***
Вода почти заполнила комнату до самого потолка. Донателло заставлял себя держаться на поверхности до последнего. Он не знал наверняка, как долго сможет обходиться без воздуха. Самым важным было не терять ясность ума и не поддаваться панике. Паника только зазря будет расходовать драгоценный кислород. Кто бы ни управлял уровнем воды в камере, в конце концов ему придется слить ее, вопрос лишь в том, когда. К сожалению, Шреддер заранее предусмотрел возможность задерживать дыхание, и на этот счет у него было очень простое решение. Как только вода достигла предела, в комнату пустили электрический ток. Не слишком сильный, но железные стены и вода сделали свое дело — несмотря на все старания, Донателло не смог справиться с собой, и непроизвольно раскрыл рот, беззвучно крича от боли. И тут же заметался в панике, чувствуя, как вода, попавшая в горло, наполняет легкие. Он тонул, отчаянно взывая к Леонардо, Рафаэлю, Учителю Сплинтеру, хоть кому-нибудь… Кому-нибудь, кто мог спасти его. Но никто не мог спасти его, он был совершенно один, в тюремной камере в неизвестной точке на карте. В голове плыло, все тело ломало от потребности сделать вдох. А потом вдруг пытка, начавшаяся так неожиданно, так же неожиданно закончилась. Вода стремительно исчезла, и Донателло рухнул на пол, обессиленный. Он не подавал признаков жизни всего несколько секунд, но ему казалось, что прошла вечность перед тем, как он попытался подняться. Он тут же страшно закашлялся, отплевывая воду, заполнившую легкие и желудок. Ломившее тело дрожало от слабости и холода, голова разрывалась от боли, грудь резко вздымалась от кашля и потребности немедленно вдохнуть как можно кислорода. Дверь скользнула в сторону, и в комнату зашел Догпаунд. Он насмешливо улыбался, глядя на беспомощную черепаху, корчащуюся на полу от слабости. — Теперь ты готов рассказать, где вы прячетесь? — раздался требовательный голос Шреддера, — Или хочешь продолжишь испытывать мое терпение? Донни из последних сил попытался подняться. Он прекрасно понимал, что был не в состоянии сражаться, и что клетка слишком маленькая, чтобы пытаться оказывать сопротивление. Шреддер знал это, и Догпаунд это знал. Забавно, как происходящее накладывается на те времена, когда пес-мутант был человеком, Крисом Бредфордом, и упоминал, что готов погибнуть за дело чести. Как почетно нападать на того, кто даже не в состоянии стоять на ногах, не то, что защищаться! «Честь», — думал про себя Донни, когда дверь закрылась, — «Шреддера и его приспешник явно не курсе значения этого слова».***
Донни не было с ними всего два часа, и все уже начало разваливаться. Сплинтер удалился к себе в комнату, чтобы побыть одному. Эйприл проводила его печальным взглядом, представляя, каково ему сейчас. Она подумала о том, беспокоился ли о ней и ее безопасности собственный отец в эту минуту. В то время, когда она боялась, что никогда больше его не увидит, ей не было настолько плохо, как к тому располагала ситуация, потому что она была не одна. Мысль об отце заставила ее задуматься, испытывал ли он то же, что испытывает сейчас Донни? Запертый кем-то в неизвестном месте, без надежды на то, что кто-то может найти его, с единственными спутниками, на которых можно было рассчитывать все эти дни — с болью и одиночеством. Майки пытался отвлечься телепередачами, но на самом деле ему не было до них дела, он уныло распластался перед телевизором и не смотрел в экран. Чтобы занять руки хоть чем-нибудь, Эйприл отправилась к шкафу и вытащила старое ветхое одеяло, перепачканное краской. Как и многие вещи, которыми пользовались черепахи, его когда-то кто-то выбросил. Отказался от чего-то ненужного и заменил его новеньким и красивым. Точно как сами черепахи, которых никогда не примет мир наверху. Она тихонько накрыла Майки одеялом и вернулась на диван. Ее потрясало то, насколько неразрывной была связь этой семьи. Может, они и не вылупились из одной и той же кладки яиц, но они были вместе с того самого момента, как Хамато Йоши купил их в зоомагазине много лет назад. И во всех смыслах они были братьями, если не по составу крови, то по той крови, поту и слезам, чтобы были пролиты ими друг за друга. Не важно, сколько раз они спорили, дрались, кричали, за всем этим всегда стояла любовь и дружба. Из связь была настолько крепкой, что стоило одному из них исчезнуть, получить ранение, или, может быть, даже погибнуть… Как это тут же отразилось на всех. Настолько, что они просто не могли прийти в себя. Как будто каждый потерял какую-то важную часть самого себя. Эйприл откинулась на спинку дивана. В голове звучали последние слова Караи: «вопрос в том, что он значит для вас». Такое ощущение, что она обращалась именно к ней, когда говорила об этом. Эйприл подозревала… знала, что Донателло был в нее влюблен. Временами это нервировало ее, вроде тех моментов, когда он мог случайно ляпнуть что-то вроде «моя Эйприл», как будто она была какой-то вещью, его домашним животным. Но все остальное время ее скорей умиляла его манера общения с ней. Когда бы она ни заходила в убежище, он всегда первый встречал ее. Всегда первый беспокоился о том, что она думает и чувствует. Но была одна вещь, которая в нем действительно впечатляла ее — его глаза цвета красного дерева. В них она видела его настоящего. Когда бы они ни встречались взглядами, она точно знала, что он верен каждому слову, которое произносит. Именно это заставило ее довериться ему в самую первую встречу. Любой, вынужденный выбирать между кучкой головорезов, оказавшихся роботами-пришельцами из другого измерения, и двухметровыми черепахами-мутантами, едва ли сможет разобраться, кому из них довериться. Любой, кроме Эйприл, которой Донателло протянул руку и сказал, что он из хороших парней. Просто посмотрев в его глаза, она сразу поняла, что верит ему. Даже их последняя попытка спасти ее отца. С каким искренним сожалением он говорил с ней и обещал вернуть его. Она так хотела верить в это, сердце подсказывало, что надежда еще есть. Но она была слишком их неудачей, чтобы верить ему, ведь возможность спасти его была так близка, а она снова потеряла его, не успев обрести вновь. Всякий раз, когда она встречалась с ним взглядом в тот вечер, она понимала, что Донателло считает, что именно он подвел ее. Майки даже приходил к ней и просил не злиться на Донни за то, что случилось во время спасательной операции, потому что именно Майки по глупости врубил сигнализацию. Хоть это и помогло представить себе, что именно творилось тогда на станции, легче ей от этого не становилось. Эйприл хотелось быть для братьев такой же поддержкой, какой был для нее Донателло. Пообещать им, что он вернется и все снова будет, как прежде. Но она не может обещать то, что не в состоянии гарантировать. Единственное, что она знала наверняка — Донателло сейчас в неизвестном месте, страдает от рук их злейшего врага, и может погибнуть в течение нескольких часов. Мысль о том, что она больше никогда не увидит его, не услышит спокойный голос, уверяющий, что все будет в порядке, мысль о том, что он больше никогда не обнимет ее, успокаивая… Похоже на то, что мир близится к концу. Она потрясенно распахнула глаза. А не влюблена ли она, случайно? Да, она любила их всех словно вторую семью, но чтобы влюбиться в одного из них… Это невозможно, она ведь, все-таки, человек. Хоть она еще и не встречала среди людей ребят, с которыми хотела бы иметь какие-то отношения, но ей, в конце концов, всего шестнадцать. Когда-нибудь она, конечно, хотела бы выйти замуж… Может быть, после двадцати. За кого-то, кого она будет искренне любить, хотеть растить вместе детей. Как бы там ни было… Какие-то отношения с черепахами, кроме дружбы, логически совершенно невозможны. Поток ее мыслей был остановлен Рафаэлем, ворвавшимся в зал. — И именно поэтому мы должны пойти туда! — он в негодовании уставился на старшего брата. Раф был подобен бомбе замедленного действия. Чем больше времени проходило, тем более нетерпеливым он становился. — Послушай себя, Раф, — в тон ему ответил Леонардо. Иногда крики и споры становились единственным способом общения старших братьев, — у клана Фут множество аванпостов по всему городу, и Донни может быть в любом из них. Мы не сможем успеть обыскать их все за 22 часа. — С таким отношением точно не сможем! — парировал Раф, — Если разделимся, большую часть обыщем. — Ага, и вполне можем попасться поодиночке. Вместе целее будем. — Вот что я слышу, когда ты говоришь это: «Меня так запугали, что я боюсь лишний раз шевельнуться, так что пусть уж там Донни помирает», — вскипел Раф. — Да кому нужен Шреддер, когда есть такие братья! — Замолчите оба! — потребовал Сплинтер, выходя из своей комнаты. Подростки умолкли и повернулись к Учителю. Тот крайне редко повышал голос, если на то не было серьезной причины. Удостоверившись, что они слушают его, он продолжил спокойно и строго: — Я понимаю, что вы оба беспокоитесь о брате. Но ваши споры не приблизят его спасение. Рафаэль, Леонардо сделал разумное замечание, все трое должны держаться вместе, только вместе у вас есть преимущество. Попытки разделиться поставят под угрозу не только безопасность Донателло, но и безопасность всей семьи. — Но Учитель, — возразил Рафаэль, — не можем же мы просто сидеть и ждать, пока футовцы там, может быть, используют Донни как грушу? Сплинтер молча прикрыл глаза. Он знал, что сын страдает от рук его главного врага, и больше всего хотел прекратить это. На мгновение он бессознательным жестом приподнял сложенные руки, словно баюкая младенца, но тут же опустил их, и открыл глаза. — Сколько живем — столько живет надежда, — спокойно ответил он, — Будьте терпеливы и успокойте свой разум. Только так можно найти способ выручить вашего брата. С этим он оставил их в зале и удалился к себе. Рафаэль ринулся к одной из своих самых жестоких видеоигр, чтобы выпустить пар. Леонардо мгновение смотрел в его спину, потом перевел взгляд на Майки, лежащего на полу посреди зала под одеялом, вздохнул и отправился в их с Донни комнату. Эйприл думала было пойти за ним, но почувствовала, что уединение ее другу сейчас нужней. Вместо этого она сделала две чашки чая и отправилась в тренировочный зал. Там она застала Сплинтера, стоящего на коленях перед шкафом, и вынимающего оттуда коробку с бумагами. — Учитель Сплинтер? — позвала она, приближаясь. Прошло всего несколько часов, но мастер ниндзя, казалось, постарел на несколько лет. Эйприл подала ему чашку чая. — Спасибо, дитя мое, — ответил Сплинтер, принимая чашку из ее рук. Эйприл молча опустилась на колени рядом с ним. И так же молча наблюдала, как он просматривает бумаги в коробке, вынимает некоторые из них — с записками, рисунками, что дарили ему сыновья. На некоторых листах были наброски портретов самих черепах. Эйприл взяла один из эскизов. На ней был изображен Донателло, сидящий в зале с первой версией своего ноутбука, и Микеланджело, спящий на диване, с ногами брата, засунутыми под голову вместе подушки. Подписано «Донателло и Микеланджело, 13 лет». Другой набросок изображал Рафаэля и Донателло, изображающих захват. Оба выглядели друзьями, совершенно счастливыми и довольными компанией друг друга. «Рафаэль и Донателло, 12 лет». На третьем эскизе Донателло казался совсем маленьким, он сидел, поджав колени к груди. Его карие глаза были беспокойными или грустными. Его голова лежала на плече Леонардо, а тот обнимал брата одной рукой и встревоженно заглядывал в лицо. «Донателло и Леонардо, 9 лет». Эйприл подозревала, что у них не особенно много фотографий из детства, но наброски, сделанные на память, рассказывали об их отношениях намного лучше любых фотографий. — Это Вы рисовали? — спросила Эйприл, осторожно отставляя в сторону кружку, чтобы случайно не испортить драгоценные эскизы. —Снова и снова… — ответил Сплинтер. — Ужасно сложно рисовать четырех непоседливых подростков. — Но вы очень точно поймали их характеры, еще когда они были маленькими, — Эйприл взяла в руки еще один рисунок, из той небольшой стопки, в которых лежали наброски всех братьев вместе. Это был один из самых ранних набросков, на нем все четверо спали в одной постели. Лео, Донни и Майки лежали одним большим комком, а один — как Эйприл могла догадаться, это был Рафаэль — свернулся полукругом так, что казался львом, охраняющим спящих ягнят. Еще одна деталь рисунка привлекла ее внимание — комната, в которой они спали, очень напоминала лабораторию Донателло. Правда, в ней не было никакого научного оборудования, она была обставлена скорей как спальня в детском саду. — Раньше в лаборатории была их детская и комната для игр, — ответил Сплинтер, как будто почувствовав, о чем она хочет спросить. Эйприл чуть не рассмеялась. — По-моему, для Донни она так и осталась комнатой для игр, — сказала она, но тут же осеклась, осознав, что сейчас не самое лучшее время для таких шуток. — Простите… Это было грубо с моей стороны. — Напротив, ты абсолютно права, — Сплинтер улыбнулся девочке, — Донателло проявлял невероятное любопытство с самого детства. Когда все теряли интерес к старым игрушкам, он разбирал их и делал из них новые. Потом все увлеклись более взрослыми вещами, вроде телевизора и видеоигр. А Донателло был очарован тем, как это устроено, так что увлечение электроникой и научными экспериментами превратило лабораторию в то, чем она и является сейчас. И его старания, хоть и не все готовы это признавать, доказали свою пользу в делах защиты всей нашей семьи. — И сражений с Крээнгами… И Шреддером, — добавила Эйприл. Мастер кивнул. — Я знал, что рано или поздно им придется встретиться со Шреддером. Это было неизбежно. Но я надеялся, они будут к тому моменту немного старше. И, конечно, какая-то часть меня надеялась, что им не придется встречаться с ним вовсе. Эйприл по-прежнему держала в руках рисунок со спящими черепашками. Все четверо такие безмятежные, такие… Далекие от мира, где есть боль, где есть настоящие враги. Это кажется такой несправедливостью, что их жизнь неожиданно превратилась в... то, какая она сейчас. — У этого рисунка есть история, — учитель грустно улыбнулся, взяв набросок у Эйприл и пристально глядя на него. Как будто пытаясь вернуть в реальность невинность этих душ, увековеченную на странице.