Обрывки

Листья уже давно пожелтели, опали и сгнили, вследствие чего противно хрустели под ногами, трава пожухла, и её сочный зелёный цвет сменил чёрный. Жизнь медленно потухала в этом году и забирала с собой все яркие цвета, буквально высасывая их из всего, даже из покосившихся от бомбёжек домов; серые облака плотным одеялом накрыли обычно пронзительно голубое небо над советской, а именно русской, землёй, не желая пропускать солнечные лучи. Природа словно бежала от войны, развязанной глупыми людьми, и спасала своё существование. Так и немногочисленное население маленькой деревушки вблизи Москвы в панике покидало стены родных домов, пока армия отстаивала или, по крайней мере, мужественно пыталась отстоять каждый сантиметр бесценной земли Родины, пока немецкие войска усиливали натиск, поджигая ветхие сельские конструкции. В общем, страны оказались в страшной неразберихе посреди спешно оставляющих деревушку, которую германская армия в конечном итоге сотрёт с лица земли, женщин, детей и стариков — мужчины героически защищали их. Из-за данной обстановки у Франциска и Артура с Альфредом глаза разбежались, тела не слушались, и только более-менее собранные Людвиг с Кику потащили их в неизвестном направлении, которое, как выяснилось чуть позже, вело к России, не стоящему, к сожалению, на месте. Иван бежал так быстро, как только позволяло его раненое тело: под шарфом и военной формой можно было увидеть бежевые бинты, пропитавшиеся кровью и покрывавшие абсолютно всё — ноги, руки, торс. Даже ладони не остались не тронутыми перевязками, но, несмотря на ноющие боли, Брагинский не сбавлял темп бега уже которые минуты, так как на руках у него лежала ни жива ни мертва Наташа. Она совершенно не источала жизни: измазанное засохшими кровью и грязью лицо и руки побелели до оттенка кожи мертвеца, потрескались нежные губки, на скуле виднелся синяк, но его затмевал кровоподтёк на виске; кое-где одежда Натальи была разорвана в рукавах и штанах, рубашка на груди также не выглядела целой. Брагинский то и дело поглядывал на младшую сестру, нервно кусал до крови губу, а в глазах его скользило отчаянье, которое страны видеть не могли, но также злость и надежда в то, что он доберётся до стен Москвы. Внезапно Россия, как и остальная часть Большой Восьмёрки, услышал громкий голос с нотками насмешки, заставивший их всех обернуться назад, к надменному Людвигу сорок первого года, призывавшему русского и его армию сдаться по-хорошему. Лицо Ивана исказила ненависть, как и лица его народа; он фыркнул и понёсся было прочь с поля зрения немца, но тот, перейдя на ловкий бег, не упускал Брагинского из вида. Россия же тратил последние неизвестно откуда взявшиеся силы на то, чтобы как можно скорее унести сестру из деревни, только вот успехом эта затея не увенчалась так быстро, как он предполагал. Когда пули, и до этого свистевшие в воздухе, прошли над головой России, тот начал бежать огородами, хотя для Крауца это не было помехой: как русский резво перепрыгивал и обходил все препятствия, и так же умело немец следовал за ним. В конце концов, Нацистская Германия загнала Россию в тупик, заставив того в напряжении вертеться и искать выход до тех пор, пока одна довольно бредовая идея не посетила его голову — как говориться, утопающий даже за соломинку хвататься будет. Иван решительно рванул в сторону большого наполненного сеном сарая и, добежав до здания, пинком открыл дверь, чуть не вышибив её из-за неудачного расчёта силы. Брагинский судорожно огляделся, и тут на его счастье или удачу по левую сторону стояло несколько стульев, и было прибито две полки под огромным бревном над выходом, служащим деталью каркаса здания. Осмотрев внимательным взглядом эту слабую цепь от стула до бревна, русский кивнул себе, отошёл на пару метров назад и разбежался для того, чтобы в следующие мгновения проявить чудеса гибкости и балансировки, взбираясь наверх. Сначала Иван запрыгнул на стул, затем ловко вскочил на полку и наконец оказался на бревне — за этой маленькой операцией Америка наблюдал с открытым ртом. Брагинский же сделал один большой и осторожный, дабы не упасть вниз, шаг и присел на одно колено прямо над входом, прижавшись боком к стене. Он крепче обнял Наталью, зажмурился, положив её голову себе на плечо, и в этот момент Людвиг снёс дверь с петель. Всё вокруг затихло, даже отвратительное пение войны словно замолчало за деревянной стеной в насмешливом ожидании того, заметит ли Крауц Ивана. Страны с ощутимым напряжением стали наблюдать за тем, как настороженно входит эсэсовец, выставив пистолет перед собой. Россия бесшумно стиснул зубы, внимательно следя за уверенными и резкими движениями Крауца, но тут же отвёл взгляд — русский предположил, что немец шестым чувством ощутит на затылке пристальный взгляд. Совершенно неожиданно вздрогнула Наташа, и Людвиг несомненно услышал бы её судорожный выдох, но Иван среагировал молниеносно, мягко накрыв нос девушки ладонью. Когда Арловская в немом удивлении кое-как раскрыла потухшие было глаза, которые сразу же зажглись живым огнём при виде любимого брата, Брагинский приложил палец к губам, медленно качнув головой. Людвиг в это время выразительным взглядом цепко осмотрел скудную обстановку полупустого здания, не уловил и единого шороха, сколько бы ни вслушивался в давящую на сознание тишину. Пройдя в середину здания, Крауц как-то подозрительно потоптался на скрипящей половице в раздумии, затем, повинуясь зову здравого смысла — это мистическое существо для России, по-видимому, было не знакомо, — уверенно двинулся в сторону второй двери, находящейся прямо напротив. Иван же не смел выдохнуть, следя за медленными шагами Германии, пока эсэсовец не скрылся на шумной улице, после чего шум стрельбы и воинственные крики русской армии резанули напряжённый донельзя слух Брагинского. Россия расслабил, наконец, плечи и сгорбился, судорожно вдыхая пропахший кровью и пеплом жгучий воздух, с вялой улыбкой посмотрел в глаза Белоруссии. Иван с нежностью провёл пальцами по лицу Наташи, а та закрыла глаза от удовольствия и радости того, что старший брат рядом. Она кое-как подняла тонкую костлявую ручку, туго обтянутую нездоровой прозрачной кожей, и слабо сжала ладонь Брагинского. — Братик, — осипшим голосом сказала Наталья. — Чуть не попались! — с улыбкой шепнул Россия, — но ты не беспокойся: скоро мы доберёмся до Москвы. Поэтому отдыхай. Тут Наташа посмотрела на ладони старшего брата и открыла было рот, чтобы что-то сказать, но Иван внезапно спрыгнул вниз, плавно и бесшумно приземлившись на пол. Брагинский встал с одного колена, с опаской выглянул на улицу, где шли ожесточённые бои — русская армия не собиралась сдаваться, — и, убедившись в относительной безопасности запланированной дороги, рывком выбежал из здания; страны кинулись следом. Россию встретили пулемётная очередь и визги молоденьких девушек, просящих о том, чтобы он пригнулся. Быстро сообразив, чего от него хотят, Иван послушно присел, и те самые девчонки расстреляли немцев прямо за его спиной. Брагинский сначала посмотрел назад на упавших замертво солдат, затем с благодарностью на девушек, а одна из них решительно бежала к нему. Её короткие светлые волосы по плечи были спутаны и противно прилипли к щекам от пота, живые голубые глаза светились боевым огнём на бледном перепачканном грязью лице, чуточку круглом. Она была невероятно худенькой и низкой, что вызвал её юный возраст — всего семнадцать лет, — поэтому немного мешковатая военная одежда висела на хрупком тельце девушки. — Шура, передай Мише, что я буду ждать его здесь! — быстренько прокричала девушка. — Аня! — гаркнула вторая девушка, резко отличавшаяся от подруги шёлком длинных каштановых волос, глубокими зелёными глазами, персиковой кожей и довольно крепким для девушки телосложением, — а ну вернись! — Нет! — дёрнувшись, выкрикнула Анна, — просто скажи это Мише! По какой-то неизвестной странам причине Саша послушала подругу, и, неодобрительно скривившись, побежала в сторону скопления советской армии. Аня же подскочила к Ивану и присела рядом с ним на колено. — Ты с ума сошла?! — внезапно начал отчитывать девчонку Брагинский, — что ты тут делаешь?! Все женщины помогают в госпитале, а ты, Аня, на передовой ошиваешься! — Товарищ Брагинский, мне осточертели эти белые стены! Как я могу сидеть на месте, когда мою Родину оскверняют фашисты?! — воодушевлённо прокричала Анна, сжав в руках оружие. — Никогда! Я защищу и РСФСР, и СССР! — Твоя родина перед тобой, Аня! — Россия натянул фуражку девушки ей на глаза. — Я знаю! — Аня всплеснула руками, предварительно скинув головной убор, — и почему вы всё ещё здесь? Вам срочно нужно быть в Москве! — она перевела дух, оглядевшись. — Мы с Мишкой вас проводим! Россия нахмурился, посему стал мрачнее тучи, и осуждающе заговорил: — Дети не должны расплачиваться за ошибки глупых взрослых, развязывающих войны! Вы останетесь со мной в городе, а затем отправитесь в Сибирь: там безопаснее. — Обязательно! — хитро протянула Анна, и Большая Восьмёрка всё прекрасно поняла: девушка не собиралась покорно сидеть в Сибири и ждать окончания войны. — Товарищ Брагинский! — звонкий голос высокого парня с винтовкой снайпера в руках послышался сначала в десяти метрах от Ивана и Наташи с Анной, затем его обладатель стремительно приблизился к ним и присел рядом. Миша — о его имени уже несложно было догадаться — был красивым человеком, первый парень на деревне, если уж выразиться по-русски. У него были русые растрёпанные волосы, голубые глаза, но светлее, чем у Ани, и мощное телосложение наряду с высоким ростом говорили о том, что он никогда не сидел на шее у родителей, а всего добивался честным трудом. На вид парень был сверстником Ани, но, если вглядеться в его чуть овальное лицо с прямым носом и пухлыми губами, можно было заметить явное старшинство на два-три года. — Ты почему не в госпитале?! — грозно нахмурившись, Михаил сразу же накинулся на Анну с обвинениями. — Я не хочу стоять в стороне! — взвизгнула Аня в ответ. — Отставить истерики! — неожиданно для всех рявкнул Брагинский и заговорил ровным голосом. — Либо вы прекращаете кричать и идёте со мной, либо уезжаете в Сибирь. — Так точно! — недовольно буркнули вместе Аня и Миша, помолчав перед этим несколько секунд. Русские сидели на одном месте слишком долго: примерно десяток немцев, заметив мнимое разногласие между славянами, не упустили шанса воспользоваться этим. Только вот это было бесполезно, поскольку Анна моментально среагировала на приближающихся врагов и одарила их градом пуль; затем подключился Миша, который без единого промаха сразил угрозу в лице людей в серой форме. Без лишних слов Иван продолжил свой пеший путь к Москве, полностью оставив свою спину Анне с Михаилом, работавшим и в защите, и в редком нападении чётко и слаженно. Брагинский пожалел, что у него нет ещё двух рук, чтобы держать в них холодное и огнестрельное оружие, поэтому голос в его голове выл от чувства уничтожающего бессилия. Казалось, всё закончится так, как задумано. Но... Всегда есть это мерзкое "но". Русские дошли до края деревушки, совершенно не подозревая о том, что там их ждала пусть небольшая, но засада, так как Людвиг заранее дал приказ нескольким своим солдатам стоять на пороге посёлка. Магазин у Ани кончился быстро — война всё-таки не бредовый американский боевик, где оружие заряжено бесчисленным количеством пуль, — и к делу подключился Миша, который разумно не тратил свои запасы до этого времени. И тут его пришлось прикрывать с тыла Анне, благо к ней присоединился Иван: пользы от него было мало, поскольку он придерживал Наташу — та изъявила желание идти почти самостоятельно, дабы несильно мешать брату в неумелой защите ребят. Брагинский с ужасающей точностью метал ножи, подобранные в домах, прекрасно понимая, что любой промах может стоить жизни Михаила или Ани. Любая жизнь бесценна, и так Россия считал большую часть своей жизни. Совершенно неожиданно Иван совершил тотальную ошибку: замешкавшись, он из-за банальной невнимательности зацепился за какую-то деревяшку, обломок взорванного дома — даже Наталья без его помощи, но опираясь о стену, прошла пару метров вперёд, — поэтому помедлил несколько секунд, когда пытался оторвать свою одежду от дерева. Только вот этих коротких мгновений немцам хватило для того, чтобы внезапно выпрыгнуть из-за кустов и, направив на русских винтовки, начать обстрел прямо по цели. — Товарищ Брагинский! — Россия! Эти отчаянные крики принадлежали Ане и Мише. Не жалея ни себя, ни своей жизни, они прикрыли собой Россию и Беларусь; в молодых людей, можно сказать, ещё детей, пули врезались беспощадно и сурово, разрывая ткани и органы. Пять ранений получила Анна, одно из которых пришлось в сердце, но перед тем как упасть, она криво изогнула окровавленные губы в улыбке и, забрав жизни двух немцев с собой в могилу, упала замертво, если бы... Если бы Иван с отчаянным видом не подскочил к девушке и не подхватил её аккуратно. Лицо Брагинского выражало ужас и страх, чего страны не видели, пожалуй, никогда; он прижал ребёнка к себе, не обращая внимание на стремительно впитывающуюся в одежду кровь, дёрнул плечами пару раз, будто всхлипывая, и прошептал, погладив волосы Ани: — Я бессмертен, глупое ты дитя. Попади в меня пули, я бы не умер и тебе бы не пришлось жертвовать собой. Прости... У Арловской неизвестно откуда появились утраченные в плену силы: словно обезумевшая от гнева Наталья зарычала, подняла с земли деревянные обломки с вбитыми гвоздями и по очереди метнула их в немцев с таким точным расчётом, чтобы металл пронзил сердца врагов. Михаил всё ещё стоял на ногах, сплёвывая кровь, и расстрелял оставшихся солдат, несмотря на шесть ран в руках, ногах и теле. Хмыкнув, когда с жалкими псами Нацистской Германии, как считал Миша, было покончено, он выронил винтовку и с пустым взглядом посмотрел в сторону Ивана и Анны. Кровь уходила из тела Мишки вместе с жизнью, но, обладая несокрушимой силой воли, парень двинулся на дрожащих ногах к Анечке, которую знал с детства и любил всю короткую жизнь. Стало тихо, как в гробу, и только ветер посмел потревожить безмолвие шуршанием травы. Страны удручённо молчали. — Аня, — губы парнишки окрасила алая кровь, — Аня... Миша повалился на Ивана, светившиеся фиолетовые глаза которого закрыла чёлка, тяжёлым грузом; Брагинский, смотря в никуда, в немом жесте обнял ребятишек за плечи. Кое-как повернув голову в сторону Анны, поэтому получилось так, что Михаил положил голову на крепкое плечо России и мутным взглядом посмотрел в закрытые стеклянной пеленой смерти глаза Ани, провёл пальцами по неестественно белому, как снег, лицу девушки. Рука паренька бессильно упала, он слабо улыбнулся в последние минуты своей жизни и открыл рот, чтобы сказать что-то... Но вышел только неясный хрип; Миша кашлянул красной жидкостью, прочистив горло, и заговорил, медленно закрывая глаза: — Товарищ Брагинский... Пожалуйста, похороните нас здесь, за домом. Мы долго не проживём... Аня, ты же согласна? Вопрос дался Михаилу трудно, с отчаяньем, а Россия на эту просьбу кивнул, безмолвно согласившись. Не слыша и не видя ничего вокруг, Иван тихо-тихо попросил подростков подождать чуть-чуть, совсем немного, и он обязательно исполнит то, о чём они попросили. Миша дал добро, поэтому Брагинский аккуратно отнёс ребят к стене какого-то дома, где их и оставил; Ваня со вздохом закрыл Ане глаза. Собравшись уходить, Россия обернулся назад, где сидел развалившийся на земле Михаил, держащий за безжизненную руку мёртвую Анну. Стиснув зубы со скрипом, Иван сжал кулак до такой степени, что собственные ногти впились в его ладонь — он был страшно разгневан. Это была не скрытая злость, когда окружающие кожей чувствовали её сквозь фальшивую улыбку, а открытая ярость: она выражалась в нахмуренных бровях, плотно поджатых губах и сузившихся фиолетовых глазах, которые изучали каждое движение в окружающей обстановке. Ни Америка, ни Англия, ни Япония не видели такого излишне эмоционального, по мнению англичанина, не расположенного к проявлению эмоций и чувств Россию. Пока страны поражённо наблюдали за русским, тот решительным шагом вошёл в какой-то ветхий сарай, перед этим попросив — или отдав приказ — Наталью оставаться с Аней и Мишей и в лучшем случае отдохнуть. Всего на несколько секунд Иван скрылся за деревянной дверью, так как страны даже не успели сообразить войти за ним, потому что он вышел из тени помещения с серпом в одной руке и молотом в другой, дико поблёскивая глазами. Людвиг бесшумно выдохнул: это было одновременно и до неприличного смешно, и удивительно символично. Именно в войне флаг СССР нужно было сделать красным с молотом и серпом, ведь Брагинский стольких немецких солдатов убил этими орудиями труда в этой захолустной деревне, доказав, что народ Советского Союза в любой момент может применить важные в хозяйстве вещи и в убийстве, и в обороне. Рука Крауца вдруг дёрнулась, он провёл ладонью по кадыку, вспоминая, как острое лезвие серпа прошло в парах миллиметрах от шеи в короткой битве между ним и Иваном, что странам только предстоит увидеть.

***

Несмотря на холодный пробирающий до костей ливень, Иван неторопливо заканчивал копать огромную яму, в которой вода смешалась с землёй, в результате чего образовалась мерзкая жижа грязи, прилипающей к сапогам и штанам. Брагинский воткнул лопату в это месиво и оперся о неё, тяжело дыша; чуть заметные клубочки дыма вылетали изо рта русского, пальцы на руках подрагивали от усталости из-за непрерывной работы, как и всё тело, благодаря испортившейся погоде и ледяному ветру, забиравшемуся под одежду. Россия с отстранённым видом выбрался из ямы, хотя руки так и соскальзывали, грозя ему жёстким приземлением прямиком вниз, в свежую могилу, которая пахла сырой почвой. Подойдя к Анне и Мише, Иван слабо улыбнулся, изучая их печальным взглядом: и у Мишки, и у Ани губы посинели, они стали бледными, как снега в Сибири, а их грудные клетки давно не поднимались и не опускались из-за вдохов и выдохов. Михаил всё ещё держал любимую за руку окоченевшими пальцами, но душа его давно последовала за Анной, в мир иной; и сейчас на земле остались лишь их изуродованные войной тела, хрупкие, как хрусталь, и холодные, подобно дождю, у которого капли - иглы, размывавшие бордовую кровь под ними. Вдруг Брагинский хмыкнул своим отнюдь не весёлым мыслям, с опущенной головой подошёл к Ане и с осторожностью, с наибольшей, чем обычно, аккуратностью взял девушку на руки, словно фарфоровую куклу, которую нужно поставить на другую полку, не потревожив при этом её густых волос колыханием воздуха; но Анна не являлась этой дорогой европейской игрушкой, и положить её нужно было в могилу, отдать в объятья чёрной холодной земли. Так Россия и поступил. Он отвернулся от Ани — русский сложил ей руки на животе, убрал прилипшие пряди светлых волос с мраморного лица, — которую Земля-матушка, насмехаясь над ним, принимала с леденящей заботой старшей сестры, обволакивая липкой грязью. Иван полез обратно, вон из отвратительной душе и телу могилы, но руки и ноги в конце концов предали его: тонкие из-за голода пальцы соскользнули с влажной травы напару с сапогами, и он полетел вниз. Удивление отразилось на лице Брагинского, а конкретно в светящихся сквозь чуть видный туман аметистовых глазах; в большем изумлении подскочили к яме страны и, как по команде, заглянули вниз. Франциск почти сразу отшатнулся назад, за ним отступили Япония и Америка, поскольку увиденная картина была, мягко говоря, жуткой. Лёжа рядом с мёртвой Анной, сам Россия был похож на мертвеца, возможно, по большей части из-за дождя, беспощадно хлеставшего его, будто плетьми в камере пыток. Волосы, как и одежда Ивана, быстро испачкались; он открыл глаза, прищурился, несколько секунд вглядываясь в тяжёлое, чуть ли не чёрное небо, повернул голову в сторону Ани и долго рассматривал её лицо. Брагинский пошевелил губами: собирался, кажется, что-то сказать, но вместо этого в воздух вышли облачка из-за горячего дыхания и ни единого звука. Вдруг, дёрнувшись в мнимой панике, будто при видении призрака, Россия шустро поднялся в вязкой жиже почвы и воды, затем подпрыгнул совершенно немыслимым образом и, ещё до этого зацепившись за край ямы руками, выбрался на привычный уровень земли; вздохнув с облегчением, что невозможно было не заметить, русский быстрым шагом приблизился к Мише и криво, с какой-то неведомой щепоткой невосполнимой утраты, неестественно улыбнулся, как улыбался на всех встречах Большой Восьмёрки и, в общем, всегда — Франция, Америка да и остальные узнали это подобие дружелюбия, почти всегда рисовавшееся на губах Ивана. В это время Брагинский взвалил Михаила на плечо и понёс к могиле, будто парень ничего не весил. Иван чуть ли не вечность стоял над ямой, смотря, как дождь медленно затапливает её вместе с Аней, — и Бог знает, что творилось у него в голове! — потом с аккуратностью, дабы кубарем снова не скатится к девушке, плавно опустил Михаила в могилу; Миша съехал по влажной земле прямиком к Анне, и вышло это так, что его рука легла ей на плечо. Натянув фуражку на глаза, Россия не мог долго смотреть на умерших детей, поэтому, с шипением схватив лопату, начал с трудом заваливать тела мокрой грязью. Он не обращал внимания ни на дождь, который всё ещё продолжал колотить и землю неизвестно за что, и его спину за позорные отступления; тем более ему было не до мрачной компании стран, безмолвно стоящих чуть поодаль. Вскоре Иван закончил засыпать Михаила и Анну, ведь закапывать всегда легче, чем рыть могилу. Сидя на коленях, Брагинский легонько хлопал ладонями по возвышающейся над землёй куче, придавая ей нужную форму. Что-то почти неуловимо стало закипать в нём, что буквально витало в воздухе, но с каждой минутой это становилось всё отчётливее: смесь гнева и отчаянья, постепенно возрастающей силы и непоколебимого мужества. — Мы победим, — внезапно прошептал Иван впервые с гибели детей, — обещаю. Мы победим во что бы то ни стало. Ничто не встанет на нашем пути, ничто нас не сломит и никто не остановит, клянусь. Я... Брагинский запнулся, стиснул зубы, сжав в пальцах почву; он поднялся, выпрямив осанку, и сжал руки в кулаки, потому что на его лице вновь появилась нескрываемая ярость, а во всём теле напряжение. Россия, словно натянутая струна, вошёл в дом, где всё это время без сил сидела Беларусь в полудрёме, завернувшись в тонкое одеяло. Спала она чутко, поскольку стоило только старшему брату скрипнуть дверью в коридоре, как она проснулась, но с места не сдвинулась; Иван же взъерошил мокрые волосы и отжал шарф, горящим взглядом посмотрел в глаза сестры, пытаясь что-то увидеть в их пустоте. — Скоро мы поедем в Москву? — осипшим голосом выдавила Наташа. Заворочившись, она хотела поделиться огромным одеялом с Иваном, но тот жестом остановил её — с него ручьями текла дождевая вода; пахло сыростью. Наталья со вздохом отстранилась, вновь усевшись в угол старенького жёсткого диванчика. Брагинский наконец односложно ответил, хотя до этого смотрел в одну точку на стене: — Скоро. Это, в самом деле, произошло именно так: Россия и Белоруссия даже глазом не успели моргнуть, как за окном, где по улице тихонько пробиралась коварная темень, зарокотал грузовик; стены в доме были настолько тонкими, что было слышно, как колёса машины уныло чавкают в грязи. Иван не стал утруждать сестру ходьбой, то есть лишним напряжением покалеченного тела, потому что взял её на руки, укутав в два одеяла, и понёс по мрачным комнатам непонятно кому принадлежащего дома; русский остановился в сенях, кинув хмурый взгляд на валяющиеся в углу бурые от запёкшейся крови серп и молот, которые небрежно закинул сюда, только показавшись на пороге здания, но он не собирался медлить и размышлять над жестокой войной всю жизнь — время не ждёт, лишь беспощадно уходит. Решительно толкнув дверь, Иван вышел навстречу прохладному дыханию надвигающейся зимы на затуманенной ночной улице и запрыгнул в грузовик, прижав к себе сестру, и закрыл глаза, под которыми от недосыпа появились серые круги; страны бесшумно погрузились следом; машина тронулась с места с ворчливым кряхтением и неторопливо покатилась к Москве. Дорога прошла если не до ужаса моментально, то в одну секунду для сумевшего дёргано подремать Ивана: он хоть и пытался поспать хотя бы минут десять, но жуткие сны отгоняли всю сонливость напрочь, из-за чего русский неожиданно вздрагивал, пугаемый чувством ложного падения в непроглядную тьму. Возможно, никто из стран не обратил внимания или типично не заметил, только вот Людвиг и Альфред с Франциском сидели совсем рядом с Брагинским, иногда изучающе поглядывая в его сторону. Каждый из них думал о своём, пытаясь, например, увидеть в глазах России хоть каплю адекватных причин для объяснения его поступков или же угадать мысли, да вот те были закрыты пеленой невидящего взгляда устремлённого в никуда. В конце концов грузовик остановился возле огромного здания, почти двухэтажного особняка, тем самым спасая Ивана от задумчивых взглядов. Тот выскочил из машины с младшей сестрой на руках, глухо поблагодарил солдата за помощь; он не помнил, как машинально прошёл по бежевым освещённым почти слепящим светом из-за резкой перемены обстановки коридорам здания, как бесшумно, даже не содрогая воздух, остановился возле нужной деревянной двери. Уставившись в пол, Брагинский только хотел потянуть за ручку, только вот кто-то опередил его с противоположной стороны, и этим кем-то оказалась раскрасневшаяся от бега Украина, ещё немного сонная на вид, но глаза её уже сверкали от радости. Она была одета в ту же форму, что и Россия, хотя немного мятую, говорившую о том, что её хозяйка несколько дней и спит, и ходит в этих широких штанах, куртке и рубашке. — Какое счастье! — по щекам Ольги против её воли градом потекли слёзы счастья от того, что младшенькие рядом. — Наташа, Наташа! — переключив внимание на сестрёнку, украинка взяла лицо Арловской в свои ладони. — Держи, — монотонно сказал Иван, передавая Наталью в нежные, но сильные, о чём многие не догадывались, руки Украины. Брагинский цепким взглядом окинул скудную обстановку комнаты, являющейся не единственным лазаретом: у серых в свете тусклой лампы стен стояло на холодном кафельном полу около десятка жёстких кроватей, между которыми уместились табуретки для каких-нибудь мелочей раненных и больных, и один огромный шкаф с нужными инструментами для операций и находившимися в дефиците медикаментами. Кивнув своим мыслям, которые находились одновременно и на окраинах Москвы, и в Сталинграде, мрачный Россия, пребывавший в весьма отвратительном и в тоже время боевом расположении духа, развернулся резким движением, но пока что дальше не пошёл. Ольга сразу смекнула, что братец куда-то решительно собрался на ночь глядя, поэтому грозно сдвинула брови на переносице: почти все солдаты сейчас спят, отдыхая от дневных сражений, только не расслабляясь даже во сне, а Ваня незнамо что удумал, решив, по-видимому, хорошенько отплатить Людвигу за страдания СССР, благодаря внезапному приливу сил. — Ты куда? — тихо и осторожно поинтересовалась Оля, тихонько положив Наташу на кровать. — Сначала оттолкну Людвига от Москвы, — холодно начал Брагинский, сжав искали, — затем поеду в Сталинград! — Подожди... — У меня больше нет на это времени! — раздражённо крикнул Россия и почти открыл дверь, как... Острые, словно ножи, неизвестно откуда взявшиеся вилы — хотя страны отлично видели, как украинка молниеносно достала их из-под кровати справа от себя, — которые Ольга метнула в сторону Ивана, вонзились прямо над его головой. Даже Германия, которого мало чем удивишь в жизни, открыл рот от удивления, что уж говорить об Америке и остальных. Тем временем Украина с пылающей яростью и негодованием пристально смотрела в источавшие холод глаза младшего брата и вся напряглась, не прекращая хмуриться. Такой злой, похожей на Россию в гневе, её ещё никто никогда не видел, разве что Иван и Наталья с городами являлись исключением. Вот что называлось влезть не в свои дела... — Стоять! — прошипела Ольга. — Никуда ты не пойдёшь, пока не сменишь бинты и мы не поговорим! Видно было, что она не собиралась отказываться от своих слов, и твёрдое намерение хотя бы на ночь удержать изо всех сил рвущегося на фронт брата никуда не денется. — Оля, мне не до этого! — процедил Брагинский сквозь зубы, дабы не кричать на старшую сестру, — я не имею права и дня просидеть сложа руки!.. — Да побереги ты себя хотя бы ради меня! — вдруг в истерике завизжала Украина дрожащим голосом, судорожно вытирая горячие слезы, — хватит, хватит издеваться над своим телом! Сколько уже раз я зашивала тебе раны? Сколько меняла бинты?! Сколько ещё времени я буду видеть твою кровь на руках?! Ольга разрыдалась и села на пол; она всем сердцем ненавидела эту кровопролитную войну. Украина устала видеть брата, еле живым возвращающегося с фронта, устала стрелять и убивать — у неё сердце кровью обливалось. Каждый день умирают ещё совсем молодые парнишки и девчонки, героически защищая Москву, или же более опытные солдаты, только прибывшие с глубокими ранами, рвутся обратно на передовую, несмотря ни на что, ведь все они хранят в сердце любовь к незаменимой родине. А Родина — это то, что нужно тщательно оберегать и не предавать, что нужно любить и благодарить за своё рождение. Народов много, но страна одна, и все — Оля была в этом твёрдо уверена — всё равно думают одинаково. И вот сейчас, Отечество русских смотрел как-то сквозь украинку, не в силах выдавить оправдание — да и к чему оно, если Ольга всё отлично понимает? Иван присел перед сестрой и протянул к ней руку, собираясь извиниться, но девушка отшатнулась, словно от врага, и истошно закричала: — Миша, Ваня с ума сошёл! Ни для кого не было секретом, что Ольга позвала Сибирь. Брагинский тихонько цыкнул, потупив взгляд в пол, и когда вновь поднял его, увидел красные заплаканные глаза сестры, полные отчаянья, мольбы и затихающей злобы, которая предпринимала попытки остаться в мыслях украинки. Россия помедлил пару секунд, а затем решительно и крепко обнял Украину, хотя она сначала отвесила ему звонкую отрезвляющую мутную голову оплеуху; русский предпочёл не заострять на этом внимание, чем сваливать обиду на сорвавшуюся Ольгу. — Прости, Оль, — чуть слышно прошептал Россия не своим голосом. В этот момент в комнате грозно и тяжело появился Михаил, из-за которого в воздухе повисло вязкое напряжение и ощущение огромной силы. Сибиряк выглядел недовольнее обычного, и Иван сразу понял, что просто так от своей участи не уйдёт, а обязательно получит по шее для профилактики безумных идей; он медленно, без резких движений отстранился от сестры. Пристальный же взгляд хмурого Михаила вцепился в видневшиеся грязные бинты на шее и ладонях Брагинского, мокрую от дождя одежду, затем на его бледное лицо легла густая тень — Сибирь наклонил голову вперёд, поэтому смотрел на главу Союза исподлобья - и на лбу появились морщинки от гнева; опасностью повеяло от него не хуже, чем от России, казавшегося на его фоне дилетантом. Наконец Михаил перестал пытать Ивана изучающим и одновременно ледяным взглядом и, сжав пояс от формы в левой ладони, ровным не предвещающим ничего хорошего голосом спросил: — Что он задумал? — Ты только глянь на него! — дрожащим голосом начала Ольга, утирая слёзы обиды. - Еле ходит, а уже хочет вернуться на передовую. Неужели Ваня не понимает, как мне больно видеть его раны? Как мне больно стоять в стороне и залечивать раны остальных, вместо того, чтобы сражаться всем вместе и защищать его?! — она уронила голову в ладони, вновь заливаясь слезами. Америка с огромным удивлением наблюдал за тем, как Брагинский не решается посмотреть в глаза помрачневшего Сибири; но когда Россия сделал это, Михаил одарил его уничтожающим взглядом — он терпеть не мог, когда из-за безответственных поступков Ивана страдали его сёстры или Москва с Питером. Сибиряк, тяжело шагая по полу — его немая атмосфера ярости ощущалась всеми странами отчётливо, — подошёл к Брагинскому и положил руку на его плечо. Россия не то чтобы сильно испугался или же как-то отреагировал на незримую угрозу, он просто смотрел в пустоту — перепады настроения русского немного удивляли. — Ольга, пожалуйста, оставьте нас с товарищем Брагинским наедине, — вежливо попросил Сибирь, сжав ладонь на плече Ивана; тот устало прикрыл глаза, ведь, когда Михаил обращался к нему так официально, за этим следовали либо лекция о жизни, либо драка, — у меня к нему есть весьма серьёзный разговор. Украина пару секунд смотрела на Сибирь удивлённым взглядом, затем потерла глаза рукавами жёсткой куртки и активно закивала. Она шустро поднялась и, не глядя на брата, подошла к Наташе, которая так и не пришла в сознание с того момента, как уснула в грузовике; Ольга взяла младшую сестру на руки, хотя та была не пушинкой, и понесла её в соседнюю комнату. И после того, как за Украиной закрылась скрипучая дверь, Россия резко поднялся в прыжке и моментально повернулся к Михаилу лицом: сибиряк же сжал кулак до треска ткани, и в его взгляде читалось непомерное количество обжигающей звериной злости на Ивана, которая странным образом постепенно усиливалась, хотя один глаз закрывала довольно сильно отросшая за несколько месяцев взъерошенная чёлка. Так же неожиданно, как вскочил Брагинский, Сибирь замахнулся кулаком, уже предвкушая мощный удар в челюсть, но Россия никогда не даст так просто себя ударить, поэтому ловко перехватил удар, правда кости чуть ли не треснули в суставах. — У тебя голова на плечах есть, Брагинский? Ты когда о сёстрах своих подумаешь? Когда ты обо мне и Москве с Ленинградом подумаешь?! — от Михаила будто холодом повеяло — с таким чётким презрением и ненавистью говорил он, а затем закричал, не контролируя себя. — Почему ты несколько месяцев пропадал на фронте, и мы не могли найти тебя? Какого чёрта ты не сообщал нам о том, где находишься?! Таким эмоциональным его ни страны, ни Россия не видели никогда в жизни — даже русский был удивлён. Обычно сдержанный, спокойный и психически уравновешенный Михаил, постоянно успокаивающий и разнимающий Москву и Питер, сейчас не скупился на эмоции, а поэтому был похож на обиженного ребёнка. Несмотря на внешнюю маску холодности, немного саркастический взгляд на нынешний мир, безразличие к государственным делам, Сибирь искренно любил и переживал за не в меру шумную семью глубоко в душе, за грубой оболочкой льда, никогда этого не показывая. Поэтому, когда несколько месяцев от Ивана не приходило вестей, Михаил напару с Василисой чуть с ума не сошли от переживания, еле сдерживая Петра, хотя тот в конце концов сбежал в свой город, воплощением которого является, так неожиданно, что ни Москва, ни Сибирь не поняли причин. Сейчас сибиряк был рад возвращению России, но эту радость он запер на замок в своём сознании, поскольку обида взяла верх. Но Михаил всё-таки нашёл в себе титанические силы взять себя в руки и более-менее спокойно произнёс, отвернувшись: — Раздевайся, пока я добрый. Иначе я твои раны силой перевяжу и никуда ты не пойдёшь. Сибирь бесшумно прошёл к шкафу с медикаментами, открыл дверцу и стал копаться в вещах в поисках бинтов в то время, как Иван беспрекословно снял с себя куртку, старательно отжал её, потом кинул на кровать; так же он поступил с шарфом и рубашкой, и взорам стран предстало туго перебинтованное истерзанное ранами тело Брагинского. Россия стал разматывать грязные багровые бинты вялыми движениями, отчего те вскоре без единого звука приземлились на пол, а Михаил к этому моменту подошёл к нему с новенькими белыми бинтами в количестве трёх плотных мотков и небрежно кинул их на кровать; пристальный немигающий взгляд Сибири следил за руками Ивана и за тем, как плавно открывается уродливая свастика на спине, освобождаясь от оков ткани. В конце концов Брагинский сгорбился, будто без поддержки, прикрыл глаза с усталым выдохом и плюхнулся на кровать, смотря на свои дрожащие руки в засохших кровавых ранах. — Допрыгался? — сухо заметил Михаил, стараясь контролировать себя и не наговорить лишнего от злости на Нацистскую Германию, — еле на ногах стоишь. Как можно с таким безразличием относится к семье?.. — А ты что, Мишуля, злишься? — насмешливо хмыкнул Брагинский, даже не одарив Сибирь взглядом, но как-то умудрился положить ладонь на его плечо. Америка с Францией захихикали, Япония дёрнул уголками губ совсем незаметно, а Англия с Германией скептически переглянулись. — Руки убрал! — рявкнул Михаил, скинув руку России, и по-змеиному, что было ему не свойственно, зашипел, — я не "Мишуля", не "Мишка" и точно не "Мишутка"! — сибиряк успокоился, как только перебрал все прозвища, подаренные ему Василисой и Петром, — я — Сибирь, Михаил! Гордо вскинув голову, Михаил притянул правую руку Ивана и начал аккуратно покрывать её бинтами, понимая, что он не позволит долго возиться с этими "царапинами", а уж тем более оказать полноценную помощь. Брагинский же тихонько рассмеялся, хотя это давалось ему с трудом — боль от потери любимого народа пронизывала насквозь. Русский быстро перестал улыбаться и еле слышно сказал бесцветным голосом: — Хорошо-хорошо. Больше не буду... Сибирь одарил Ивана жалостливым взглядом, помотал головой, закрыв чёлкой глаза, и безмолвно продолжил процедуру. Но даже молчание давило и, казалось, придавало напару с приглушённым светом реальности более мрачные тона: вот, например, огромный порез от плеча до локтя на левой руке Брагинского стал больше, чем был на самом деле, тёмные, почти чёрные круги под глазами говорили о мучившей его бессоннице; лицо, и без того осунувшееся от голода, стало видеться более худым из-за насмешливой игры теней, которая, как назло, показывала всё в ужасном виде. Михаил, вновь тряхнув головой, на корню прирезал мысль о сосущем голоде и сытной еде, дабы не травить сначала богатое воображение, а затем и пустующий желудок. Наконец с правой рукой было покончено, поэтому настала очередь левой, и Михаил в один решительный шаг оказался на нужном месте, сразу же приступив к слаженным действиям. Сибири на какой-то момент даже почудилось, что к нему возвращается маска прежнего самообладания, но он нутром чуял, что всю сосредоточенность на этом процессе отпугнёт свастика на спине Ивана. Как только сибиряк уже ни уничтожал её как в мыслях, так и в жизни: он сжигал флаги с её чёрными линиями, бумаги и одежду... И с превеликим удовольствием содрал бы её со спины Брагинского вместе с кожей, да так, чтобы следа не осталось. Михаил думал, что, возможно, Иван взвоет от боли лесным волком или же прикусит ладонь в перчатке, не позволив себе издать хотя бы малейший звук, или будет проклинать его за жестокость. Но Сибирь, уверенный в том, что Москва не тронет его, будет рад до сумасшествия — ведь тогда это клеймо больше не будет уродовать тело России, и он наконец не будет смотреть на своё отражение в зеркале с нескрываемым отвращением. Как же Михаилу захотелось сомкнуть руки на шее Людвига... Сердце застучало в ушах, кровь таки закипела в жилах и под конец заставила что-то щёлкнуть в тёмноволосой голове; сибиряк медленно выдохнул, его металлические серебряные глаза неожиданно стали отливать жидким золотом, и, дрожащей рукой проведя по свастике, тихо, сам того не ожидая, сказал: — Я с тебя семь шкур спущу, проклятый нацист... Людвиг обречённо выдохнул, будто это только должно было произойти. Иван дёрнулся, изумлённо повернувшись к Михаилу, грозно сдвинул брови на переносице и, неожиданно схватив его за волосы, твёрдым ледяным голосом заговорил; он смотрел прямо в глаза Сибири: — Так. Во-первых, успокойся. Во-вторых, никто ни с кого семь шкур не спустит. Возьми себя в руки, Михаил! Контролируй свои эмоции. У тебя это отлично получалось последние пять веков, но не думал я, что именно эта война изведёт тебя. — Ещё бы она не извела меня! — Михаил рассмеялся, и от этого странного морозного смеха странам стало, мягко говоря, жутко, — я придерживаюсь той же точки зрения, что и ты — никто и пальцем не смеет трогать мою семью! — он вскочил с кровати, вырвавшись, и повернулся лицом к Брагинскому, — Ленинград сбежал в свой город и теперь заточён там, Москва рвёт и мечет в твоих поисках, а я... Я, кажется, с ума сошёл так же, как и ты когда-то, Иван! Михаил поразил всех без исключения, но ему было всё равно: он вцепился пальцами в чёрный шёлк своих волос, скрывая глаза под чёлкой. Пока Англия и Франция с Америкой поражённо отходили от шока, Сибирь продолжил хрипло свою речь, хмыкнув: — Разве я... Я тебе никого не напоминаю? Я — Его гнилой след. Я — это Он, который мерещился тебе повсюду после возвращения домой. И эта внешность, тоже доставшаяся мне от Него — твои самые болезненные раны. И хотя давно появился другой Монголия... Я — это... Нужно было быть непробиваемым дураком, чтобы не догадаться, что речь идёт о самой ненавистной русским стране средневековья — Золотой Орде. Являясь далеко не этим самым дурачком, хмурый Россия не желал дальше слушать личное безумие Михаила — лучше бы оно захлестнуло Ивана, поскольку ему было бы проще с ним справиться, — и только поэтому прибегнул к грубой силе, резко ударив его по затылку. Сибирь вздрогнул, прикрыв приобретающие естественный серый цвет глаза, и если бы Брагинский не поддержал его одной рукой за плечо, то он, несомненно, рухнул бы на пол. Его взбудораженный жестокими идеями по отношению к немцам разум стал мало-помалу остывать, мысли начали проясняться, но он пока не осознал, что говорил в приступе сумасшествия. — Я сболтнул лишнего, не так ли? Ну и ладно, уже без разницы... Ты хотя бы привёл меня в чувства. Спасибо... — медленно теряя сознание, еле прошептал Сибирь. В конце концов Михаил обмяк, и Россия осторожно положил его на кровать. Затем Иван неумело перемотал себе вторую руку, тело. Погружённый в свои невесёлые размышления, Брагинский, не считая шарфа и фуражки, оделся в тёплую сухую одежду очень медленно: было заметно, что он мрачнеет с каждой минутой всё больше, но от чего — неизвестно. Конечно, у Франциска, как и у Людвига, были определённые идеи, только вот они не высказали их вслух. А Россия, уже стоя в военной чистой форме, которая лежала на одной из кроватей — он не сомневался, что вещи приготовила Ольга, — плюхнулся обратно на кровать, рядом с белым, как снег, Михаилом, устало глянул на него. Иван невидящим взглядом сонных от недостатка сна тусклых аметистовых глаз уставился в одну точку на стене, подставив под голову руку, и постепенно закрывал глаза — сон брал верх. Когда Америка к всеобщему удивлению заинтересованно склонился над Россией, тот, казалось, задремал. Никто всё же не начал разговора, даже если кто-то пожелал узнать причину интереса Джонса. Альфред же пытался разглядеть в бледном ничего не выражающем лице Ивана хотя бы намёк на то, о чём он думает. Так получилось, что при прокручивании в памяти своей истории и приятные, и плохие чувства Брагинского смешались в одну общую кашу, поэтому он не мог определиться в выражении эмоций; наверное, именно эта буря погрузила его сознание в мимолётный сон, который прервался в ту же секунду, как в комнату беззвучно вошла закутанная в тёплый платок Ольга. Россия вздрогнул, испуганно оглянулся назад, а потом со вздохом поднялся с кровати, проведя ладонью по голой шее. Он медленно подошёл, словно подплыл, к сестре и с волнением посмотрел на её светлую макушку в ожидании чего-то. Ведь помимо Наташи его беспокоило ещё кое-что... — Это было, — наконец вымолвила Ольга, тщательно выбирая подходящее слово, — неприятно, — она с жалостью посмотрела на Сибирь. — Возможно, — тихо согласился Иван, — но это не имеет значения. Как там Наташа? Ольга со слезами на глазах посмотрела на младшего брата и неожиданно всхлипнула, отшатнувшись назад так, будто ей дали сильную пощёчину. Обняв себя руками, украинка сжалась в комок; девушка никак не могла взять себя в руки, пальцы тряслись, однако тревожный взгляд Ивана требовал ответа, поэтому ей пришлось говорить. — Наташа, — дрожащим голосом начала Украина, когда поднесла ладонь ко рту, — Наташа, она... Наша маленькая сестрёнка... Она... Её... Ольга никак не могла выдавить одно лишь проклятое слово, периодически всхлипывая. Она так и не смогла посмотреть в глаза Брагинскому, ведь в том, что произошло с Беларусью, винила только себя. — Её, — Ольга судорожно выдохнула и в конце концов истерически прокричала, — обесчестили! Все страны, включая Россию, остолбенели; Украина же неестественно завыла и осела на пол из-за предательски подкосившихся ног. Иван молчал, поскольку для него в комнате повисла звенящая тишина, и только изредка до сознания доносился отчаянный вопль Оли. На него было страшно смотреть благодаря ледяной грозной атмосфере, но Людвиг отважился поднять нервный взгляд на русского. Лучше бы он этого не делал: Иван буквально источал ауру жаркого гнева, затмившего отчаянное бессилие, волосы чуть ли дыбом не встали, всё тело напряглось, отчего даже открылись мелкие ранки, а его обычно ничего не выражающие аметистовые глаза горели кровавым уничтожающим пламенем. Немец унял дрожь в пальцах — в этом огне он времён Второй Мировой вскоре сгорит дотла. Липкий страх забрался в души стран, и даже Америка не мог сопротивляться: настолько велико было давление со стороны русского. Не все сразу поняли, что Иван уже покинул помещение, решительно намотав на шею шарф и захватив фуражку, и дышать стало определённо легче — это осознание пришло только тогда, когда его шаги были слышны в коридоре. Все сумасбродной толпой двинулись следом, и Украина, сообразив, что младший брат уходит, вскочила на ноги и, попутно вытирая слёзы, побежала в коридор. Она штурмовой волной рвалась к брату и настигла его только в одной из комнат первого этажа, которая временно принадлежала Брагинскому. Стол, стул, кровать да шкаф — ничего лишнего. — Ваня, — пытаясь отдышаться, начала Ольга, — куда ты? Пожалуйста, не уходи! Не оставляй меня! — У меня есть что сказать своей армии! — резко отчеканил Иван, достав чёрное пальто с красными швами. Брагинский накинул его на себя и повернулся к Ольге, задрожавшей, как осиновый лист на ветру, от вида внушающего ужас брата. — Ваня... — Оля! — у неё мурашки по спине пробежали от дрожащего безумия в голосе России. — Никто из них не уйдёт живым! Я же ненормальный коммунист, поэтому всему миру, а Германии в особенности, пора лезть в петлю! — он стиснул зубы, — я его из-под земли достану! — Нет, пожалуйста, не убивай никого! — закричала украинка, — умоляю!.. — Замолчи. Бедная Оля не заметила, что столь ледяной голос принадлежал выросшей тени за её спиной, поэтому ничего не поняла, когда её ударили по голове чем-то тяжёлым, однако не сильно — удар был рассчитан на потерю сознания. Когда Ольга обмякла, её безвольное тело подхватили женские крепкие руки, и взору стран открылась тонкая знакомая фигура с хвостом светлых густых волос и тонким красным шарфом на шее, глаза которой пылали ядовитым малиновым цветом. Иван усмехнулся и в один шаг со странами — об этом он, естественно, не догадывался — приблизился к... Василисе в военной форме. Это, несомненно, была Москва, однако сейчас от неё веяло расчётливой холодностью, неизбежной опасностью и неминуемой гибелью врага; губы были поджаты, взгляд — презрительный и внимательный. Такую Василису никто не ожидал увидеть. К тому же, у многих появилось ощущение, что перед ними стояла не прежняя Вася: чувство было похоже на то... Когда появляется Александр. Возможно ли, что и Москва имеет свою далеко не лучшую сторону? — Ещё раз ударишь мою сестру, — Брагинский уже взял Ольгу на руки и понёс к кровати, бережно положив её на постель, повернулся к Василисе, — выпорю или сверну шею. Не решил пока, — он склонил голову на бок, — но думать буду недолго, Евгения. Франциск печально осознал, что в "Евгении" нет и тени знакомой улыбающейся девушки, искренне любящей и переживающей за свою страну — есть только осточертелое безразличие и полная боевая готовность. Москва же презрительно прищурилась, затем выпрямилась и уверенно сказала: — Больше такого не повторится, товарищ Брагинский. — Поверю на слово, — хитро кивнул Россия, выделив последнее слово, — Василиса. — "Василиса"! — Евгения нехорошо хмыкнула, — она долго-долго плакала, а потом разозлилась, — она будто в насмешку выразительно повторила интонацию русского, — Иван. Некоторые страны — Америка и Англия с Японией — не могли понять, кто стоял возле них: Иван это бы или Александр. По цвету глаз и небрежной манере речи это был Александр, а по движениям и действиям Иван. Однако же Людвиг и Франциск знали их различия, пусть почти незаметные: например, Александр не улыбается даже родным, в отличие от того же Ивана. И всё же из-за того, что думают сердцем, две части одного целого были похожи. — Итак, — Брагинский натянул фуражку на глаза, — до рассвета у нас есть одно маленькое дельце в центре. Идём. Нам некуда больше отступать. Больше никто и слова не проронил. Россия и Москва только двинулись в нужном направлении, и воспоминание стало рваться, когда за ними по пятам вполне видимой тенью стала идти зима — Генерал Мороз...