В Асгарде все спокойно

Всем хороша была старшая дочь Одина - Торан, кроме одного: характером не уступала мужчине, да и силой была не слабее, поэтому трудно всем вокруг с ней приходилось, но судьба женская неизбежна и для царевны, и для простолюдинки, так что настал день, когда и ее стальную волю погнули, хорошо, что хоть не сломали. - Мы знали, что этот день придет, - говорила ей мать, заплетая косы на манер етунских, - поэтому не упрямься, прими как должное. Но трудно было Торан, гордой воительнице, смириться с тем, что замуж ее выдают, и злилась она и на отца, и на мать, а больше всего на брата злилась - младший сын готовился стать царем, но никто не заставлял его жениться на синекожей женщине с севера, чтобы упрочить свое царствование. А Торан не обошла эта участь, и в мужья ей готовили принца Севера, благо хоть старшего, так что корону свою она все равно выигрывала, пусть и не на тех землях, где править мечтала. - Они не дают своим женщинам ни лошади, ни меча, - гневно сжимая кулаки, жаловалась Торан лучшей подруге, Сиф. Сиф была единственной за последние много лет женщиной в Асгарде, отказавшейся идти по стопам сестер и готовящейся стать одной из валькирий, за обет безбрачия презираемых и жалеемых, за силу и возможность пировать в Вальхалле уважаемых и внушающих страх и трепет. Завидовала Торан подруге, но идти против воли родителей хоть и было сладко, но все же не было у нее других сестер, как у Сиф, младшей из восьмерых дочек, а значит, жизнью своей распоряжаться так вольно, как подруга, она не могла, пусть бунт ей и по душе был, и разгневанное лицо отца утешало, и виноватые слова брата радовали неимоверно. - Выходи да поучтивей будь, - напутствовал Один, толкая дочь к дверям, за которой сидели гости. Стоило войти ей в зал следом за отцом, как повскакивали ей навстречу етунские женщины со своих мест: в мехах да коже, но с ногами голыми, простоволосые, шрамами, как от звериных клыков, испещренные. А потом и мужа своего увидала она, да чуть в обморок не упала, но сдержалась, потому что сильная духом была. Но от вопля горестного не удержалась, когда полузверь-получеловек возник перед ней, глазами красными глядя, ртом черным приветствуя, руки когтистые протягивая, да холодом обжигая, где кожей они соприкасались. Не по нраву Торан Етунхейм был, муж не по нраву, еще мужем не ставший, дворец, весь сплошным самоцветом выложенный, прекрасный в своей пустоте и отсутствии золота, не как у отца в Чертогах. Ни женщины, ни мужчины не радовали ее разговорами, ни звери чудные, дикие, необъезженные. Ничто внимания не привлекало. А в день свадьбы и вовсе рыдала гордая принцесса, когда служанки на ногах ей линии рисовали чудные, когда в волосы траву вплетали пахучую, а на руки браслеты, на кандалы похожие, цепляли. - Не по нраву тебе я? - муж ее, сидя рядом, вопрошал, а она и повернуться не смела: страшный он, пугал он ее. Выше ее на две головы, широкий в плечах, даже мощнее Тора - такой убьет и не заметит. - Нет, - отвечала бесстрашная Торан, а сама ежилась под взглядом-рубином. А ночью пришел он к ней, но свет повелел не зажигать - видимо, испугать боялся. И кожа его не жглась, рубцами не царапалась, и нежен был, и боли не причинил, но наутро одна она проснулась, чем обижена была до глубины души. И с того дня к ней больше не прикасался, чем обижал еще больше. Поначалу она дерзить пыталась, но тут к дерзости привыкшие: любой простолюдин с царем на ты был. Потом ласковая да кроткая становилась, добрая да покорная. Но и на это муж внимания не обращал, лишь улыбался приветливо, взглядом пожирая, но не подходил, в покоях ее не появлялся. Разведала она, где он время проводит, и сама приходить к нему стала - в огромной зале, книгами уставленной, часами сидел он, в мир букв погруженный, мир реальный не замечающий. Так и она читать полюбила, на свободу из замка уже не рвалась. Разведала она, где он коня своего длинногривого выгуливает, туда и свою кобылу гонять стала, полюбилась ей тишина северного края с его просторами да спокойствием. Прикипало сердце принцессы в етуну синекожему, да и сердце царя к ней равнодушным не было, но если целовать ее пытался, осмелившись, убегала, руки его прочь отталкивала. А потом слег царь, словно подкосила его ее нелюбовь, и жалела его Торан, и себя возненавидела за черствость, и руки его целовала без отвращения, и губы его целовала, как самые желанные. А потом случилось кое-что. - Сбежала все-таки! - всплеснула руками мать, глядя на дочь, замершую возле трона да за руку аса держащую. - Дерзкая девчонка, войну принесешь! - гневался отец, оглядывая статного воина в етунских одеждах, в которые и дочь обряжена. А Торан лишь улыбалась, по животу себя круглому гладя, да руки мужа не отпускала, пока мать со второго взгляда синеву по ее рукам да белость чрезмерную кожи аса и волосы его черные не подметила. И тоже улыбнулась, а после и отец рассмеялся, на счастье дочери глядя. А етунский царь, ради женщины своей шкуру сменивший, с тех пор целовал ее свободно, и она в ответ горяча была к нему, как раскаленные асгардским солнцем крыши. А ребенок их кожу менял, как заблагорассудится ему, как понравится, ибо магом родился - но все больше Торан его в меха обряжала да по коже синей рисунки выписывала, потому что когда полюбишь за душу, внешность уже не главное. 29 мая 2014