Обрывки

Теплый августовский ветер свободно гулял между вечно зелёными деревьями и по густой траве, которая была окрашена в бордовый цвет засохшей крови пары-тройки немецких солдат, растущей рядом с небольшим деревянным домиком. Тем не менее, вечернее солнце, почти скрывшееся за горизонтом, это не смущало, и оно безвозмездно дарило небу яркие оранжевые и жёлтые оттенки, а природе — свои последние лучи уходящего дня. Обстановка частички леса была мирной и спокойной, пока её не разрушило шипение: — Иван, ты совсем из ума выжил! — это было первое, что услышали страны Большой Восьмёрки, оказавшись в очередном воспоминании. Они быстро разобрались со своей ставшей вечной проблемой — прибыванием в очередное воспоминание дружной кучкой, — и судорожно огляделись. Позади Англии Франция моментально приметил некое подобие кружка, состоящего из Ивана, Петра, Василисы и Михаила с Наташей. Те, сидя на одном колене, что-то обсуждали, и больше всех явно была недовольна Москва. Четверо были одеты в военную форму лейтенантов сухопутных войск Вооружённых Сил СССР, и только Питер заметно отличался от них чёрным обмундированием СС — нетрудно было догадаться, что они точно что-то запланировали. Беларусь в напряжении теребила пуговицу рубашки, обеспокоенно поглядывая на старшего брата; Москва, казалось, готова была сорваться с места и порвать хотя бы половину немецкой армии на мелкие кусочки; Сибирь судорожно обдумывал безумный план на вид спокойного и собранного России незаметного проникновения в концентрационный лагерь, где по докладу одного из русских солдат держали Украину. Самая главная загвоздка была в том, что Михаил нутром чуял одну очевидную вещь: добром этот сумасшедший поход не закончится, и Иван наверняка попадётся на глаза Людвигу. — А если Третий Рейх будет там собственной персоной?! — Василиса стукнула кулаком по своей ноге. — Что ты будешь делать?! — Его там не будет! — Иван сильно сомневался в своих словах, но Москву нужно было хоть как-то убедить, — прекрати выдумывать небылицы, и поверь, в конце концов, мне! — потрясающая была ложь. — Скажи ты ему, Наташа! — дёрнулась в сторону Арловской Вася, — может, он тебя послушает! — Это опасно, брат, — спокойно начала Беларусь, — но там Оля... — Я устал вас убеждать! — Брагинский резко поднялся, — оставайся здесь, Василиса. Петя и Наташа прекрасно подойдут для роли подставных старших лейтенантов, а ты, — он печально улыбнулся, — слишком похожа на меня. Россия отвернулся и побрёл в сторону высокой сосны. Смотря себе под ноги, он пытался хотя бы секунду не думать о старшей сестре, улыбающийся образ которой стоял перед глазами. Иван тяжело бухнулся плечом о дерево и печально выдохнул: он уже сотни раз пожалел о том, что оставил одних Украину и Киев на милость сильному Людвигу. Брагинский чувствовал, что Ольга об этом знала и намеренно сослала всех в Москву. Русский сжал кулак, мысленно ругая себя за глупую надежду на то, что сестра смогла бы справиться с озверевшим Германией. "Я защищу вас!" Страны с удивлением наблюдали за тем, как Россия медленно оседал на землю, держась за голову. В его мыслях зазвучал нежный и заботливый голос родной украинки. "Я никому не позволю обидеть моих любимых братика и сестрёнку!" Скрипя зубами, Иван пытался унять душевную боль и представить хоть что-то, но не Ольгу. Русский видел её посреди поля в ясный летний день, в лёгком белом платье и с добродушным выражением лица: она говорила что-то с бесконечной лаской и с тёплой улыбкой. "Я больше не дам тебя в обиду, Ваня!" — Прошу, замолчи! — с мольбой прошептал себе Брагинский. Русский не заметил, как к нему бесшумно подошёл мрачный Питер. Ленинград замер с протянутой к плечу России рукой, так как в своём положении — его выворачивало наизнанку от немецкой формы — он был отвратителен сам себе. Но Пётр всё же потревожил внутреннее самобичевание Ивана, потеребив его плечо. — Вань, — тихо начал Петербург, тень от фуражки закрыла его глаза, — давай уже вытащим Украину. Вернёмся домой, а затем победим в этой проклятой войне. Иван криво улыбнулся, выпрямившись. Несколько десятков секунд он внимательно осматривал внешний вид Петра. — Тогда чего мы ждём? — хмыкнул Брагинский и, склонив голову набок, поинтересовался с иронией, — как ощущения? — Меня сейчас стошнит! — прошипел в ответ Питер, ослабив чёрный галстук. Вдруг их внимание привлекли женские разговоры чуть поодаль, так как дискуссия между Наташей и Василисой протекала очень бурно. А Сибирь вместо того, чтобы разнять их, хохотал в стороне, на что Иван покачал головой. — Бестолковая девица! — процедила сквозь зубы Арловская, — как ты не поймёшь, что для нас с Ваней необходимо спасти Олю?! — Я знаю! — гаркнула Москва, но резко притихла, ссутулившись, — но я переживаю... — Время вышло! — объявил неожиданно подошедший Брагинский, — выдвигаемся, — он со всей серьёзностью обратился к Васе, — ты остаёшься с Михаилом? Москва, грозно сдвинув брови, ответила, решительно выпрямившись, без долгих раздумий: — Нет! Я с вами. — Всё готово? — Россия переключил своё внимание на Сибирь. — Да, уже давно! — хмыкнул Миша, сложив руки на груди, — форма, документы... Всё в доме. Дело за вами. — Отлично! — на лице Ивана появилась кривая усмешка и он обратился к девушкам, — пять минут. Беларусь и Москва молча кивнули и помчались в дом, за дверью которого вскоре скрылись. Брагинский же расфокусированным взглядом уставился в сухую землю территории Польши, где сейчас находилось славянское семейство в неполном составе. Неожиданно Михаил дёрнулся с места и встал напротив России, внимательно смотря в его глаза. Ивана передёрнуло от пристального и холодного взгляда Сибири, поэтому глава СССР с выдохом закрыл глаза, тем самым прячась от Миши. Сколько Брагинский помнил после встречи с Сибирью, тот всегда держался отстранённо от городов и их воплощений подальше, стараясь проводить всё свободное время в полном одиночестве. Нелюдимый, он не любил шумные компании и скопления людей так же сильно, как ненавидел чесать языком не по делу. Михаилу не нравились шумные и буйные характеры несдержанной Москвы и нетерпеливого Петербурга, и, как он думал, на их счастье, что есть Иван: Брагинский умел решать разногласия между ними. Но какими ни были крикливая Василиса, вечно недовольный Пётр и спокойный Иван, все они были его единственной любимой семьёй, которую он всегда готов поддержать и защитить. — Итак, — Миша нахально вырвал Россию из чудом переменившихся мыслей, — надеюсь, ты хорошо всё обдумал? — молчание он счёл за согласие. — Содержательный ответ. Две последние детали. Сибирь плавными движениями пальцев провёл по шарфу, дёрнул за него, и Иван с удивлением взглянул на Михаила. Чего уж Брагинский не в силах был сделать, так это снять с шеи подарок сестры, который был словно защитой от внешнего враждебного мира. Россия начал было протестовать: — Нет, я... — Не перечь! — резким тоном обычно приятного голоса Миша в корне пресёк жалкие попытки проявления недовольства, — иначе сдашь себя с потрохами. Давай сюда! — Михаил взглядом указал на шарф и подёргал пальцами к себе. Кто-то пустил слух или высказал мнение, что не столь важно сейчас, будто Иван никогда и ни за что на свете не снимет драгоценный шарф, поэтому сейчас страны с ошеломлением наблюдали очень занятную картину: Брагинский с огромной неохотой сначала размотал шарф, затем резким движением, вложив в него всё недовольство, сорвал с себя подарок Украины. Поджав губы, Россия аккуратно сложил шарф и вложил его в протянутую Сибирью руку. — Доволен? — прошипел Иван, положив руку на шею, — чувствую себя голым! — да что уж там, он ощутил себя маленьким беззащитным ребенком, как во времена Золотой Орды. — Ты так говоришь, будто мне от этого хуже будет! — хмыкнул Миша, положив шарф под куртку, — и ещё кое-что... — Знаю-знаю, — Брагинский поднял руку, — можешь не продолжать! — он в два шага оказался рядом с Петром и похлопал его по плечу, — эй, Ленинград! Давно хотел меня ударить? — Что? — Пётр не сразу сообразил, что от него нужно. — А что, можно? — Пока я разрешаю — можно! — страшновато улыбнулся Россия, от чего лицо у Петербурга скривилось в недоверии. Будь у Америки сейчас камера он бы это снимал, и потом, если бы показал кому, то ему бы всё равно не поверили. Альфред смотрел на разворачивающееся действие с открытым ртом, несмотря на то, что не меньше удивлённый Англия посоветовал младшенькому "подобрать челюсть с пола". — Что-то слабо верится, будто мне это сойдёт с рук! — нервно хохотнул Питер. — А кто же ещё с радостью даст мне по лицу? — улыбка не сходила с губ Ивана. — Ну, если не учесть всю Европу, США... — начал перечислять на пальцах Пётр, но, увидев грозный взгляд Брагинского, прекратил паясничать, — хорошо. Тогда на счёт "три". — Раз... Не успел Россия продолжить, как Петербург со всего размаха врезал ему по голове так, что страны с протяжным "у-у-у" чуть вжали головы в плечи. А Иван в это время хмыкнул, слушая довольное, как у кота, урчание от своего сильного хука левой Петра. Брагинский вытер кровь рукавом и со странной улыбкой посмотрел на запачкавшуюся одежду. — Ну вот, хоть на пленного похож! — где-то в стороне хохотнул Михаил. — А ещё раз можно? — воодушевлённо спросил Питер. — Нет, нельзя! — с порога рявкнула появившаяся Москва. Все взгляды сразу были устремлены к Василисе и Наташе, которые с горем пополам переоделись в немецкую военную форму. Обе крайне некомфортно, что ещё мягко сказано, чувствовали себя во вражеском обмундировании, и хотя одежда сидела, будто по ним сшитая, Вася ёжилась и кривила губы, а Наташа хотела бы поскорее избавиться от "чужого тряпья" и сжечь его. Но Василиса постаралась забыть о своём ненавистном обмундировании, поэтому быстрым шагом подошла к Брагинскому, сжимая в руке в чёрной перчатке верёвку. Арловская тоже подбежала к брату. — Руки! — сухо произнесла Москва, и Россия с насмешкой послушно протянул запястья, — меня вырвет в этом чёртовом лагере смерти от этих арийских лиц! — шипела это девушка недолго, потому что тихо и уверенно продолжила, с обманкой завязывая ивановы руки, — у нас есть два дня. Мы с Петей найдём Ольгу, пока ты побудешь там для отвода глаз. И не дай Бог тебя найдёт Людвиг, я ему... — Вы продолжите искать Олю! — с тайной угрозой оборвал Москву Иван, — не вмешивайтесь. Это запрет. Просто найдите её, а дальше действуем по плану. — Я подожду вас здесь. Увидимся через эти два дня! — вставил свои последние слова Сибирь и, развернувшись, ушёл прочь. Повисла гробовая тишина, и ни города, ни страны не смели нарушить её хоть малейшим громким выдохом. Напряжение постепенно сгущалось в воздухе, пока Вася, словно прочитав мысли Брагинского по его решительному взгляду, не дёрнула рукой, нервно сказав: — Вперёд. Пусть поможет нам Господь! И отсохнет мой язык, когда я скажу, будто действительно ненавижу РСФСР и СССР! — прошипев последнее предложение, она натянула фуражку на глаза. Россия почти сорвался с места, но его остановила Москва, покачав головой; Людвиг уже нахмурился, с отвращением к себе понимая, что ждёт Ивана.

***

Иван, Василиса и Наташа с Петром приблизились к концентрационному лагерю ночью, но, даже несмотря на тёмное время суток, огромное здание невозможно было не увидеть ещё издалека. Мысли хмурой Арловской крутились только вокруг старших сестры и брата, Москва же угрюмо смотрела себе под ноги, вцепившись в верёвку позади идущего Брагинского, а Питер холодным взглядом прожигал его спину. Петра, ровно как и Сибирь, мучило необъяснимое чувство тревоги, не дававшее сосредоточиться на предстоящем спектакле; Ленинград кинул быстрый взгляд на Васю, плечи которой были заметно напряжены, вероятно, от волнения. Америка и Англия были на взводе, хотя оба тщательно это скрывали. Франция то и дело впивался взором в бесшумного Германию, хотел было что-то сказать или спросить, но не решался, и постепенно равнялся по темпу ходьбы с задумчивым Японией. Людвиг старательно игнорировал взгляды Бонфуа, и так как он шёл наравне с Иваном, то пытался по выражению его лица, не источавшего никаких эмоций, понять, о чём думает русский. К сожалению, это не представлялось возможным. В конце концов, страны и города оказались у главных ворот, и на них сразу же направили яркий свет прожектора. Но ни выпрямившаяся Москва, ни Питер, ни Беларусь не шелохнулись от этой неожиданности со стороны немцев — вздрогнул лишь Россия, да и то слабо, лишь для вида. С вызовом глядя горящими глазами из-под чёлки на плотно закрытые ворота, он усмехнулся, опустив голову, и тихо сказав одно слово: — Пугают. Германия с удивлением посмотрел на Ивана: у русского и тени страха не отразилось на лице. Только ледяное презрение и готовность к бою. — Кто такие? — крикнул один из немецких солдат откуда-то сверху. Беларусь вместе с городами выпрямилась, замешкала с ответом и, стараясь придать голосу почти металлические нотки, чётко и громко сказала: — Оберштурмфюрер Элизабет Шварц, третья танковая дивизия СС "Тотенкопф"! — Оберштурмфюрер Моника Краузе, третья танковая дивизия СС "Тотенкопф"! — выкрикнула Василиса, сдерживая ядовитое шипение. — Оберштурмбаннфюрер Петер Рейн, третья танковая дивизия СС "Тотенкопф", — спокойно и ясно произнёс Пётр, сделав перед этим уверенный шаг вперёд. — Мы привели русского пленного. Пару минут караульный недоверчиво сверлил Петра пытливым взглядом, но непоколебимый Питер отвечал грозно, с холодным терпением. Наконец солдат дал команду кому-то внизу открыть ворота, и те, щёлкнув в замке, незамедлительно открылись. Двое солдат вышли навстречу всей славянской компании, остановились в нескольких шагах от Питера, деловито сложившего руки за спиной в "замок", и отдали честь старшим по званию. Затем один немец взглянул на Ивана из-за плеча Петербурга и со скрытой насмешкой поинтересовался: — Раз трое старших по званию останавливают одного русского, может ли это означать, что наша армия ослабеет с такими командирами? — Я полагаю, — видно было, что Пётр хотел растянуть губы в дикой улыбке, но отлично контролировал свои эмоции, поэтому изобразил в голосе нарастающие злость и недовольство, — вы лично сможете справиться с одним русским в одиночку? Тогда я возьму вас в следующий бой против их армии. Их не так просто сломить, как вы думаете. Вдруг в кромешной тени здания хлопнула дверь, раздались уверенные шаги и запылали алые глаза их обладателя. Иван, видимо, догадавшийся о личности вышедшего человека, постарался спрятать свои яркие фиолетовые глаза за чёлкой и незаметно согнул ноги в коленях, дабы казаться ниже своего настоящего роста. — Согласен, — Людвиг завёл руки за спину, приближаясь к своим солдатам и Петру, — запомни, солдат: если бы русские сдались ещё в начале войны, мир уже был бы у наших ног, — несколько секунд Германия сорок первого года с укором смотрел на подчинённого, — и впредь имей уважение к старшим по званию, — солдат покладисто кивнул два раза. Третий Рейх остановился напротив Петербурга, и последнему вместе с Беларусью и Москвой пришлось отдать честь. А Нацистская Германия в это время цепким взглядом осматривал внешний вид славянской троицы и благо не увидел глаза Василисы из-за фуражки, но вот Иван привлёк его пристальное внимание. Людвиг с подозрительным выражением лица тяжело подошел к Брагинскому, источая угрозу и опасность; однако Россия даже не шелохнулся и, казалось, ожидал что-то точно неизбежное, затаив дыхание. Вдруг Крауц резким движением приподнял голову Ивана, открывшего от неожиданности сверкающие аметистовые глаза. А будто налитые кровью глаза Людвига распахнулись шире — в них заплясали черти-садисты, — и он дико улыбнулся. — Отлично, — восхищённо прошептал Третий Рейх, — превосходная работа. Я больше, чем доволен! — тут он повернулся к солдатам, — завяжите ему глаза, отведите в темницу и наденьте кандалы, — затем к Наташе и Василисе с Петром, — а вы следуйте за мной. Вы заслужили моей похвалы и награды! Людвиг решительно развернулся и быстрым шагом пошёл прочь — Питеру, Москве и Белоруссии ничего не оставалось, как в таком же активном темпе следовать за Нацистской Германией. Никто из троицы не обернулся, поскольку каждый из них прекрасно понимал, что, стоит сделать это, как весь план полетит к чертям собачьим. Пока Василиса шагала в одну ногу с Арловской и Петром, её пальцы незаметно подрагивали: рука так и тянулась к холодному оружию, разум, не обделённый богатым воображением, уже рисовал яркую картину того, как мозги Людвига стекают по стене — осталось лишь выхватить пистолет и произвести один точный выстрел... Но Вася только сжала кулак, и вместо образа убитого Германии пришёл силуэт Ивана, который, несомненно, отчитал бы её за опрометчивый поступок. Россия — это первое, почему девушка не выстрелит, и второе — Людвиг среагирует быстрее, пусть разница будет в секунды, но всё равно немец будет проворнее. Москва взяла себя в руки, откинув ненужные мысли и прекрасно понимая, что в этом лагере смерти даже думать нужно на немецком, чтобы тебя не вычислили. Питер был зол. Очень зол. Пётр думал о том, что после победы, в которой даже не сомневался, Советского Союза, он обязательно отправит немца в камеру пыток, нашинкует его ножами так, как только сможет - Гилберт не узнает младшего брата. Никогда и ни за что Петербург не простит Людвигу пока несостоявшиеся пытки Ивана. Поток мыслей Наташи мало чем отличался от размышлений Ленинграда. Она дала себе слово, что, если с головы её драгоценного братика спадёт хоть один волос по вине воплощения Германии, Третьего Рейха сейчас, она в обязательном порядке изрежет тело Крауца с изощрённостью садиста: каждый палец отрежет, кожу живьём снимет... Беларусь должны были бы пугать собственные жестокие мысли, но она их только развивала. Все трое в своих разумах пообещали всё вытерпеть, а Ивана в это время повели, как было приказано, в подвал. Страны тенями шли за ним, Людвиг несколько раз оборачивался, глядя на прошлого себя с отвращением. Себя Германия не узнавал: ни хищной улыбки, ни издевательской усмешки и надменности. Неужели он в самом деле выглядел так кровожадно в начале Второй Мировой? Немец не хотел в это верить. Людвиг вынырнул из своих мрачных мыслей только тогда, когда без лишних слов Франциск потянул его за рукав, тем самым ведя за остальными странами, которые уже шли за Иваном. Германия отмер и поплёлся за Францией; иногда вытягивался и смотрел на прямую от напряжения спину Брагинского. России завязали глаза каким-то чёрным платком, поэтому он мог только чувствовать холод каменных стен и слушать хриплое дыхание заключённых, проходя мимо камер, но тем не менее не терял ориентацию в пространстве: русский запоминал каждый поворот, спуск или запах, дабы потом, не прилагая особых усилий в поиске выхода, выбраться наружу. Впрочем, Иван также не сомневался в проворности младшей сестры и аналитическом складе ума Петра, который наверняка в мельчайших деталях изучит план лагеря и найдёт запасной выход, и, в конце концов, в случае изменения плана полагался на Василису, за минуту придумывающую новые идеи и выходы, если не стратегии по захвату стран. И всё же Брагинский на всякий случай не расслаблялся, поскольку отлично понимал, что обязан защитить тех, кого привёл в лагерь смерти, пусть сейчас они в безопасности. С мыслями о семье Россия спустился по сухой лестнице и послушно последовал за солдатами до своей камеры, сделанной по старинке, с железными решётками, несмотря на то, что в любой момент мог выпутать руки из верёвки и быстренько вырубить людей. Но Иван умён — воевать четверым против маленькой армии было безумием — и достаточно терпелив для выжидания нужного момента. — Заходи! — с отвращением выплюнул один из солдат, и Брагинский грациозно и бесшумно вошёл в камеру. Кандалы на каждое запястье надели моментально, платок буквально сорвали с глаз, сняли верёвку, и русский сначала поморщился от, казалось бы, тусклого света ламп. Пока страны осторожно проходили сквозь металлические прутья, Россия осмотрел свою темницу: пол и стены на ощупь были ледяными, в каком-то углу капала вода, не было ни единого хотя бы маленького окошка. Усмехнувшись, Иван звякнул цепью на правой, потом на левой руке перед собой, сделал круг и плюхнулся на пол, поставив локоть на колено и кулаком упершись в подбородок. Через некоторое время он плавно закрыл глаза и еле слышно зашептал: — После входа два раза налево, прямо, направо и снова прямо, прямо. Налево, два пролёта вниз и направо. Глядя на насмешливую полуулыбку Брагинского, страны молча разинули рты от удивления. Особенно огорошено на Россию посмотрел Людвиг, хмыкнув в мыслях — этот русский хитрец знал, что идёт на безумный шаг, поэтому острота его восприятия возросла. И как, спрашивается, остановить Ивана и его народ в войне? Сколько бы их ни пытались завоевать и поработить, разгромить и сломить — ни у кого ничего не получилось. Русские всей своей широтой души ненавидят находиться в подчинении и никому не позволят осквернять свою Родину. Брагинский бездумно уставился в одну точку на стене, когда Франция обратился к Германии. — Людвиг, — непривычно тихо начал Бонфуа, — что ты этого времени сделает с Иваном? Немец промолчал. — Что-то мне больше не нравятся сюрпризы, — заявив это на всеобщее удивление, продолжил Франц, — поэтому сразу скажи. — Что-то я не понял, — подозрительно прищурился Артур, вклиниваясь в разговор, — ты почему о Рашке так переживаешь, виносос? Франциск смерил Кёркленда уничтожающим гневным взглядом, исподлобья смотря на англичанина. Англия поёжился, по его спине пробежали мурашки — редко Франция так злился. — Не будь бесчувственным бревном, Артур! — сказал раздражённо француз и провёл ладонью по волосам, — мне твои подозрения поперёк горла! Бери пример с Кику и молчи! — А... Снова холодный взгляд, и Артур мог поклясться, что он почувствовал, будто на него на морозе вылили ведро ледяной воды. После разъярённого взора Бонфуа Артур не сомневался, что вот он, настоящий Франциск, который в глубине души дорожит Россией и дружбой с ним. Тут упомянутый в неприятном обмене фраз Хонда решил вставить свой вопрос, поворачиваясь к Крауцу: — Вы действительно не хотите о чём-нибудь нас предупредить, Германия-сан? — Нет. Не смогу объяснить, — сразу отчеканил Людвиг и отошёл к дальней стене. Он действительно не объяснил бы, так как в те моменты его трезвый рассудок заслонила кровавая пелена, отразившаяся, по-видимому, на глазах. Вдруг справа от Ивана раздался слабый и тихий стук из соседней камеры, заставивший русского удивлённо уставиться на стену. Брагинский аккуратно подполз к стенке, не вставая при этом, и прислонился к ней ухом, положив ладони на холодные камни. Несколько минут не раздавалось ни звука, поэтому Россия слушал тишину до тех пор, пока кто-то за стеной не покашлял хрипло и болезненно. — Кто там сидит? — раздался еле слышный голос Польши, который заставил Ивана вздрогнуть от неожиданности и ошеломлённо распахнуть глаза. — Феликс? — с жаждой утвердительного ответа спросил Брагинский, — ты как? Как ты сюда попал? Было слышно, как поляк выдохнул в мучениях, расслабившись. — Не важно, Януш! — Россия был уверен, что Лукашевич дёрнул уголками губ, хмыкнув, — ты-то как здесь оказался? Почто тебе идти на такие тотальные меры? Россия внезапно улыбнулся: Польша сразу просёк, что русский здесь не потому, что его захватили, а по собственной воле. Затем улыбка сошла так же быстро, как и появилась, и Иван повернул голову к стене, прислонившись к ней лбом. — Сам виноват, что тут сижу! — спокойно заговорил Брагинский. — Но это ненадолго. Мы отсюда выберемся. Оля, ты и я, — уточнил он. — Ольга, — прошептал поляк после нескольких минут молчания, — была здесь, — русский дёрнулся, — сидела напротив меня. Не буду таить, вид у неё был похуже моего. Она всё тебя и Наташу вспоминала, плакала, — безмятежно продолжал Польша, а Россия сжался в комок, — и однажды её увели. Куда — не знаю. — Феликс, — замогильным голосом начал Иван, — а ты как сейчас выглядишь? Какой у тебя вид? Альфреду вдруг жуть как любопытно стало состояние Лукашевича. Американец без лишних предупреждений влез в камеру Польши и поначалу оглядел её, такую же тёмную и холодную. Взгляд Джонса медленно опустился на что-то слева от себя, причём у этого "что-то" имелась копна светлых волос, но грязных и спутанных, в засохшей крови на данный момент. А Феликс, не подозревая о бесцеремонном вторжении Америки в свою обитель, кое-как вытянул дрожащую, всю в синяках и царапинах руку, вперёд. По белому искривившемуся лицу Лукашевича можно было понять, что элементарные движения пальцами даются ему с трудом: всё его тело уже которую неделю болело от нескончаемых побоев, лицо осунулось из-за недостатка пищи, и несколько ребер были сломаны. Мышцы поляка ныли от холода и боли; сам он страдал от жажды и голода, глубоких порезов ножами, ударов плетьми и криков своего народа в голове; одежда давно стала грязной, окрасившись сначала в кровь, а затем в пыль с грязью, в некоторых местах прилипнув к голым участкам тела, то есть к мышцам, там, где сняли кожу — правая рука, левая нога ниже колена и плечо. Альфред больше не мог смотреть на Польшу и, бледный, словно мертвец, заскочил обратно в показавшуюся более "уютной" камеру Ивана. — Я тотально красив! — из последних сил чуть громче шёпота произнёс Феликс. — Поверил! — хрипло, чуть уловимо хмыкнул Иван, не поднимая головы с колен. Вдруг в конце коридора, откуда привели Брагинского, громыхнула тяжёлая дверь, потом она медленно закрылась, и раздались шаги, хозяин которых уже через них передавал угрозу, идя неспеша, растягивая момент до начала пыток. Поляк моментально узнал этот надменный темп ходьбы. — Это Людвиг! — еле различимо прошептал Лукашевич. По шорохам, долетевшим до слуха русского, он смог понять, что поляк в воспитанном немцами страхе забился в угол. Россия же без промедлений встал с пола и, звякнув цепями, концы которых были прикреплены к боковым стенам, провёл ладонью по шее — это действие Франциск примечал уже не в первый раз. Когда на Иване был шарф, он незаметно теребил его от волнения, но сейчас данного постоянного предмета одежды не было, поэтому Брагинский в бессилии только и мог, что проводить ладонью или пальцами по обнажённой шее с огромным шрамом. Россия отдёрнул руку, грозно нахмурив брови: его взгляд пылал сверкающим аметистовым огнём бесстрашия и отваги. Русский смотрел решительно прямо даже в тот момент, когда Крауц выплыл из-за стены. Немец выпрямился, сложив руки за спиной, и с чем-то, отдалённо напоминающим ухмылку, посмотрел в глаза Ивана — тот даже не дрогнул. Они молча изучали друг друга, воюя взглядами, вот только Германии всё никак не терпелось перейти к решительным физическим действиям, поэтому он зазвенел ключами, которые медленно достал из кармана штанов, и открыл скрипучую металлическую перегородку. Людвиг вошёл сразу же, вынудив Россию отступить на шаг, и закрыл за собой решётку на замок. Брагинский сжал кулак, ожидая любых резких движений, но пока эсэсовец только смотрел и не приступал к пыткам. — Не хочешь добровольно присоединиться ко мне? — с издёвкой спросил немец, стоя всего лишь в двух метрах от русского. — В гробу я видал твой фашизм! — это был настолько холодный тон голоса России, что у Америки, Англии и Франции с Японией мороз по коже прошёлся. Ещё бы: они никогда прежде не слышали его. — Я с удовольствием исполню твоё желание! — хмыкнул Людвиг, так дико и кровожадно сверкнув глазами, что его версия из будущего не узнала себя. Нацистская Германия стремительно нанёс удар кулаком в живот Ивану, который хрипло кашлянул от этого, и не дал русскому расслабиться даже на секунду, поскольку новые побои лились нескончаемым потоком: локтём в спину, коленом в живот и лицо, затем сбил с ног, снова удар в лицо и живот. Брагинский всё терпел молча, не издал и звука, не считая сбивчивого дыхания, хотя с такими темпами боя и отточенными приёмчиками Крауца на нём в скором времени не останется живого места. Но Россия не был бы Россией, если бы сдался сейчас, да и вообще. Наконец Людвигу наскучило просто вымещать на Иване свой гнев, недовольство и, схватив Брагинского за шею, ударил его головой о стену — у русского искры из глаз посыпались. — Почему ты такой упёртый?! — низким голосом сказал озлобленный безразличием России к ситуации Третий Рейх. Иван прокашлялся, сплёвывая кровь. Поначалу он мутным взглядом смотрел в пол, но слова Людвига оживили его, заставили сфокусировать взгляд на аристократичном лице немца. — А что? Мир хотел захватить? — Брагинский выдохнул усмешку, его рука пробралась к блондинистым волосам Крауца и оттянула их назад, — но ты не учёл один крохотный факт: меня. Вдруг глаза Брагинского загорелись алым, словно густая кровь, более насыщенным, чем у Нацистской Германии. Теперь страны знали, что на свет вышел тот Россия, которого они старательно лепили долгие годы — Александр. Он зашипел с безумной улыбкой: — И что ты сделаешь? Будешь пытать? Голодом и жаждой морить? Овладеешь моим телом? Брагинский рассмеялся. Да так, что почти все судорожно выдохнули, поёжившись: снова какой-то лёд появился в их душах. Тем временем, Третий Рейх ошарашено отпустил Россию, и тот с грохотом свалился на пол. Вернулся привычный фиолетовый цвет его глаз. — Я весь дрожу! — с иронией бросил Иван, хохотнув, — Берн-хард! — растянул он каждый слог. Русский в своём положении как-то умудрялся с холодным презрением смотреть на Людвига. Германию сорок первого года это разозлило. Он фыркнул, стиснув зубы, но в его голову моментально пришла интересная, как ему показалось, мысль — Германия же двадцать первого века ненавидел себя из-за неё. Рейх внезапно, что даже Брагинский удивился, схватил русского за шиворот рубашки и швырнул на пол. Людвиг быстро вытащил раскладной ножик из нагрудного кармана, ухмыльнувшись, не дал Ивану подняться и сел на него сверху, тем самым придавливая к полу и одной рукой сжав его цепи на запястьях. Крауц наклонился к России и зашептал, ядовито улыбнувшись: — Не всё же сразу. Будут тебе пытки, мор, и даже, — Германия забрался пальцами под рубашку Брагинского, крепче сжав цепи и нож другой рукой, — то, что ты имел в виду. Иначе, если я получу всё сразу, боюсь, сойду с ума от счастья! А пока, начнём с малого — свастики! — Нет! — крикнув, русский зашевелился, пытаясь вырваться, на что Людвиг схватил его за волосы и ударил головой о пол. — Не двигайся! — прошипел Третий Рейх, — иначе криво получится... У Ивана в принципе на сопротивление не было сил: второй встречи с каменным полом его голова не выдержала, поэтому мир вокруг расплывался, а правый глаз залепила кровь. Брагинский пытался хотя бы пальцем пошевелить, но голова беспощадно трещала по швам от боли, не давая мыслям собраться в кучу. Тем временем Людвиг вспорол ткань куртки и рубашки России вдоль спины и, хищно растянув губы в улыбке, приложил холодное лезвие ножа к тёплой коже не соображающего русского. Немец ликовал. Через несколько минут свастика была готова: она уродливым рисунком тонких линий красовалась на белой спине Ивана, который даже не вскрикнул. Людвиг долго смотрел на свою работу задумчивым взглядом, вертя в пальцах нож, затем произнёс: — Нет, почти не видно. Думаю, нужно содрать кожу на этом месте, тогда она останется с тобой навсегда! Брагинский глухо зарычал, а Крауц продолжил выполнять свою задачу. Свастику Людвиг обвёл ещё одной линией в пару сантиметрах от основной и, завершив это дело, резким движением сорвал первые кусочки кожи русского. Россия вздрогнул: боль дала по всем нервам, отчего пальцы в судорогах задёргались. Он зашипел, зажмурившись и стиснув зубы. Да, с некоторых пор фантазия Германии в области пыток весьма обогатилась, становясь всё изощрённей. Франциск гневным взглядом сверлил то спину Крауца двадцать первого века, то его прошлую версию. Обоих французу хотелось придушить на месте, только вместо этого он сжимал кулаки, так как метался между спокойствием и решительными действиями. Америка, как ни странно, понимал Францию — американец думал о том, что если бы он сбросил бомбы на Германию, то этой ситуации бы не произошло... Но Альфред быстро выкинул эту бесчеловечную мысль из головы, отвернувшись ото всех. Япония исподлобья смотрел на прошлого Людвига, не понимая, как он пропустил тот момент, в который немец стал настолько жесток. Англия не смотрел на пытку. В конце концов Нацистская Германия слез с Ивана, удовлетворённо кивнув себе. Теперь голые мышцы жгло огнём, кровь окрашивала одежду в тёмно-красный и Брагинский от этого хрипло дышал. Он не шелохнулся, поскольку прекрасно понимал, что потеряет ещё больше крови, если сделает ненужные сейчас движения. Насмешливо оглядев свои старания, Германия покинул камеру России, пообещав вернуться следующей ночью. Вскоре шаги Людвига стихли, но даже после этого Иван не двинулся с места; зато Польша зашевелился, прилипнув к стене. — Ты как, Януш? — осторожно спросил Феликс, — ты тотально свихнулся! Разве можно так размахивать куском мяса перед озверевшей собакой? — Так если же не подразнить её, она в ловушку не пойдёт! — еле пошевелил пересохшими губами Брагинский. Лукашевич чуть слышно хохотнул.

***

Иван проспал всю оставшуюся ночь и половину дня мертвецким сном в небольшой засохшей луже собственной крови. Казалось, он умер: под глазами появились чёрные круги, кожа стала белее снега и слабого дыхания почти не чувствовалось. Но Франциск упорно вслушивался в тишину несколько минут, склонившись над Брагинским, пока не уловил вдохи и выдохи. С огромным облегчением Бонфуа вернулся в свой угол, вклиниваясь в разговор стран, которые яро обсуждали Вторую Мировую. Все шипели что-то своё, доказывая своё самое важное участие в войне и изредка поглядывая в сторону Ивана. Никто не решался выйти наружу и своими глазами увидеть, как кричат и стонут сотни людей, как эсэсовцы их расстреливают, как издеваются непосильными работами. Пару раз в коридорах проходили солдаты, проверяя Россию с Польшей, кивали и уходили. Шаги немцев были чёткими, неспешными и уверенными, но вот раздался совсем другой темп ходьбы, торопливый, шустрый. Это точно не был кто-то из армии СС, что подтвердилось через несколько секунд - это была взъерошенная Василиса. Девушка откинула растрёпанные волосы назад и, подлетев к камере Брагинского, прицепилась к решёткам. Она не сразу повернула голову в сторону России, так как внимательно следила за дверью, а когда посмотрела на русского... Глаза Москвы распахнулись от ужаса, она прикрыла рот рукой. — Иван! Ваня! — зашептала Вася, дрожащими пальцами доставая ключи из кармана куртки и поглядывая на него, — проснись, пожалуйста! Брагинский бровью не повёл. Василиса же открыла замок и вбежала в помещение, упала на колени, бросившись к Брагинскому. Москва затрясла плечо России и, когда перевернула его на спину, он взвыл от боли, моментально приняв сидячее положение. Вася отпрянула на секунду, но, тряхнув головой, выложила всю добытую информацию: — Петя нашёл Ольгу. Форма готова. Нам пора уходить! Иван посмотрел на девушку сначала тусклым взглядом, который быстро загорелся желанием уйти отсюда, когда русский переварил всё сказанное. Он кивнул и поднялся на дрожащих ногах, и если бы Москва не помогла удержаться, то наверняка с грохотом повалился бы на пол от невыносимого головокружения. Брагинский крепко схватил девушку за руку, одновременно держась за стену, и тихо поинтересовался: — Ключи от всех камер? — Да, — ответила Василиса, не понимая, к чему был задан этот вопрос. — Открой камеру справа от меня, — спокойно произнёс Россия, — там Польша. Москва нахмурилась, хотела было возразить, открыв рот, и почти сразу передумала. По взгляду Ивана она поняла, что он не уйдёт отсюда не только без Оли, но и без Феликса. На раздумье о том, оправдается ли огромный риск, у Василисы было несколько тех секунд, пока она выводила Брагинского. Вася решила не спорить с Россией и доказывать то, насколько опасно брать с собой Лукашевича, а послушаться и без лишних слов открыть решётку. Так Москва и поступила, пока вслед за русскими вышли страны. Иван залетел в камеру Феликса и, подбегая к нему, каким-то краем сознания порадовался, что рубашка с курткой прилипли к спине и благодаря этому Василиса не смогла разглядеть не малых размеров свастику. — Подъём, Феликс! — затормошил поляка Брагинский и, не дождавшись ответа, поднял его, — мы уходим! Поначалу Польша, ничего не понимая из-за прострации после сна, посмотрел на Россию странным взглядом, каким обычно смотрят на сумасшедших, но всё же с частичкой надежды. Лукашевич прищурился, невидящим взглядом посмотрев в лицо русского. — Как мы это сделаем? — без особой веры в удачный конец побега спросил Феликс, еле перебирая ногами, пока Иван вёл его по коридору. — У меня есть пара неплохих идей, поэтому мы выберемся! — решительно заявил Брагинский. Он притих, когда Василиса осторожно выплыла в другой коридор, к лестнице. Девушка осмотрела всё крайне внимательно и, когда убедилась в безопасности пути, махнула мужчинам рукой. Несмотря на слабость, Россия почти нёс Польшу, перекинув его руку через свою шею и придерживая за талию. В то время, пока они поднимались, Москва изложила весь план действий, удивляя, прежде всего, стран из будущего, говоря всё очень быстро и чётко: — Сразу, как мы выйдем, слева будет склад. Зайдёшь туда, Ваня, и быстро переодевайся в форму. Наташа всех отвлечёт, а Петя будет ждать нас у запасного - да, мы нашли его — выхода вместе с Ольгой. Всё просто, но главное, чтобы нас не заметили, — она оглянулась, — Феликса беру на себя. Иван выслушал всё это, не перебивая, и тишину Вася сочла за согласие. Наконец они оказались у двери, и первой на разведку осторожно вышла Вася, на счастье которой очередной серый коридор был пуст. Кивнув Брагинскому, девушка пропустила их вперёд, оглядываясь каждые две секунды, и открыла дверь в маленький склад бинтов, лекарств и ядовитых смесей. Россия юркнул туда беззвучно, и страны шмыгнули за ним перед тем, как металлическую дверь вновь закрыла Москва. Лампочка хоть и горела тускло, но Иван без труда нашёл стул и бережно усадил на него Польшу, который сразу же прислонился к стене. Форма СС лежала на белом столе, поэтому Брагинский без промедления стянул с себя армейскую куртку, а рубашку оставил на теле, так как та прилипла к спине, и если попытаться отодрать её, то кровь, несомненно, польётся с новой силой. Буквально запрыгнув в штаны, Россия с видимым на лице отвращением надел чёрные рубашку и перчатки, серый пиджак, затем натянул фуражку едва ли не на глаза, спрятав под неё волосы. Всё это время Феликс внимательно следил за ним взглядом и, когда Иван был готов, с усмешкой сказал: — Как я рад, что ты не за Германию. Эта форма тебе тотально к лицу. Людвиг это приметил тогда, когда Брагинский убегал. И он был одет как раз в эту самую форму, которая, будто вторая кожа, сидела на нём, как влитая, но издевательски для русского. Крауц помнил, как он подумал о том, что неплохо было бы, если бы Россия и вправду был на его стороне... Только немец не дал этой мысли развиться, тряхнув головой. И что тогда было бы, Людвиг? — спросил он у себя. Германия не знал и знать не хотел, потому что понимал: он остался бы монстром. — А тебе самому как? — продолжил поляк. — Отвратительно! — прошипел русский. Довольно быстро успокоившись, он подошёл к Польше и присел перед ним на одно колено, — Феликс, я знаю, как вытащить тебя. Но не мог бы ты потерпеть то, как я поволоку тебя по земле? — Да хоть жги меня! — моментально ответил Лукашевич, дёрнув уголками губ, — я хочу на волю! Подальше от немецких шакалов! Получив согласие, Иван быстро нашёл верёвку под столом и повернулся к поляку, который уже протянул запястья. Брагинский несильно перевязал их, оставив метр для себя, услышал постукивание в дверь — Василиса уже заждалась. Россия с Польшей кивнули друг другу, озираясь, вышли к Москве, и Феликс сразу же свалился на пол: так нужно было, да и он сам не в состоянии нормально идти. Иван и Вася сделали серьёзные лица и, скопировав темп ходьбы немцев, двинулись в нужном направлении. Им несколько раз встречались солдаты, и объясняться с ними приходилось чаще всего Москве, но и Россия ронял холодные фразы о том, что нужно сжечь погибшего — Лукашевич театрально притворялся мёртвым, хотя, когда никого не было, тихо ругался, — поэтому они идут в крематорий — так удачливо сложилось, что крематорий находился на пути. И всё же русские не расслаблялись до самого конца, пока на большом продовольственном складе не встретились с Петром и еле живой Ольгой, к которой Иван кинулся сразу, как усадил Феликса на ящики, набитые неизвестно чем. — Оля! — Брагинский осторожно взял на руки старшую сестру, словно фарфоровую куклу, — Оля, открой глаза! Украинка тихо выдохнула, поскольку даже открыть глаза у неё не было сил — на ней и в самом деле не было живого места, и выглядела она хуже поляка. Россия заботливо обнял Украину прошептав на ухо что-то о том, что они сейчас выберутся, осталось только подождать Наташу. Пётр то и дело поглядывал на часы, планируя уйти далеко-далеко ещё во время смены караула. Раздался взрыв, через пару минут на тихий склад забежала растрёпанная Наташа. Даже не стараясь отдышаться, она затараторила: — Уходим! Сейчас же! Людвиг заметил пропажу Оли! Все сорвались с мест. Иван понёс Ольгу, а Петербург помогал идти Польше; Москва же неизвестно откуда вытащила пару пистолетов, Беларусь набрала во время изучения лагеря ножи и сейчас готова была использовать их для защиты семьи. Славяне вырвались на улицу — Брагинский не без наслаждения вдохнул свежий воздух — и понеслись вперёд со всех ног. Каждый думал об одном - лишь бы добежать до деревьев!.. Страны молча бежали за ними. В это время на складе взорвалась граната, но было слишком поздно: ни стран, ни городов там и в помине не было. Людвиг в гневе ударил кулаком стену и поспешил выйти на улицу. Сделав это, немцу предстала картина маслом: Василиса, Пётр и Беларусь с Польшей уже укрылись в кустах, за деревьями. Остановился Иван, и время будто замерло вместе с ним. Брагинский медленно повернулся, крепче прижав сестру к себе, и ненормально улыбнулся Крауцу, покачав головой. Затем русский скрылся за деревьями. Нацистская Германия отдал приказ десяти своим солдатам поймать беглецов: кровь у него закипела, он захотел видеть эту страну рядом с собой. Пули заставили Россию, Беларусь и остальных встать за деревьями, как за щитом. Причём Иван занял весьма удобную позицию рядом с оврагом, с которой можно было увидеть приближающихся немцев из-за корней деревьев. Брагинский посчитал солдат, незаметно кивая, и бережно положил сестру рядом с собой. — Вася, пистолет! — резко повернувшись, хрипло шепнул он девушке, и через несколько секунд огнестрельное оружие глухо приземлилось рядом на траву. По весу Россия определил, что пистолет заряжен полностью, и стал прицеливаться в немцев. Рука у русского тряслась, поэтому он поддержал её второй рукой и сразу же выстрелил, попав прямо в сердце одному из солдат: ещё шаг и тот подобрался бы к Петру и Феликсу. Затем ещё пятеро солдат пали от точных выстрелов Ивана, отчего оружие без патронов стало бесполезным, и он, цыкнув, выбросил пистолет. Брагинский прекрасно понимал, что Василису без вооружения оставить не может, поэтому, выкрав момент, когда немцы притаились в кустах, перебежал к Наташе. Она без вопросов вручила старшему брату несколько ножей, и тот, благодарно кивнув, короткими перебежками стал пробираться к германским солдатам. В конце концов Россию заметили и окатили градом пуль, но ни разу не попали. Закусив губу, русский притаился в ожидании окончания пулемётной очереди, свистевшей рядом с ушами. — Безумный! Что ты делаешь? — громко, чтобы Россия слышал, зашипел Питер. Брагинский ответил не сразу. — Золотая Орда в гробу перевернётся, если я так просто сбегу! — невесело хохотнул Россия, а Москва и Петербург ошарашено переглянулись. К чему бы было это упоминание об Улусе? Россия тем временем выскочил из-за засады и перешёл в открытое нападение. Он шёл тяжело и уверенно, сверкая превосходно заточенными лезвиями ножей, которые держал перед грудью. Немцы что-то закричали и начали стрелять, только не попадали, поскольку плавность Ивана можно было сравнить с гибкостью кошки. Брагинский стремительно приблизился впритык к солдатам и запустил в них сразу три ножа, которые моментально достигли цели у каждого — сердца. — Двое! — шепнул себе русский и крикнул, — Наташа, берите Олю и отступайте! Россия не сомневался в том, что Беларусь послушается и, несомненно, заставит подчиниться Москву и Питер, а у него ещё осталось дело. Он подбежал к солдатам, перепрыгнув через брёвна, и перерезал горло сначала одному человеку, который даже ничего не успел сообразить; затем русский быстро расправился со вторым. Отдышавшись, Иван чуть постоял, холодным взглядом посверлив солдат, и пошёл обратно, увидев, как его семья покидает территорию лагеря смерти — их силуэты мелькали между выцветшими цветами деревьев. Они в безопасности, — подумал Брагинский с частичкой облегчения, но задумался слишком глубоко, уставившись в землю: немецкий солдат почти с щелчком вынул чеку гранаты и из последних сил кинул её в сторону русского. Шорох дошёл до мыслей России только через пару секунд, то есть слишком поздно: он успел только издёрганно повернуться и выругаться. Взрывом его отбросило немного вверх, в сторону. Иван, как назло, ударился о дерево головой и спиной, потревожив кое-как зажившую рану — он каждой клеточкой тела почувствовал, как содралась корка со свастики. Он вскрикнул, но быстро закрыл рот рукой и завыл от боли. Брагинский заглушил большую боль меньшей, прикусив пальцы и закрыв глаза, а Пётр в это время вернулся и, озираясь по сторонам, подскочил к нему. — Ты как? — Иван никак не отреагировал, продолжая смотреть перед собой невидящим взглядом, поэтому Ленинград затряс его, — Иван?! Брагинский, ничего не соображая, посмотрел на Петю слепым взглядом, отчего последний содрогнулся, будто от видения призрака. Питер молча помог России подняться на ноги, перекинув его руку через свою шею и придерживая за талию. Шепча что-то о том, что всё хорошо и все наконец возвращаются домой, Пётр поначалу не увидел, как половина его рукава пропиталась бурой кровью Ивана, но когда заметил... — Что? — глухо спросил сам у себя Петербург, проведя ладонью по спине Ивана, которая окрасилась в яркий красный. Петя помрачнел, взглянув на спину Брагинского, где, пусть и размыто, на серой ткани проявилась свастика; тень от чёлки спала на глаза Питера так же, как она спадает на аметистовые глаза России, когда он чем-то недоволен. Сейчас Пётр чем-то напоминал Ивана, но он не скрывал эмоции: его лицо искривилось в гневе, тело напряглось и радужка глаз стала тёмно-красной. — Я убью его! — словно змея, не своим голосом зашипел Ленинград, остановившись, — от него мокрого места не останется... — Успокойся, Ленинград! — тот получил подзатыльник от пришедшего в себя Брагинского, — возьми себя в руки и иди, не оборачиваясь. — Но... — Да послушай ты меня хоть раз в жизни! — растерянно крикнул Россия и, выдохнув, спокойно добавил, — идём. Пётр больше не сказал ни слова, покорно понурив голову. Он помогал Ивану идти некоторое время, пока тот не отстранился и не пошёл самостоятельно, хоть и немного пошатываясь. У Петербурга была мысль предложить Брагинскому передохнуть, только вот он отлично знал, что Россия откажется: Ваня ни за что не остановится и не упадёт на пути до тех пор, пока не возьмёт в свою руку ладонь Украины. Вокруг была гробовая тишина, и только шуршание травы резало слух стран. Вскоре мужчины нагнали девушек. Беларусь с закрытыми глазами сидела на земле, держа голову бледной украинки на коленях, и гладила её грязные волосы. Лицо Арловской было гладким — без единой эмоции — и умиротворённым от присутствия старшей сестры. Открыв глаза, Наталья с полуулыбкой посмотрела на подошедшего Россию и вновь опустила взгляд на Ольгу, накрытую серым пиджаком белоруски. Иван же упал на колени рядом с сёстрами, его лицо неизвестно почему сперва скривило отчаянье, затем разгладилось с судорожным выдохом. — Оля, — нежно прошептал Брагинский, взяв Украинку за руку и сгорбившись. Его совершенно не волновал ни Пётр, кипевший позади него от ярости, ни Василиса с Феликсом, никто. Есть только Россия и его сёстры — Украина и Беларусь. — Ваня, — неожиданно осипшим голосом произнесла Оля, еле-еле сжав пальцы младшего брата, — не плачь... Это поразило всех. Иван вздрогнул и удивлённо посмотрел на Ольгу — оказалось, она сказала это во сне. Но Брагинский всё равно поразился её чутью, шестому чувству, всегда наблюдавшему за ним. Россия, дёрнув уголками губ, опустил голову и вытер слёзы, наворачивающиеся от счастья того, что все дорогие ему страны и города рядом. Воспоминание вдруг треснуло, когда Москва и Питер с криками кинулись к вздрогнувшему, словно зеркало, и рассыпалось на куски, заставив Германию от чувства вины первый раз в жизни с досадой кусать губы...