Innerpartysystem — Structure
Проснувшись после четвёртого дня течки, Сехун остро ощутил, как его тошнит от отвращения. Тело знакомо отказывалось свободно двигаться, мышцы неприятно ныли, а на душе препаршивый червь грыз сильнее чувство самоуважения. Сехун лежал, наверное, уже час неподвижно, отстраненно глядя в потолок, и понимал, что ситуация вместе с ним самим катится в бездну. Чонина в комнате не было, но он слышал его шаги и грохот посуды из кухни. С каждой минутой Сехуну всё сильнее хотелось, чтобы тот вообще сюда не заходил, оставаясь на кухне, пока настроение у него не поменяется. А в том, что оно это сделает — Сехун сильно сомневался. Внутри зияла и кровоточила свежая рана, на лечение которой нужно большое количество времени. И то, под конец, на её месте останется памятный рубец. Сехун задумался, а что, в конце концов, творится с его жизнью? Кажется, ещё вчера он прятался в своей комнате от отца, наигрывая на пианино какие-то незамысловатые мотивы. Но уже сегодня он успел потерять дорогого человека, испортить его память своей природой, которую так ненавидел и презирал отец, а в одной квартире с ним находится человек, чьи характер и голову даже страшно представлять. Сехун впервые задался вопросом, а действительно ли всё это правильно? Наконец он понял, что так больше не выдержит. Он понимал, что ему срочно необходимо побыть одному — и сейчас бы его комнатка в общежитии пришлась бы очень кстати. Но он, сломя голову, уже уволился с работы, отрезал себе все нити выходов, кроме как одного — ведущего к Чонину и от Чонина же разветвляющегося. В душу начинал закрадываться липкий страх, и Сехун не смог больше игнорировать его. Весь день он мысленно составлял план, прибегая к помощи телефона. Он понимал, что ему необходимо сбежать. Может быть не так, как тогда от родителей — просто на время. На короткое время, чтобы прийти в себя. Остаться одному, вспомнить то, каким он был после побега из дома и до встречи с Чонином. Понять и осознать эти перемены, принять то, что этого уже никогда не вернуть. В конце концов, он решил переждать эту бурю в коттедже. Где же ещё, если не там? То было священное место, где Сехун мог расслабиться, забыться и перестать переживать. С каждой минутой его душа всё сильнее желала оказаться там, потеряться в туманах полей и сумраке лесных деревьев. Но поразмыслив ещё чуть-чуть, Сехун решил ехать туда чуть позже, отложив один день на пешую прогулку по городу. Ему хотелось, как раньше, провести одну ночь неизвестно где. Он чётко знал, что не уснёт — ночные кошмары преследовали его до сих пор. И хотя, просыпаясь, он не помнил, были ли там очередные страшные образы или уже привычная чёрная тьма, чувство опустошающего страха рождало в нём боязнь засыпать и переживать это всё снова. Поэтому он решил завтра предупредить Чонина, уйти в неизвестное никуда, а ближе к ночи перебраться на автовокзал, от которого рано утром идет рейсовый автобус в сторону восточной границы с остановкой возле деревни, в которой был коттедж. Пока Чонин ничего не видел, он быстро собирал свой небольшой кожаный рюкзачок, беря с собой только самое необходимое. Вечером, сославшись на то, что хочет зайти в магазин, он пошёл в местную поликлинику. Врач подтвердил, что сбой цикла течки произошел из-за сильного эмоционального стресса и прописал необходимые лекарства, а заодно лёгкое успокоительное для здорового сна, за которым Сехун и стремился, идя в медицинское заведение, которых всегда в детстве избегал. Спал он беспокойно, просыпаясь каждые час-два и испуганно таращась в тьму комнаты. Сопение Чонина, спящего рядом, больше не успокаивало. Наоборот, Сехуну казалось, тот сейчас развернётся и засмеется ему прямо в лицо, повторяя роковые: «Что ты о себе возомнил?» Эти слова Сехун не переставая вертел на языке, не находя от них спасения нигде в своей голове. Полуднем, когда на часах уже был первый час дня, он, наконец, вылез из кровати. Чонин работал за ноутбуком на кухне, не мешая ему спать, поэтому Сехун смог без вопросов сразу же надеть приготовленные старые светлые джинсы и безрукавку с капюшоном — его верные спутники в плохое настроение. Подхватив рюкзачок, он вышел в коридор, напряжённо вслушиваясь в нервный стук собственного сердца. Дело оставалось за малым — сказать Чонину. Сехун не знал, как Чонин отреагирует на такое заявление. Возможно, он всё разрушит этим сейчас, но Сехуну это было жизненно необходимо, поэтому оставалось лишь надеяться, что Чонин поймет его. Положив сумку возле двери, он зашёл на кухню, моментально привлекая внимание альфы к себе. Он подозревал, что Чонин все три дня после течки ждёт от него каких-то слов, реакций, и его напрягает то, насколько сильно Сехун замкнулся в себе, хоть уже и был более раскован в движениях, прикосновениях, нежели как было до неё. И за это Сехун тоже ощущал вину. — Я должен сказать тебе и, надеюсь, ты сможешь меня понять, — начал он неуверенным голосом. — Я хочу пока пожить один. Мне нужно время оправиться, а сделать это вне одиночества, я не могу. Чтобы ты не волновался, сразу говорю, что поживу это неопределённое время в коттедже. Чонин вдумчиво, но без напряжения смотрел на него, прикидывая что-то в уме. У Сехуна же в памяти всколыхнулись старые образы про птицу, и теперь с неприятным шоком он понимал, что действительно запер себя в клетке, из которой теперь рвется всеми силами. — Хорошо. Я понял, — спокойно ответил Чонин, кивая головой для подтверждения своих слов. — Если тебе это действительно нужно, то я не имею права насильно держать тебя здесь. Получив необходимое согласие, Сехун не почувствовал себя легче. Наоборот, гирь на сердце прибавилось вместе со словами Чанёля из его памяти о том, что Чонин никогда не станет держать человека при себе, если тот пожелает уйти. Ему хотелось вскрикнуть, пообещать, что это ненадолго, что он обязательно вернётся и всё будет также безмятежно и весело, как раньше. Так бы поступил прошлый Сехун. Для проформы бы ещё на шею кинулся. Но сейчас, нынешний Сехун четко осознавал, что так сделать уже не сможет. Поэтому просто попросил проводить его. У двери, перед выходом, он обнял Чонина, зависая в таком положении минут на пять. Ему было противно и тоскливо, но решив всё один раз, он не мог перечеркнуть все свои планы. Душа разрывалась между успокоением и чувствами к человеку, которого хочет покинуть, пусть и на время. Никто ведь не знал, каким это время будет — коротким или затяжным? Наконец, разорвав болезненное объятие, он накинул лямку рюкзака на плечо и вышел из квартиры, осторожно прощупывая каждое своё чувство. Вот перед ним та самая неопределённая свобода, где он волен творить всё, что вздумается. Он думал, куда пойти в первую очередь, и с неприятным открытием понимал, что его тянет в безлюдные места, когда как раньше было наоборот — центральные улицы, ярмарки и выставки, кишащие интересными и незнакомыми людьми. Острая горечь разливалась по телу от осознания, как всё изменилось: кардинально и бесповоротно. Натянув капюшон по самые глаза, он спрятал руки в карманах безрукавки и медленно побрел, не особо различая в какую сторону его несут собственные ноги. В ушах уже были воткнуты наушники от старого плеера, работающего на батарейках, и музыка отличным от всех остальных чувств обтекала его, выстраивая мысли в тот необходимый порядок, в каком её звуки непосредственно звучали. Погода была в тон настроению — из-за пасмурных полотен то выглядывало солнце, то снова за ними пряталось, сбивая с определенности понятий «пасмурно» и «ясно». По дороге он заглянул в аптеку, покупая на отложенные с расчёта после увольнения деньги лекарства, выписанные в рецепте врача, а заодно зашёл прикупить целый запас батареек для плеера. Мимо него сновали прохожие, совершенно не замечая, задевая плечами, и ему было действительно всё равно. Он кожей ощущал собственный холод и серый налёт, покрывший его некогда блестящие воодушевлением глаза, и только сильнее кутался в эти отрицательные чувства, вместо того, чтобы выбираться из топи наружу. Несмотря на то, что все эти петли по городу были сделаны ради того, чтобы рассортировать свои мысли отдельно от чувств по полкам, строго и определённо, не путая ничего вместе, Сехуну совсем не думалось. Наоборот, его взгляд цеплял целую кучу деталей, предметов и вещей, проносящихся мимо, и мыслями он задерживался на них. Не понимая, впрочем, почему он думает о чем-то отвлечённом, когда на шее якорем висят такие проблемы. Он продолжал бесцельно брести, тихонько шевеля губами в такт текстам песен. В какой-то момент ему казалось, что жить в ритме музыке — то, что он по-настоящему всё время искал. И только напоминание о том, что жизнь в музыке — всё равно, что уход от реальности — не выход, удерживал его от полного погружения. Музыка ведь и с ума свести может, а он уже и без того чувствует себя каким-то психом из-за этих снов и мыслей. Спустя часа три, когда его ноги уже болезненно ныли, он присел на лавочку узкой аллеи, прикупив перекусить пирожок с картофелем, и впервые вспомнил, как когда-то бежал с работы, сбиваясь с ног, к Чонину — на эту самую аллею. В тот день они сели на трамвайчик, катающийся по кольцу вокруг города, а после, выйдя из ночного сеанса кино и оказавшись в квартире Чонина, решили попробовать всё сначала. Задумчиво разжёвывая сдобную булочку, Сехун размышлял, что если бы тогда он не предложил пойти на ночной сеанс, смог бы вернуться в общежитие до комендантского часа? Что если бы, допустим, он оказался всё-таки в квартире, но отказался бы пробовать встречаться по-настоящему, вытянув жребий странной дружбы, где один обязан другому? Да уж, многого бы можно было избежать. Но с мазохистской уверенностью, Сехун вдруг ощутил, что всё равно бы выбрал вариант, который привел его в эту минуту сейчас сюда — потому что, как бы больно и плохо ему не было, сейчас он ощущал себя, как никогда живым. Только вот жизнь эта не казалась сладкой и прекрасной. И, возможно, так и должно было быть. По крайней мере так писали в книгах. Спиной он отклонился назад, задирая голову и устремляя взгляд к серо-голубому небу, будто спрашивая у него ответов на свои вопросы. Правильно ли всё это? Должен ли он держаться до последнего за эту ниточку? Нужен ли он вообще, на самом деле, или также пойдет на эшафот, когда поймет, что гоняться за любовью Чонина бесполезно? Да, он прекрасно помнил его признание. Мало того, он отчётливо ощущал, что оно было произнесено по-настоящему искренне, потому что в Чонине, по сути, вообще мало притворства, а в тот момент на его лице и без слов всё было написано. Но Сехуну этого было недостаточно. Он не мог доверять, не мог полностью отпустить себя, постоянно с опаской оглядываясь, раздумывая и взвешивая каждый шаг. Слишком остро ему представлялось, как эти слова о любви из уст Чонина разлетятся с хрустальным звоном точно также, как тот светящийся шарик жизни из его сна. Раны тогда будут кровоточить ещё сильнее, чем это было во сне. Сехун не боялся боли. Сейчас он чётко знал, что иногда сам ищет её для себя, чтобы не забывать о том, кто он такой, что делает на этой земле, что жизнь не такая простая, как может иногда показаться. Но в конкретной ситуации ему хотелось только трусливо поджать хвост, избежать любой боли, которая уже плетью опускается ему на спину. Спасти свою душу от страданий. Он попытался представить сценарий: если бы он не вернулся из коттеджа, остался там, решив разорвать связь с Чонином. Шестое чувство подсказывало, что Чонин за ним не поедет, потому что поймет всё и так, и настаивать на своём не станет, решив, что единоличный выбор Сехуна тут превыше всего. Вот останется он один, будет жить в коттедже, подрабатывать в лавочке у старого омеги, в чьём имуществе коттедж по сей день и находился, а дальше что? С неприятной горечью он понял, что мысленно пришел к вопросу: что по сути составляет его собственная жизнь? Нежеланный ребёнок, унесший жизнь матери и накликавший ненависть отца, прожил всю жизнь взаперти, не зная ни мира, ни людей из него. Не знающий ничего, что ему положено знать в его возрасте, кроме банальных школьных предметов, потому что воспитания ему никто не давал. Всё, что у него действительно было — это рояль, брат и книги. А потом этот мальчик вышел в жизнь, немного повзрослев. Совершенно неготовый, неопытный и слабый. Что-то пытался делать, придерживаться веяний, изучал всё вокруг, но мысленно всегда понимал, что ему тут не место. Дискомфорт преследовал его везде, тщательно скрываемый от самого же себя под мечтательными улыбками. А потом, не успев даже вполовину адаптироваться, он побежал и врезался в чёрную, непроходимую стену под именем Чонин, в которой и застрял. Сехуну с каждой минутой всё меньше нравилось быть взрослым. Хотелось обратно в детскую наивность и безмятежность, хотелось вновь считать, что всё вокруг просто, а море по колено. Хотелось играть и радоваться жизни, а не любить невозможного человека, страдать от бремени смерти и собственного бесцельного существования. Ведь, на деле, Сехун был точно такой же, как Чонин. Не знал, чего хочет от жизни, не имел ни мечты, ни цели. Человек без ничего. Но если у Чонина за спиной был, пусть и крайне отрицательный, но всё-таки опыт, то за спиной Сехуна была сосущая пустота. Он ощущал себя пустышкой, глупой и безнадёжной. В голове снова заевшей пластинкой запела фраза «Что ты возомнил о себе?» Действительно, что? Если сам ничего не знал и не имел, с чего он решил, что сможет помочь найти тоже самое другому человеку? О чём он вообще думал, когда втягивался во всю авантюру с этим альфой? С отвратительным привкусом в гортани Сехун по крохам вкушал себя настоящего — такого, какой он есть на самом деле. Его безмятежная маска с треском раскололась, а он был более чем уверен, что Чонин полюбил в нём именно её, но не настоящее лицо. И что ему теперь делать с собой таким? «Успокойся», — велел он себе, кусая нижнюю губу, дабы не сорваться и не сломать что-нибудь, лишь бы не дать волю слезам. Меньше всего ему сейчас нужно было ломать себя. Вскочив со скамьи, он пошёл дальше, поняв для себя одну вещь: пока идёшь — не так страшно. Неподалеку звучали мощные динамики. Сехун сквозь наушники шёл на этот звук, не загадывая наперёд, куда его это приведет. Ноги опять несли его куда попало, и это было главным. Музыка доносилась около распахнутых дверей одного творческого городского проекта, в котором теснились множество лавочек и фирменных магазинчиков. Повод был — грандиозная барахолка. Удивившись, Сехун зашёл внутрь здания, заинтересованно осматриваясь: на столиках и вешалках были разложены горы модной одежды, украшений, скетчбуки и популярный стафф молодежных трендов. Купив при осмотре стаканчик авторского кофе со сложным узором на пенке, Сехун сновал меж столиков безо всякого намерения что-либо покупать. Но потом один бледнолицый парнишка привлёк его внимание. Он продавал всё подряд: от одежды и обуви, до всяких безделушек. Отличало его от остальных одно: все вещи были чёрного цвета и с большим количеством металла. Мало думая о том, что он делает, Сехун выторговал у него со скидкой кожаную чёрную куртку, майку, мантию и бадлон с рукавами-перчатками, на которых был выложен незамысловатый узор из металлических заклёпок. Опомнился только на выходе, ибо тратить деньги он не планировал. Но о покупке своей не пожалел. Только удивился, что неожиданно в его гардеробе стал преобладать чёрный, вместо любимых жёлтого и синего. Дабы пакет не мешался, он запихнул покупки в рюкзак, не заботясь об их выглаженном виде. Время клонилось к вечеру, но на улицах всё ещё было тепло и светло, словно днем. Сехуну же хотелось, чтобы поскорее на улицы опустилась тьма, зажглись фонари и стало совсем пустынно. Хотелось вдарить себя в эту городскую темноту, поглотить ночную депрессию и фонарных светлячков. Поглотить так, чтобы почувствовать себя по-настоящему исчезнувшим. Мимо начали проходить какие-то компании людей. Заинтересовавшись, Сехун последовал за ними и вскоре вышел к дверям ночного клуба, на которых сплошь да рядом были развешены афиши предстоящего концерта. Сехун припомнил, что пару песен этой группы он слышал, и не раздумывая купил билет, серой тенью исчезая в бесконечной очереди. Вытащив наушники, он молчаливо прислушивался к речам рядом стоящих, пытаясь понять из чего состоят их жизни, что их интересует. Хотя бы что-нибудь о группе. Ему хотелось потерять счёт времени. Хоть и было противно стоять в толпе, лучшего способа убить ненавистные часы он придумать пока не мог. За час до начала всю эту толпу фанатов начали пропускать внутрь. Стараясь избегать давки, Сехун вошёл в клуб чуть ли не в самом конце. Но и ему было не принципиально выбиваться к эпицентру сумасшествия — к сцене. Зайдя в концертный зал, он прислонился спиной к одной из стенок сбоку от сцены и принялся ожидать начала. По сцене ходили ребята из персонала, настраивая инструменты: рокот электрогитары разрывал шумный гвалт толпы, вызывая табун мурашек, а Сехун в это время опять воображал. Прикидывал в своей голове Чанёля на этой сцене. Думал, что если бы Чонин не сломал его мечты, то тот бы сейчас мог стоять вместо этих ребят и выступать. Хань бы пел их оглушительный репертуар со сложными текстами, над которыми приятно подумать по ночам, а тот омежка, Мин, создавал бы в мелодии песен тот прекрасный перелив нот, издаваемый из синтезатора. Тот перелив нот, способный наделить любую песню необычайной магией. Сехун знал это. Концерт начинался с разогрева. Сехун не особо прислушивался к ним, всё ещё витая мысленно в сценках жизни рок-группы, которой никогда не суждено было стоять на сцене. Но в момент, когда зал оглушительно заорал во всю мощь своих глоток, Сехун словно очнулся ото сна. На сцену вышли музыканты, которых он и хотел послушать, поэтому, не долго думая, Сехун влился в толпу. В концертах был один положительный момент: когда прыгаешь вместе со всеми, надрывая голос до хрипа, а в ушах грохочут барабаны и рёв гитар — удивительно ни о чем не думается. Ты просто здесь в эту минуту, в эту секунду, продолжение толпы и эмоции, исходящей из песни. Сехун впитывал в себя строки песен, удивительно подходящих сейчас к его настроению. Это можно было даже назвать джекпотом. Пятки нещадно болели, не давая полностью на них опуститься, руки ныли от постоянного удерживания в воздухе, голос уже сдавал — Сехун чувствовал себя легче и мысленно благодарил себя за то, что пошёл сюда. Здесь время было не властно над ним, как и все его мысли, переживания. Здесь существовала только музыка. Концерт кончился уже ближе к ночи. Выйдя на ватных ногах из клуба, Сехун с радостью обнаружил темень вокруг и тусклый блеск фонарей. Толпа фанатов разбредалась во все стороны, продолжая вовсю распевать только что отпетые песни, чем заставили Сехуна впервые за всё время тихонько рассмеяться. Он понимал их ажиотаж, и ему было приятно чувствовать, что хоть что-то в нём сейчас было в порядке, как у всех. Закинув рюкзак обратно на спину, он пошёл искать круглосуточный магазин, отчаянно желая пить. Горло всё пересохло от нескольких часов бесконечного ора, отчего Сехун не был уверен, что способен корректно и громко произнести хоть слово. Теперь дорога лежала только до автовокзала. Сначала Сехун думал дойти до него пешком, но после концерта ноги его едва ходили от усталости, поэтому выбор пал в сторону общественного транспорта. Вылакав за раз всю бутылку, Сехун едва успел на последний автобус, идущий в противоположную сторону города. Салон был почти пустой. На передних сиденьях сидели несколько людей, явно потерявших счёт времени. Сехун сел в конец, затыкая уши наушниками, и прикрыл на минутку глаза. Необходимо было успокоиться. Сегодняшний день был полон неожиданностей: покупка одежды, которую он никогда не носил, концерт, его такой странный и болезненный уход от Чонина. Сехун резко распахнул глаза, апатично вглядываясь во тьму пролетающих мимо ночных улиц. Он внезапно задался вопросом, а что сейчас делает Чонин? Что он вообще делал с того момента, как Сехун ушёл? О чем думал? Сехуну не хотелось, чтобы тот уже так скоропалительно хоронил их отношения, но будь сам Сехун на месте Чонина, то так бы и сделал. Почему? Потому что его поведение было просто на редкость говорящим. Сехун тяжко вздохнул, крепко приложившись лбом к стеклу автобуса. До вокзала он добрался непозволительно быстро. Холл вокзала не пустовал, так как многие рейсовые автобусы отходили ночью. Сехун с любопытством разглядывал скромное убранство, неторопливо направляясь к кассам. Через пару минут на руках уже был билет на автобус, отбывающий в 04:55, и, не зная чем теперь заняться, Сехун пошёл гулять по вокзалу. Среди круглосуточных магазинчиков была и книжная лавчонка. Особым богатством выбора она не блистала, но среди них он нашёл парочку экземпляров сонных толкований и психологии сна. Читать ему было нечего, поэтому он купил сразу несколько книг о сне, да парочку художественной литературы, дабы как-то убивать время в коттедже по вечерам. Через полчаса он был в полной боеготовности. В рюкзаке было всё, что нужно: книги, одежда, таблетки и батарейки. С утра, перед отправлением, он зайдет в продуктовый за новой бутылью воды и парочкой бутербродов на завтрак, а там уже останется только дорога и затяжное забытье посреди туманного «ничего». С тяжким вздохом опустившись на пластиковое сидение, Сехун принялся ждать этого часа. Только сам не сумел заметить, как провалился в неглубокий сон. Ему снилось, что он стоит по пояс в воде. Вокруг было ничего не видно, но к этому он уже привык. Он попробовал пойти, но каждый шаг давался с большим трудом, будто вода сопротивлялась любому его движению. С каждой минутой омеге хотелось только одного: поскорее выбраться отсюда, проснуться. Вспомнив старый способ, с помощью которого это можно сделать, он задержал дыхание, готовый нырнуть и затаиться в воде, пока та не вышвырнет его в реальность. Но голос сверху остановил его за секунду до нырка. — Не так быстро. Сехун выпрямился, вглядываясь в темноту, но никого разглядеть не смог. Голос тем временем рассмеялся совсем рядом, невольно вгоняя омегу в привычное напряжение. — Он же тебе уже говорил, как включить «свет», — голос был спокоен, и это спокойствие будто по невидимым каналам передавалось Сехуну. Кто такой «он», Сехун не хотел себе напоминать, но советом воспользовался, впуская эту тьму в своё сердце. Настороженно приоткрывая один глаз, он с удивлением обнаружил себя посреди морской спокойной глади. Позади него расстилалась песчаная дюна, а впереди одной сплошной проносился серый горизонт. Тучи нависали над его головой, а напротив стоял белоснежный демон с устрашающе красными глазами. В этот раз никаких рогов из его головы не торчало, что создавало ему менее пугающий вид, и Сехун сразу успокоился. Демону он доверял. — Почему я опять здесь? — спросил он у него, разглядывая море. — Чтобы ответить на вопрос, — улыбнулся ему демон, прищуривая красные глаза. — На какой? Внутренне Сехун напрягся. За последнее время он усвоил, что вопросы — самое опасное звено жизни. Тем более вопросы, задаваемые из глубин подсознания, кем сейчас являлся этот сонный дурман. — Когда вода станет вином, ты сможешь ощутить разницу? В руках демон держал дутый бокал с вином, который стоял у Чонина на кухне. В наступившей тишине этот бокал выпал из его рук и разбился с оглушительным треском о морскую гладь, ставшую каменным полом, вместо всепринимающей стихии. Чисто ассоциативно этот бокал с вином для Сехуна был осколками разбитой жизни. Между пальцев того Чонина ведь тоже текло вино, не кровь. Сехун отчего-то был в этом уверен. И только сейчас он вдруг понял, что всё это время стоял по пояс не в море солёной воды, а в море вина. Полный океан человеческой крови. Немой крик ужаса вырвался из его груди, но демон лишь с грустью смотрел на него. Теперь Сехун понимал, почему тот остановил его от нырка в эту «воду». — Разбуди меня, — прошептал он, едва борясь с рвотой от ощущения, как вино обтекает его ноги. Демон послушно коснулся чёрным ногтем его вспотевшего лба, и жуткая картинка тут же обратилась полнейшей тьмой, словно потухший экран выключенного телевизора. Через минуту Сехун проснулся, сорвано дыша, и обнаружил себя на автовокзале, ничуть не изменившемся за то время, что он спал. Только красные цифры на циферблате показывали четыре тридцать утра. Сехуна замутило от одного их цвета.*
Ralph Zurmuhle — Leaving home
Для своего успокоения он изменил плейлист с громыхающего на щадящие ноты пианино. Опустившись в мягкое кресло автобуса, он посильнее натянул на глаза капюшон, обнимая себя за талию, и уткнулся лбом в широкое окно, подложив под голову жёлтую толстую занавеску, чтобы было не так больно стукаться о стекло. Рюкзак сиротливо лежал на соседнем кресле. Сехун едва не плача рассматривал пролетающий мимо пейзаж. Совсем скоро они выехали за черту города, и рассвет не заставил себя долго ждать. Виды бесконечных полей, ветрогенераторов и шапок лесов, словно лечебная мазь, ложились на его усталый взгляд. Но даже им было не под силу залечить вновь открывшиеся раны. Сейчас Сехун как никогда остро ощущал своё полное одиночество, и чем дальше он отдалялся от Чонина, тем сильнее оно усугублялось. Но деланного не воротишь, и вряд ли бы его план был настолько ошибочным. Никто не знает, чем бы всё обернулось, останься он дальше там. Сходить с ума, всё равно, лучше в одиночестве. В том, что он постепенно съезжает с катушек, Сехун отчасти не сомневался. Его огромная, словно кит, душа рвалась на части, потому что даже её размеров не хватало, чтобы вместить в себя всё пережитое и переосмысленное. В памяти копошились детские образы роботов и кукол, и сейчас ничтожно желалось стать таким же: бесчувственной машиной, в голове которой лишь компьютер со своими системами и матрицами. Но и это тоже был не выход. В отличие от пешеходных прогулок, такое движение, когда транспорт спокойно отвозит тебя далеко-далеко, отлично способствовало размышлениям. Например о том, что изменения поджидают человека везде. Не бывает так, чтобы человек жил изо дня в день и не менялся. Порой это были совсем незаметные ни для кого изменения, а иногда, такие как у Сехуна, — глобальные, переворачивающие весь мир вниз головой. С самого начала он это знал, но на практике оказался к ним не готов. Скрепя и заперев своё сердце в клетку, он запечатал воспоминания о Юджине под семью печатями, умом понимая, что одно обращение к нему в своей памяти будет для него смертельно-ранящим. Это невозможно было пережить, если только не похоронить глубоко внутри себя. Сделать вид, что ничего не было, хоть всегда и помнить, что это ложь самому себе. А вот проблему Чонина невозможно было похоронить и сделать вид, что её не существует. Ведь в первую очередь Сехун несётся меж этим царством природного затишья по той одной причине, чтобы найти в себе силы принять это всё, понять себя и свои истинные чувства и, по возможности, научить свою израненную душу доверять альфе. Но что ещё было главным, он хотел понять смысл этих чёрных снов. Да, книги были ему в помощь, но и без них он догадывался, что этими кошмарами его подсознание пытается что-то ему показать. Что именно — он не разобрался, потому что ему было слишком страшно. Но теперь он уверен, что любая встреча во сне с демоном будет для него спасением. Это несколько утешало, позволяя разумом возвращаться в сюжеты кошмарных снов, воскрешая в памяти образ белых лохмотьев и чёрных рогов, чуть что эти возвращения заходили бы за границу допустимого. Сехун надеялся, что, разобравшись со смыслом этих снов, он сможет с ними покончить. Дорога занимала где-то пять часов. С каждой остановкой количество пассажиров в автобусе всё редело, пока не остались единицы. Сехуну казалось, что он дремлет наяву. С открытыми глазами, апатично рассматривающий проносящийся мимо пейзаж, просто сидит с комфортом на пригревшемся сидении и слушает тихую, спокойную музыку. От усталости он уже не мог ни о чем думать, поэтому просто прокручивал в голове различные фантастичные миры их старых книг, где было много описаний природы, а персонажи не были совсем уж обычными людьми. И за этим занятием он почти не следил, как мимо проносилось время, как уже наступило утро, а июльское солнце вовсю сияло на небесном горизонте. В своём роде Сехун закрылся от всего мира, чтобы что-то замечать, спрятавшись под капюшон. Именно поэтому эта безрукавка была его любимой, особенно в моменты рефлексии. В какой-то незаметный момент автобус притормозил около совсем пустынной остановки, ведущей узкой просёлочной дорогой к деревне. Опомнившись, Сехун живо подскочил со своего места, птицей вылетая из автобуса. И переведя дух, он, наконец-то, учуял тот далёкий и любимый свежий воздух этого места. Он стоял один одинёшенек посреди пустоши из пшеничных полей, где вдалеке виднелись чёрные горизонты леса и красные кирпичные крыши домов. Удушающие цепи с понятия одиночества были скинуты, и Сехун мог с наслаждением вдыхать воздух, чувствуя, как по крупицам исцеляется. Не торопясь, он пошёл по тропинке к деревне. Для начала необходимо было запастись провизией на дня два вперёд, а заодно взять в аренду велосипед. Не мешало бы зайти к старику, что содержал коттедж, и поприветствовать. Никто ведь не знает, как надолго Сехун здесь задержится. Сейчас он совершенно отвлёкся от всех проблем и просто наслаждался текущей жизнью, как в старые времена. Его встретили с радостью, поверх пакетов с едой дали ещё корзинку фруктов, поэтому по дороге к коттеджу Сехун ехал на арендованном велосипеде в приподнятом настроении, лелея тёплое приветствие в своей душе. Мимо не проезжало ни единой души. Тёплый, но свежий ветерок трепал волосы. Сехун с удовольствием крутил педали, наслаждаясь природной тишиной и покоем, впитывая в свою побелевшую кожу лучи солнечного тепла. На велосипеде до коттеджа было добираться дольше, нежели чем на машине за полчаса, но это был только плюс. Сехун уже наперед знал, что все дни, что он будет здесь — ни дня не обойдется без езды на велосипеде. Это было такое же лекарство, как и всё вокруг. Вскоре он доехал. Старый коттедж встретил его радостным поскрипыванием и образовавшейся пылью. Улыбаясь ему, Сехун тихонько проводил подушечками пальцев по деревянным стенам, впитывая энергию дерева и уюта, неизменно царившего внутри этих комнат. Перед глазами стояли образы его предыдущего посещения, где вместе с ним был Чонин, но его неразличимый призрак, снующий вместе с ним по комнатам совсем не тревожил. Вызывал улыбку и укол приятных воспоминаний внутри. Скинув пакет и рюкзак в гостиной, он с протяжным стоном усталости растянулся на диване, прикрывая ноющие от плохого сна глаза. Через пять минут свернулся калачиком, подтянув к себе диванную подушку и перекинутый на спинке плед, и моментально уснул. Недосып и усталость давали о себе знать, а свежий и чистый воздух лишь способствовал его сонливости. Поэтому, когда в своём сне он вновь очутился в собственном кошмаре, он уже не боялся. Он уже был готов. Из тьмы тут же выплыл демон, которого Сехун прозвал белым кроликом, разобравшись, что именно о нём вела речь та дьявольская улыбка в его первом сне. Рогов снова не было, белые лохмотья были чем-то намочены, судя по всему, водой, но тот вовсе не обращал на это внимания. Он с интересом наблюдал за Сехуном, занимающимся тем же самым. На самом деле Сехун хотел поговорить с этой белоснежной тварью. Разобравшись, что тот всего лишь видение его подсознания, или может даже сознания, Сехун понял, что путём снов сможет разобраться в себе. Всё-таки эти образы, слова наталкивали его на определённые ответы, помогая немного разбираться в ситуации. Но сейчас у него накопилось слишком много вопросов. — Я слушаю тебя, — сказал демон, присаживаясь на водную гладь, внезапно появившуюся у них под ногами. Сехун уже не удивлялся, что она такая прочная, словно пол, на котором можно сидеть и не идти ко дну. Мысленно он знал, что когда придёт время, эта иллюзия сойдет и он утонет, моментально просыпаясь. И близость Кролика лишь утешала его, что он прав в своей догадке, так как тот был словно его персональным проводником между миром сновидений и реальности. — Это море всегда такое странное? То твёрдое, то из вина? — на самом деле он не это хотел спросить, но по-другому не знал, как начать этот странный диалог с самим собой. — Море само по себе тайна, не только это. Оно всегда разделяет собой мир живых и мёртвых, их точка соприкосновения. Сехун настороженно опустил взгляд вниз, сидя в турецкой позе на стеклянной глади воды, но кроме мутной тьмы ничего не разглядел. Это изречение заставило его задуматься и поискать ответы, связанные с его прошлым сном о вине. — Люди с тонкой душевной организацией, психопаты и просто много думающие — всех их в моменты депрессии тянет к воде. Мысленно они застревают на перепутье между жизнью и смертью, и единственный, кто по-настоящему их может понять — вода. В особенности море. — Значит я человек с тонкой организацией? Ещё и в депрессии, раз у меня всё погрузилось в морскую тематику. — Ответ на этот вопрос ты знаешь и без моей помощи, — улыбнулся демон. — Я уехал так далеко от первого дома, теперь и от второго. Словно, не могу надолго оставаться в одном месте, вечно ищущий движения. Но со вторым случаем всё так запутано… Сехун поднял опечаленный взгляд на демона, который всё также выглядел, как взрослый Чонин, настолько похожий на того, кого он только что покинул, но и вместе с тем, такой далёкий от его образа. Сехун знал, что это — всего лишь его собственный демон, выращенный собственной головой и фантазией. Так называемый идеальный персонаж. Но даже так, в груди всё равно совой ухало далёкое эхо сжигающих чувств. — Иногда нужно отдалиться, чтобы ясно увидеть некоторые вещи, — демон понимал его без слов, продолжая улыбаться и отвечая на не заданные вопросы разом. Сехун вздрогнул, внезапно найдя исчерпывающее объяснение своему поступку. Действительно, он уехал как можно дальше, в ту зону, где будет комфортнее и безопаснее всего, чтобы посмотреть на всё это со стороны. Чтобы решить, какой путь будет правильным, чтобы действовать дальше. Дурман схлынул с него, и в ту же минуту он ощутил, как над его головой сомкнулись волны солёной морской воды. Проснулся он на диване, сильно вздрогнув. Первые минуты он не мог привыкнуть к осознанию, что он не спит и он не в квартире Чонина. Сон прервался слишком резко, он ещё не всё успел обсудить со своей головой, принявшей облик Чонина в фантастическом образе. Выдохнув большую порцию воздуха, он нехотя поднялся с дивана, разминая затёкшие мышцы. На часах мобильника был четвёртый час вечера, что означало, что поспал он на самом деле очень плотно. Следующие часы он был занят уборкой дома от пыли, обставляя помещения в более жилой вид. Разобрал всё купленное по шкафам и полкам, заварил чаю и сделал пару бутербродов на скорую руку. Впереди у него были вечер и ночь, и вряд ли он сможет уснуть ещё раз, поэтому со всеми удобствами Сехун расположился в гостиной, закутавшись в плед, как в кокон, потому что в доме, несмотря на летнюю жару, было прохладно, и, попивая чай, принялся читать новые книжки о толкованиях сна.*
Coldplay — Paradise
Жизнь в коттедже и правда была похожа на рай: тишь, благодать и покой. На четвёртый день Сехун снова выбрался в деревню, неторопливо крутя педали своего велосипеда. За эти дни он успел пару раз погулять по лесу, обновив старые метки маршрутов; объездил все окрестные ландшафты на велосипеде; прочитал все книги про сны. И всё это время он спокойно обо всём думал. Место это способствовало для размеренных размышлений, для выбора правильных решений. Сехун нашёл свой старый блокнот, в котором было много детских, написанных неряшливым почерком заметок, и продолжил раскладывать всё по полочкам в нём. Он тщательно разбирал всё сказанное самим Чонином, его поведение в различные моменты, вспоминал все детали рассказа Чанёля, но умом понимал, что этого всего мало. Всё встанет на свои места тогда и только тогда, когда Чонин расскажет всё сам. А со временем Сехун понял, что самому Чонину рассказать это не так-то просто, поэтому он предпочитает вообще забыть об этом. По вечерам он испытывал сильный груз вины. Не только своей, но и вины Чонина, которую, как разобрался Сехун, тот влачит глубоко в себе до сих пор. Она мешает ему жить полноценной жизнью, и Сехун понимает теперь почему. Хотя сам он, уже погодя, тоже пришел к выводу, к которому пришел Чанёль — непосредственной вины Чонина тут не так уж много. Ехал до деревни он долго, избрав более заковыристый путь, лежащий через лесную тропинку. Еда кончилась, газовая конфорка сломалась, словом, время отшельничества плавно подошло к перерыву, и первым делом Сехун направлялся к старичку-омеге, перед которым должен отчитаться за конфорку. Тот был уже в преклонном возрасте и содержал небольшую лавочку, продающей полезные по хозяйству вещи. В самой лавочке было много цветов, отчего её часто принимали за цветочную, а не бытовую, но это её только красило. Облокотив велосипед около двери, Сехун зашёл внутрь, наслаждаясь легким перезвоном колокольчиков. — А, это ты, мой мальчик, — всплеснул руками старичок, возившийся с чем-то за прилавком. — Ты не занят? А то твоя помощь мне бы пригодилась. — Конечно, — тут же откликнулся Сехун, осторожно укладывая конфорку на свободный табурет у витрины, и подошел к прилавку. Старичок пытался разобраться с кассовым аппаратом, который был подключен к компьютеру. Проблема заключалась именно в последнем, а так как омега в силу своего возраста до компьютерных технологий был недалёк, то и застрял на этом. Сехун вскоре разобрался в чём причина и вернул компьютер с кассой в рабочее состояние. — Ну, как тебе живется в коттедже? Вижу, похорошел-то за три дня. — Да, там просто замечательно. Чувствую, как гора с плеч свалилась, даже дышать проще стало. — А чего у тебя приключилось? Так внезапно заявился, весь разбитый, я уже подумал, что совсем всё плохо. — Да разве вам будет это интересно, — рассмеялся Сехун, помогая ему навести небольшой порядок в лавочке. Ему было тут на редкость уютно. Он и раньше подрабатывал здесь, помогая всем, чем сможет, а теперь старые воспоминания тёплыми котами сворачивались около сердца. — Знал бы ты, какая скука здесь в этом захолустье. Конечно, мне будет интересно. Вижу же, что какие-то проблемы, вдруг помочь чем смогу. Сехун вздохнул. На деле он не собирался ни с кем это обсуждать, делиться хотя бы граммом своих переживаний. Но когда представился случай, он вдруг почувствовал в себе слабину, готовый всё высказать, выплакаться, в надежде что станет легче. — На самом деле я сбежал сюда от человека, которого люблю и с которым встречаюсь, — начал он, не совсем пока понимая, с чего хочет начать и что стоит рассказывать. — У вас случился разлад? — с пониманием откликнулся старичок, поудобнее присаживаясь в кресло. — Он тебя чем-то напугал? — Можно и так сказать, — с тяжким вздохом ответил Сехун. — Он сам по себе не совсем обычный человек: молчаливый, замкнутый и грустный почти всегда. Я пообещал помочь ему найти мечту, так мы и познакомились ближе, а потом сошлись, как пара. Но тогда я не знал причин тому, что он такой, какой есть. А недавно узнал. Плюс ещё дорогой мне ребёнок умер, и всё это почти в одно время. — Погоди, у вас умер ребенок? — испуганно выдохнул старичок, прерывая рассказ омеги. — Нет, не у нас. Это был сиротский омежка из приюта. Когда-то я пообещал ему, что он обязательно станет моей семьёй, и как-то даже привел к нему Чонина. Юджин буквально влюбился в него, — рассмеялся Сехун, вспоминая первый поход альфы в детский дом. — Но из-за этих отношений я стал всё реже навещать мальчика, а потом, после того, как от стороннего человека узнал о прошлом Чонина, услышал новости о том, что мальчик в больнице. Долго он не продержался. И всё так навалилось на меня, что я просто не выдержал. Голос у Сехуна дрогнул. Тщательно запертые в клетке эмоции начинали давать сбои, проклёвываясь в его интонациях и эмоциях, и он уже понимал, что сил держать себя в руках у него тоже нет. — Я не знаю всего, потому что сам он не хочет мне ничего рассказывать, и это рождает недоверие между нами. Но даже из того, что мне повезло узнать, я понял, что это просто кошмар. Я много думал с тех пор обо всём этом и понял, что на самом деле во всём этом он ни капельки не виноват. Он просто жертва всей этой ситуации, судьбы, я не знаю. Но он взял всю вину и ответственность на себя, и влачит теперь эту ношу, как неподъёмный якорь на шее. Я просто не могу до сих пор понять, как он может после всего пережитого оставаться таким спокойным, добрым и мягким? Почему он не злится, не бесится, не ненавидит весь мир алчным гневом? Оно ведь настолько ужасно. И это убивает меня, потому что вместо того, чтобы стать опорой и поддержкой ему, я сбегаю, как последний трус, при первой же возможности далеко-далеко от него, хотя обещал помочь. И что я за омега тогда получается? Сехун сидел, обняв свои колени, на деревянном полу лавочки и надрывно всхлипывал, после того, как его прорвало. Он уже пожалел, что погорячился и поднял голос, который наверняка привлёк внимание, пусть и редких, прохожих. Но старичок не выказал ни грамма неудовольствия излишней вспыльчивостью и громкостью голоса парнишки. Опустился к нему, поднял зареванную голову и тепло обнял, поглаживая по голове. — Ты просто запутался, — начал старичок, усаживая Сехуна на табурет. — Нет ничего страшного в том, что ты уехал сейчас. Думаю, он поймёт тебя рано или поздно. Вопрос в другом: настолько ли сильно ты его любишь, чтобы переступить через стену его прошлого и быть с ним несмотря ни на что? Сехун поднял мокрые глаза на омегу, вдумчиво разглядывая его лучащееся пониманием лицо. Он действительно не знал, что ответить. Не старичку, нет, а самому себе. Этот вопрос и до этого сидел глубоко внутри, не выражаясь в словах, но мучая его чувствами. Сехун понимал, что для себя самого пора решить самое главное, потому что откладывать решение можно до бесконечности, пока не станет слишком поздно. Надо было понять и выбрать, поставить наконец точку на всём этом кошмаре. Но, как и в детстве, как и всегда, Сехуну не хватало решимости сделать выбор. Страх ошибиться чёрной тенью нависал над ним.*
Manchester Orchestra — Sleeper 1972
Вернувшись через несколько часов обратно в коттедж, Сехун вновь завернулся в кокон из пледа, заткнул уши наушниками и вперил взгляд в одну точку пространства. На теле прилипчивым воспоминанием блуждали ожоги от прикосновений Чонина: то, как он болезненно цеплялся за его руки, или как бережно касался талии, приобнимая. То, как теплые и сухие губы нежно касались лба, пока тот был в задумчивости, а потом они жарко сминали его, Сехуна, губы, зубами раня нежную кожицу, оставляя царапины на языке, отчего потом становилось больно целоваться. Но он всегда продолжал тянуться за этими поцелуями, и сейчас в сердце Сехуна образовалась настоящая болотная топь. Потому что сейчас тоже хотелось просто подойти к Чонину, усесться у него на коленях и просто целоваться до потери чувств, до болезненных царапин и сбитого дыхания. Отметая прошлое, их сложные характеры, отметая почти всё, за исключением тех моментов, когда они были вместе: обнимались, целовались, любили друг друга — время проведенное с Чонином было настоящими райскими кущами. Сехун всхлипнул. Привыкнув каждый день видеть перед собой красивое лицо альфы, иметь возможность коснуться его, сейчас Сехун испытывал тоску по Чонину. Он действительно скучал, того ему действительно не хватало за все четыре дня полнейшего одиночества. Если он откажется от Чонина, ему придётся привыкать жить без него, без его прикосновений и поцелуев, без его тягучего запаха и странных ухмылок. Это казалось невозможным. Сехуну стало страшно ещё больше. С Чонином тяжело и больно, а без него ещё больнее. Что если он сломается, или Чонин сам его сломает? Что если разлюбит и выкинет? Что если охладеет и останется только из жалости и страха, что Сехун пойдет уже протоптанным путём? Так много если, и каждое стрелой вонзалось в сердце омеги, отчего во всём теле вновь заныло старое истощение. Внезапно он подскочил. Забыв накинуть толстовку ради приличия, он выскочил из дома в лёгкой майке и шортах и побежал в сторону леса. На улице уже заметно стемнело, фонарика с собой он не взял, но сейчас ему было всё равно. Сердцем двигало одно единственное желание, а в голове слайдами вспыхивали картинки Чонина, продолжая отдавать омеге оплеуху за оплеухой. Вязкая тишина лесного сумрака обволакивала его, словно одеяло. То и дело спотыкаясь, он неровными шагами спешно шёл по протоптанным дорожкам в сторону своего озера. В голове бесновалась догадка, отвечающая на все вопросы, заданные им самому себе, показанные в снах, растревожившие все его нервы. Ветки высоких кустарников и деревьев царапали нежную кожу голых плеч, тьма сгущалась перед глазами — лес забирал его в свои объятия, позволяя парню на время забыть кто он и как его зовут. В груди только учащённо билось сердце, растревоженное, неспокойное. Но умом Сехун уже погружался в свой персональный сон наяву. Вскоре он добрался до него. Тихое и обманчиво спокойное, озеро сияло под светом вечерних звёзд, усыпавших небесное покрывало. Сехун завороженно смотрел на водную гладь и видел в ней все ответы, как в зеркале самого себя. Вода стала ему словно лучшим другом, в чьи объятия так рвались его душа и тело. Дёрганными движениями он стянул с себя всю одежду, не глядя сбросив её возле берега, и, задержав дыхание, ступил босой ногой в согретую летним солнцем воду. Шаг, второй. Вода медленно поглощала его: по щиколотки, по колено, по пояс. Сехун забредал всё глубже в неглубокое озеро, пока вода не достигла его ключиц. Тогда он поднял взгляд к звёздам на небе и в уме повторил единожды сказанное: «Если тебе плохо — хорони себя в воде». Теперь он понимал истинный смысл этих слов. Закрыв слезящиеся глаза, он вдохнул большую порцию воздуха, свою последнюю порцию, и рывком нырнул под воду, позволяя ей проглотить себя с невиданной жадностью. Он знал, что его «Я» сейчас умрёт. Он сам позволил ему это сделать, топя себя в воде. Тот человек, который звал себя Сехуном и глубоко в душе всего боялся уже никогда не вынырнет на поверхность. Потому что в этом-то и заключался весь секрет. Когда чистая и прекрасная вода превращается в вино, главное успеть заметить разницу. Жизнь меняется навсегда и безвозвратно, но и в этом вине есть плюсы: оно тоже вкусное, оно пьянит и дарит чувство окрылённости, забвения. Оно позволяет быть честным с самим собой. Оно издавна считается напитком богов. Ничего страшного нет в том, что теперь чистый источник внутри души Сехуна омрачился бордовой кровью виноградных ягод. Когда тебе плохо, нет ничего лучше, чем утонуть душой в воде. В царстве, сочетающим в себе мир живых и мёртвых. Уснуть в нём и никогда не проснуться тем человеком, которым ты себя помнил. Потому что когда до смерти остается одна секунда, последняя капля жизни в утонувшем теле, разум проясняется. Проясняется и показывает, что по-настоящему важно, что действительно нужно душе и сердцу. И тогда весь пазл из черно-белых кусочков встаёт на свои места. И тогда Сехун вынырнул из воды, с жадностью глотая воздух. Вынырнул совершенно новым человеком, который знал, что ему нужно. Вода текла с намокших волос, глаза щипало, но он равнодушно стоял посреди водной нирваны и смотрел наверх, не обращая внимания на боль в затёкшей шее, и дышал полной грудью. Всё, что ему оставалось сделать — это только похоронить самого себя. Прошлого, глупого ребёнка, который боялся встать лицом к лицу с трудностями. Лес, погруженный в ночь, воспевал тихие дифирамбы маленькому мальчику, который утонул в его водах, провожая его в чёрную глубину воспоминаний. Сехун наслаждался этой музыкой, звучавшей в его душе, медленно перебирая ногами, с которых ручьями текла чистая вода, к берегу. Обхватив замёрзшие плечи руками, он ступил на берег и внезапно ясно ощутил собственное обнажённое тело, вытянутое, стройное и безбожно красивое: в нём тоже творились какие-то изменения, как и в его душе. Оборачиваясь обратно, он понимал, что дорога к капитуляции в детство навсегда закрыта для него. Теперь у него была только дорога вперёд, взрослая и полная сложных решений. Но теперь ему не было страшно.*
Alt-J — Too Close
Сехун вернулся спустя полторы недели, после того как скоропалительно исчез. Чонину было сложно первое время. Он опрометчиво забыл время, когда жил в этой квартире совершенно один. И в отместку, она больно ударила его в живот, отбрасывая в темень прошедших болезненных дней. Было тяжело свыкнуться с мыслью, что Сехуна здесь нет. Потому что Чонин очень хорошо знал об одном «но»: если однажды мысленно свыкнешься, что рядом нет того, кто до этого времени был, в одночасье начнёт казаться, что его тут не было вовсе. Рана быстро, несмотря на все увещевания рассказов из книг и интернета, затянется и останется лишь болезненным воспоминанием. А затем боль уйдет и из воспоминаний, оставив после себя лишь пустые кадры. Чонина такой расклад резко не устраивал. Но и он слабо верил в хороший исход. Слишком было живо в нём мнение, что он всем несёт вред и смерть. К тому же последнее время Сехун был настолько разбит, что веры в то, что всё потом станет хорошо и как раньше, не наблюдалось вообще. Вместе с тем Чонину было действительно больно, но он понимал, что Сехун просто так ничего не станет делать. Через неделю он смирился. Вновь началась рутина, состоящая из работы отца, походов в книжные магазины и апатичного сёрфинга по интернету. Холодильник вновь опустел, превратившись в декорацию, алкоголь занял прочную позицию на рабочем столе около ноутбука, а в квартире вновь появилась та давящая одиночеством тишина. Чонин даже на это научился не обращать внимания. Все свои чувства он ловко запер внутри, потому что теперь ему было раз в сто проще управлять своими эмоциями и состояниями. Он уже не тот подросток, полный слабости и отчаяния. Он просто примирился с тем, что Сехун вероятно всего не вернётся или вернётся слишком поздно, когда они оба уже похоронят друг друга в своих сердцах. Поэтому звон в дверь в восьмом часу вечера стал для него неожиданностью. Не ожидая никого в гости, Чонин с замиранием сердца подошёл к двери. Он даже не стал спрашивать «Кто там?», сразу отворяя стальную дверь и испуганно глядя на то, что стояло за ней. Это уже был не тот нерешительный мальчик, который жил в своём прекрасном мире, где не было места для смерти и жестокости, которые без разрешения вторглись в его жизнь. Это был уже взрослый парень, свой в доску. У которого в глазах, покрасневших и заплаканных, была та самая, так хорошо знакомая Чонину, чёрная и сосущая пустота. С неуклюже зачёсанных назад светлых волос с потемневшими корнями градом сыпались капли принесённого с улицы дождя. Кожаная куртка, накинутая поверх лёгкой майки, мешком висела на нём, отчего Чонин впервые заметил, как Сехун истощал с тех пор. Под глазами синели мешки, лицо сделалось резче, и в целом он больше походил на восставшего из мёртвых зомби, нежели на милую омежку, каким был при их первой встрече. Перед ним стоял совершенно другой человек. И Чонин не хотел думать о том, что Сехун с собой сделал за те полторы недели своего отсутствия. Главное было то, что он вернулся. Вернулся с душой нараспашку, в этот раз действительно впуская Чонина таким, какой он есть. Альфа умом понимал, что при любом раскладе выбрал бы этого живого мертвеца вместо добро-безмятежной омеги, потому что теперь между ними не было никаких стен, никаких преград. Это ощущалось в воздухе, и Чонин задохнулся на секунду от того, как легко ему стало рядом с этим Сехуном, который без слов понимал абсолютно всё, потому что был таким же. Чонин боялся этого больше всего, но эгоистично понимал, что это именно то, что нужно. — Не ждал? — бледные губы на исхудавшем лице плотоядно ухмыльнулись. — Не ждал, — кивнул Чонин, хватая Сехуна за локоть и втягивая внутрь квартиры. Стоило двери захлопнуться громким щелчком за ними, Сехун без лишних прелюдий и прочего ожидания набросился на Чонина. И с радостью понял, что вместо растерянности в ответ от Чонина получил порцию вдвое сильнее. Они были теперь по-настоящему на равных, и всё, что им обоим требовалось — лишь тепло друг друга. Осознание, что один есть у другого. Всё остальное было лишним, вполне решаемым, как и прочие бытовые вопросы. Лопатки опалило болезненным огнём, но Сехун улыбнулся в поцелуй, когда его с силой вжали в стену коридора. Его тошнило, сам он был в предобморочном состоянии, но всё было неважно, пока тепло чужих губ покрывало его собственные, нещадно кусало бледную кожу шеи. Он никогда не был настолько близок к Чонину, и любовь, которая до сих пор таилась в его сердце, перешла на совершенно другой уровень, разрывая сердце одним опасным и смертоносным взрывом. Задержав дыхание и прикрыв глаза, в следующий момент Сехун обнаружил свои ноги сцепленными замком вокруг талии Чонина. Спиной он упирался в стену, а руками болезненно впивался в тёмные волосы Чонина. Его горячее дыхание опаляло линию подбородка и шеи, заставляя всё тело омеги судорожно дрожать, а тёплые руки согревающе оглаживали чувствительную кожу поясницы, собственнически забравшись под майку. — Мне мир не мил, если в нём нет тебя, — прошептал он свой вердикт, принятый его сердцем за время отсутствия. — Не представляешь, как я счастлив слышать это, — прошептал Чонин ему в ответ, опаляя горячим дыханием покрасневшее ухо и затем прикусывая его. — Теперь ты отсюда не уйдешь, — пообещал он. В ответ Сехун только рассмеялся, плохо понимая, что по щекам его текут слёзы, а сознание с каждой секундой меркнет всё сильнее. Он с жадностью принимал все поцелуи и укусы, хотел большего, призывно выгибая поясницу и обнимая Чонина за шею тем крепче, чем сильнее ощущал, что сейчас умрет. Незаметно для него, Чонин стал словно наркотик, и дорвавшись до так необходимой дозы, Сехун, испытывая болезненные спазмы во всем теле, потерял сознание.