Китнисс просила меня передать Вам, что Вы помогаете ей справляться со всем, подобно Морфлингу. Правда. Я решила увеличить главу и обогатить её содержание, чтобы Вам было интересно. Приятного прочтения. С Любовью, Маяк и наша дружная компания.
Как громко кровь пульсирует в висках. Так громко, что я даже не слышу собственных мыслей. Хотя... Кажется, мне больше не о чем думать. В голове раздаётся оглушительный шёпот Сноу: «О, дорогая мисс Эвердин, мы же договаривались не лгать друг другу». Я выполнила свою часть договора, но, кажется, от этого легче не становится. Теперь ни Койн, ни Сноу не смогут навредить моей семье, а точнее - горстке людей, которая от неё осталась. Мама и Пит должны начать новую жизнь, а я... Интересно, что ждёт убийцу президента целого Панема, особенно сейчас, когда этот Президент давал надежды на "светлое будущее". — Спокойной ночи, — негромко произношу я, и мой волшебный лук "засыпает". Проходит секунда, прежде чем мне удаётся вспомнить, что на рукаве моего костюма есть кармашек, в котором хранится волшебная капсула с ядом. Морник. Это будет единственным верным решением. Происходит нечто странное. Мои зубы вонзаются не в ткань, а в горячую живую плоть. Пит скрипит зубами и верещит от злости и негодования. — Отпусти меня! — рычу я, пытаясь вырваться из его рук, которые обхватывают меня кольцом. — Не могу, — упрямо пыхтит он, не выпуская меня из его стальных объятий. У меня больше ничего нет, неужели он не понимает. Мне нет смысла жить, я просто обуза. И это не пустые слова, направленные на вызов жалости, или... Или я даже не знаю. Я устала. Я хочу покончить с этим. Самостоятельно. Я не хочу, чтобы моё повешение увидели все Дистрикты, но главное - жители Капитолия. Слишком большая честь. Одновременно меня хватают четыре пары рук и молниеносно оттаскивают от Пита. Капсулу с ядом отрывают и бросают на землю, после чего давят. Я взрываюсь. Единственное, на что я способна в данный момент - кусаться, лягаться, визжать и безостановочно махать руками, но это, к моему великому сожалению, не помогает. На мою голову натягивают вонючий мешок и перевязывают прочным скотчем. Я пытаюсь задохнуться, но и это у меня выходит отвратно, теперь безумно сильно кружится голова, и меня невероятно мутит. Задохнуться в собственных отходах. Неплохо. Я не разбираю дороги, но, когда с меня снимают наручники и пинком "приглашают войти" в непонятное помещение, я мигом стаскиваю с себя повязку. Медленно до меня доходит информация о месте, в которое я попала. Меня привели в мою старую комнату в Тренировочном центре. Здесь я провела несколько дней перед первыми Голодными играми и Квартальной бойней. На кровати только матрас, дверцы пустого шкафа распахнуты, но эту комнату я узнаю с одного взгляда. Я стаскиваю с себя костюм Сойки и осматриваю своё тело. Да, реставрации оно явно не подлежит. Моя пересаженная кожа полопалась, как рулоны прозрачной бумаги, и теперь отовсюду сочится липкая бурая кровь. Что же, может я умру от потери крови? Не самая оригинальная идея, зато забрызгаю тут всё. Хорошие будут фотографии. Силы оставляют меня, и я решаю придумать способ самоубийства чуть позже - когда мой мозг будет в лучшем состоянии для работы и обработки получаемой информации. Перед сном я залезаю в душ, чтобы смыть с себя всю грязь прошедшего дня, а когда возвращаюсь обратно в комнату, то вместо окровавленного костюма Сойки на кровати обнаруживаю белоснежный махровый халат. Поднос с едой на полу приводит меня в недоумение: решили откормить перед казнью? Странный ход. Но когда на подносе я обнаруживаю горстку своих таблеток, я выпадаю в осадок. Морфлинг? Они дали мне Морфлинг? Накачать меня таблетками? Смягчить боль? Не самые лучшие у них методы, но тем же хуже для них. Я решаю отказаться от еды и таблеток, но без Морфлинга я погружаюсь в адскую ломку. Моё тело становится скорлупой, а воздух вокруг меня - миллиардом лезвий. Я буквально трещу по швам, срываюсь и глотаю спасительные таблетки. Так, если покончить с собой отсутствием таблеток не получится, надо воспользоваться вариантом передозировки. Но я не могу копить таблетки, ведь, чтобы не сойти с ума, я должна принимать дозу раз в день - именно с такой частотой поднос приносят в мою комнату и ставят на пол у кровати. Проходит еще какое-то количество времени, и мне в голову приходит еще одна гениальная мысль - голодовка. Мой организм и так измождён до предела, неделя отказа от еды - и я умру от нехватки различного рода витаминов и питательных веществ в моём организме. Но я слабачка. Вид жаренного мяса или запах душистой картошки раз в несколько дней вытаскивает наружу все мои животные инстинкты. Вопреки своим же убеждениям я набрасываюсь на еду, но такое случается крайне редко, поэтому с каждым днём я всё больше становлюсь похожа на ужасный измождённый скелет. Мои кости не то чтобы видны, они буквально выпирают наружу, а моя тонкая и совершенно пожелтевшая кожа уже не способна выдерживать этой дуэли, поэтому местами кажется, что она вот-вот лопнет от перенапряжения. Проходит еще пару дней, и я прихожу в ступор. Я не могу повеситься, потому что даже если я добуду веревку, её банально не на что прикрепить. Выброситься из окна? Одно стекло здесь толщиной сантиметров в десять, так что разбить его не получится. Какие еще варианты возможны? Порезать себя какими-нибудь колюще-режущими предметами? Не выйдет. Упрямая кровь почему-то просто мгновенно сворачивается. Наверное, это действие какой-то из таблеток, которая входит в дюжину тех, что я принимаю ежедневно. Ничего не получится, я снова в плену у Капитолия. Выходит, у меня только один выход - сдаться. И я сдаюсь. Следующие несколько дней я просто хожу по комнате, как тень. Я больше не обдумываю планы самоубийств. Я замечаю, как количество Морфлинга уменьшается, но я предполагала, что они пойдут на этот шаг, поэтому припрятала целых четыре таблетки. Сегодня у меня будет пир. Кое-что до сих пор остается неясным: почему они пытаются избавить меня от зависимости? Ведь накачать меня таблетками и бросить на плаху гораздо легче, нежели если проделать всё то же самое, когда я буду в здравом уме. Сегодняшняя порция Морфлинга просто невероятна: четыре таблетки. Меня трясёт, словно я только что вышла с Арены, но эта дрожь пронзает всё тело, и я погружаюсь в чудесный сон.***
Представь, волшебные часы — Свобода нам пришла присниться, В полях, над пропастью во ржи Мы за руки летим разбиться. Летим вобрать в себя любовь — К природе, к жизни, к солнцу, к ветру! Летим туда, где вечно лето, И где никто не видел боль. Летим в прекрасные места, Где мы не побываем боле. Мы за руки летим туда, Где розовый закат и море. – Представь, что ты лежишь на огромном поле, которое давно заросло рожью. Ты лежишь на спине и непрерывно смотришь вперед, а впереди — бесконечные километры неба, облака и птицы, парящие в этой голубизне. Ты чувствуешь, как с разных от тебя сторон кипит жизнь: как кричит ворона, как журчат сверчки, даже днём, неназойливо и тихо, слышишь, как крот роет себе нору, преодолевая еще один километр земли. Слышишь, как где-то вдалеке на опушке леса олень точит свои рога о кору дерева, как щебечут птицы, улетая в лесной массив, как я рассекаю заросли ржи, направляясь к тебе. Ты слышишь? Слышишь, какой звук оставляют мои босые ноги, когда под ними ломается очередной колосок? Всё это — звуки жизни. Запахи, звуки, мгновения. Настоящей жизни. Ты смотришь в небо и гадаешь, на что больше похож образ облака, проплывающего прямо перед твоими глазами. Смотри. Вон тот, который справа, смахивает на кита, а этот, далеко впереди — на белку. Хвост такой же пушистый и кисточки на ушах. Видишь? — Разве у белок есть кисточки на ушах? — я вынимаю иголку из вены и привстаю на подушках, пытаясь сесть. — И почему я всё еще жива? — Потому что ты должна увидеть! — он хватает меня за руку, в следующий момент мы падаем в стог настоящего душистого сена. Я перекатываюсь вокруг себя и падаю на землю, но моё измождённое тело не чувствует боли. Морфлинг? Скатившись на землю, я оказываюсь на огромном поле, которое еще доли секунды назад только представляла. Сейчас было сложно поверить, что всё это - ненастоящее. Хотя, кто сказал, что сон - это выдумка? Быть может, во сне наши души путешествуют по реально существующим местам? Если так, то я бы очень хотела побывать здесь снова, в реальной жизни. — Точно! Белка! Смотри, Китнисс! — Пит плюхается на землю рядом со мной, наши руки соединяются, а пальцы переплетаются в причудливой закорючке. Рассеянные взгляды устремлены в небо. Черт, а ведь он прав. Действительно, белка. Правда, воздушная, и вся из пушистых облаков, но ведь облака не мешают ей быть белкой. Ведь Питу его болезнь не мешает быть Питом, а мне - моя шизофрения - мной. — Тебе здесь нравится. Правда или ложь? — негромко спрашивает Пит, нарушая молчаливую идиллию. — Правда, — отвечаю я, прижимаясь к нему. От него пахнет маслом. Красками, которыми он так любит рисовать. Я вспоминаю Руту. Его рисунок на Смотре перед Играми. Рута и сейчас совсем рядом. Здесь. В каждой клеточке этого места. В ветре, в траве, во ржи. В этих облаках, плывущих по небу. — Мне тоже нравится, — Пит обнимает меня одной рукой, вдыхая аромат природы. Внезапно небо начинает чернеть, пушистые ванильные облака сменяются грозовыми тучами, а золотистая рожь начинает чернеть и превращаться в высокие розы с черными стеблями и белоснежными бутонами. — Сейчас пойдёт дождь, давай отсюда выбираться! — Питу приходится кричать, потому что гремит невероятной силы гром, но я всё-равно его не слышу. — Что? — я вскакиваю с земли, не отпуская его руку. — Это сон, мы можем управлять им, менять локации, давай уйдём отсюда, Китнисс! — Давай! — кричу я, сильнее цепляясь за его запястье. Я так боюсь, что он вдруг исчезнет, оставит меня одну в этом вмиг почерневшем месте. И тут начинается дождь. Резкий раскат грома - и с неба на нас льётся смерть. Это не простые капли дождя, а самая настоящая багровая кипящая кровь. Я вспоминаю Игры, двенадцать секторов арены. Нужно бежать, а я пытаюсь вспомнить, в каком часу происходило это испытание. Ступор. Я бездействую. Пит действует быстрее меня. Он словно вытягивает меня из воспоминаний и выводит из оцепенения. — Китнисс, срочно, просыпайся, иначе не сможешь выбраться! — Пит трясет меня за руки, он кричит и смотрит мне прямо в глаза. — Я не хочу уходить от тебя! — я кричу в ответ. Если в реальности я больше его не увижу, это - наша последняя встреча. Сны не должны так заканчиваться. Но Пит начинает трясти меня всё сильнее, и я подскакиваю на полу. Хватая ртом воздух, я не совсем рассчитываю дозу кислорода на свой ослабший организм, и у меня начинает кружиться голова. Руки Пита больше не обнимают меня и не сжимают мои запястья. Это был всего лишь сон, и здесь его нет. Его вообще больше нет со мной. За окном всё еще ночь, значит, поднос сегодня еще не приносили. Морфлинга не будет до вечера, а без него я не усну. Поганое начало дня.***
Пришёл вечер, и поднос с едой пришёл вместе с ним, но Морфлинга в капсулке не оказалось. Вчерашняя порция была последней, а свои сэкономленные до этого дозы я истратила на то, чтобы увидеть Пита и так неправильно с ним попрощаться. "Брось, Китнисс, это всего лишь сон". Действительно. В реальной жизни я вообще попрощалась с ним, как свинья. Чего уж теперь горевать, что я не смогла во сне проститься нормально. Спустя пару часов после ужина у меня начинается дикая ломка, и я решаю больше не есть и не спать. Пусть я умру, давай же, организм, прекращай работать, осталось совсем немного, что же ты такой упрямый. Не за что больше бороться. Всё ценное - позади. Всё, что мы должны были сделать — в прошлом. Глупый организм всё никак не желает уходить на покой, поэтому я перестаю думать, перестаю пытаться. Уже несколько недель в этой комнате я слышу только свой голос, не считая вчерашнего сна и мелодичного тембра Пита, хотя, учитывая, что это был всего лишь сон... Я начинаю забывать голоса в общем, и могу спутать его с любым шаблонным. Проходит еще пара дней абсолютной апатии, и, неожиданно для самой себя, я начинаю петь. Сначала это звучит совершенно ужасно. Мои порванные связки, сорванный к чертям голос постоянно хрипит, сипит и фальшивит не переставая. Постепенно он разогревается и растягивается, превращаясь в нечто прекрасное. Я начинаю петь везде: на полу, у окна, в душе, засыпая, танцуя, изучая потолок. Я вспоминаю все песни, услышанные от отца когда-то в далёком детстве. Сейчас каждая Сойка умолкла бы на вечность, слушая мои напевы, а потом до самой смерти пыталась бы воспроизвести услышанное, и, потерпев неудачу, повторила бы подвиг Терновника, не сумев передать в своей песне всю вложенную мною красоту. Проходят дни, недели, я наблюдаю, как за окном выпадает первый снег и постоянно слышу только урчание воды и свой собственный голос. Однажды я полностью отказываюсь от еды и оставшихся таблеток. На тысячный день моего уединения, спустя пару суток, в течение которых я даже не двигаюсь, дверь в мою комнату распахивается. Кто-то садится на мою кровать и попадает в поле моего зрения. Хеймитч. Я закрываю глаза. — Твой суд завершен. Собирайся, мы едем домой. Что? Куда? Домой? О чём он говорит? У меня больше нет дома, но даже если бы это воображаемое место действительно существовало - я умираю. Теперь я это чувствую. Я больше не способна двигаться, издавать звуки, я даже дышу с трудом. Кажется, Хеймитча как обычно совершенно ничего не волнует. Неужели я действительно могла подумать, что ему не всё равно? Наверняка, он снова что-то затеял, и раз он вывозит меня, хотя я до сих пор не понимаю по какой неведомой причине он это делает — значит ли это, что у него снова есть какой-то неведомо невероятный план, в который он посвятил только Плутарха и Гейла? Ах, да, Гейл мёртв. Я всё время забываю об этом. Меня переносят на специальной больничной кровати в планолётоподобную машину. Через пару секунд мы взлетаем. В мою вену втыкают капельницу, и я, чувствуя как Морфлинг проникает в мой организм, мгновенно проваливаюсь в сон.