Обрывки

Только страны вздохнули с облегчением — вот, наконец-то, закончились эти пытки, когда они только и могли беспомощно стоять в стороне без права вмешательства! — как время вдруг остановилось: осколки, похожие на стекло, отражающие частички воспоминаний, замерли в кромешной тьме, слабо сверкая, а затем вновь стали выстраиваться в единую картину, будто это был пазл. Франция лихорадочно подумал, что опять увидит мучения России: как он захлёбывается своей кровью, как его тело разрывает от боли. Однако в этот раз, когда страны вновь появились в тихой кухне, всё вокруг как-то угрожающе молчало; было пусто, и лишь несколько тарелок в раковине говорили о том, что в доме вообще кто-то есть. Взглянув в окно, Кику обнаружил уже знакомый ночной пейзаж, и если обычному человеку он показался бы таким же, как все ничем не отличающиеся друг от друга ясные ночи, то японец уже чётко видел небольшие различия: луна сияет всё ярче, ветер крепчает, а снег даже на глаз становится пуховым одеялом, поскольку невидимые "грани" этих мельчайших иголок исчезают. Пока японец заворожённо любовался природой, Франциск, ведомый шестым чувством, бесшумно пошёл на второй этаж, в комнату Москвы. Почему не к России? Сам Франция не мог понять, почему; что-то определённо мешало ему войти в пустующую комнату Ивана, говорило, что нет смысла туда заходить вообще. Америка же сунулся в комнату России, как и Англия, однако оба обнаружили лишь безмолвную тишину, нарушаемую изредка завывающим вдали за окном ветром. А Бонфуа в это время улыбнулся: несколько минут, хотя бы две, но он будет один на один с Иваном и Василисой. По виду Брагинского несложно было догадаться, что прошёл всего лишь день: на нём была та же испачканная тёмной засохшей кровью одежда. Он сидел на кровати рядом со спящей Василисой, крепко держащей даже во сне его руку, и без особого интереса наблюдал за звёздным небом. Пока Франция с грустью смотрел в пол, "подтянулись" остальные страны, которым наскучило болтаться по дому. Всех по-своему привлекли глаза русского, больше похожие на освещаемый лунным светом чистый хрустальный лёд: одним они казались магическими, вторым — необычно красивыми, третьим — холодными. Но они совершенно точно не были такими завораживающими и гипнотизирующими, как дьявольские аметисты прежде, хотя уже привычно светились в темноте. Взгляд Ивана был невидящим и печальным, что заметить можно было только при долгом разглядывании; его самого разрывало изнутри на части от отвратительной смеси боли и пустоты. Брагинский, запрокинув голову назад, мысленно в десятый раз пожалел о своём воскрешении. Свет же на нём клином не сошёлся? Для мира, конечно, нет; для Москвы — да. Она на пару с Наташей его с иного мира достанет и в покое просто так не оставит. Россия, прикрыв глаза, устало выдохнул, и вдруг по его щекам, так и оставшимся с пробуждения мертвецки бледными, побежали кровавые слёзы. Он даже не удивился — ни один мускул лица русского не дрогнул, — меланхоличным движением левой руки размазав кровь. Пользы было мало: чем дольше лицо Ивана орошалось кровью, тем сильнее в души стран въедалось неизвестное жуткое чувство. Но благо в конце концов Брагинский аккуратно выудил свою руку из ладоней Васи и тихо покинул комнату девушки: странам стало любопытно, куда помимо своей комнаты он мог пойти. Россия больше не стал вытирать кровь — это было элементарно бесполезно, — и, спускаясь вниз по лестнице, достал из кармана штанов коробок спичек. Страны в недоумении шли за Россией, гадая, что тот задумал. Иван переступил порог своего погибшего дома, попав в морозные объятья безмолвной улицы. Слушая, как гудит ветер где-то за лесом, Брагинский, который даже не дрогнул от покалывающего кожу холода, приблизился к чуть колыхающемуся алому флагу СССР. Иван решительно вытащил сразу несколько спичек, чиркнул, и, когда загорелось слабое пламя, он быстро вернул коробок в карман; освободившейся рукой подтянул край красной ткани к огоньку. Флаг загорелся не сразу, будто не хотел погибать в жалком пламени спичек, но всё же сдался: сначала его край охватил огонь, а вскоре и всё алое полотно. Россия лично сжёг кровавое знамя СССР, и ведь только самые ленивые страны не тыкали русского носом в распад Союза, поэтому наблюдавшим эту картину членам Большой Восьмёрки стало как-то стыдно. Иван небрежно сплюнул кровь. Понаблюдав ещё немного за тем, как догорают чёрные остатки флага, Брагинский вернулся в дом и, не останавливаясь, отправился, наконец, в свою комнату. Лестница ужасно скрипела, как и большая часть половиц в коридоре, и, в то время как страны морщились, Россия безразлично уставился в пол. Всем стало бы определённо легче, если бы Иван растянул губы в знакомой запугивающей улыбке, однако его мраморное лицо — как бы русский ни пытался выразить хоть какие-то эмоции — выражало только равнодушие. Брагинский, на ходу расстёгивая рубашку, ввалился в свою нищую комнату, закрыл спиной дверь и, плавно съехав вниз, сжался в комок со стиснутыми зубами. Россия хотел кричать от боли, но понимал, что потом не сможет остановиться, поэтому молча сжимал кулак рядом с левой стороной груди: сердце болело так сильно, словно в него вонзили десятки острых кинжалов и оставили кровоточить. Иван кое-как встал и разогнулся, добрался до шкафа; он снял шарф, на всеобщее удивление выставив на показ многострадальную шею, потрёпанную рубашку, которая сразу полетела в угол. Людвиг отвёл взгляд: на рельефной спине Брагинского осталась часть свастики, а вторая её часть была выжжена взрывом ещё в Ленинграде. Да, теперь понятно, почему Беларусь хочет жениться на России... Его бледный торс был очень привлекательным, если не великолепным; к тому же, без тонны своей привычной одежды Иван был строен и невероятно красив. Англия рот открыл: ни одного ранения, даже шрама, не было на груди России. У Артура сразу вопросов стало на десяток больше. Пока каждая страна думала о своём — у бедного Кику культурный шок был, — Иван надел новую кипельно-белую рубашку и пальто, только не застегнул его. Вдруг русский сел на кровать, быстро и лихорадочно скинул сапоги и забрался под одеяло: помимо жуткой боли его теперь преследовал холод. Как-то непривычно было всем странам видеть слабого и сломленного Брагинского: какой-то мерзкий голосок в их головах будто напевал, что они влезли не в своё дело и вообще бессовестно вот так стоять и смотреть. Неприятное всё же было чувство, заставляющее внутренности переворачиваться. Россия дрожал даже под одеялом и в тёплой одежде, как осиновый лист на жестоком зимнем ветру. Он потёр руки и подышал на них, затем прижал к груди — толку не было. Чем больше Иван пытался хоть как-то согреться, тем холоднее ему было. В итоге Брагинский сжался в комок; Франциск обречённо выдохнул. Россия никак не мог уснуть, да и не очень-то хотел: он не горел желанием вновь увидеть кромешную тьму. Казалось, серые круги под его глазами становились всё чётче. В какой-то момент Иван повернулся к окну, что-то высматривая за разрисованным ледяными узорами стеклом. Страны понятия не имели, чего ждёт Брагинский, но он, прикрывая глаза, постепенно засыпал. Правда, изредка русский вздрагивал, и тогда в тишине было слышно его сбивчивое дыхание. Что ему снилось в эти короткие промежутки времени? О чём думал? Знать бы ответы... Под утро, когда тонкая полоска неба вдали начала светлеть, закутанная в своё одеяло Москва тихонько постучалась в комнату России, затем осторожно проскользнула внутрь. — Иван? Ты спишь? — шёпотом спросила девушка. — Нет, — еле слышно ответил Брагинский. — Можно мне лечь с тобой? — Василиса смутилась. — Да, можно, — недолго думая, сказал Россия. Он выпрямился и подвинулся к самому краю кровати, в то время как Вася с гибкостью кошки легла с другого края. Девушка упёрлась лбом в спину Ивана: тот даже не соизволил повернуться. Москва нервно перебирала вспотевшими от волнения пальцами края своего одеяла и что-то явно хотела сказать, но не решалась. Она была похожа сейчас на маленького напуганного грозой ребёнка, пришедшего к родителям от страха. Но Василиса, несмотря на свою внешность восемнадцатилетней девушки, — довольно старый город, привязанный всем сердцем к своей стране, поэтому причины, конечно же, другие. Уставившись в затылок России, Москва мысленно успокоилась, хотя в её голове всё ещё бились тревожные вопросы: если бы Генерал Мороз не воскресил Ивана? Что было бы тогда? И как жили бы она, Миша и Петя после этого? Даже богатое воображение Васи не могло создать такую жизнь. Брагинский в это время предпочёл ни о чём не думать и тупо смотреть в стену. Всё равно он ничего не чувствует, кроме сжигающей тело изнутри боли, поэтому легче было представить, будто его не существует. Впрочем, Россию внезапно кое-что заинтересовало. Что же такого сказал Генерал Мороз Москве и Петербургу с Сибирью, что они теперь, как в воду опущенные, ходят и глаза прячут? — Что он вам сказал? — без лишних вступлений спросил Иван. Его до невозможности хриплый голос прозвучал слишком неожиданно и резко; для стран, как и для Москвы, это тоже стало внезапностью. — А? — хотя Василиса не ожидала подобного вопроса, сообразила, что к чему, быстро и всё же попыталась состроить дурочку, — ты о чём? — Не надо врать мне, Москва. Я не вижу твоего лица, но спиной ощущаю ложь, — с непоколебимым спокойствием произнёс Иван, — мне повторить вопрос? Вася долго молчала. Затем, нахмурившись, отвернулась, словно обиделась на что-то, и накрылась одеялом с головой. Иван осторожно улёгся на спину, чтобы не потревожить маленький "кокон" под боком. Он осторожно повернул голову в сторону Василисы, а луна будто этого и ждала: её мягкий голубоватый свет наконец пробился сквозь пышную вату облаков и, казалось, игриво запутался в волосах Брагинского, "поседевших" из-за этого, одновременно придавая его лицу снежный оттенок кожи и освещая всё тело. Именно сейчас, когда он ещё и глаза поднял, сразу засветившиеся синим льдом, Англия неожиданно даже для самого себя замер: русский стал словно воплощением чистого волшебства; им невозможно было не любоваться, он завораживал, как будто гипнотизировал. Франциск с открытым ртом — другие страны были поражены не меньше — уставился на Ивана и задался внезапно заинтересовавшим его вопросом: а все ли русские такие... Необычные, что ли? Возможно, ведь Брагинский — есть Россия, русский народ. — Он сказал, — в конце концов послышался глухой голос Москвы, — что мы не смогли тебя защитить. — А вы уши-то и развесили! — Иван ответил незамедлительно. — Не слушай его. Что-то он меня, — русский вновь посмотрел в окно и — быть может, странам только показалось? — грозно сдвинул брови, нахмурившись, — разозлил. Странно было слышать такое откровение от Брагинского. Никогда никто не слышал, чтобы Россия выставлял напоказ свои эмоции. Но он в собственном доме, так? Только странам всё же думалось, что временами между ним и Москвой, и Питером, и Сибирью появляется некая "дистанция". И если у него, по вспомнившимся словам Генерала Мороза, действительно нет души, как... Нет, что он сейчас чувствует? Ничего, или же что-то им всё-таки движет? Как жаль, что нельзя прочесть его мысли. Впрочем... Лучше не надо. — Он никогда не врёт! — буркнула Вася, вжавшись в кровать. — Знаешь, есть один способ проверить, что осталось от "меня"! — равнодушно произнёс Россия, опустив ноги на пол. — Что? — уж если Вася не поняла слова Ивана, то иностранцы подавно. Брагинский не ответил, лишь рассеянно кивнул в сторону двери. Он пошёл, нет, будто воспарил над полом как призрак, бесшумно, так же оказавшись в коридоре. Соскочившей с постели Москве только и оставалось, что тихо поспевать за темпом его широкого шага. Они спустились на первый этаж, затем, пройдя мимо кухни, остановились у неизвестной — только для стран — до этого мгновения двери; Иван несмело отворил её, словно боялся вернуться куда-то — в прошлое, вероятно. В глубине тьмы помещения что-то жуткое притаилось, ждущее чего-то. Брагинский не дрогнул: этим "что-то" являлся только его холодный разум, окунувшийся в воспоминания. Тряхнув головой и попросив Василису подождать в коридоре, Россия спустился в подвал и стал ориентироваться только по памяти. Вот под его пальцами проскользнула шершавая ткань — это старинный российский чёрно-жёлто-белый флаг, а вот и сухие страницы славянских книг; ещё чуть поржавевшее железо — это наверняка была сабля. Тут ещё была куча уже безразличного Ивану хлама, который он пока выбросить или хотя бы разобрать не решился, но русскому нужна была только сабля; и о пыльном удушающем воздухе он даже не думал. Брагинский появился совсем скоро с заржавевшей саблей с золотой — чуть померкшей со временем — гардой и шершавой рукояткой в руках. Василиса выразительно изогнула бровь и склонила голову набок, очевидно не понимая, что задумал Россия. Что уж говорить о недоумении стран. — Когда я сражался, — Иван заговорил тихо, двинувшись в сторону кухни, — я в неё, — его рука крепче сжала рукоять сабли, — душу вкладывал, чтобы одержать победу. Вот и проверим, что от моей "души" осталось. Москва поняла, к чему клонит русский. Брагинский развернулся так резко, что Вася на рефлексе отскочила назад, и со всей силы ударил саблей по стене. И, казалось бы, металл должен был вонзиться в дерево, но на всеобщее удивление сабля отскочила в сторону, и от неё откололось несколько осколков, которые упали на пол, тихонько звякнув. Иван оценивающим взглядом окинул своё оружие, кивнул себе и повертел его в руке, явно с азартом вспоминая какие-то приёмы фехтования. — Не всё так плохо, как могло быть и как вы думаете! — Брагинский со свистом рассёк воздух перед собой. Ему так внезапно захотелось услышать лязг соприкасающихся мечей, что он и не знал, куда деваться от этого безумного желания. Однако Россия засунул его подальше, поскольку сейчас оно было элементарно неуместно. В то время как Иван включил свет в кухне и аккуратно положил холодное оружие на стол, Василиса плюхнулась на стул, ожидая, когда присядет и Брагинский — об осколках, оставшихся в коридоре, никто из них позаботиться не удосужился. Россия бесшумно опустился на своё место во главе стола, хотя был только с Москвой наедине. Они долго молчали и не смотрели друг на друга. — И что ты теперь делать будешь? — наконец буркнула Москва. Россия, сложив руки на столе перед собой, как школьник, заворожённо смотрел куда-то в сторону, будто видел то, что не доступно Василисе и странам. И всё же он очнулся от какого-то жуткого оцепенения, очень медленно перевёл взгляд на Васю; у неё дёрнулись пальцы, однако она тут же сжала руку в кулак. Девушка исподлобья взглянула на Ивана, будто опасалась каких-то резких движений с его стороны. Брагинский сейчас не то что совершенно непредсказуем — он чрезвычайно опасен даже для своих. Если Россия полностью отдастся настроению своего народа, кто знает, что он выкинет? — Мне нужно переговорить с правительством. А ещё у меня с Америкой и Европой неофициальная встреча, и ты понимаешь, что я должен там быть, — отчеканил Иван. — Нет, сейчас тебе нельзя показываться странам. Лучше разберись сначала с правительством, а я сделаюсь твоим представителем на встрече, например, — напряжённо процедила Москва. Вот тогда-то страны увидели её впервые. Очевидно, Василиса надела линзы — её глаза были глубокого синего цвета, тем не менее не выдавали её нечеловеческую сущность, — чтобы не показывать связь с Россией; собрала густые волосы в тугой пучок и прикинулась хмурым неразговорчивым человеком по имени Виктория, постоянно что-то записывающем в толстую тетрадь. Франциск вдруг вспомнил её последнюю фразу перед тем, как она покинула Париж после встречи: — Мне говорили, что вы представляете воплощение стран, наций! — Василиса тогда поправила очки и открыто соврала. — Однако, я не верю в эту чушь. Но смею предположить кое-что. Если вы в самом деле являетесь ими, то почему ведёте себя так, будто вы — те несколько человек в правительстве, а не весь народ? А ведь тогда страны не скупились на оскорбления в адрес России, в особенности Америка и Англия. Теперь, узнав в Москве ту замкнутую девушку с совещания, они сильно удивились, как русская им глотки тогда не перерезала. — Хорошо, — Иван согласился подозрительно быстро и поднялся из-за стола, — пойдём. Ты пожалеешь, но увидишь страны такими, какие они есть за моей спиной. Никто и не заметил, как за окном завыла ужасная метель.

***

— Это была неудачная затея! — Питер нервно ходил из угла в угол по кухне, порядком надоедая Сибири и экс-Пруссии. К сожалению, страны не смогли последовать за Россией и Москвой: вьюга была такая, что видеть дальше носа не представлялось возможным. Уж чего-чего, а как Иван и Вася спокойно шли по своему пути, они не понимали! Поэтому, когда оставшиеся в доме, в котором то и дело был слышен свист ветра, проснулись и не обнаружили Ивана и Васи, а только записку с парой слов, Пётр запереживал. Не сразу конечно, но со временем. В первый и второй день эти трое с горем пополам уживались в одном доме. Правда, странам верно казалось, что их сдержанное поведение было затишьем перед самой настоящей бурей, и больше всех это чувствовал Германия, наблюдая за старшим братом. Гилберт, как выяснилось, на дух не переносил Петербург даже больше, чем Сибирь: для немца этот Пётр был "самым глупым и наивным маленьким городом, которому высовываться настоятельно не рекомендуется". Калининград постоянно издевки и насмешки пускал в адрес Питера, из-за чего первый с вызовом смотрел на второго, невероятно хмурого, явно нарываясь на серьёзную драку. Лишь Михаил молча наблюдал за ними, разборкам предпочитая чтение книг. Хотя и у сибиряка на четвёртый день отсутствия России, который всегда милостиво регулировал все скандалы в своём доме краном, терпение начинало кончаться. Сибирь пригрозил: если Гилберт и Пётр решили, будто им теперь всё дозволено в отсутствие Ивана, то он сам с ними разберётся весьма неделикатным способом. И Калининград, и Петербург расхохотались тогда. Ох, зря. И вот на пятый день Пётр уже не скрывал своего волнения, так как от Ивана и Василисы не было ни слуху ни духу за всё это время. — Так, забыл быстро о том, что прочитал! — рявкнул Байльшмидт, которого непомерно раздражал Санкт-Петербург. Они переглянулись, и если бы взглядом можно было испепелить, то от них обоих остались бы кучки пепла. Тут ангельскому терпению Михаила пришёл конец: толстую книгу он запустил в Гилберта, а Петра пнул сбоку по коленке. Обоим было больно, а по мнению Сибири очень действенно: хоть на несколько минут они замолчали. — Рты свои закрыли! — взревел Михаил не своим голосом с крайне грозным взглядом. — Дом ещё разнесите! А ты, Санкт-Петербург, стал как-то сильно переживать за Россию! — злой взгляд сибиряка впился в русского. — Это крайне подозрительно с твоей стороны! — Нарываешься, Сибирь? — вскочив, прошипел Пётр, глядя прямо в глаза Миши. — Я бы на твоём месте продолжил читать книги. Ты же хотел отделиться? Так сразу к Америке за порцией демократии дуй! — кивнув в сторону выхода, свистнул Питер. — Я об этом не говорил! — твёрдо сказал Михаил, сжимая кулаки. Ещё немного, и эти двое определённо убили бы друг друга: до того яростные были их взгляды. — А я даже не думал. И не подумаю. Тем более, — Пётр достал из внутреннего кармана пальто дневник России, — благодаря Москве я теперь многое узнал. Хотя, — он усмехнулся, — вопросов появилось больше, чем ответов. Я думаю, тебе тоже будет интересна одна из записей. Франция сжался: невыносимо слушать чтение дневника Брагинского и оставаться равнодушным. А странам лучше оставаться равнодушными и думать только о своём народе, потому что жалость — для людей. Питер, поспешно листая страницы, сел на стул, а Сибирь ещё некоторое время стоял. — Решил издеваться надо мной? — сквозь зубы процедил Михаил. Злой, как чёрт, Гилберт "вернул" ему книгу: одним точным броском немец попал в затылок сибиряку. Однако мечущий взглядом молнии Сибирь не нагнал на экс-Пруссию ни капли страха. Наоборот, Байльшмидт удовлетворённо уставился в темноту за окном, где не было видно даже летающих пушистых снежинок. Германия вздохнул: ну почему брат всегда выглядит жутко довольным после очередной пакости? Почему такой противный? Впрочем, Гилберт не был бы Гилбертом, не будь он задирой, не умеющим держать язык за зубами. Питер начал читать какую-то запись без предупреждения, стоило только Сибири взять себя в руки титаническими усилиями и сесть вдали от остальных: — "... Когда немецкие солдаты поняли, что из меня так просто слова не вытянуть и в глаза мне лучше не смотреть, они решили расстрелять меня вместе с половиной деревни. Я чувствовал дуло пистолета на затылке, но далеко не оно заставляло меня ковылять с простреленной ногой до какого-то обрыва. Смотреть назад было запрещено, и я решил подчиниться, поскольку с одним только ножом я не смог бы расправиться с двадцатью солдатами, вооружёнными до зубов. Какой-то немец проклинал мои глаза, а я стоял и смеялся. Если немцы столь изобретательны в отношении жестокости и пыток, могу ли я предположить, что и Людвиг стал таким же? Однако недолго я насмехался над ними: они внезапно открыли огонь по моим людям. Женщины и дети кричали, а старики умирали сразу. Пуля прошла сквозь плечо навылет, и я полетел в овраг. Плохо помню, что было дальше. Вероятно, ударился головой. Неизвестно, сколько я провалялся в той яме. Я чувствовал лишь то, как меня колотило изнутри. Открыв глаза, я увидел море мертвецов, в которых тонул. Тогда я понял, что окончательно лишился рассудка..." Как же ужасно стало странам на душе. — Я не хочу знать, что было дальше! — выкрикнул Михаил, ударив кулаком по столу. — И это нагло с твоей стороны, вот так читать дневник Ивана. Он имеет право на личные неприкасаемые вещи. Питер сначала молчал, а затем раскатисто рассмеялся, запрокинув голову назад. Гилберт скривился, хмуро посмотрев на него, как на больного, а Михаил замер. Пётр поднял голову и сразу же склонил её набок, вновь заставляя всех без исключения стран содрогнуться: его глаза засветились ядовитым фиолетовым цветом, однако не таким холодным или печальным, как у Ивана — это был дикий разъедающий душу цвет; и как бы банально это ни выглядело, но на фоне бледного лица с безумной улыбкой глаза выделялись действительно ярко и жутко. Питер сейчас был чертовски сильно похож на Россию! Когда, не переставая улыбаться, не очень адекватный Пётр упёрся локтём в стол и положил на ладонь голову, Михаил и Гилберт напряглись до предела, поскольку перемена в оттенке глаз стран или городов — весьма дурной знак. — Это ты мне тут будешь о правах говорить, Сибирь? — Петербург будто пел, поэтому странам совсем не по себе стало. — Лучше тебе закрыть свой рот. — Ты в самом деле думаешь, что я буду бояться своего мелкого брата? — Михаил балансировал между опасениями и язвительностью. Такой Питер ему не знаком, следовательно нужно действовать осторожно. Петербург с особым воодушевлением хотел дать ответ, однако в коридоре хлопнула — если не слетела с петель — входная дверь. Потом послышались быстрые шаги, явно не женские, и в кухню ворвался Россия. Вид у него был, мягко говоря, помятый: голова перебинтована, нижняя губа разбита, а над бровью огромный порез и кровоподтёк на виске; одежда, вся рваная, а верхняя в особенности, напоминала половую тряпку. Русский еле на ногах стоял, держа в правой руке окровавленную трубу. — Стоять я сказала! — ещё откуда-то с порога прокричала разъярённая Василиса. Брагинский дёрнулся и захлопнул дверь со всей дури так, что косяк треснул. И Михаил, и Гилберт уставились на Россию, как на глупого, в то время как Пётр предпочёл молчать и прятать глаза. Сибирь первым подал голос, когда русский судорожно выпил несколько стаканов воды: — Ты точно в правительстве был? — ошарашенно выдавил Миша. — Что случилось?! — С лестницы упал! — прохрипел Иван, подавившись. — Раз двадцать, да? — брезгливо прищурился Сибирь. — Пожалуй! — кивнул Брагинский. Тут многострадальная дверь вновь распахнулась, чуть не пробив стену, и на пороге появилась Василиса. Она была так зла по вполне объяснимым причинам, что каждая клеточка её тела возненавидела Европу и Америку от всей широты русской души, волосы стояли дыбом и глаза одаривали окружающих убийственным взглядом. Ох, что сейчас будет!.. — Как ты можешь терпеть такое отношение к себе?! — завопила Москва, ударив ладонями по столу. — Вань, объясни, — Миша обернулся к России. Тот немного помедлил, услышав уменьшительно-ласкательное своего имени. Не привык он, чтобы кто-то, помимо сестёр, называл его так, даже города. — Да ничего необычного! — Иван помахал рукой. — Правительство было не совсем радо меня видеть. Вот и всё. — Оно и видно! — съехидничал Гилберт. — Я бы на твоём месте давно пустила пару ракет в сторону Америки и Англии! — Вася только начинала ругаться. — Возомнили себя невесть кем, будто кошки, которые распушаются, чтобы казаться больше и важнее... Прежде всего ракету этому Артуру! Я не буду отрицать, что у него приятный голос... — Комплимент! — хихикнул Франциск, толкнув Кёркленда локтём. — ...И запах чая, но это ни на йоту не закрывает от меня его грязной жадной душонки, которая тянет свои ручки ко всему в мире. Ведь это он всё и всех провоцирует! Как ты можешь закрывать на такое глаза?! А этот Альфред и рад не только под его дудку плясать, но и выкрикивать всякий бред про героизм. Да в гробу я видала таких "героев"! Что за мерзкий янки! И он просто... Помешался на тебе, Иван! Как истинный маньяк! Иван и Гилберт с Михаилом уставились в стол, причём последние двое скривили губы: да их воображению только волю дай... Страны же устремили ошалелые взгляды на Америку, который и не знал, что предпринять в этой ситуации. Американец только и стоял с открытым ртом — а что ещё он ожидал услышать от Москвы, кроме правды? — а Франциск игриво пригрозил ему пальцем и покачал головой. — А эта Европа... — Ради всего святого, Москва, умоляю, закрой свой рот! — Иван с усталым вздохом провёл рукой по левой стороне лица. — А ты меня не затыкай! — рявкнула Василиса, как дикий зверь. — Я не понимаю того, как ты позволил забыть всем всё то, что сделал для них. Например, когда мы воевали с Османской империей и спасли Европу от неё, об этом все сразу забыли. Вот, кто спас? Не знаем, а оно нам и не надо. А Англия и Франция напоминали о своей победе Германии вплоть до Второй Мировой. Так почему ты ничего не требуешь от них? Почему молчишь?! — Мне ничего от них не нужно. Как ты не поймёшь, Москва, я не захватчик и не герой! — Иван выглядел так, будто объясняет какую-то элементарную вещь неразумному ребёнку. А кто же ты, Россия, если не герой? — Но это не значит, что я позволю втаптывать тебя в грязь! — Василиса развернулась и направилась к выходу. И Пётр на равнодушное удивление Ивана пошёл за ней. — Питер? — спросил, склонив голову набок, Брагинский. Петербург остановился в дверном проёме и обернулся, буквально раздевая Россию обожающим взглядом. Посмотри Санкт-Петербург сейчас на кого-нибудь из стран, этому несчастному стало бы не то что совсем нехорошо — ну совсем плохо, ведь взгляд русского пробирался прямо в душу, угрожая не то убить самым изощрённым способом, не то сжать в стальных объятиях. Иван грозно сдвинул брови, явно заподозрив неладное. — Да? — елейным голосом сказал Пётр. — Вы же не всерьёз? — Брагинский догадался, что задумала Василиса. — Кто знает! — рассмеялся Питер и быстрым шагом удалился. Россия бесшумно сделал два шага в сторону двери, но почему-то замер с протянутой к дверной ручке ладонью и кинул через плечо изучающий взгляд на Михаила. Гилберт, сидя весьма близко к нему, тоже напрягся и стиснул зубы, готовый в любой момент врезать ему в челюсть. Иван вдруг прищурился, вглядываясь в лицо мрачного сибиряка, крепче — кожаные перчатки тихонько скрипнули — сжав в руке кран; переглянулся с Байльшмидтом. Казалось, они понимали друг друга и сложившуюся ситуацию без лишних слов. Решительный взор немца говорил одно: он готов к любым боевым действиям со стороны Сибири. Брагинский еле заметно кивнул. — Миша? — выжидающе спросил Россия. — Ты же не будешь подчиняться эмоциям? Михаил сначала не шелохнулся, продолжая неподвижно сидеть за столом со сложенными руками на груди и широко расставленными ногами. Только страны удивлённо наблюдали, как от зрачка до границы радужки расползалось ядовитое жидкое золото. Ни Иван, ни Гилберт не видели этого, так как глаза сибиряка были прикрыты волосами. Ещё немного и скопившееся в комнате напряжение можно было "потрогать" рукой: никто из них не делал абсолютно никаких движений, будто боялся нарушить какой-то запрет. Но, в конце концов, прекрасно понимая, что против этих двоих, Ивана и Гилберта, Сибирь не выстоит, он всё-таки ляпнул не своим, более хриплым, чем обычно, голоса: — Я, — хмыкнул сибиряк, резко подняв голову и взгляд на Россию, — не "Миша"! Не медля ни секунды, экс-Пруссия внезапным рывком перевернул стол, поэтому Михаил — хотя, кто он сейчас? — осознанно отскочил назад, прямо в руки к Брагинскому. Россия с размаху врезал Сибири по шее: страны удивились, как у последнего шейные позвонки не хрустнули. И Михаил несомненно упал бы, не схвати его Иван за локоть. — Ты жесток, — только и мог выдавить сибиряк, не в силах оставаться в сознании и покидая реальность. Россия ничего не сказал, даже не выдохнул. Он без лишних слов взвалил Сибирь на спину и потащил в гостиную. Там Михаила буквально сбросил на диван, как мешок картошки, без зазрения совести; затем русский захотел быстро вернуться на кухню, однако Гилберт, который повидал различные перепады в настроении городов и Миши, знающий, что нужно предпринять, уже шагал по коридору. — Мы потеряли слишком много времени, — пробурчал Брагинский, идя впереди. — Чур я врежу Петербургу! — с азартом выкрикнул Байльшмидт, чуть ли не оглушив русского. Людвиг понимал, что запал на драку сейчас в старшем брате разгорелся нешуточный, и он определённо не успокоится, пока не совершит задуманное. — Как хочешь. Но знаешь, — мертвецки тихим голосом заговорил Россия, — сейчас даже я не хотел бы связываться с Петей... Нет, с Олегом. Мой тебе совет, Гилберт: ни за что не поворачивайся к нему спиной и не слушай тот бред, о котором он будет говорить. Питер сейчас не то, чтобы дурак... Ну, не совсем адекватный. — Ты мне что, угрожаешь, Брагинский? — ехидно поинтересовался Калининград. Они вышли на улицу, где, будто по волшебству, унялась буйная метель, затих грозный ветер, и потому снег мирно повалил себе, укрывая получающимся новым пуховым одеялом всё вокруг: тяжёлые еловые ветви, крышу и протоптанную тропинку. Выдохи России и экс-Пруссии превращались в паровые облачка на лютом морозе, причём стояли перед домом они по неизвестной причине. Русский ждал то ли какого-то знака свыше, упершись взглядом вниз, то ли пока немец закутается в пальто и наденет перчатки. — Германия, — неожиданно сказал Иван и оба брата-немца вздрогнули, — Питер тебе про него напомнит и про Вторую Мировую тоже. Тогда твой гнев станет его преимуществом. — Вот только не надо мне намекать на то, что я не умею контролировать свои эмоции! Иди-ка ты лучше к чёрту! — огрызнулся Гил, из-за чего Людвиг только покачал головой. — Лучше скажи, куда он смылся. Как давно я мечтал зубы ему пересчитать! — со странным удовольствием протянул Калининград, захрустев суставами в руках. — Моё дело предупредить! — глухо произнёс Россия, отвернувшись. Одни только страны видели, как бледные щёки северной страны орошают кровавые слёзы. Никогда они не привыкнут к этому жуткому зрелищу. — Вот и прекрасно! — не в меру громкий голос Гилберта, у которого уже кулаки чесались, был очень не кстати в окружающей тиши, — я вправлю ему мозги! Ксе-ксе-ксе! Ужасно довольный собой, Байльшмидт направился в самую глушь леса, а Брагинский помедлил несколько мгновений и пошёл в противоположную сторону. Людвиг последовал за братом, остальные — за русским. И те, кто последовали за ним, видели, как густели и росли тени деревьев от лунного света, как тяжелы были его уверенные шаги. Что-то вскоре стало появляться во тьме; что-то, чего Иван не боялся нисколечко, потому что даже не удостаивал "это" своим светящимся взглядом, служившим единственным ориентиром для стран; что-то, что кучками мелькало между деревьями и временами истошно кричало, рычало в ночи. Это "неизвестное" дышало России в затылок, чёрт знает что нашёптывало на ухо, а ему было откровенно по барабану. Странам же стало страшно и жутко одновременно, и они как никогда дружно шли вплотную с Россией. Возможно ли такое, что Василиса заплутала в лесу, который знала вдоль и поперёк? Каждый сучок, ветка, кочка и овраг были знакомы и вырезаны в памяти. Однако всё вокруг ополчилось против неё, сама природа в очередной раз помогала Ивану — это заставило Москву ухмыльнуться. Она обернулась: он нашёл её так быстро, будто шёл по заранее известному пути. Вася обернулась — её глаза давно налились разъедающим малиновым цветом! — презрительно сощурившись и остановившись посреди небольшой полянки, при этом оставаясь в свете луны. — Немедленно выходи! — бросила Москва, сжав кулаки. — Я знаю, что ты прячешься в тени. Брагинский молча протянул руку, хотя было это сделано с трудом. Его словно сковало. — Не пытайся одурачить меня, Иван! — прошипела девушка. — Лучше тебе выйти на свет. — Ты же не всерьёз собралась пустить в них всех ракеты? — холодно спросил Россия. — С ума-то не сходи. Война не нужна никому. — И что? Они в любом случае получат по заслугам и закроют свои рты! — повторяя интонацию Ивана. — Миру определённо не нужны такие зазнавшиеся страны, разоряющие всё вокруг. Страны, которые не имеют моральных ценностей, не достойны жизни. Все, кроме России, содрогнулись. — Маленькая и глупая Москва, ты всё ещё не повзрослела! — Брагинский вырвался из оков тьмы, и теперь его, похожего на призрака, освещал свет луны, — все страны важны по-своему, как бы то ни было. Впереди ещё немало войн, конфликтов и скандалов. Вскоре забудут даже Великую Отечественную, а нас с тобой и нашим народом будут проклинать. Но ты же понимаешь, — Иван шагнул навстречу Васе, — что мы, русские, не развязываем войны. Мы их заканчиваем, пусть ценой огромных жертв. — Ты просто невозможен! — завизжала Василиса. — Как ты можешь оправдывать их всех передо мной?! Перед собой?! — Я ещё никого не оправдывал! — страны гадали, как Ивану удалось растянуть губы в хоть и бездушной, но улыбке. — Думаешь, нужно начать? — Москва терпеливо промолчала. — Хорошо. Я начну. С Франции, например. Франция вздрогнул; он понял, что теперь Иван души и мысли всех выставит на всеобщее обозрение — настолько русский был проницательным. — Франциск на самом деле очень добрый и ранимый. Ты забыла? — Брагинский сел на снег и поднял взор к небу. — Он был моим лучшим учителем, другом и почти старшим братом. Не всегда он был таким любвеобильным. Я знаю, что иногда он страдает в одиночестве, но, думаю, милая Париж не отходит от него ни на шаг... Он так любил и любит Жанну д'Арк, что до сих пор злится на Англию за её смерть. Потому что время, которое они провели вместе, ничтожно мало, а прошлого уже не вернуть, как бы мы, страны, этого ни хотели... Я могу долго о нём говорить, но у нас не так много времени. Итак, дальше Англия, хорошо? Артур поёжился: что-то ему подсказывало, что слова Ивана вывернут его душу наизнанку. — Знаешь, я думаю, Артур только снаружи такой "колючий" и неприступный. Его ненавидит семья, он терпеть не может дождь, в отличие от Лондона, и ещё очень одинок. Ему наверняка крепко доставалось в детстве от старших — прямо как мне от стран и Золотой Орды. В глубине души он признал, что мы чем-то похожи, но он всё же упорно будет это отрицать. Англия любит море, свободу и Америку, каким бы Альфред ни был и чтобы ни вытворял. Конечно, Артур будет ненавидеть меня до конца жизни за то, что я помог Америке приобрести независимость. И я... Всё ещё люблю тебя и Олю с Наташей, и Питер, и Сибирь. У Англии и Франции было одинаковое чувство того, будто их раздели и заставили показаться нагими перед народом. Прекрати же говорить, Россия! — Америка. Он такой же неразумный, как и ты. Я знаю, как ему не нравится, что ему постоянно указывают на возраст, но он важен. Англия ничему путному ребёнка не научил! — хохотнул русский. — Но пусть гордится, что победил меня в Холодной войне, и пусть благодарит Бога, что револьвер тогда не выстрелил. Причины, по которым он, возможно, будет это делать, ты высказала на кухне. Однако я думаю, что те бешеные темпы роста навредят ему в будущем. Как быстро он возвысится, так быстро может и упасть. Я тому пример, Москва... Василиса разжала руки и опустила голову. Ну хоть зашивай Ивану рот, завязывай глаза и иди всё делать, ведь тогда ничто точно не остановит! Однако этот взгляд, голос, речь гипнотизировали и затуманивали разум. С Иваном невозможно находиться рядом — одно его присутствие сводит с ума. Брагинский, у которого волосы инеем покрылись за время своей речи, поднялся и неспеша отряхнулся от снега, затем с надеждой посмотрел на свою столицу. Что он увидал в Москве? Какие перемены? Неизвестно. Он лишь подошёл к Васе и провёл руками по волосам, лицу. — Пошли домой, Москва. Нам не нужны войны. На самом деле мы не хотим воевать, верно? — русский говорил очень спокойно. Тут Вася покачнулась, потом упёрлась в грудь Ивана. Она с отчаяньем вцепилась в его рукава, разрывая их, борясь с желанием ударить в живот Брагинского и пойти исполнить свою задумку. Россия стоял неподвижно, казалось, даже не дышал и смотрел на светловолосую макушку девушки. — Не могу совладать с собой временами, прости! — тихо-тихо зашептала Вася. — Меня просто выводит из себя их отношение к тебе. Нашли козла отпущения и чуть ли от счастья не танцуют! — Мы — страны, Москва. Мы никогда не делаем что-то другим странам просто так. Это уже что-то из области фантастики, — в тон Василисы проговорил Иван. — Не хочу пока слышать о них. И это... Покатай меня на спине. Франциск тепло улыбнулся, смотря на то, как Брагинский безмолвно присел на одно колено перед любимой столицей. В то время, когда страны пошли за Россией, Германия последовал за братом. Людвиг наблюдал за Гилбертом: тот так сильно хотел подраться с Олегом, что чуть ли не бежал за ним. Всякие предупреждения Брагинского из головы Байльшмидта выветрились напрочь, что Людвиг отчётливо видел в его возбуждённом выражении лица. На удивление Калининграда идти долго и искать Олега ему не пришлось: тот, казалось, давно ждал кого-то, подпирая собой высокое дерево. В темноте, ровно как и у Ивана, его глаза светились мистическим огнём и чем-то отпугивали. Когда экс-Пруссия остановился на безопасном от Санкт-Петербурга расстоянии, тот разочарованно выдохнул: — Вот чёрт. Я думал, что придёт Иван. — Тебе и меня хватит! — отчеканил ледяным голосом Гил. — Ой, да на кой ты мне нужен? — негромко рассмеялся Петербург. Он вдруг присел на корточки и провёл пальцами по пушистому снегу, непонятно что вырисовывая. Однако Гилберт знал, что сейчас, когда Питер так поразительно похож на Россию, бдительность нельзя ослаблять ни на секунду. Всё-таки, если Иван жесток не по-детски, Пётр — то есть Олег — наверняка жаждет убивать не меньше. — Москва точно смилуется над Европой, Гилберт, — растягивая слова, начал говорить Петербург, — я — нет. Я молчал слишком долго, а теперь скучно мне не будет! — он истерически рассмеялся, как ненормальный убийца в американском фильме, как бы банально это ни выглядело. — Всё-таки повеселится весь Евросоюз и Америка! — Ты бы рот свой закрыл! — рявкнул Калининград. — Замахнулся ты на Евросоюз, как я посмотрю. Сейчас никому проблемы не нужны, и Брагинскому в первому очередь. Рассуди своей головой тупой. Этот призрак, — Германия догадался, что речь идёт о Генерале Морозе, — только-только оживил Брагинского. А он в своё время меня. Ты понял, к чему я клоню. И ты, глупый мальчишка, хочешь всё испортить сейчас? — Я и сам справлюсь, Гилберт. Европа вспомнит все свои мерзкие делишки в отношении России. А твоему брату я устрою второй Освенцим, Калининград. Людвиг вздрогнул, а Гил дёрнул пальцами. — Ты совсем дурак, Питер? — угрожающим тоном начал экс-Пруссия. — И я, и Запад были унижены дальше некуда. Америка тогда чуть нас не застрелил прямо в зале заседания, но у России была твёрдая рука. Как бы мне было ни противно это осознавать, я всё-таки рад, что у нас есть одно большое "но" в виде России! — ухмыльнулся немец. — И какого чёрта ты угрожаешь Западу? Понимаешь же, что эта угроза относится и ко мне непосредственно? Людвигу стало не по себе. Как, оказывается, старший о нём заботится... — А я не скрываю! — улыбнулся Олег, подперев голову рукой. — Иван, конечно, эгоист, привязав тебя к себе кровью, но это не значит, что я тебя и пальцем не трону. — За сахарную барышню держишь? — прорычал Гил. — Нет. — Значит, хочешь получить. Всего минуту они совершенно не шевелились. Питер сорвался с места, стремительно подбежал к Калининграду и хотел врезать ему прямо в солнечное сплетение, но кулак наткнулся на блок из рук. У Гилберта не было времени даже на то, чтобы насмешливо хмыкнуть, поскольку он сразу дал коленом в живот Петербургу. Драка только завязывалась, только вот воспоминание стало рассыпаться на мелкие осколки: самое важное, по-видимому, произошло с Россией, а значит время плавно перенесёт страны в другие времена, и Германия никогда не узнает, чем закончится этот неизвестный рукопашный бой...