part of me

Затягиваясь до болезненных царапин, Чонин апатично следил за тлеющим красным огоньком сигареты, отражающимся в каждом проезжающем мимо автобусе. Яркость его радужной окраски до слёз резала глаза, но и от неё нельзя было отвести взгляд — весь мир подобно шару на неустойчивой поверхности шатался из стороны в сторону. Чонин ощущал под ногами минные ямы — одно неверное движение ногой в сторону — и конец. — Ну, Чонин, не стой столбом, — пропел театрально плаксивый голос, пока холодные от апрельской стужи руки обвивались вокруг тонкой талии со слегка задранной футболкой. — Это ты? — тихим шёпотом спросил он, хотя собственный голос ему показался таким громким, словно его прокричали из рупора. Чонин поморщился. Его ненависть настолько паразитировала сознание, что даже окружающее казалось опасно настроенным хищником, готовым растерзать его в тот же момент. Но сейчас он ощутил слабое свечение во всём этом царстве одурманивающей тьмы, крышу и одеяло над головой. — Ты же знаешь, как я тебя обожаю, да? — спросил он ещё тише, но голос продолжал отдаваться криком в ноющей от боли черепушке. — Конечно, — голос сбоку рассмеялся чарующей трелью, от которой Чонин блаженно прикрыл глаза. Тошнота постепенно уходила прочь, ноги ощущали более прочную поверхность под собой, и Чонин решился обернуться, ступить шаг в сторону. Минных ям уже не было, зато была другая мина с таким же именем. Омега ростом с него самого, с подтянутой стройной талией, стоял, крепко сцепив за его спиной свои руки, и широко улыбался красивой улыбкой. Мысленно Чонин всегда восхищался красотой этого лица и тела: маленькое, очерченное мягкими, но чёткими линиями; с кошачьими глазами и потрясающей дугой чуть алых припухлых губ; вздёрнутый, небольшой нос всегда придавал хитрому выражению лица омеги легкую задорность, лишь подчёркивающую его очарование и красоту. Довершала образ стильно отстриженная копна светлых вьющихся волос, наполовину прикрывающих таинственно сощуренный глаз. Но сейчас Чонин не мог смотреть ни на что другое в этой привычной, лечащей от всех невзгод картины, кроме как на маленькую коричневую родинку над уголком верхней губы. Он нахмурился. — Ты опять под кайфом? — удручённо вздохнул красивый парнишка, расцепляя свои руки. — Пойдем домой, тебе не следует гулять тут в таком состоянии. Поддерживая Чонина за плечи, омега не торопясь пошёл в сторону от пустующей остановки. Чонин уже не смотрел на его лицо, вновь ушедший куда-то в неведомую глушь собственного разума, поэтому омега уже не тянул губы в приторной улыбке. Только хмурился и смотрел почти отчаянно себе под ноги, на серый, такой же бесчувственный и безжалостный асфальт. Они все называли его Миной. В большинстве своём из-за сокращения имени, которым он всех просил его называть — Мин. Но когда в опьянённом бреду его так звал Чонин, становилось до мурашек страшно. Мины — это смерть. Неизбежная, безжалостная смерть. Ему не нравилось это прозвище, плохое предчувствие всегда колыхалось внутри при его произношении. Но Чонину оно очень нравилось, поэтому Мин не возражал. Он не мог возражать, ведомый зависимостью к этому человеку. Самое мерзкое было то, что он такой был не один. И если он — порядочная омега, влившийся в этот притон душевного разложения, только ради того, чтобы быть рядом с любимым человеком, с попыткой вытащить его из этого дерьма; омега, способный дать ему всё, что тот пожелает — был идеально проложенной дорожкой к лучшей жизни, которая и так тащила его на своих руках до дома, то Крис — был тупиковой дорогой в ад. Мин не знал, чем таким запугал Чонина Крис, но он не находил никакого оправдания поведению последнего по отношению к Чонину. Почему он настолько крепко был привязан к Крису, хоть и плевался каждую минуту просветления ненавистью по отношению к нему? Мин жил с ними уже три месяца на одной квартире, был частью их компании, переступая через омерзение, участвовал в этих пьяных оргиях, но никак не мог понять одного. Почему? Почему Чонин разрушает себя? Почему не сбежит? — Давай сюда руку, — ласково говорит он, понимая насколько Чонину сейчас хреново. Надо быть идиотом, чтобы не понимать. Крис — отвратительный сеттер для него. Очередной поход на изнанку закончился тошнотворным кошмаром. Чонин обессиленно упал на смятые простыни матраса, тут же сворачиваясь в позу эмбриона — это зрелище, порой, доводило омегу до слез. Никакой Чанёль не понимал, насколько отчаянно ему хотелось вытащить этого несчастного парня из полнейшего безумия, в котором он оказался. — Мина, — прошептал Чонин, протягивая ему руку в немой мольбе. Иногда Мину казалось, что однажды это всё просто взорвётся, переступив допустимую черту. Закусив губу, он лёг рядышком, прильнул поближе и крепко обнял альфу, чье лицо сразу же разгладилось от тревожных морщинок, стоило лёгкому запаху какой-то сладости из забытого детства дойти до обострённого обоняния. Крис нахально хмыкнул, бросая мимолетный взгляд на апатично сидящего в углу кухни на кожаном табурете омегу. Тот смотрел совершенно пустым взглядом в окно, за которым стояла томящаяся тоска пасмурного утра, и прикуривал от брошенной на полпути им, Крисом, сигареты. А Чонин кричал. Кричал надрывно, захлёбываясь. Выплёскивал на него весь свой гнев, всё свое раздражение, весь свой психоз. Крису не привыкать к этим крикам. Такой утончённый, непохожий на альфу, словно изюминка из сказок про хищных кошек, Чонин стоял в центре кухни и прожигал его чёрной бездной своих выразительно-манящих глаз. Крис чётко осознавал, что это зависимость. — Ну, подумаешь, — хмыкнул он во второй раз, отмахиваясь от доводов Чонина со спокойствием каменного изваяния. В конце концов, ненависть — тоже сильное чувство. Посильнее любви. Крису было плевать, что Чонин чувствует конкретно. Пока тот в его руках, испытывает хоть какое-то чувство к нему, бесится, кричит, плачет, убивается сигаретами, алкоголем и наркотиками — пока всё это под его контролем — всё нормально. — Мина, — обратился Чонин к омеге. — Ты задумывался когда-нибудь, что есть смерть? — В смысле? — переспросил Мин, отпуская кальянную трубку, и подобрал под себя ноги, усаживаясь поудобнее в глубоком диване, приготовившись слушать. — Ну, глобально, — Чонин глотнул от горлышка пива и внезапно посмотрел на парня серьёзным, опечаленным взглядом. — Не на формате типа «мы все рано или поздно умрём», а подробно рассматривая, что она такое. И почему нам всем так больно, что лица кривятся каждый раз лишь от одного упоминания? Почему все так ненавидят смерть? Почему они её боятся? Почему это такое сраное табу, что только ляпни — и тут же воцаряется мертвецкая тишина, все взгляды только и обращены на тебя. Ты задаешь им страшный вопрос, и страшнее может лишь быть разбитый бокал с вином, которой ты держишь в руках. В звенящей тишине грохот бьющегося стекла оглушает. Чонин спрятал лицо в ладонь руки, горестно усмехаясь чему-то. Омега молчал, ничего не отвечая, будто ожидал продолжения этого монолога. — Тебе страшно? Так и будешь молчать? Убрав руку с лица, он вытянул вторую за край дивана и, как будто невзначай, уронил бутылку. В момент, когда стекло зазвенело по кафельной плитке прокуренной гостиной, внутри Мина что-то оборвалось, как тонко натянутая с двух концов нитка. — Что-то случится, — прошептал он сам себе. Широкая ладонь легла на ягодицу, обтянутую чёрной джинсой, слегка сжимая и отдавая недвусмысленный намёк. Чонин поднял хмурый взгляд на Криса. — Убери свои руки, — процедил он. — А что так? Нет настроения? — прозаическим тоном светского собеседника за званным ужином спросил Крис. — Слушай, — моментально вскипел Чонин. В разуме ещё шумел остаток той страшной изнанки, путая все карты в его голове, после ночного трипа, и Чонин не совсем осознавал, что и как делает. Просто перед глазами вновь стояло это мраморное лицо, украденное из музея античного искусства, такое жестокое и хладнокровное, что по жилам растекался животрепещущий страх. Просто Чонин устал. — Просто уточню. Я трахаюсь с тобой не потому, что мне это нравится, или потому что ты такой-сякой. Я ненавижу тебя до такой степени, что желаю лишь одной смерти. И каждый день молю, когда ты уже отменишь свой приказ или сдохнешь, потому что меня тошнит. Тошнит от тебя, от этой жизни, от всего мира! Почему ты меня просто не убил, скотина жадная. Столько проблем сразу бы было решено! Повысив голос, он вновь сцепил ладони в кулаки, ощущая, как пышущий смертоносной лавой вулкан в очередной раз пробуждается. Предательские слёзы подступали к глазам, а душе хотелось лишь поскорее спрятаться за перегородкой диванчиков какого-нибудь захудалого клуба и отбросить копыта от передозировки. — И мне плевать, что ты там чувствуешь, точно также, как тебе плевать на то, что чувствую я. Это не зависимость, это хуже! Сдохни, сдохни, сдохни, тварь! Плюнув Крису в лицо, он быстро замахнулся и резанул кулаком по скуле второго альфы. Затем ещё более стремительно развернулся на пятках и быстрым шагом запрыгнул в первый подъехавший автобус. Слава богу, тот закрыл двери и тронулся с места до того, как Крис успел взбеситься и запрыгнуть следом. Чонин обессиленно сполз на заднее сидение автобуса совершенно разбитым взглядом провожая почерневшие в вечерней тьме дома и фонари. С презрительным прищуром Чанёль продирался сквозь толпу уже пьяных молодых людей. В коридорах напропалую воняло окурками, музыка из низа танцплощадки гулом отдавалась от стен, вызывая только приступ тошноты. Чанёль сам не понимал, на кой чёрт он попёрся в клуб, в котором тусовалась почти половина их университета, прожигая по глупости свою жизнь. Может он хотел просто отвлечься от проблем, выбрав самый шаблонный вариант снятия стресса. Может он хотел понять, что Мин нашёл в этом времяпровождении, в этих людях, на которых он променял его, их цель и мечту о музыке. Променял на настоящую чушь. Заказав у бармена крепкий коктейль, он поверхностно окинул взглядом толпу возле диджейского пульта, красные, обитые кожей, диванчики, снующих мимо и пытающихся снять на одну ночь кого попало. Ему тут не нравилось. Он в упёртую не понимал, как можно было пристраститься к такому. Да, он знал, что Мин — не совсем обычный омега. С виду порядочный, милый и образованный, у него было собственное дно, к которому никому не было доступа. Но главная проблема была, конечно, не в самом Мине, его дне или латентному стремлению морально убивать себя этими тусовками. Проблема была в другом. И Чанёль засек её, выходящей с танцпола. Иногда ему казалось, что все вокруг на ушах стоят из-за этого человека, хотя сам он относился к этому с неприятной враждебностью. Что-то было в этом Ким Чонине такое, что вызывало у него отвращение. То ли то, что он, альфа, не стыдится и не скрывает своей связи с Крисом, то ли его модель поведения развязной стервы, от которой на деле за километр несло неоправданным отчаянием. Чанёль не желал вдаваться в детали. — Эй, Чонин, — хмыкнул он, присаживаясь напротив. Парень явно был обдолбан и пьян, однако достаточно трезво отреагировал на своеобразное приветствие от постороннего человека. Чанёль сам не понимал, чего он хочет сейчас этим добиться, но первый шаг в этой шахматной партии уже был сыгран. — Мы знакомы? — Чонин безмятежно улыбался, опрокинув голову на спинки сидений. — Заочно, — хмыкнул Чанёль. — Частично через университет, частично через одного омегу, с которым ты сейчас, образно говоря, «встречаешься». Чонин смеялся. С Чанёлем было отчего-то легко. — Так чего ты хочешь? — Послушать тебя. Расскажи мне что-нибудь. Чонина не нужно было просить дважды. Его прорвало. Он смеясь поливал Криса полнейшей грязью, выплескивал всю ненависть, уже позабыв, что его кто-то слушает. Потому что он уже привык, что его никто никогда не слушал. — И какого это, альфе спать с альфой? — усмехнулся Чанёль, ощущая приятный шум в голове. Голова Чонина со всеми удобствами расположилась у него на коленях, в руке у Чанёля была очередная бутылка с пивом, счёт которым уже не имело смысла вести, а Чонин апатично прикуривал пятую сигарету из новой пачки, принесённой услужливым официантом клубных столиков. — Хочешь попробовать? — растянув губы в пошловато-усмешливой улыбке, спросил Чонин. — Если спустишь узел, тебя ждет час никотиновой нирваны. Чонин задорно смеялся, лёжа у Чанёля на коленях и глядя ему снизу вверх прямо в глаза. Смеялся, а из уголков глаз текли слёзы того самого, полнейшего и неоправданного отчаяния. У Чонина была потрясающе гибкая талия, всё тело обладало какой-то неописуемой грацией, манящей и пьянящей не хуже терпкого вина. Чанёль даже не опомнился, затянутый вслед в наркотическое пьянство, ощущая лишь одновременно два чувства: жалость к человеку, которого так жестоко растоптали, и ненависть к нему же, побуждающую желание сломать ещё больше. — Знаешь, Чанёль, а ты отличный собеседник, — сиплым голосом произнес Чонин, когда дверь за альфой захлопнулась, а он остался один-одинёшенек в старой квартире своих ночных кошмаров. Чувство использованности удавкой висело на шее, но внутри поднималась какая-то эйфория на почве того, что он смог ударить пяткой в самое больное место Криса. Тот устроит сумасшедший скандал. Пошатываясь, он добрел до ванной и с ужасом смотрел на своё лицо. — Знаешь что, Чонин? — говорил ему Исин на этом самом месте три года назад. — Когда тебе плохо — хорони себя в воде. Исин тогда был пьян и чем-то опечален, и, глядя теперь в этой заброшенной квартире, в которой он не появлялся с того самого момента, в старое зеркало над раковиной, он понимал чем. Что есть смерть? Погрузив голову в глубокую раковину, он как никогда сильно ощущал это стремление. Стремление всех отчаявшихся психов и идиотов. Когда тебе плохо — похорони себя в воде. Нет ничего проще этой головоломки про море. В воде он сиял, в воде он ощущал себя пустым, простейшей оболочкой. Было бы просто замечательно, если бы вода забрала его душу без остатка, оставив ненасытному ублюдку лишь тело, по которому он сходит с ума. — Ты спал с другим альфой, — неслышным голосом шипел Крис. — Что, твою омежку трахнули в течку, а ты оказался не при делах? — надменно смеялся Чонин, упиваясь собственными ядом и желчью от одного вида разгневанного Криса. Мин стоял рядом, растерянно моргая и принюхиваясь. Вопросов можно было и не задавать, потому что ответы напрашивались сами. — Да, он был странным малым, который стал первым человеком, который действительно меня выслушал, — хихикнул Чонин, понимая, что вся ситуация пляшет на грани пропасти. — Его звали Чанёль, — добавил он, пристально рассматривая шок и отрицание в глазах омеги. Чонин знал. Чонин всё знал. — Ты когда-нибудь задумывался, я знаю, — шептал Чонин себе под нос. — Давай сюда руку, — шептал он, повторяя слова своей персонально вырытой мины, в которую угодил одним неосторожным шагом на покатой поверхности шара. Когда задаёшь такие вопросы, нет ничего страшнее звука разбитого бокала в звенящей тишине. Чонин припоминал все отрывки, большие и маленькие. Вот он бьет Криса, объясняя ему, что тот не прав. Вот он хочет сбежать с беременным омегой, который смотрит на него с тем же влюблённым отчаянием, с которым он смотрел когда-то на одного умирающего человека. Вот он стоит и смотрит, как из разбитого бокала в звенящей тишине растекается пурпурное вино, пачкая белокурые волосы. Не стоит задавать в разгар веселья вопрос: «Смогу ли я жить без Чонина?» — Я прошел кислотный тест, Исин? — Если ты не прекратишь строить эти гримасы, клянусь, я тебя изобью до полусмерти, — шептал разозленный Крис, резкими движениями застёгивая ремень безопасности. — Ты не понимаешь, — вздохнул Чонин. — Я рассыпаюсь на части. Мы убили человека. И тебе наплевать. К Крису медленно закрадывалось то самое отчаяние, когда не знаешь, как всё исправить — чтобы всё стало, как было. Чонину стало всё равно. Он заперся в своей апатии, опустел во всех смыслах. Не испытывал к нему ни любви, ни ненависти. Он не испытывал больше ничего. Полнейшее безразличие. — Я мог бы стать нормальным. Мина был красивым, ты сам это признал. Представь, какое лекарство от твоей тирании — любящий, красивый омега с ребёнком под сердцем. И что ты сделал? — Ах значит это я виноват в том, что этот идиот покончил с собой? — Крис. Ты никогда меня не понимал. Зато говорил, что любишь меня. Мина тоже любил, и не найдя другого выхода, потому что я был ему недоступен по одной единственной причине, что ты чуть не свёл моих родителей в могилу, привязав тем самым меня к себе, решил, что так жить не сможет. А что бы сделал ты? Он понимал меня. Не всегда, но хотя бы пытался. Я чувствовал его любовь, но твою — никогда. Это не любовь. — Ты нарываешься, — прорычал альфа, впиваясь пальцами в руль чёрной Nissan GTR, послушно взрыкивающей двигателем. — Сдохни, — прошептал Чонин, отвесив пощёчину, и вылез из машины, передумав ехать маршрут вместе с Крисом. А потом раздался громкий взрыв. Тот самый, о котором когда-то давно говорил Мина.