part of me

Сехун рассеянно перебирал карточки с названиями и ценами на сорта чая и кофе за кассовой стойкой, не особо прислушиваясь к шелестящему ритму жизни библиотеки, в которой сейчас тихо-тихо играла фортепианная музыка. Ему поручили переписать их и добавить новых в связи с тем, что им поставили новые сорта, а с ними заодно аксессуары для чаепития в виде всевозможных чайничков, чашек и тарелочек для десертов. Также ему предстояло заняться наборами из сладостей, на которые в последнее время поднялся спрос в качестве подарков. Различные конфеты, шоколад художественно собирали в разные коробочки или корзиночки, украшая композицию лентами, разноцветной сеточкой — все это делали сами работники кофейни. Сегодня Сехун отказался от работы в зале, заняв место за кассой, и теперь, расслабившись и забывшись, он постоянно прокручивал в своей голове свежие воспоминания о поездке к родителям, о вчерашнем вечере, о сегодняшнем утре, о Чонине в общем и целом. Все его мысли, как приклеенные, тянулись к нему, и Сехун ничего не мог с собой поделать, чуть краснея от своих чувств. Сказанные вчера слова Чонина фейервекром взрывались у него в груди, отчего иногда Сехун ощущал, что от переизбытка этих мыслей у него подкашиваются ноги. Он чувствовал себя таким счастливым, что ему казалось — вот-вот весь этот сонный дурман схлынет на нет, и он очнется здесь же, в библиотеке, доставляя заказ уткнувшемуся в книгу Чонину, такому красивому и незнакомому, но побоится сказать ему свое переломное: «Меркурий движется вспять», — и они так и разойдутся. От мыслей его отвлекли новые посетители возле кассы. Сехун натянул на себя приветливую улыбку, спрашивая чем он может помочь, но в тот же момент растерялся, заметив, как высокий парень, по запаху — альфа, с некоторой растерянностью на лице начал что-то жестикулировать, не произнося ни слова. Сехун застыл в растерянности, не понимая, что парень пытается ему втолковать, и хаотично перебирал варианты, как ему быть. Но его спас второй альфа, стоявший позади. На голову ниже ростом, он казался таким утончённым и аристократично бледным. Светлые волосы кучеряво струились к глазам, скрывая пронзительные карие глаза, которые добавляли шарму и красоты его острому лицу, в котором каждая чёрточка смотрелась органично. С тревогой в сердце Сехун вдруг понял, что этот парнишка внешне чем-то напоминает черты лица Чонина, и тут же мысленно себя пнул за то, что его всепоглощающая любовь к своему альфе, из-за которой, похоже, он того видит уже в каждом встречном, отвлекает его от работы. Парнишка тонкими пальцами нарисовал в воздухе прямоугольник, по которому после провел рукой, вызывая у Сехуна ассоциацию с письмом по бумаге. И тут до него дошло, что тот ему пытался сказать. Он встрепенулся, достал чистую карточку и протянул её вместе с ручкой, которую сам держал всё это время в руках. Парень взял их и принялся что-то писать прямо на стойке. Сехун растерянно наблюдал за ним, принимая затем эту карточку, на которой было написано: «Мы бы хотели купить 100 грамм ирландских кофейных зёрен и 200 грамм молочного пуэра, а ещё набор из марципановых пирожных, который стоит у вас на витрине». Путем условных движений рук, карточки с ручкой, Сехун сумел собрать заказ полностью, не забыв его красиво оформить, положить в фирменный бумажный пакет и успешно вручить альфе. Тот в ответ расплылся в счастливой улыбке, одними губами, чётко и раздельно, произнося «спасибо», а затем, зацепившись пальцами за рукав толстовки другого парня, смущённо опустил взгляд вниз, зовя его на выход. Сехун, хоть и старался это скрыть, но во все глаза наблюдал за этими двумя, ощущая внутри какую-то горечь одновременно с восхищением и непониманием. Только когда за ними закрылась стеклянная дверь, Сехун очнулся от оцепенения, уже полностью осознавая, что эти двое были глухонемые. И несмотря на страшный дефект, они не переставали быть счастливыми — их обоюдная любовь к друг другу ощущалась даже в воздухе. Сехун чувствовал себя неоднозначно, позабыв обо всём на свете, и стоял, словно в тумане где-то с пять минут, толком ни о чём не думая. Нетрадиционные парочки, конечно, часто встречались, но столкнуться таким образом он никак не предполагал. Они оба будто оказались выжжены визуальным образом в его голове: оба какие-то странноватые, красивые и далёкие от всего мира. Они принадлежали своему миру, поделённому на двоих, и Сехуна сильно потрясло соприкосновение с этой вселенной. — Сехун? — позвал его менеджер. Парень сразу очнулся, растерянно заморгав, и вопросительно уставился на менеджера. Тот казался каким-то уставшим и понурым. — Насчёт твоего увольнения. Тебе нужно сейчас подняться наверх, в офис. И… — тут он запнулся, тщательно подбирая слова. — Насчет общежития. Его тоже предоставляет начальство, поэтому тебе придется… Но Сехун ты уверен? Ты же один в чужом городе, без родителей, и тут бросаешь работу, и где теперь ты будешь жить… — Не волнуйтесь, — с улыбкой перебил Сехун. — Мне предложили хорошую работу в издательстве, а в общежитие я уже где-то недели две, если не больше, не живу. У меня появился настоящий дом. Со мной всё будет в порядке. Менеджер тяжко вздохнул, отбросив мысль о том, чтобы прочитать лекцию этому юнцу о жизни, и отпустил его наверх, забирая незаконченную работу с карточками. Порой, объяснить другому человеку истину, усвоенную на собственном опыте, нет никакой возможности, тем более, когда человек так окрылен окружающей жизнью, что неспособен слышать и замечать ничего вокруг — Сехун буквально вспорхнул на лестницу, ведущую на второй этаж к администрации. Через час Сехун уже забрал свои документы, получил расчет за последний месяц работы и был свободен, как июньский теплый ветерок, поддувающий ему в спину, как будто подгоняющий его поскорее добраться до дома и поделиться новостью с Чонином. Ему бы это точно понравилось. Сехун смущённо опустил взгляд под ноги, пряча от случайных прохожих свою улыбку — он вспомнил с каким досадным неудовольствием Чонин сегодня его отпустил на работу. Будильник отчаянно надрывался где-то над ухом, тёплые руки крепко сжимали за талию, только удваивая желание остаться в плену одеяла и альфы, и единственная мысль — что он всё ещё связан обязательством явиться на работу — заставляла не подчиняться желаниям. — Куда? — прохрипел спросонья Чонин, сильно щурясь от включенного света в спальне, когда почуял копошение рядом. — Не пущу. — Ну Чонин, — с досадой в голосе попросил Сехун, пытаясь расцепить обхват чужих рук, — у меня работа, я должен через полтора часа там быть. — Ты же собирался работать с моей мамашей, так что ложись и не дергайся, — в закрепление своих слов Чонин обхватил Сехуна ещё и ногой вдобавок к рукам. Сехун на его действия только рассмеялся, послушно обмякнув и боднув для профилактики лоб Чонина, который уже успел моментально заснуть, головой, позволяя себе пару минут ещё полежать, убедив себя, что эта пятиминутка погоды не сделает. Город расцветал у него на глазах — пасмурные дни сошли на нет, освобождая место тёплому солнцу, из-за которого жители уже снимали свои свитера и лёгкие курточки, оставаясь в одних лишь ярких футболках с обилием всевозможных символик и принтов. Отказавшись от автобусов и такси, Сехун решил дойти пешком, постоянно озираясь по сторонам — наблюдать, как изменяется ставший ему почти родным город с наступлением самого теплого и лучистого сезона. Дома становились как будто ярче, водная гладь реки и её ветвей играла солнечными бликами, рассекая большой город на множество разных кусков — словно разбитых осколков одного зеркала. Подставляя бледное лицо теплым лучам, Сехун довольно улыбался, щурящимся взглядом цепляя лодки и яхты вдоль набережной, проезжающие мимо машины, распустившиеся зелёной листвой деревья вдоль аллей, архитектуру прибрежных домов. Только сейчас он всерьёз осознал, что дом, в котором жил Чонин, находился в одном из богатых районов города — до этого он настолько не придавал ничему окружающему значения, что продолжал ничего не замечать. Наверное, со стороны прочих людей он будет выглядеть не в лучшем свете — преподнося себя, как сироту девятнадцати лет отроду и вдруг — при богатом и взрослом парне. Стереотипы будут бежать впереди его слов, очерняя его репутацию, но пока эти проблемы ещё даже не начались, поэтому Сехун и относился к ним спустя рукава. Пренебрежительное отношение к по сути важным вещам всегда было его недостатком. Но его утешало то, что несмотря на стереотип, родители Чонина отнеслись к нему с пониманием и не приняли за охотника за чужими деньгами, увидев его настоящего, которого финансовая сторона если и беспокоила то по тому самому минимуму, хватающего на то, чтобы выжить и не умереть с голоду. По возвращении Сехун застал Чонина на кухне, работающего за ноутбуком, с покосившемся немного вбок очками в широкой черной оправе. Нечёсаные волосы стояли торчком, под рукой находилась чашка остывшего кофе, лицо казалось примятым подушкой и выражало веское нежелание заниматься тем, чем он в данный момент занимается. Сехун краем глаза заглянул в экран, разглядывая графики и огромные абзацы текста, и мысленно протянул сочувствующее «у-у-у». Сам Чонин на возникшие передвижения по кухне внимания особо не обратил, лишь механически протянул Сехуну кружку с недопитым горьким кофе, молчаливо прося слить остатки в раковину и вымыть посуду. Всё с таким же мысленным смешком Сехун взял в руки кружку и, не желая сейчас мочить руки, просто засунул её в посудомойку. — Не хочу тебя отвлекать, — как бы невзначай начал он, уходя в комнату, чтобы переодеться, и продолжил уже оттуда, — но у меня для тебя хорошая новость. Переодевшись в домашнюю майку и шорты, Сехун вернулся обратно на кухню, с неудовольствием замечая, что картина перед его глазами не изменилась ни на йоту — Чонин, казалось, вообще ничего не слышал. — Чонин. — Ау? — тот поднял взгляд от монитора на Сехуна в дверях, отмечая скрещенные на груди руки, и послушно убрал пальцы с клавиатуры. — Что за новость? — Отныне и официально я теперь безработный! Принимай меня в свои ряды бездельников, — не так торжественно, как воображал, заявил Сехун, присаживаясь на табурет напротив. — Ну вот не надо про бездельников, — насупился Чонин, вновь скользя взглядом по монитору ноутбука, в знак своего оправдания. — Поздравляю. — По дороге домой я наткнулся на афишу, что завтра и послезавтра в центре культуры будет проходить книжная ярмарка, и в ней же — распродажа книжек почти за копейки. Раз мы теперь безработные — надо экономить. — Экономить, покупая книжки — о да, логика высшей пробы, — рассмеялся Чонин, прикрывая ноутбук, ибо понял, что уже никто и ничто не заставит его вновь сесть за муторную и скучную работёнку. — Ну давай сходим, а? Мы так давно никуда в городе не выбирались, а погода ведь просто замечательная. — Хорошо-хорошо, — согласился Чонин, разминая затёкшие плечи. — Не жалеешь хоть, что с этой работы ушел? Она ведь тебе очень нравилась. — Нравилась, — подтвердил Сехун, — но жизнь не стоит на месте, и надо быть открытым для каких-то изменений в ней. К тому же я порядком устал от нестабильного режима рабочего времени, а брать отпуск, честно говоря, не хотелось. Отдохну недельку-две, а потом буду работать с твоей мамой. — Как у тебя всё замечательно складывается, — тяжко вздохнул Чонин, опускаясь лбом на холодную столешницу. — Отец, разумеется, узнал, что ты дал добро на работу в нашем издательстве, и пнул меня туда же. Со следующего месяца начну работу заместителя главного редактора, и знаешь что? — Сехун отрицательно закивал головой, позабыв, что Чонин лежит лицом в стол и не видит его реакции. — Просто отстой. Да, я всё сказал. Сехун хмыкнул. Отношение Чонина к родителям и работе в их издательстве уже не вызывало у него удивления, однако он до сих пор не мог понять, чем оно было вызвано, ибо у него самого эти люди вызывали пока только положительные эмоции. И Сехун очень сомневался, что в будущем они исказятся чем-то отрицательным — родители у Чонина были по-своему очень мудры и знали, что делают. Так или иначе, ошибок в чём-то они не допустили, как показывает настоящее — они все счастливы, обеспечены, и Чонин капризничает только в силу своего характера. На следующее утро Сехун был приятно разморен мыслью, что можно валяться в кровати до посинения — никуда не надо торопиться, а всё, что нужно — всё под боком. Чонин спал с головой спрятавшись под одеялом, съехав с подушки, отчего его волосы щекотали кожу предплечий Сехуна, и кажется, не скоро еще собирался просыпаться, довольный теперь, что по утрам его никто не будит своими передвижениями. Полежав с пять минут, бессмысленно рассматривая потолок, Сехун уткнулся носом в смартфон, читая афишу на последующие дни. Провести две недели в кровати, конечно, приятно, но он был не того типа человеком. Его душа просилась гулять, смотреть и в чём-нибудь участвовать. Однако, по части придумывания планов по времяпровождению он не был мастером. — Что смотришь? — Ты проснулся? — Сехун даже вздрогнул от неожиданности, чуть не выронив телефон. Голос у Чонина уже не был таким хриплым, как это бывало обычно, что означало, что тот проснулся ещё раньше. Часы показывали лишь восьмой час утра, и для совы Чонина это было почти что достижением. Сехун, не долго думая, уронил телефон в складки простыни, уже не заботясь о его дальнейшей судьбе, и прильнул к Чонину в объятия с довольной улыбкой. Он, конечно, был любителем не сидеть дома, но когда появлялся шанс провести время в тепле этих рук, исподлобья разглядывая задумчивое и красивое лицо, чей взгляд смотрел в неведомое и загадочное никуда, поверх его головы, — все принципы разрушались с грохотом об одно единственное «хочу». — Знаешь, тут вчера был такой эпизод, — вдруг нарушил Сехун тишину, прикрывая глаза от блаженного спокойствия, исходившего от Чонина. — Я работал на кассе, а к нам зашла пара из альфы и альфы. Они, конечно, себя открыто не выдавали, но это буквально ощущалось в воздухе. Но это не самое главное. Они оба были глухонемые, и от этого казались вообще какими-то неземными, будто не умели говорить на языке человечества. Я чувствовал себя так странно. — Правда? — переспросил Чонин. — Странноватая парочка выходит. Сехун пристальнее вгляделся в Чонина, который отвёл от него взгляд, вновь глядя куда-то в пустоту. Казалось, он вспоминал что-то полузабытое, но Сехун не мог этого знать наверняка, лишь ощущая отчужденность, которая змейкой пробегала между ними каждый раз, когда он мысленно затрагивал тему прошлого. — Но они были очень красивыми. Правда, я в тот момент так растерялся, что растерял всю свою ловкость и собрал им заказ кое-как. Эх, — вздохнул напоследок Сехун, и спальня вновь погрузилась в ленивую тишину. — Давай посмотрим какую-нибудь киношку? — спустя минут десять безмолвия, предложил Чонин. — До выхода ещё куча часов. Сехун живо согласился, поручил Чонину поиск фильма, а сам ретировался на кухню, забрать из холодильника бутылку колы и состряпать на скорую руку сытных бутербродов. Кино они смотрели всё в той же кровати, плюнув на крошки в постельном белье. Сехун прильнул к груди мужчины и с вниманием уставился в экран ноутбука, предвкушая двухчасовое погружение в чей-то увлекательный мир, рассказывающий о магии моря. — Слушай, а ты когда-нибудь был на море? — Когда-то очень давно, вместе с родителями. Я его даже не помню, честно говоря, — ответил Чонин, прикрывая крышку ноутбука, когда они его досмотрели. Сехун окончательно пригрелся в его объятиях, и Чонину совсем не хотелось сейчас ничего менять. Но и он понимал, что всю жизнь так не проведёшь. Ярмарка открывалась как раз через час, поэтому им уже можно было потихоньку собираться, однако какая-то неведомая сила, смутно прикидывающейся в голове ленью, напротив притягивала их к горизонтальному положению. И как назло на Чонина напала та самая пора, когда он слишком много думает, пытаясь выплыть среди этого хаоса к чему-то определённому. В голове вертелась безграничная и необъятная картинка моря, в котором плескались и слова Сехуна о парочке в кофейне, довольные слова отца о работе, афиши ярмарок и непонятные стремления к чему-то, что будет столь же прекрасно и непостижимо, как непримиримая стихия. И понять, в чём заключались эти стремления, чего желала его душа, которая столько лет молча отлёживалась на полке, как ненужный аксессуар, он не мог и боялся ошибиться. В голове запоздало вспыхнула мысль, что Сехун ему как бы помогает найти цель и мечту, ибо с этого всё и началось. Они оба как-то позабыли об этом, отгородившись более приземлёнными проблемами. Чонин пожевал губу в надежде, что в голову придёт то необходимое слово, которое опишет омеге всё, что он хочет сказать, о чём думает и что его тревожит, но в голове всё также царил хаос из многих частиц, которые скопились в нём за последнее время. Пресловутое море впечатлений, изменений и сторонних веяний. — Знаешь, а я бы очень хотел съездить на море, — вдруг нарушил вереницу его мыслей Сехун, сказавший это едва уловимым шепотом. — Хоть и не разу не видел, я испытываю перед ним неописуемое благоговение. Но, — тут Сехун резко вскочил с нагретого местечка на груди у Чонина, — так запросто к нему ехать определённо нельзя. — Почему это? — удивился Чонин, провожая взглядом зарождающийся на лице Сехуна энтузиазм. — Потому что это море — место магическое, особенный мир, не похожий ни на что. Если ехать к нему конкретно, а не так просто — на курорт, искупаться и загореть — нет, лично к самому морю, чтобы только посмотреть на него, посидеть возле или окунуться — нужно быть готовым морально. И хотя мне очень хочется съездить к морю, я понимаю, что мысленно я ещё не готов к такой встрече. — Ты говоришь о нём, как о каком-то важном человеке. Что-то я не пойму. Море, как море, — хмыкнул Чонин, не показывая досады, от того, что не понимал этой тяги к морю ни семь лет назад, ни сейчас. Сехун насупился, но ничего не ответил. Магическое оцепенение наконец сбросило с них свои цепи, и будничная рутина потоком хлынула в стены квартирки, с интересом наблюдавшей за сборами, размышлениями о том, куда сходить помимо ярмарки, лёгкой уборкой вновь воцарившегося бардака, состряпанным на быструю руку завтрака, смехом и шутками. В продолжение этого лучика тёплой жизни город окрасился в солнечное одеяло, поддерживая хорошее настроение и стремление бродить до изнеможения и боли в ногах. Они вышли к набережной, провожая глазами стаи чаек, приютившихся на каменных плитах, летающих над речной гладью меж яхт, прошлись вдоль мощённых улочек к центру города, любуясь просыпающейся жизнью — из окон первых и вторых этажей доносились голоса, столики на открытых террасах кафе заполнялись людьми и приезжими путешественниками, сувенирные лавки наперебой предлагали чудаковатый товар, а на некоторых закоулках попадались и прислоненные к стенам домов картины из котов, цветов и персонажей сказок, также предлагаемые к сувенирной продаже. Сехун вдыхал эту жизнь, царящую вокруг него, радуясь тому, что он тоже часть этого круговорота, который раньше был ему недоступен, недосягаем. Окольными путями они дошли до культурного центра, в главном холле которого и устраивалась ярмарка, от которой одурманивающе пахло запахом напечатанных страниц. На столиках рядами друг на дружке лежали и старые, и новые книги. Потёртые толстые фолианты, чуть смявшиеся и совсем новые покеты, проза, стихи, биографии, научная публицистика — на любой вкус и цвет. Чонин с Сехуном на секунду позабыли обо всём, о чём говорили до этого, и спустя мгновение уже со знанием дела отправились на штурм множества напечатанных миров, намереваясь унести с собой множество параллельностей, от которых можно ждать лишь наслаждения от чтения. Спустя час их корзины ломились от книг, и никто из них никак не мог остановиться, движимые одной лишь мыслью, что если остановятся сейчас — точно упустят какой-нибудь особенный экземпляр, который дожидается именно их в тени остальных книг. Но их путешествие по миру напечатанных страниц прервалось неожиданным столкновением и встречей Чонина с Чанёлем, которые шли в противоположных направлениях. К ним же подтянулись и Сехун с Луханем, которые от неожиданной встречи на момент потеряли дар речи. Но спустя пару секунд эффект неожиданности сошел на нет, после чего обрадованный ещё больше, чем прежде, Сехун кинулся обнимать хёна, по которому успел порядком соскучиться. Лухань не остался в долгу, и в следующий миг все четверо уже выходили из центра по направлению к одному из заведений с открытой террасой на небольшой площади, наперебой делясь новостями. Точнее наперебой делились омеги, Чанёль сбоку только смеялся с их диалогов, а Чонин молча улыбался, идя позади всех. Неуютное чувство в очередной раз кошкой забралось к нему на колени, когда они все с удобством устроились за одним столиком, изучая меню без раздумий выбранного заведения. Хотя вроде бы всё шло своим чередом, сам Чонин боязно опасался, что вся эта идиллия рухнет и в него тут же посыплются сотни обвинений, насмешек, а после ещё и слёзы разочарованного Сехуна. И чем сильнее страх рос где-то глубоко внутри, тем сильнее его улыбка становилась искусственней. — Так, получается, вы теперь ничем не заняты? — уточнил Лухань, потирая салфеткой уголок губ жестом не лишённым манерности. — Да. Пока не знаю, чем мы займемся, но обязательно что-нибудь придумаем, — ответил Сехун, расплываясь в лучезарной улыбке. Лухань кокетливо переглянулся с Чанёлем, после чего сложил ладони вместе, делая довольное выражение лица, которое не сулило ничего хорошего — но об этом знал только сам Чанёль, который улыбался уголками губ, делая вид, что не в курсе, что на уме у его омеги. — Так и не надо ничего придумывать, — заявил Хань, довольный недоумёнными лицами Сехуна и Чонина. — Поехали с нами? Мы через три дня собрались в путешествие с палатками к озеру в соседней стране. Костры, гитара, лес и озеро — отличный уикенд получится. Ну, соглашайтесь. Парни заметно зависли. Но если Чонин ощущал смутную тревогу от соглашения на такое предложение, то от него не укрылось, какой блеск в глазах загорелся у Сехуна. И с каждой секундой он всё больше понимал, что да, они согласны ехать с ними. Сехун повернул взволнованный и полный энтузиазма щенячий взгляд к Чонину, и тому оставалось лишь тяжко вздохнуть и дать добро. Только заветное слово прозвучало, Лухань довольный собой хлопнул в ладоши и тут же принялся объяснять детали. Когда и что брать с собой, что подготовить заранее к поездке. Рассказывал вкратце как она будет происходить, из чего все узнали, что у Чанёля есть очень удобный джип, в котором они все вчетвером комфортно разместятся, да ещё и влезут все припасы, палатки и конфорки. После чая все четверо дружно поднялись с насиженных стульев и двинулись вглубь города, продолжая беседу о пользе таких путешествий, о единении с природой и фотографиях, которые, как открытки, всегда возвращались вместе с людьми домой, украшая дома приятными воспоминаниями. Казалось, эти дороги и эти беседы не кончатся никогда, но на очередном повороте они расстались, спеша каждый в свою сторону. Чонин полностью успел за это время уйти в себя, молчаливо соглашаясь со всем, о чём говорил омега, не слушая его, и очнулся только тогда, когда Сехун настойчиво тряс его за локоть посреди гипермаркета, спрашивая о том, есть ли у него дома термос и контейнеры. От Сехуна не укрылась глубокая задумчивость мужчины, но все вопросы и разговоры он решил оставить на потом, проглатывая неприятное чувство, и с улыбкой шутливо шлепая Чонина по предплечью. Он ловил себя на мысли, что ещё полгода назад даже не предполагал, что будет так, почти беззаботно, бродить по магазинам, тщательно выбирая продукты не только для себя, но и для кого-то ещё. Готовить для кого-то ещё, хоть он и не так умело орудует на кухне, если сравнивать, например, с той же госпожой Ким, чьему умению никто, по мнению Сехуна, не сможет бросить достойный вызов. К тому же, никто не мог предположить что он так скоро по приезде в этот город встретит человека, которого полюбит, и который, кажется, уже любит его. Сехун мысленно усмехнулся, не желая признаваться себе, что предельно смущён. Но в одном он признавался себе с отчаянной верой — он счастлив, и он не позволит никаким неприятностям нарушить это счастье. Помимо этого он с трепетом ожидал поездки, предвкушая то, чего очень давно не испытывал. В последний раз он устраивал посиделки у костра вместе с братом, когда они приехали в дом их деда по материнской линии. То время для него было самым счастливым, самым ярким воспоминанием: добрый и весёлый дед, который любил его и не винил за смерть своей дочери, тепло летних деньков и влажный чарующий лес, в котором они с братом каждый день играли. Сейчас эти воспоминания маячили на кончике носа, обещая превратиться в нечто большее, чем они были в детстве, потому что теперь он будет вместе с лучшими друзьями и с человеком, без которого уже слабо представляет себя самого и свою жизнь. Жаль, конечно, что любимого брата с ним рядом не будет, но Сехун пообещал себе не унывать по этому поводу. По приходу домой, пока Чонин раскладывал купленные продукты в холодильник, немало удивляясь тому, как тот из предмета интерьера превратился в то, чем он по определению и являлся, полностью забитый едой и напитками, Сехун задумчиво пялился в потолок. Переодевшись, он вспомнил о том, что до сих пор так и не знает, что за тёрки у Чонина были с Чанёлем, и это вызвало новую волну беспокойства — а так ли замечательно пройдет их поездка, если между двумя из них что-то не в порядке? Или в порядке, но вызывает дискомфорт? Сехун возмущённо выдохнул воздух, не зная, что ему с этим делать — оставлять всё на самотек не хотелось, а идти и вытряхивать из Чонина информацию вцепившись в ворот футболки и тряся его — тоже не дело. Решив действовать экспромтом, Сехун вернулся в кухню как раз к тому времени, когда Чонин закончил с пакетами. Включив режим заботливой омеги, он бесшумно подошёл к нему, обхватывая руками за талию и стараясь говорить так, чтобы его голос звучал как можно более расслабленным, спросил: — Тебя беспокоит эта поездка? — С чего ты решил? — Чонин обернул голову назад, недоумённо глядя Сехуну в лицо. — Ну, мне показалось тебе не очень комфортно рядом с ними. — Поверь, это ещё не повод отменять поездку. К тому же, ты хотел посиделки у костра с гитарой, а Чанёль играет на ней просто превосходно, я слышал это не только в баре, — лицо Чонина заметно помрачнело, отчего Сехун, растерявшись, разомкнул объятие, отступая на шаг назад. — Но это будет слишком эгоистично с моей стороны — поступать, не считаясь с твоими желаниями. Тем более, что ты сейчас подтвердил, что тебе с ними не комфортно, — последние слова он произнес почти полушёпотом, волнуясь о том, что уже перегибает палку. — Ой, перестань, — досадно отмахнулся Чонин, делая шаг вперед к Сехуну, который незаметно для себя, сделал ещё шаг назад. — Если ты хочешь, мы поедем. И это не обсуждается. — Но это неправильно! Сехун хотел ещё что-то сказать, но в тот момент Чонин больно ухватился за его локти, притягивая к себе, и, не дав продолжить возмущённую реплику, заткнул рот поцелуем. Сехун на секунду опешил, чувствуя грубый напор и горячее тепло на губах, но быстро поняв, что его таким образом пытаются заткнуть и отвести подальше от предмета разговора, отдёрнул голову, уворачиваясь от очередного поцелуя. — Эй, это не шутки, перестань! У тебя были какие-то проблемы с Чанёлем, и вместо того, чтобы не усложнять себе жизнь, ты идёшь на поводу у моих желаний, без которых я, вообще-то, могу обойтись! Мало того, ничего никогда мне не говоришь, только молча соглашаешься! Если ты так дальше и будешь относиться к себе, то что… И в этот раз его снова заткнули тем же способом, но теперь Сехуну даже не дали возможности вырваться. Затылком он больно ударился об стену, ощущая, как пальцы Чонина до боли впиваются в его предплечья, зубы до крови прокусывают тонкую кожицу губ, а в глазах альфы прячется настолько озлобленный опасный взгляд, что Сехун перестаёт рыпаться, постепенно поддаваясь грубой ласке. С этой стороной Чонина он никогда не сталкивался, даже не особо задумывался, что тот может быть таким, и теперь ему стало не на шутку боязно. То, что он всегда вёл себя немного апатично и безынициативно ещё не отменяло тот факт, что Чонин сложный человек и альфа, у которого сильно подорвана вера в мир и людей, и у которого в один момент могут сдать тормоза. Правда, Сехун не видел особой причины, чтобы срываться сейчас, но решил больше не возникать, отдавая в поцелуй всю максимальную отдачу, дабы смягчить напор Чонина и его злость. — Забудь ты об этом. Всё в порядке и я в том числе, — сказал Чонин, оторвавшись. Сехун опустил взгляд в пол, понимая, что сейчас просто не сможет смотреть альфе прямо в его густо-чёрные, опасные глаза. Тело будто парализовало оцепенением из-за которого было страшно не то что голос подать, но и рукой двинуть чуть вбок. — Чёрт, — шёпотом выругался Чонин, понимая, что сорвался и напугал Сехуна, который теперь затравленно пялился в пол, боясь поднять на него взгляд. С шипением он замахнулся и со всей дури врезал кулаком в стену слева от головы омеги, желая, чтобы весь негатив вышел из него с этим болезненным ударом. Костяшки моментально отозвались режущей болью, заставляя Чонина поморщиться от отвращения. Ему не хотелось показывать эту сторону себя Сехуну, но взять свою мимику и самого себя под контроль, порой, а особенно сейчас, было совершенно невозможно. От удара Сехун испуганно вздрогнул, подняв глаза на Чонина. Поняв, что всё более чем в критическом положении, он отбросил свой страх и прильнул к Чонину, ладонями обхватывая обозлённое лицо, заставляя мужчину посмотреть на него. — Всё хорошо, — тихим, но твердым голосом сказал он, проявляя недюжинную силу воли, пока смотрел прямо в затягивающие бездной глаза, от которой сильно подкашивались ноги. — Всё в порядке, пожалуйста, тише. И в этот раз он сам поцеловал его. Но только очень мягко, вкладывая всю нежность, на которую был способен, стараясь буквально обволочь взбешённую фурию внутри Чонина спокойствием. И, кажется, это действовало, потому что злой напор из Чонина выходил также быстро, как загрязнённый воздух из хорошо проветриваемого помещения, заменяясь лишь страстью, которая всегда распаляла и оставляла лишь положительные эмоции. Руки мужчины поползли под футболку, вызывая табун мурашек, следующий вслед за их движениями, отчего Сехун невольно прогнулся в спине, понимая, что она слишком чувствительно отзывается на любую ласку. Поцелуи с тем же напором перешли на шею и кадык, оставляя после себя болезненные, но подстёгивающие укусы. В следующий момент с него грубо сдёрнули футболку, после чего обратно вжали в стену. Сехун ощущал себя странно, потому что никогда прелюдия не начиналась на таких опасных виражах, но он не мог не сознаться, что его это заводило. Руки сами тянулись к Чонину, обхватывая того за шею — лишь бы прижаться ближе, всем телом ощутить жар чужого тела, потеряться в этих чувствах и забыть обо всём на время. Контраст от холодной стены и горячего тела альфы бил током по чувствительным нервам, от которого хотелось с одной стороны уйти, отгородиться, с другой же — повязнуть и в этом. Ладони Чонина меж тем пробрались под шорты и трусы, со страстью сжимая ягодицы омеги, чем только сильнее прижали того пахом к себе, только подстегивая на более откровенное выражение эмоций и действий. Сехун держался на ногах на одном честном слове, почти повисая на альфе, как единственном источнике опоры, не считая стены, и по правде говоря — мечтал оказаться на кровати. Едва созревшая мысль тут же воплотилась в жизнь — он оттолкнул Чонина, перетянув инициативу на себя, и, не разрывая поцелуя, неловкими шагами повёл в сторону спальни. Толкнув Чонина на кровать, он забрался следом, нависая над ним, и прогнулся в спине идеальной дугой, когда почувствовал, как руки Чонина вернулись обратно на его ягодицы. С этого момента всё остальное осталось подернутым дымкой тумана для него, в котором он мог всем телом ощущать лишь Чонина: как его пальцы проникли внутрь, раздвигая влажные от естественной смазки стенки, как вторая ладонь огладила грудь и живот, втянувшийся глубоко в себя от возбуждения, опускаясь ниже. Как горячие поцелуи вытягивали из него весь воздух, а губы горели от царапин, продолжая сминать в ответ пухлые губы Чонина. Бёдра Сехуна податливо двигались навстречу пальцам, а сам он, устав держать тело на локтях, лёг на Чонина, на секунду разрывая поцелуй и проглатывая собственный стон. Воображение дружелюбно подкинуло вид, который сейчас открыт для Чонина из его положения, отчего Сехун сильнее залился краской, ощущая новый укус теперь уже в ключицу. Будто в подтверждение мыслей Сехуна, Чонин соблазнительно облизнул нижнюю губу, глядя за голову омеги, туда, где его пальцы проникали внутрь парня, гибко выгнувшего свою задницу наверх. Гибкость и пластичность тела Сехуна уже определённо можно было записывать в новые фетиши. Но Чонин на этом сейчас не зацикливался. Вынув пальцы, он одной рукой прижал Сехуна к себе за талию, другой ухватился за свой член, плавно надрачивая. Вспотевший лоб омеги коснулся его, будто остужая, в глаза полезли отросшие светлые волосы, скрывая его лицо от всего мира, и Чонин искал глазами помутнённый взгляд Сехуна, который дышал ему прямо в губы, но упрямо не касался их. Чонин разрушил это упрямство, проникая языком внутрь рта, оглаживая кончиком ребристое небо, царапаясь о зубы, вплетаясь в битву с языком омеги — то переплетаясь с ним огненной пляской, то втягивая в свой рот, не забывая провести по тонкой коже зубами. Прикусив нижнюю губу и оттянув её, Чонин направил свой член в анус омеги, медленно входя и наслаждаясь сбившимся дыханием у Сехуна, сомкнутыми бровями и поджатыми губами, когда тот отстранился и выпрямился. В голове невольно всплыла мысль: «Я чертовски сейчас не прав», — но в следующий момент она выветрилась сама собой, когда Сехун с гулким стоном запрокинул голову назад, ища рукой опору позади, когда полностью сел на член и ненадолго замер. Дыхание вырывалось с перерывами, отчего живот только сильнее втягивался на каждом выдохе, лишь подчёркивая худобу юного тела. Справившись с возбуждённым оцепенением, Сехун слегка приподнял бёдра, после чего опустился обратно, вновь морщась от переизбытка контрастных ощущений. Руки Чонина легли ему на бедра, несильно сжимая, и вздрогнув, Сехун сильнее опустился на очередном толчке. Под съедающим взглядом альфы, он упал к нему на грудь, приподнимая бедра и начиная кругообразно ими двигать. Вцепившись зубами в плечо Чонина, он сдерживал собственное хныканье, пока руки того хаотично гладили поясницу, то опускаясь на ягодицы, оттягивая их в разные стороны, то возвращаясь обратно и поднимаясь царапающими движениями к лопаткам. Закусив язык, Сехун чуть приподнялся, чтобы вновь взглянуть Чонину в глаза, а потом вновь припал к губам, сминая их в блаженном удовольствии. То ли это подтолкнуло Чонина, то ли ему стало мало манящего и соблазнительного танца бедёр омеги, но он одним быстрым движением перевернул их обоих, в этот раз оказываясь сверху. Ноги Сехуна на чистом автомате теснее обхватили альфу за талию, запястья вывернулись под неестественным углом, пальцами цепляясь за простынь. Он отвернул голову в бок, пряча взгляд своих заслезившихся глаз, потому что уже предвкушал, что сейчас будет — Чонину сорвёт голову, ибо тот и так был на взводе ещё до начала, а сам он, Сехун, попросту задохнется. В подтверждение его догадки, Чонин ухватился ладонью за шею омеги, увеличивая ритм, и с опасным блеском в холодных глазах смотрел на раскрасневшееся лицо Сехуна, который лишь послушно прогибался в пояснице, подстраиваясь под этот темп и разбиваясь о неприступные скалы, которые неизменно поджидали его каждый раз на глубине этих всепоглощающих глаз. Дабы избежать этого опасного и пугающего чувства в самый разгар процесса, он потянулся руками к Чонину, обнимая его, всеми силами прижимая к себе — потому что так было интимнее, так было более одуряющее и не так страшно. Потому что так Чонин был во всех смыслах рядом, такой одновременно прекрасный и недоступный, крепко обхватывающий сильными руками за талию. Его губы легонько прошлись по груди, надкусывая взбухшие соски, руки опустились талию, и, будто в отместку за то, что Сехун сам решил слегка поменять позу, только сильнее раздвинули ноги в стороны, отчего омега во всех смыслах ощутил себя открытым и обнажённым перед Чонином — когда уже вообще ничего нельзя было от него скрыть. Это одновременно сильно смущало и столь же подстегивало. От этого, казалось бы, малозначительного манёвра, толчки вдруг стали сильнее и глубже, отчего понятие «быть затраханным до смерти» в один миг слишком ощутимо предстало перед пониманием. Сехун не сдержал полустона-полукрика и сильнее выгнувшись навстречу чуть не порвал простынь руками. Затем его бёдра грубовато подняли выше, закидывая длинные худые ноги на плечи, губами вновь находя растерзанные ключицы, и под аккомпанемент пошлых звуков Сехун вдруг понял, что надолго его не хватит. Разрядка приближалась семимильными шагами, ибо в этот раз всё было настолько остро, грубо и жарко, что сил сдерживаться практически не оставалось. Сжавшись внутри, отчего лоб Чонина наморщился ещё сильнее, Сехун рукой ухватился рукой за свой член, помогая себе кончить, бёдрами сильнее насаживаясь, каждый раз вздрагивая, когда альфа попадал по чувствительным комкам нервов. Момент, когда всё закончилось — он упустил. Туманная дымка сошла только тогда, когда он более менее смог отдышаться и очнуться от дурманного забвения, обнаруживая себя лежащим на кровати подле Чонина лежа на боку и дыша тому в грудь. В голове лениво пронеслась мысль, что необходимо встать и пойти в душ, но лень взяла его непреодолимым измором: он не мог пошевелить ни рукой, ни головой от истомы и слипающихся глаз, и не мог толком ни о чем думать. Его буквально опустошили, как корзину с мусором вон из форточки, наплевав, как это выглядит со стороны. Впоследствии он уже почти дремал на ходу, когда Чонин всё-таки поднял его на ноги, неся практически на руках до душа. Запомнил только, что чуть прохладные струи воды приятно обволакивали усталое и разгорячённое тело, а нежные, впервые за весь остаток этого дня, поцелуи Чонина покрывали щеки, лоб и настрадавшиеся губы. В этот момент Сехун чувствовал себя предельно пустым и столь же полноценным. На самом деле, он сам затруднялся описать это чувство. Но в этот раз он смог сладко заснуть самым крепким сном, мёртвой хваткой вцепившись в лежащего подле Чонина, и совершенно не задумываясь, что последует вслед за этой вспышкой не пойми откуда взявшихся злости и страсти.