King and Lionheart

      Эстрид переводила недоумённый взгляд с ожерелья на дарителя и обратно. — Это мне? — наконец проблеяла она, подняв брови так высоко, что, казалось, они вот-вот соскочат со лба. Гном, улыбаясь во весь рот, закивал. — Это от всех нас! За твоё участие. Если б не ты... — Да любой бы на моем месте так поступил! — замахала руками Эстрид. — Дори, честное слово, это лишнее.       Прошёл ровно год с тех пор, как умерла их мать. Руки Эстрид давно уже не касались коровьего вымени, благо старший сын Хегара оказался в этом деле способней её самой. Дори вообще выручал отца на каждом шагу: весь год не отходил от ребёнка. Молодняк любил подтрунивать над ним, называть «мамочкой» и «наседкой», но парень не обижался, потому что шутили все по-доброму и, если что, всегда приходили на помощь. Нори же, совсем ещё юный, любую издёвку принимал за чистую монету и накидывался на шутников чуть ли не с кулаками. Естественно, это лишь увеличивало число желающих подколоть.       Хегар не мог нарадоваться на сыновей. Необходимость заботиться о крошке Ори сплотила двух желторотых ещё оболтусов, пробудила в них ответственность и серьёзность. Сам Хегар не успевал уделять малышу много времени, он должен был руководить вырубкой и разработкой новой шахты, и узбад лично полагался на него в этом вопросе. А Дори и Нори не могли допустить, чтобы их отец подвёл государя. Чего доброго, тот заклеймит северян бесполезными. Дори пришлось даже прервать на время своё ученичество. Нори на такие крайности не пошёл и продолжал ходить в помощниках у Альви, мастера по механизмам. Но стоило отцу или брату позвать на выручку, Нори бросал все дела и бежал подменять их на посту няньки. Всё же, частенько случалось, что заняты оказывались все трое, тогда к люльке приставляли Риссаг, Гельд или другую гномку в возрасте. Эстрид доводилось сидеть с Ори всего один раз, и то — не больше часа. Как раз поэтому девушка не могла взять в толк, почему именно ей в этот день достаётся ожерелье. — Но ведь это всё-таки оказалась ты. Пожалуйста, прими, — Дори ещё сильней вытянул руки с подарком. Эстрид не оставалось ничего, кроме как сдаться. Она повернулась спиной к Дори и приподняла волосы, чтобы ему проще было застегнуть замочек. Парнишка сосредоточенно расправился с задачей и удовлетворённо хмыкнул — топазы чудесно подходили к глазам новой владелицы украшения. — Ну всё, теперь наверх, праздновать! — Эстрид хлопнула его по плечу и заторопилась в обеденную залу, которую им наконец вернули.       Целый год непрерывного выстукивания кирками стоил того: серебряная жила всё-таки была обнаружена, а все сто восемьдесят гномов Гройна смогли спокойно расселиться по отдельным горницам. У Эстрид тоже была своя маленькая радость: её, наконец, переселили в женское крыло. Кроме очевидных плюсов, оно ещё и располагалось ближе к её кузнице.       Покончив со всей этой изматывающей кутерьмой, да ещё и убедившись, что Свиор со своей дружиной выгнал проклятых орков из всех щелей Синих Гор, Торин на радостях велел устроить пир. Народ места себе не находил от нетерпения, так давно все они как следует не отдыхали. И вот, день настал.       На одной из лестниц к Эстрид и Дори прибилась странная компания из Двалина и Дис, и все вчетвером они вошли в залу. Они немного опаздывали к началу, и Дис по дороге принялась ворчать, что ей влетит от братца, но оказалось, Торина самого до сих пор нет на месте, что ощутимо взволновало народ. Без напутствия узбада не мог начинаться ни один праздник, поэтому присутствующие изнывали в ожидании Торина, с нетерпением пожирая взглядом тушки коз и свиней, сочащиеся жиром на вертелах.       Дис могла только недоумевающе пожимать плечами в ответ на посыпавшиеся отовсюду вопросы о своём венценосном родиче. Двалин молча задвинул принцессу себе за спину, скорчил зверскую гримасу и протолкнулся сквозь недовольную толпу к главному столу. Эстрид под шумок юркнула к своим девчонкам, напоследок помахав Дори. Тот улыбнулся и пропал в море голодных гномов.       Наконец, Торин появился на пороге, сопровождаемый Хорином и Гройном. Все трое не выглядели весёлыми, но Торин был прямо-таки в гневе. Эстрид, как недавняя причина его возмущённых взглядов, научилась прекрасно их распознавать. Измученные ожиданием гномы не обратили внимания на мрачные мины царской семьи и взорвались радостным гвалтом, нетерпеливо ёрзая на скамьях.       Подойдя к столу, Торин шепнул что-то Дис, кивнув головой в сторону Балина. Принцесса перегнулась через стол и, видимо, передала гному слова брата. Тот нахмурился и вопросительно глянул на Торина, но узбад уже был занят торжественной речью.       Эстрид напрочь забыла о предвкушаемых яствах и танцах. Её, словно в детстве, раздирало любопытство. Что за известие могло так резко подкосить всю правящую верхушку? Стоило Торину поднять первый тост и тем самым ознаменовать начало празднества, Балин тут же незаметно выскользнул в одну из боковых дверей, а, чуть погодя, следом ретировался и Двалин. Их отсутствию никто не придал значения, уж слишком всех занимало пиршество. Торин по-прежнему выглядел напряжённо, хоть и улыбался, зато Дис излучала радость и дружелюбие за всех разом. Ничего, уж она-то Эстрид всё выложит! Девушка велела себе дотерпеть до первого танца, которым, по обычаю, был Исиррин — пожалуй, самый удобный для разговоров: неторопливый и кучный. Стоило музыкантам засуетиться и вылезти из-за столов, Эстрид отставила кружку с пивом и, схватив подвернувшуюся под руку Рюн, потащила её танцевать.       Пристроившись сразу за открывавшей танец принцессой, Эстрид принялась повторять за ней уже основательно забытые движения и фигуры. — Что стряслось? — шепнула она в ухо подруге, как только подвернулся момент. — Люди, — коротко бросила та, оборачиваясь к Эстрид в танце.       Дальше им пришлось разделиться на меньшие фигуры, и охваченная любопытством гномка, сколько ни крутила головой, не могла улучить момент, чтобы продолжить допрос. — Что «люди»? — все женщины наконец стали в малый круг, а, продвигаясь боком, говорить было гораздо удобней. — Хотят селиться у подножья, — Дис взяла её за руку, и они тронулись влево.       Эстрид уже открыла рот, чтобы задать следующий вопрос, но тут до них по большому кругу дошёл Хорин, а встреча супругов в танце означала, что пора идти в пару. Дис улыбнулась мужу, и они отступили из круга наружу. Эстрид проводила её сердитым взглядом, чувствуя, как в руки вцепился крепким хватом попавшийся партнёр. — Смотрю, ты неплохо помнишь Исиррин, — сказал он голосом Торина, и девушка поспешно оторвала взгляд от спины Дис. — Что за люди хотят здесь осесть? — выпалила Эстрид, игнорируя, наверное, первую попытку короля завести с ней светскую беседу. — Тебя это совершенно не касается, — беззлобно, но твёрдо ответил гном, старательно выстукивая ритм сапогами. И, получив в ответ возмущённый взгляд партнёрши, продолжил: — Мы не в Эреборе, и женщинам в людских селениях делать нечего. Так что придётся тебе ограничиться нашими танцами.       С этими словами он подхватил её и, подняв в воздух, закружил. — Так всё-таки? С чего такой траур? — не унималась гномка, послушно уперев ладони ему в плечи.       Но Торин, не успев ответить, опустил её и, с лёгким поклоном (а также победной усмешкой), отошел во внешний круг для смены партнёров. В эту секунду Эстрид его просто ненавидела. Говорит с ней так, будто она ребёнок, да ещё и смеет что-то запрещать! Скрипнув зубами, девушка заставила себя улыбнуться Оину, старшему сыну Гройна, подступившему к ней из круга.       К концу вечера Эстрид, к собственному удивлению, была почти трезва, видимо, потому что больше плясала и смеялась, чем пила. Балин с Двалином к окончанию третьего танца вернулись в залу, Торин больше не метал глазами молнии, так что о таинственных новых соседях девушка на время забыла. Весь праздник она провела с подругами, хохоча над всем подряд и почти уже не жалея, что замужняя Дис не может больше к ним присоединяться. Прежде принцесса была связующим звеном между ней и прочими девушками. Сейчас Эстрид уже не чувствовала, будто выбивается из компании, а для некоторых и сама могла быть матроной. Скажем, та же Рюн, не в пример задиристой Ирсе, оказалась довольно стеснительной. Сегодня, например, во время одного из танцев она нечаянно потеряла сапог и так перепугалась, что начала вырываться из рук партнёра, а когда ей это удалось, подхватила сбежавшую обувь и, вся красная, метнулась назад за стол прямо посреди танца. О том, что не окончить круг с партнёром — значило сильно его оскорбить, бедняжка вспомнила, только когда начался следующий танец. Это расстроило её окончательно, и Ирсе с Эстрид пришлось потратить немало времени, чтобы убедить незадачливую беглянку, что смертельно обиженный ею гном наверняка всё понял — вон же он, посмеивается и с озорством подмигивает ей из-за стола напротив — и простил.       В очередной раз усмехнувшись впечатлительности молоденькой Рюн, Эстрид огляделась и почуяла, что близится завершающая часть вечера. В отличие от неё самой, большинство гномов были крепко навеселе. Отовсюду слышались хохот, шутливая брань и подколки. Танцующие начали с завидной частотой заплетаться в ногах, что на всех гномьих торжествах неизменно являлось сигналом к завершению плясок. А после непременно наступал черёд пения. Как только кто-то из мужчин завёл бодрую песенку о Хефти Высоком (без которой не обходились ни одни песнопения в дуриновом роду), а остальные резво подхватили, Эстрид вдруг поняла, что с самого Эребора не слышала гномьего застольного пения. Да, во время смен на кухне и в прачечной она с другими женщинами частенько что-то напевала, порой, проходя мимо чьей-нибудь мастерской, слышала, как её обитатель насвистывает под нос простенький мотив, но такой громогласный, стройный хор (пусть и не очень трезвый) до этого мгновения оставался отголоском далёкой, беззаботной юности. В те полтора года, что она провела в Синих горах, из всех традиционных празднеств клан мог позволить себе отмечать лишь Даруунит. Но в прошлом году праздник был испорчен для Эстрид разошедшимся Торином, и до песнопений она не досидела, а в этом гномы ограничились лишь тихим застольем — обеденная на тот момент была ещё загромождена каменными глыбами, а подменявший её арсенал едва вмещал столы, что уж говорить о музыкантах и танцующих.       Заслушавшись знакомыми с детства песнями и подпевая там, где вспоминались слова, Эстрид совершенно позабыла о драконе, о годах скитаний, о потерянных близких. О том, что венец Дурина, почти переставший съезжать чересчур молодому королю на лоб, выкован из железа, а не из митрила. Всё горе куда-то исчезло, стало легко, как будто она, после долгого дня в кузне, хорошенько искупалась. Весёлые, ритмичные песни перетекли в древние баллады о подвигах величайшего гномьего рода, наполнявшие сердце восторгом и гордостью. Когда очередная такая баллада окончилась, со своего места поднялся Гройн и затянул красивую, печальную, но почему-то совершенно незнакомую Эстрид песнь. По зале прошёл лёгкий шепоток, и девушка заозиралась, оглядывая других гномов. Рядом с ней уже вовсю пела Ирса, ей негромко помогала Рюн, а вот сидевшая следующей Гельд подхватывать не спешила. Вообще, пели из присутствующих только бывшие северяне. Эстрид запоздало сообразила, что эта песня, видимо, придумана ими в годы раскола клана, потому южане и не знают слов. Было очень похоже на правду, ведь баллада рассказывала о погубленном царстве под Одинокой Горой, а значит, была младше самой гномки. Девушку снедало любопытство: кто же сочинил эту вдохновенную, мрачную, но великолепную песнь? Судя по торжественности, с которой он её пел — Гройн лично. Девушка утвердилась уже в своих догадках и собралась с наслаждением слушать, как вдруг количество поющих стало расти: один за другим начали вступать молчавшие до того южане. Недоумение Эстрид лишь усилилось, когда она краем глаза заметила Торина, покинувшего обеденную чуть ли не бегом. На ходу он бросил себе под нос какое-то явно крепкое ругательство и сорвал с головы венец. Дис, судя по всему, хотела в первую секунду кинуться вслед, но сдержалась и запела с остальными. — Он ненавидит эту песню, — на удивление спокойно произнесла Дис. — Ненавидит каждую её строку, потому что обращает всё внимание на трагический сюжет и совершенно упускает из виду идею. Суть ведь не в том, чтобы взаправду возвратить Одинокую Гору. Возродить Эребор в умах и сердцах народа, а уж в каком уголке Средиземья — дело десятое… Так говорил дед. Песню он сочинил.       Эстрид не знала, что сказать. Ничего себе, дело десятое! Легко мнить себя великим народом, когда вокруг рекой льётся золото, но как отвязаться от мыслей о собственном жалком положении, буквально вчера выбравшись из нищеты? В Синих Горах рассчитывать на несметные богатства, всё-таки, не приходится. Да и слова Трора походят на лукавство: из всех «уголков Средиземья» он выбрал для стяжательства былой славы Кхазад-Дум с его митриловыми шахтами — естественно, там ничего не стоило бы возродить величие клана.       С такими мыслями девушка поспешила отпустить вызванную ради этого разговора принцессу, а чуть погодя выскользнула из горницы и сама. Надо было немного остудить голову и, кроме прочего, заглянуть к Торину. Покинув обеденную залу, назад он уже не вернулся и наверняка находился сейчас в расстроенных чувствах. Нужно навестить его и сказать, что она на его стороне. Она тоже не понимает, как можно толковать эту песню не дословно. Неизвестно, конечно, как король отреагирует на упоминание Эребора из её уст, но, в конце концов, худшее, на что он способен в минуты сумасбродства — поцелуй, а это они уже проходили.       Тихонько приоткрыв дверь в горницу Торина, Эстрид поражённо застыла на пороге, не в силах ни войти, ни отступить назад. Под сводами разносились благородные звуки арфы, и хотя ей не видно было играющего, арфу Торина гномка узнала бы везде. Сердце заныло, оттого что арфа эта была одинока — вечно вторящая ей флейта Фрерина услаждала теперь слух Махала. Может, именно поэтому мелодия была так печальна, а может — из-за слов, полившихся чуть позже. Даже в Эреборе наследный принц пел нечасто, больше любил слушать песню своей арфы, но Эстрид хорошо помнила его красивый голос. И сейчас этот голос выводил горестные строки дедовой баллады. Девушка невольно попыталась представить, как звучала бы эта песнь в исполнении самого величественного эреборского дуэта: органа Трора и арфы Торина. Наверняка от такого великолепия захватывало бы дух, а торжественности было бы не меньше, чем в сегодняшнем выступлении Гройна. Но почему-то негромкая, пронзительно-одинокая игра молодого узбада трогала гораздо сильней, чем самое помпезное и вычурное исполнение. Эстрид ощутила с изумлением, как по щекам беззвучно бегут слёзы.

Далёко, в отрогах Мглистых Гор, Стоит в молчаньи Эребор. Рассвета кровь забрезжит вновь, И мы вернём, что отдал Трор!

      Арфа стихла, оставив за мощным финалом шлейф какой-то опустошённости. «Вернём, что отдал Трор». Сам гордый узбад этих строк написать не мог: упоминать себя в третьем лице, да ещё признавать, будто он что-то «отдал» — такие слова не на шутку разъярили бы Трора. Эстрид в совершенном замешательстве отпрянула от двери, позволяя ей бесшумно затвориться, и медленно зашагала к себе, едва разбирая дорогу. Он действительно понимает балладу буквально. Как и Траин, он более всего жаждет отвоевать их дом у огнедышащего чудища.