь ими.       – Тебе не холодно? – Нет, дорогая моя. Мне никогда не бывает холодно. Я на всю жизнь, наверное, привыкла к холоду…       Она всё равно повязала ей на шею свой шарфик.       – А ты расскажи мне об этой Ванде. Как вы стали так хорошо общаться? Достойная женщина… Так здорово, что она позаботилась о тебе…