part of me

Тьма жгла ему глаза. Густая и плотная, она кислотой разъедала чувствительную сетчатку. И сколько бы он не вглядывался в эту пустую бездну, ни единого просвета, ни любого другого цвета хоть на тон отличного от этой черноты, не мог разглядеть. Она была повсюду. Окружала с головы до пят, лишая его всех чувств вплоть до ощущения собственного тела. Словно бы зависнуть в невесомости. Страшной и беспросветной. Вот на что это было похоже. — Ну же. Просто раскрой уже свои слепые глаза, дурачьё, — раздался голос из ниоткуда. — Разумеется, ты не пускаешь эту тьму в своё сердце, так почему же она должна пускать тебя в свой мир? Глупый омега. Сехуну казалось, что в этот момент он плакал. Ему казалось, что вокруг леденящая кожу сырость, но он уже ни в чем не был уверен. Может быть он просто стоял всё также ко всему непричастный, попавший сюда по случайной ошибке. А может быть он и правда всё это время был просто слепым инвалидом, который вообразил от тоски и одиночества всю эту жизнь. — Просто открой свои чёртовы глаза. И ты увидишь. У Сехуна не было ощущения, что он поступает правильно. Интуиция в агонии билась, пытаясь предупредить, что обратного пути в то светлое уже не будет. Но он так устал от чувства слабости и страха, что позволил своим глазам увидеть. Мрак рассосался. Он стоял на свалке брошенных автомобилей, окружённой ржавой и порванной в некоторых местах сеткой. Небо сумраком нависало над головой без единой путеводной звезды, а вдалеке переменно догорал фонарь, то вспыхивая тусклым светом, то снова потухая. В этих световых бликах он увидел машину старого классического образца с выбитыми стёклами и покореженными боками. На её капоте сидел какой-то человек, чье лицо было скрыто под капюшоном. Он сидел, скрестив ноги по-турецки, и горбился, будто его спина несла вековой груз печали, а в руках тлел фитилёк сигареты. Человек смотрел куда-то в сторону и наверх, будто что-то высматривал во тьме отступившего от глаз чёрного неба. — Молодец, — сказал он, поворачивая голову к Сехуну. Лицо его всё ещё было скрыто тьмой, внушая отчего-то чувство панического страха. И даже красный уголёк на кончике обыкновенной сигареты не освещал ни единой чёрточки лица. — Кто ты? — спросил Сехун, ощущая сосущее под ложечкой беспокойство. Ему хотелось бежать отсюда, но всё тело буквально приросло к месту, мешая повернуть голову хоть чуть-чуть в сторону. Всё, что он мог — смотреть на картину разбитой машины семидесятых годов и на человека, что аналогично не отводил глаз от него. Опасность таилась в каждой точке изображения, от которой хотелось плакать навзрыд — но даже скупой слезы Сехун не мог из себя выдавить. — Что за глупый вопрос? — рассмеялся голос из-под капюшона, после чего человек свободной рукой скинул с головы мешающуюся ткань толстовки. Чёрные и лохматые волосы колыхались в такт громкому и насмешливому хохоту, пухлые губы зажали фильтр сигареты, ухмыляясь едким оскалом, а на смуглом лице девятнадцатилетнего мальчишки огнём полыхали полные гнева глаза. — Я — парадокс твоего подсознания. Ты волен делать со мной всё, что захочешь. И в подтверждение его слов, следуя секундной мысли, секундному воспоминанию из копилки воображения испуганного и заплакавшего Сехуна, машина с раздирающим грохотом подорвалась на ровном месте, поглощая всё пространство ледяным огнём. Не оставляя после себя ничего, кроме ярко-багряного пламени. — Вот видишь к чему приводят глупые вопросы? Не стоит спрашивать у человека, что есть смерть. Сехун вздрогнул. Чёрная тьма вновь поглотила его зрение, и в этой холодной пустоте опять раздался тот леденящий голос. Другой, чужой и незнакомый, постоянно спрашивающий об одном и том же. — Что есть смерть? Ответь мне. Из тьмы появилась знакомая улыбка. Сехун, как зачарованный смотрел на неё, вспоминая иллюстрации Чеширского кота, и не мог отделаться от дурного предчувствия. А появившиеся ямочки вокруг улыбающегося рта всё приближались, рассекая туман чёрной тьмы. — Я могу провести тебя. Ты же ищешь в этом лесу тьмы своего белого кролика, так ведь, Алиса? Но Сехун отчаянно замотал головой, отступая на шаг. И в тот же момент он ощутил, что бесконечно падает. В голове билась мысль, что это конец. Но он даже не упал. Просто остановился на том же месте, где стоял. Только теперь улыбка смерти не нависала над его головой. Теперь он мог двигаться. Теперь он мог бежать, и он бежал, не разбирая в потёмках куда и зачем. Его преследовала мысль, что если он остановится — то умрет. — Да, это действительно умная мысль, — раздался знакомый голос позади. — Движение есть жизнь. — Чанёль, помоги мне! — взмолился Сехун, оборачиваясь назад на одних пятках и вцепляясь в стоящего позади альфу. — Вытащи меня отсюда! — Посмотри, Сехун, — сказал Чанёль, нахально улыбаясь. — Посмотри же, что происходит с теми, кто останавливается и стоит на месте. С внутренним содроганием Сехун обернулся в ту сторону, куда смотрели глаза Чанёля, такого непохожего на того, с кем он виделся недавно. Обернулся и увидел в темноте истощенную фигуру девятнадцатилетнего юноши, висящего в воздухе в кольце цепких рук, вцепившихся тому в шею. На побледневшем лице с впавшими щеками, в синяках под глазами, горела гримаса всё того же гнева. Только теперь в нём плескалось истерическое отчаяние. — Что ты возомнил о себе, глупый и наивный омега? — прохрипел он. — Думаешь, ты сможешь спасти меня? Ты, слабый и беспомощный, сможешь спасти моё сердце из рук этого демона? Не смеши меня! Сехун уже не ощущал тепло Чанёля позади себя. Он понимал, что остался наедине с самим собой. Со своим подсознанием, воплотившимся в образе девятнадцатилетнего Чонина. Здесь они ровесники, у которых разница всего в несколько месяцев. Здесь нет того человека, в чьих руках он ощущал защиту и спокойствие. Здесь нет того человека, в чьи черты лица и характера он беспамятно влюбился. Перед ним стоял обдолбанный сорванец, его, Сехуна, второе я — если бы он пошел другим путём. — Ты думаешь, что понимаешь мою боль? Нет, для начала ты пораскинешь мозгами, ты же мальчик у нас умный, правда? Внезапно руки, сжимающие шею парня исчезли. Сехуну показалось, что на секунду он увидел что-то белое позади Чонина, но оно тут же скрылось во тьме. А лицо Чонина, тем временем, оказалось непозволительно близко от лица Сехуна. Ему казалось, что сейчас его застигнет инфаркт — так громко стучало от страха его сердце, сбивая дыхание напрочь. — Раз уж мы тут застряли, то позволь мне объяснить тебе кое-что. И в ту же секунду Сехун ощутил, как что-то тёплое и острое распарывает ему живот. Он закричал от боли, но тьма проглотила все его звуки, оставляя за собой лишь звенящую тишину. Сехун с ужасом смотрел на сумасшедший блеск в глазах парня напротив, понимая что рука Чонина шарит внутри его тела. — Видишь? — спросил он, поднимая на уровень их глаз какой-то светящийся крохотный шарик, рассеивающий тьму вокруг себя. — Как ты думаешь, что я вытащил из тебя? Сехун отчаянно замотал головой, поняв, что ему просто надо проснуться. Очнуться от этого кошмара, иначе он просто сломается. Но его язык заплетался, выдавая что-то совсем неразборчивое, тело вновь не слушалось, а в голове уже взрывались атомные бомбы непосильных разуму мыслей. — Верно, — хмыкнул Чонин. — Это ребёнок. Крохотное и беззащитное существо, которое должно появиться на свет, вылезти из этой дыры. Смотри же на него! Он есть определение жизни, эта маленькая светящаяся штучка. Третье существо в этой бездне, помимо нас. Прекрасное чудо, которое оп… Чонин сомкнул ладонь, на которой ярко мерцал шарик жизни, в кулак. Звук разбивающегося стекла до слёз и режущей по сердцу боли оглушил Сехуна. — Вот ответ на твой вопрос. Вот, что есть смерть. Чонин разжал расцарапанную ладонь с осколками потухшего света, протягивая её Сехуну, и сквозь тонкие пальцы его сочилось багровое сухое вино. — Тебе больно? — Больно, — всхлипнул Сехун, понимая что всё его тело кровоточит вслед погибшему чуду. — Вот и мне больно, — хмыкнул Чонин, продолжая скалиться, соприкасаясь ледяным лбом со вспотевшим лбом омеги. — Теперь ты понимаешь, что такое боль, глупый человек. — Я не представляю, какую боль тебе пришлось испытать, но прошу, отпусти меня, я не выдержу находиться тут больше. — Хорошо, — улыбнулся Чонин. — Пойдём. Он схватил Сехуна за руку и побежал. Неизвестно куда, неизвестно зачем. Сехун только ощущал липкую от вина ладонь, которую уже не мог видеть. Тьма обступила его со всех сторон снова. — Как ты думаешь, Сехун? — спросил Чанёль, когда Сехун сморгнул слёзы, застилавшие глаза. — Каким должен быть человек, чтобы заставить тебя, позитивного человека, у которого есть настоящие друзья и семья, покончить с собой, будто другого выхода нет? — Что? — прохрипел Сехун, озираясь. Тьмы больше не было. Было лишь серое небо над головой, бетонное покрытие крыши, а позади раздавался шум автотрасс. Сехун поднял голову. Перед ним сидел Чанёль. Черноволосый, коротко стриженный, с огромными чёрными серьгами-обманками в ушах, в чёрных расползшихся татуировках по накаченным сильным рукам. Он сидел на бетонном полу и теребил пальцами по гитаре что-то незамысловатое. Рядом с ним сидела женщина, худощавая и маленькая. Сехун сразу узнал в ней свою умершую мать. С другой же стороны от альфы сидел маленький Чонин, которому было лет не больше, чем Юджину. И мать, и Чонин сидели, сгорбившись и поджав колени к себе. — Посмотри наверх, — приказал Чанель. Сехун послушно поднял глаза и пошатнулся. Он ощутил, как позади него развернулась пропасть, настоящая пасть смерти. Ему нужно просто отклонить спину назад, и он полетит. Он положил ладони на свой живот, в котором ощущал непривычную тяжесть. Ему стало совсем тошно. Над головами этой троицы было гвоздями приколочено тело Чонина. Худое, как скелет, со сколотыми до синяков руками. Тело, согнувшись, свисало головой вниз, и лицо его пряталось за спутанными в клочья волосами, а по ногам текла та страшная багряная кровь. — Сехуня, — позвал маленький Чонин, который когда-то успел встать и подойти к нему, дёргая за край толстовки. — Я люблю тебя. Мальчик задрал голову, чтобы видеть лицо омеги, и в глазах его застыл уничтожающий лёд, такой противоположный словам ребенка. Сехун смотрел на него сверху вниз и понимал, что медленно сходит с ума. — Не прыгай, пожалуйста. Но Чанёль только посмеивался, разочарованно качая головой из стороны в стороны. Он уже не смотрел ни на что, кроме своей гитары. — Мне страшно, — продолжал ребёнок. — Я не хочу быть один. Стань моей семьёй, пожалуйста. Но Сехун не выдерживал этого взгляда. Отшатнувшись от него, он просто ступил в воздух городской пропасти, с закрытыми глазами постигая вкус смерти. Это было проще. Может быть, если он умрёт во сне, он избежит продолжения этого кошмара? Но кошмар не кончался. Сехун очнулся, но не в той реальности, о которой мечтал. Это было замкнутое пространство, больше напоминающее пещеру, по краям которой мерцала тихая гладь воды. Сехун восхищённо смотрел на подземное озеро, испытывая острое желание войти в него. Но напротив него стоял Чонин, поэтому омега не решался сделать шаг. Его руки были скованы ржавыми кандалами. На шее висела табличка:

Ким Чонин, 21 год. Живой мертвец.

Тело уже обрело некоторую мышечную массу, на лице уже не было выражения истерики и отчаяния. На нём была лишь леденящая пустота, пронизывающая всё насквозь из покрытых безразличием глаз. И от предыдущего образа остались лишь сколотые руки. Этот Чонин молчал, не двигался. Просто стоял, как каменное изваяние, пойманное в ловушку. — Скажи мне Сехун, — раздался голос позади Чонина. Сехун напрягся. Словно змеи, из-за спины замершего Чонина появились две руки, которые обвились вокруг его шеи. Из сумрака пещеры вдруг показалось лицо. Лицо идентичное тому, чье тело оно обнимало со спины за шею. — Как тебе? — спросил он. В его чертах лица узнавался тот Чонин, которого Сехун полюбил. Только у него были страшные красные глаза, а вместо бархатистых каштановых волос, на глаза падала абсолютно белая чёлка. Позади мёртво-замершего Чонина стоял альбинос с чёрными витиеватыми рогами, торчащими из головы. Демон отпустил Чонина, отходя в сторону, но не приближаясь к Сехуну, тем самым позволяя омеге его рассмотреть. Это действительно был его Чонин, взрослый, со спокойными и притягательными чертами лица. Излучающий защиту и спокойствие. Из всех его версий, которых Сехун встретил за эти часы кошмара, этот был единственный похожий на правду. И одновременно такой далёкий от него. Настоящий парадокс. — Что ты думаешь насчет него? — спросил демон, указывая длинным чёрным ногтем на изваяние Чонина, за всё время так и не шелохнувшееся. Сехун замотал головой. Ему было страшно смотреть в эти красные глаза, на белоснежные волосы, белые лохмотья и длинные чёрные рога настоящего дьявола. Но если закрыть глаза, то ориентируясь на собственные чувства, его тянуло к этому демону. Внезапно Сехун понял почему. Недолго думая, он кинулся к нему, вцепляясь руками в его лохмотья, вцепляясь в его тело, как в последний шанс на выживание. Как утопающий цепляется за надувной круг. — Забери меня отсюда, пожалуйста, — заплакал он, поднимая полное отчаяния лицо к демону. — Пожалуйста. На секунду ему показалось, что демон сейчас разорвёт его в клочья, сожрёт по кусочкам, наслаждаясь долгожданной трапезой. Но дьявольское отродье лишь улыбнулось ему, кладя когтистые ладони на содрогающиеся от плача плечи. — Хорошо, — согласился он. — Я уведу тебя отсюда. Альбинос-Чонин подал ему руку. Сехун, почувствовавший, что это именно тот Чонин, которого он искал в этих потёмках, не думая схватился за протянутую ладонь и пошёл вслед в направлении подземного озера. И только босая нога демона коснулась водной глади, статуя Чонина в кандалах внезапно ожила. — Сехун! — позвал он. — Не смей идти с ним! Он уничтожит тебя, разве ты не понимаешь?! Я пытался утопить его, но демоны, к сожалению, умеют плавать. Не оставляй меня с ним! Я сойду с ума! Растерявшись, Сехун замер, так и не ступив ногой в озеро. Демон не тянул его, послушно замерев вместе с ним, и с усмешкой глядя на Чонина. Сердце Сехуна разрывалось от жалости — столько немой мольбы скрывалось в этом голосе. Но он боялся оставаться в этом месте ещё хоть на минуту. Сумасшествие уже подкрадывалось тенями по краям пещерных скал. — Не волнуйся, — улыбнулся демон Сехуну, когда тот снова повернул взгляд на него. — Я всего лишь парадокс твоей головы, так что позволь мне вывести тебя отсюда. Верь мне. И Сехун поверил, с разбившимся сердцем слушая вопль отчаяния позади. Он ступил в ледяную воду озера, идя всё глубже вслед за демоном. И когда вода была им уже по пояс, демон внезапно обернулся, расплываясь в том самом хитром оскале, с каким Чонин в реальности смотрел на него в порывах страсти. — Запомни, любовь моя, — произнёс демон, гипнотизируя кровавыми глазами беззащитную душу Сехуна. — Если тебе плохо — хорони себя в воде. В следующую минуту он ощутил, как захлёбывается и тонет в беспощадной воде, а чьи-то руки тянут его на поверхность. Голос, зовущий с берега, продолжал раздаваться где-то сверху, медленно добираясь до сознания. И тут Сехун вздрогнул, находя себя в набранной ванне, в квартире Чонина. Слепящий свет от лампы ударил в глаза, моментально возвращая омеге сознание. Над ним нависло испуганное лицо Чонина, который пытался докричаться до него и вытянул со дна набранной ванной, в которой Сехун бездумно уснул. — Ты что творишь?! — воскликнул Чонин срывающимся от страха голосом. А Сехун сам перестал понимать, что творится. Он осознал, что всё, что он сейчас пережил — был его ночной кошмар, который начал его преследовать с той ночи в поездке. Только теперь вместо тьмы, этот сон показал нечто такое, отчего Сехуну хотелось истерично засмеяться. Он сразу нашёл ответы на то, почему ему всё время казалось, что он плачет, или почему вокруг так сыро. Почему белоснежный демон с чёрными рогами повёл его прямиком в озеро, чтобы вытащить из царства подсознания, и почему он так хищно скалился перед тем, как нырнуть под воду. Сехун ощутил оцепившую тело истому, жар и желание; уже давно знакомые его телу чувства, которые из-за дикого стресса и потрясения сбились с цикла. Сехуна тошнило от отвращения. Ему хотелось смеяться, наплевав на то, насколько ненормально это будет смотреться со стороны. Он был морально убит смертью Юджина и прошлым Чонина. И вместо того, чтобы переживать за смерть маленького ребёнка, которого вчера похоронил, он испытывает острое желание секса. Кривя губы от ненависти к себе, он задрал к верху руки, притягивая всё ещё напряжённое и испуганное лицо Чонина к себе, и жадно поцеловал, наплевав на то, насколько сильно альфа сейчас промокнет. — Что ты делаешь? — Чонин в недоумении отшатнулся, разорвав поцелуй. — Помоги мне, — прошептал Сехун, разворачиваясь в ванной в удобное положение, чтобы при возможности опрокинуть мужчину в неё, не дать ему сбежать. — Только ты можешь мне помочь. Он уже мало соображал о том, что происходит. Ему просто хотелось заполнить себя жадным теплом, выплеснуть все свои накалённые до предела эмоции. Но Чонин с отвращением смотрел на него, попятившись назад. И этот жест стал точкой преткновения, заставившей Сехуна по-настоящему зареветь за все дни, прошедшие с возвращения с поездки и со смерти Юджина. Пошатываясь, он встал на ноги, наплевав на собственную наготу, ощущая секундное помутнение в сознании. Вода текла с него ручьями, но он не глядя вылез из ванной, двигаясь по направлению к замершему от шока Чонину, думая, что его самого сейчас разорвёт на куски от боли. — Неужели ты не понимаешь, как мне плохо? — взмолился он, вцепляясь мокрыми пальцами в рубашку альфы. — Ты же прекрасно знаешь, что такое боль. Ты должен понимать, что я чувствую. Кто, как не ты? Да включи же ты своё долбаное обоняние, чёртов альфа! — слабость в ногах подкосила его равновесие, отчего Сехун неловко осел на кафельный пол, подтягивая колени к себе, и спрятал зарёванное лицо в них. — Спаси меня. Последние слова он произнес совсем тихо, почти неслышно. Но Чонин их услышал. На самом деле включать обоняние ему давно не нужно было. Он почуял неладное с самого момента, как зашёл в квартиру. Все стены насквозь провоняли течным омегой, и знающий то, что течку ждать нужно было как минимум ещё месяц, Чонин забеспокоился. Как оказалось не зря. Картина, которая предстала перед ним как только он вышиб дверь ванной, выбила весь воздух из его легких, заставив по-настоящему испугаться. Всё это время он держался лишь на собственном самообладании, понимая, что за ситуация сейчас конкретно происходила. — Ты же потом будешь жалеть об этом, — простонал он, не решаясь приближаться к омеге. Он понимал, что разум Сехуна перегружен не на шутку. Ему сейчас не помешали бы утешающие объятия, жилетка для слёз и правильные, необходимые слова. Но стоит Чонину приблизиться, коснуться его, Сехуну ведь гарантированно снесёт крышу, уже не говоря про него самого. С одной стороны, сбежать сейчас, позволяя Сехуну потом не жалеть о том, что они буквально почти после самих похорон устроят траходром на несколько дней — будет предательством для его психики. Сехуну категорически нельзя сейчас оставаться одному. Закусив губу, понимая в какую сторону перевешивают весы между виной и одиночеством, Чонин просто закрыл глаза, сказав себе, что будь, что будет. Он — уже взрослый. Он справится в любом случае с любой проблемой, которая возникнет потом. — Чонин, — плаксиво позвал Сехун ещё раз, и в этот раз, наконец, ощутил тёплые и желанные прикосновения к своим дрожащим плечам. — Я знаю, что это ужасно. Я всё понимаю, но я не могу сейчас идти против себя. — Тише, тише, успокойся, — ответил Чонин, обнимая ставшее вмиг маленьким и хрупким тело. — Сейчас всё пройдет и забудется. Сехун кивнул, жадно перетягивая тепло от объятия. Разум постепенно поплыл, оставляя всё на попечение обострившихся чувств. Пальцы с отчаянием утопающего вплетались и цеплялись за волосы Чонина, такие мягкие и бархатистые, пока альфа жадно кусал податливую кожу нежной шеи. Под его давлением Сехун послушно лёг спиной на влажный и ледяной кафель, вздрагивая всем телом. Этот холод на минуту остудил его. — Подожди, — прошептал он срывающимся голосом. — Подожди секунду. Не глядя, он нашарил рукой корзинку с лекарствами, которая стояла на табурете под раковиной. В голове немым ужасом встала картинка распоротого руками Чонина живота, из которого вытащили крохотное, сияющее слепящим светом существо. Сехун испугался, буквально разрывая новую упаковку таблеток, и проглотил сразу несколько, наплевав на предупреждение, что с ними нельзя перебарщивать. — Чем ты так напуган? — спросил Чонин, отбрасывая коробку подальше. Но Сехуну уже было не до ответов. Успокоившись после принятия противозачаточных, он теперь по-настоящему отпустил сознание, впиваясь поцелуем в пухлые губы альфы. Ноги сами по себе разъехались в стороны в приглашающем жесте. Ему уже было не до прелюдий. Хотелось срочно забыться в оргазме истинного наслаждения и забыть о том, как эти руки, поддерживающие его за бедра, хищно распарывали ему живот, слизывая с пальцев после багряную кровь. Он хотел поверить, что этот человек не будет пожирать его, как хищный демон свою добычу, наслаждаясь кровью и мясом, но будет пожирать как предмет всепоглощающей любви, зависимости и одержимости, заставляя гореть от огня наслаждения, а не смерти. Его движения были по-хищному резкими, острыми на ощущения, выбивая из Сехуна всю дурь, поселившуюся в нём за последние дни. Стенки сжимались от наслаждения, вбирая в себя ещё больше, заставляя Чонина рычать. Сейчас Сехуну хотелось смеяться от легкости, которую он испытывал, ощущая Чонина в себе, и он смеялся. Это было так примитивно, что не было никаких сомнений в том, что происходящее сейчас — правильнее всех истин мира. Когда после оргазма их связал первый за течку узел, Сехун облегченно вздохнул, наслаждаясь истомой во всём теле. Ноги его были сцеплены в замок на талии Чонина, руки обхватывали за шею, и Сехун прижал Чонина ещё сильнее к себе, вновь запуская пальцы в его волосы. Он прижимал его голову к своей груди, обнимая так, как никогда ещё не обнимал, и из уголков глаз вновь бежали маленькие ручейки слез. — Я люблю тебя, — севшим голосом прошептал он, отпуская из объятия Чонина, чтобы руками спрятать своё зарёванное лицо. Нависнув над ним, Чонин убрал руки с его лица, пальцем вытирая слёзы с раскрасневшихся щёк. Теперь он целовал его нежно, успокаивая, медленно и размеренно, убаюкивая истерику, бьющуюся где-то на уголках сознания. — Я тоже люблю тебя, — ответил он, разорвав поцелуй, поглаживая ладонью взмокший лоб омеги. Сехун изумлённо уставился на него, понимая, что предательские слезы вновь лезут вон из глаз. Чонин смотрел на него тем печальным лицом с грустной, едва заметной улыбкой, но в его глазах не было льда. Там было только безграничное тепло. Та чёрная беспросветная тьма в его глазах была тёплой и нежной. Он не был похож ни на одно своё воплощение во сне Сехуна. Он был такой один и особенный. Он был настоящий и он единственный, кто любил его. Сехун неожиданно остро ощутил эту тонкую истину, уже не имея не малейшего утешения от собственных слёз.