part of me

— Я чего-то недопонимаю? — спросил Лухань, вклиниваясь в устоявшуюся тишину между двумя мужчинами, не сводящих друг с друга глаз. В характере Луханя был один пунктик, из-за которого он не выносил ситуаций, выходящих из-под контроля. А нюх на проблемы у омеги был поистине отменный, поэтому чуть в воздухе заискрилось, Лухань напрягся, пытаясь логически восполнить пробелы недопонимания. — Всё в порядке, — улыбнулся Чанёль, отворачиваясь от Чонина к Луханю. — Кстати, сейчас твоя очередь, — и кивнул взглядом в сторону сцены, когда получил в ответ вопросительный взгляд. Лухань спохватился, всплеснув руками, и, извинившись перед Сехуном и Чонином, скрылся в толпе, чтобы через минуту ловким движением вскочить на невысокую, освещённую мягким светом софита сцену. — Добрый вечер, дорогие друзья, — поприветствовал он зал, расплываясь в притягательной улыбке, красящей его лицо, в микрофон. — Все хорошо проводят время? Под общий залп одобрения и аплодисментов омега отошёл от микрофона, разворачиваясь к зрителям спиной и настраивая на более приглушённый и мягкий ритм аппаратуру. Следом на сцене появился Чанёль, держа в руке за гриф акустическую гитару, выкрашенную в чёрный цвет. Ещё пара минут подготовки — и вот Чанёль сидит на стоящем сбоку табурете, закинув ногу на ногу, придерживая гитару ладонями, и смотрит взглядом человека, который глубоко влюблён и предан одному другому, на Луханя. Тот в свою очередь возвращается к микрофону и озаряет зал очередной дружелюбной и тёплой улыбкой. Сидящий в зале Сехун не смог отвести восхищённого взгляда: невысокий, но крепко и статно сложенный Лухань был поистине каким-то сказочным, одетый в лёгкую тёмную рубашку с закатанными рукавами, в багрово-красную шляпу, из-под которой лёгкими локонами торчали тёмно-каштановые волосы, непревзойденно идущую ему; его лицо притягивало неволей взгляды, а улыбка и мягкие черты лица, составляющие в целом мечтательное выражение, заставляли на секунды забывать о проблемах и мыслях. Из-под длинных и аккуратных пальцев Чанёля, умело и непринуждённо касающихся струн, потекла тихая и приятная мелодия, побуждая в человеке спокойствие и желание приостановиться и насладиться минутным моментом. И через секунду, чуть прикрыв глаза, Лухань поднёс микрофон поближе ко рту, позволяя голосу соприкоснуться с мелодией и породить песню. Голос у Луханя был идеально выдержан: он не был слишком высоким, режущим по слуху, и слишком низким — золотая середина. Омега умел в полной мере им управлять, легко и свободно вытягивая высокие и тонкие ноты, играючи попадая в ритм простой и весёлой мелодии, в словах которой обещалось, что человеку обязательно повезёт с удачей. Чуть склоняя голову в такт, омега идеально вливался в песню, которую исполнял, делясь со зрителями собственными эмоциями. Чанёлю же не требовалось следить за игрой, он помнил все аккорды пальцами, отчего его взгляд и улыбка, полные спокойствия и умиротворения, были устремлены только на своего мужа. И это не укрылось от Сехуна, который на ментальном уровне буквально прикоснулся к этим взаимоотношениям, таким прочным и гармонирующим, от которых захватывало дух. Пусть у Чанёля лицо и оставалось с тем же иронично-саркастичным выражением, где прослеживалась маска загадочности, было заметно, что и он сам наслаждался голосом и песней Луханя, чье исполнение затрагивало самые потаённые стороны души. Чонин же, отвлекшись от созерцания этой красивой пары, наконец, вспомнил Чанёля, который в студенческие годы много участвовал во всевозможных фестивалях и мероприятиях со своим неизменно-притягательным низким голосом и комплектом из акустической и электронной гитар. Но лучше всего Чонин помнил концерт, где тот отыгрывал партию на барабанной установке. Высокий, харизматичный и привлекательный альфа с коротко стриженными чёрными волосами, серьгами в ушах и брови, Чанёль был из той категории прямолинейных людей, который всегда имеют свою точку зрения, и тогда эта его черта одновременно притягивала к нему половину учащихся противоположного пола, и в то же время играла злую шутку в плане искренней и тёплой дружбы. В конце концов, люди от восемнадцати до двадцати всегда были крайне непостоянными, когда в головах творился сущий хаос из эмоций. Сейчас же, глядя на этого Чанёля, Чонин понимал, что тот слишком повзрослел и вырос, хотя остался тем же метром восемьдесят с хвостиком. Только теперь, вместо короткой ёршистой стрижки, струились рыжие локоны, собранные в короткий хвостик сзади на затылке; все серьги были сняты, а в одежде присутствовал спокойный стиль взрослого самодостаточного человека. Но всё это было не столь важно, потому что песня, которую исполняла эта пара, имела прямое отношение к прошлому Чонина, о подробностях которого Чанёль уж точно не знал. И подробности эти были слишком болезненными, чтобы остаться равнодушным. Чонину без претензий нравилось исполнение Луханем достаточно известной в определённых кругах песни, но та была связана со слишком болезненными воспоминаниями. Поэтому, когда восхищённый Сехун обернулся к Чонину, чтобы поделиться эмоциями, то резко затормозил, заметив поблескивающую плёнку слёз в тёмных глазах мужчины. — Чонин?.. — растерянно прошептал он, отчего Чонин его даже не услышал. — Ты плачешь? Что-то случилось? Тёплая рука омеги опустилась на ссутулившееся плечо, отвлекая Чонина от непрерывно льющейся в голове строки из двух слов: «Get lucky, get lucky, get lucky…», — и образа человека из далёкого, позабытого прошлого, который прочно переплёлся с песней. Заметив встревоженный взгляд Сехуна, Чонин сморгнул непрошеную слезу, несколько убито улыбаясь и накрывая чужую ладонь на плече своей. — Всё в порядке. Просто немного расчувствовался от такого исполнения. Твой Лухань-хён и правда впечатляющий. И хотя Сехун не поверил этому объяснению, вмешиваться пока не стал, дослушивая выступление и громко аплодируя после лиричного завершения, обрывающегося на секунде, отдающей эхом струн. Слегка поклонившись в благодарность за аплодисменты, Лухань продолжил программу вечера, сообщая зрителям, что через несколько минут начнется поэтический вечер, где многие современные, знаменитые и не очень, поэты будут зачитывать свои стихи и обсуждать красоту и лирику искусства. Закончив с обзором программы, Лухань спустился со сцены и вернулся обратно к оставленным новым друзьям, позволяя руке Чанёля несколько по-собственнически расположиться на своих плечах (снова к слову, Лухань не любил афишировать свои взаимоотношения, сюсюкаясь у всех на виду). — Хён, это было просто потрясающе! — вновь кратко похлопав, заявил Сехун, стоило Луханю присесть за столик, которые Сехун с Чонином успели занять, перебравшись от барной стойки. — Спасибо, — чуть смутившись, поблагодарил тот, подзывая юного официанта и заказывая чайник травяного чая за счёт заведения. Когда чай был успешно доставлен вместе с плюшками и самодельными мармеладками, специально для сладкоежки Сехуна, среди четырех людей завязался лёгкий и непринужденный разговор, направленный на более глубокое знакомство. Лухань поделился опытом своих путешествий и ночёвок в лесу, после чего было принято соглашение летом обязательно на три дня и две ночи отправиться в поход. Но потом, когда Луханя попросили отлучиться по поводу организаторских дел, а Чонин удалился в уборную, Сехун впервые почувствовал какую-то тяжесть, оставшись с Чанёлем наедине. Тот представлялся ему слишком сложным и непоколебимым человеком, с которым Сехун действительно ощущал разницу в возрасте и уровне взрослого мышления, где он со своим детским и наивным взглядом на мир казался слишком глупым. — Прости за нескромный вопрос личного характера, но у вас с Чонином всё серьезно? — А что? — парировал Сехун, не зная чего ожидать от этого диалога. — Просто ты хороший малый, и зла тебе пожелать язык не поворачивается. А Чонин вызывает во мне слишком много смутных сомнений на этот счет. Ты, полагаю, не знаешь, каким он был и что творил? — Нет, не знаю. Но, — отрезал Сехун, заметив, как Чанель хотел продолжить свою мысль, — меня не волнует то, каким он был раньше, потому что сейчас он другой. И, если ты хотел сейчас рассказать, то не стоит. Когда-нибудь он сам расскажет, когда поймет, что готов этим поделиться. — Не подумай, что я пытаюсь тебя предостеречь. Просто любопытствую, так как ты уже не совсем чужой нам человек. Глядя на то, как Хань о тебе печется, мне не хочется, чтобы ты каким-то образом пострадал. — Я не пострадаю, не волнуйся, — улыбнулся Сехун. — Кстати, насчёт хёна. Вы ведь вроде женаты уже пять лет? — Верно, — довольно кивнув, подтвердил Чанёль. — Наверное, это здорово, — вздохнул Сехун. — Но почему у вас нет детей? Просто я заметил эту черту у Луханя в плане заботы, хотя я уже не маленький ребенок. — Я про то и говорил, когда интересовался о твоих взаимоотношениях с Чонином. Хань относится к тебе так, потому что весь последний год он очень хочет ребенка, но для него это опасно и может кончиться летальным исходом, поэтому мы не рискуем. Глаза Сехуна испуганно округлились, чем заставили Чанёля бесшумно рассмеяться на столь искреннюю реакцию. — Это не смешно! — Да, не смешно. У Луханя болезнь, связанная со свертываемостью крови. Поэтому при родах он может погибнуть. А может и не погибнуть. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Но знаешь, это не преграда, чтобы быть счастливыми. — О чём вы тут беседуете, пока я шатаюсь по делам? — Лухань неожиданно вновь приземлился на свой стул, любопытствующе переводя взгляд от одного к другому. — О том, что вы с Сехуном до удивительного похожи, — улыбнулся Чанёль, вновь переводя всё свое внимание на свою омегу. — А теперь у меня небольшой сюрприз. — Действительно, что ли? — вскинул брови Лухань, с загадочной улыбкой провожая мужа взглядом до сцены. К тому времени вернулся Чонин, замечая Чанёля посреди сцены на неизменном высоком табурете всё с той же гитарой в руке. Наигрывая мелодичный мотив, Чанёль пел песню, которую, по словам, он посвящает сейчас человеку, который занимает единственное, самое главное место в его жизни. Низкий и приятный голос напевал на английском: «You're such a beautiful things», — после которых Лухань не мог больше изображать из себя непокоримую стену. Подперев подбородок рукой, он с несколько грустной, но тёплой улыбкой слушал эти строки, не разрывая зрительного контакта с Чанёлем и совершенно не замечая понимающие и радостные улыбки Сехуна и Чонина, которые сидели рядом и наблюдали за этим маленьким признанием. Выйдя из бара под ночь, когда уже совсем стемнело, а на улицах играли разнообразные городские огни, освещающие дороги, Чонин и Сехун вдохнули порцию свежего и прохладного воздуха, оставаясь под сильным впечатлением. Потому что перед ними предстал настоящий эталон семейных отношений, на который стоит равняться. Но их собственные отношения ещё только-только начинали зарождаться, и об этом никто пока не говорил, хотя в мыслях пробежало у обоих. — Тебе, наверное, теперь ещё интереснее история моего прошлого после сегодняшней заминки с Чанёлем, — будто невзначай обронил Чонин, бредя вдоль аллеи с Сехуном под руку. — Не спорю. Но мне было интересно и до Чанёля, но я правда не принуждаю, если не хочешь рассказывать. — Да нет. Знаешь, посмотрев на этих двоих со стороны, меня вдруг осенило, что если мы хотим построить настоящие и крепкие отношения, у нас не должно быть друг от друга никаких масштабных секретов. — Ты хочешь рассказать? — Да, кажется. Останешься сегодня со мной? Рассказ будет долгим. — С удовольствием, — усмехнулся Сехун, выдыхая облачко воздуха от поднявшегося волнения. Поймав такси до дома Чонина, Сехун с удобствами расположился головой на плече мужчины на заднем сидении, пряча смущенную улыбку в воротнике лёгкого плащика. Ему хотелось списать всё на гормоны молодого, взрослеющего омежьего организма, но теперь мысли о том, что он останется на ночь в квартире Чонина, возвращали в ту ночь в коттедже. Не знающий до Чонина ни чувства любви, ни прикосновений чужого тела, Сехун впервые оказался на пороге другой стороны, не детской, и до сих пор не мог до конца свыкнуться с этой мыслью. В ту ночь его эмоции были словно американские горки, падая чуть ли не на самое дно греха, после возвышаясь до небес, потому что все ощущения были слишком новы и приятны. И вся неловкость отходила на второй, задний план, сменяясь удовольствием и ощущением, что всё, что они делают — правильно. Сехун цеплялся за Чонина, как утопающий за спасательный круг, полностью доверяя и вверяя себя, постепенно утрачивая мешающееся смущение. — Чонин, давай зайдём ещё в магазин? — прошептал на ухо Сехун, пытаясь отвлечься от пошлых картинок в голове. — У тебя ведь холодильник стоит только для украшения? — Ну да, — растерянно пробормотал Чонин, убаюканный за эти минуты тишиной, нарушаемой лишь приглушенным треском вечернего радио. — Я приготовлю что-нибудь поесть, а то не стоит питаться постоянно лишь заказной пищей из ресторанов. — Да я только «за». Когда такси подъехало к дому, Сехун первым устремился в сторону магазина, в уме прикидывая, чего бы такого приготовить, чтобы и порадовать Чонина, и чтобы вышло вкусно. Так как готовкой Сехун увлёкся только недавно, он не до конца был уверен в своих силах по поводу некоторых блюд, но сейчас им двигало какое-то необъяснимое желание, судя по всему, вдохновлённое отношениями Чанёля и Луханя. Вооружившись тележкой на колёсиках, они весело покатили меж стеллажей, смеясь над всякими глупостями и не забывая пополнять тележку всё новыми и новыми продуктами. Продавец смерил шумную парочку недовольным взглядом, деловито пробивая всё набранное на кассе, в результате чего скопилось три тяжеленных пакета. Сехун решил основательно забить холодильник, что одновременно и радовало Чонина, и напрягало, потому что сам он вряд ли что-то приготовит из-за собственной лени и подхода к приёму пищи. Но от него не укрылось, как его скучная одинокая квартирка вспыхнула маленьким огоньком, стоило веселящемуся Сехуну переступить порог. Как будто эти стены являли собой восковую свечку с погашенным фитилем, стоило Чонину оставаться в квартире одному. Грустно улыбнувшись самому себе, он по указке омеги отнёс пакеты на кухню, помогая разобрать по отделам холодильника всё закупленное. — Я пока приберусь в комнате, — обронил он, после того как помог Сехуну снять верхнюю одежду. Из кухни доносилось хлопанье дверец гарнитура, лязганье посуды, жужжание холодильника и постоянные шаги и шорохи, напоминая Чонину, что на эти часы в этом царстве уныния вновь горит жизнь. Застилая кровать и прибирая разбросанный по полу мусор, Чонин вновь задумался о том, в какой невыносимой обстановке живёт. Но его разъедало пополам от мыслей, что будет правильнее — оставить всё как есть или всё-таки привязать Сехуна накрепко к себе, чтобы огонёк свечки не потухал никогда, пока не придёт летальный конец, от которого останутся лишь лужи воска. Бесшумно забредя обратно на кухню, Чонин примостился на стуле, молчаливо наблюдая за тем, как аккуратно Сехун нарезает овощи, одновременно следя за огнем на плите и сверяясь с инструкциями рецепта в телефоне. Он был так мил в эти моменты, когда искренне пытался сделать что-то для кого-то, полностью, с головой уходя в дело и не замечая ничего вокруг. Это была слишком теплая и домашняя картинка, среди которой Чонин чувствовал себя лишним и мешающимся предметом и снова ничего не мог с собой поделать, продолжая мыслить в таком ключе. — Ой, а ты давно тут? Я и не заметил, — хихикнул Сехун, развернувшись от плиты, чтобы найти прихватки и обнаружив подпиравшего кулаком голову Чонина. — Недавно, не отвлекайся, — легонько покачав головой, ответил Чонин приглушённым голосом. — Кстати, ты что-то упоминал про ужин у твоих родителей. — Ну да. Они хотели позвать нас на тех выходных, когда мы сбежали, никого не предупредив. Но их предложение ещё в силе. — Я не против, — обернувшись к Чонину и зажав меж губ поварешку, Сехун деловито покачал головой в знак согласия. — Хорошо, я позвоню им завтра. Во вновь воцарившейся тишине, Чонин не отрывал взгляда от фигурки Сехуна, разглядывая высокое и стройное тело, повторяющее красивые и тонкие изгибы и линии даже в одежде. Да, Сехун был потрясающим. Находкой. — Сехун, — задумчиво позвал Чонин, отвлекая ровно на секунду того от готовки. — М? — на сковороде начало шкворчать мясо, разливаясь аппетитными ароматами по всей квартире. — А перебирайся сюда, — предложил Чонин. — То есть?.. — удивлённый Сехун резко обернулся назад. — Ты предлагаешь переехать к тебе? — Да. — А как же твои слова, что мы должны начать всё сначала, не торопясь и не оступаясь? По-моему, мы слишком быстрыми шагами идём вперёд. — Да мало ли что я там говорил, — вдруг раздражённо отрезал Чонин, но тут же подавляя в себе неожиданный всплеск беспричинной агрессии. — Просто перебирайся, потому что… Боже, блин, не заставляй меня объяснять почему. Я хочу, чтобы это произошло прямо сейчас и точка. Совсем позабыв про мясо, Сехун ошарашенно стоял у плиты посреди кухни и пораженно моргал, пытаясь принять этот факт, потому что понимал — откажись он сейчас, и стена между ними вновь восстанет из пепла. — Хорошо, — просто ответил тот, убавляя газ и успевая перевернуть кусочки на другую сторону, пока те не подгорели. Чонин тяжко вздохнул, борясь с оседающим чувством, что он сейчас просто принудил парнишку против его собственных желаний, но в следующую секунду руки Сехуна обвили его за шею, утыкаясь лбом в тёмную макушку. — Ужин почти готов, — только и произнес Сехун внезапно упавшим голосом, вдыхая аромат гранатового шампуня от волос вперемешку с привычным никотином. И Чонин не знал, что причина такого упавшего голоса и последующего рассеянного состояния Сехуна вовсе не от расстройства поведением Чонина, а в щемящей нежности, которая в ту же секунду заполонила сердце омеги, обливая его безжалостным раствором чувств, сжигающим всё на своем пути. Вскоре на столе появились тарелки, палочки и чайник с заваренным чаем, который в мешочке Сехуну отдал Лухань. Попробовав, что получилось, первым, Чонин без притворства восхитился вкусом, сердцем понимая, что вкусно ещё и потому, что приготовлено с любовью и заботой. И признаваясь в этом, он бескомпромиссно вогнал омегу в краску. Время тикало вперёд, и Чонин понимал, что раз сам первым заговорил о том, что сегодня же стоит рассказать о своём прошлом, то отступать в самый последний момент будет крайне некрасиво, несмотря на зародившийся внутри страх. — Возможно, ты разочаруешься во мне или даже пожалеешь, что открылся и доверился после этого рассказа, но… — начал Чонин, потихоньку допивая свой горячий чай после сытной трапезы. — Не волнуйся. Я не тот человек, который кинется осуждать человека, не разобравшись во всем до конца. Я слушаю, внимательно. Чонин снова тяжко вздохнул, прикрывая глаза и возвращая в голову воспоминания, помеченные словом табу в своей памяти, прокручивая их снова через себя и образуя слова, предложения и абзацы долгой и некрасивой истории.