В Асгарде все спокойно

Не было женщины в Асгарде, не влюбившейся бы в царя своего ни разу. Все до единой — даже замужние — асиньи томно вздыхали, стоило статному, широкоплечему асу появиться в поле их зрения. Лишь одна игнорировала царя и, как это обычно и бывает, лишь она и занимала все его мысли. Внаглую сбегавшая, стоило направиться к ней царю, демонстративно отворачивающаяся от громовержца в общей беседе — яро дразнила проклятая чаровница его сердце, отнявшая его, а своего в ответ не подарившая. И весь мир готов был царь ей в ноги кинуть — да что там мир, все девять! — да не принимала гордая чужеземка даже цветка, даже колечка. — Может, ты корону хочешь? — спросил однажды бог. — Так дам тебе корону, лишь будь моей. — Не хочу, — снизошла до ответа дева, ни на секунду не задумавшись, — что толку от золота твоего на черных моих волосах? Только вид портят, — и была такова, лишь белые плечи и врезались в память, да губы алые, отказом наказавшие. — Во славу твою на врага иду, с именем твоим врага побеждаю, — явился однажды к ней на порог залитый кровью ас — да не своей, а десятков от рук его павших недругов. — Не ради сердца твоего даже, ради похвалы твоей. Так поддайся. — Кровью порог, погляди, закапал, — губы поджала дева. — Не пес ты, чтоб хвалила я тебя. Прочь ступай. Как служку, отсылала его прочь, не убоясь, что над царем шутит. А тот и прощал, влюбленный. Ни от одной такого позора не сносил, а тут, как околдованный, обиды забывал, да за новой порцией злых слов возвращался. — Приворожила меня, ведьма? — напившись так, что едва на ногах стоял, пришел он к неприступной иноземной принцессе. — Хватит. Не потерплю больше. И полез целовать, да только проворная, как ящерка, вывернулась та из его объятий, да озлобленно закричала: — Сколько преследовать меня будешь? Сколько не отступать? Не люб ты мне. А что трофеем в замке, как в клетке, сижу и подавно в твою пользу не сыграет. Отпусти меня, слышишь? Царское твое слово держит меня. Отпусти. И осел на землю тогда благородный царь, пьяный да расстроенный, и повелел небесам, чтобы страж моста услышал: — Пускай девку отседова. Сил моих больше нету. А та и не попрощалась: птицей взвилась да в темноте ночи растворилась. Долго потом царь печалился, три года грустным ходил. Но время бежит-идет, даже среди бессмертных. Вот уже и улыбаться стал он, как прежде, вот уже и с друзьями веселиться принялся, про горе свое забывая. Расцвели асиньи вокруг цветами весенними — всякая замуж за царя мечтала, а тут шанс представился снова: прошел траур. А однажды и вовсе исцелилось сердце царя воительницей, что верным товарищем рядом столетья была, а теперь нареченною стала. Златовласая да дерзкая, заняла его сердце, как будто жила там всю жизнь — накрепко. Правда, и тут не все гладко было: беда с ней в один день приключилась. Проснулась без волос — срезал в шутку завистник — а новые потемнели, стали черными, как вороново крыло. Царь ее обнимает, чтоб слез не лила, мол, и такой люба, а в голове чужой образ так и всплывает. Пока на лицо не посмотрит, все ему кажется, что гордая чужеземка рядом. Иногда, бывает, загрустит, у небес вопрошает, ответа молит — за что его так нещадно? Но небеса молчат ему в ответ, только птицы его верные весть иногда приносят, а та и звучит голосом, меда и яда полным, шипит в уши: «Вовек не забудешь, всю жизнь помнить будешь. А живой уже не увидишь. Такая месть роду твоему за трофеи». А какие трофеи, царь и не знает. Да и отец его молчит, пусть и видит все одним глазом, как сыну плохо. Правда, иногда проклянет себе под нос етунского царя, да и себя для равного счету за то, что когда-то чужого ребенка забрал и тем самым боль отцу причинил. Теперь чужая дочь в отместку сердца сына его собственного украла, тот так с дырой в груди и ходит. Несчастливый царь правит Асгардом, хоть судьба у него великая и золотая, ой несчастливый. И как наладить мир в душе его, никто не ведает. А однажды послы етунские в Асгард приходят — мир заключить, и с того дня снова счастлив царь, с сердцем целым да горячим опять ходит. — Пошто сбежала от меня? — спрашивает дикарку, а та гордо подбородок вскидывает, но честно отвечает: — Что ледяной народ гордый, сам знаешь. И на равных любить могу, а трофеем, да в клетке запертой дома твоего, рода твоего — нет. — Так любила меня, значит? — замирает царь, к груди свою принцессу прижимая. А та впервые целует его губами алыми, под ладонью сердце его воскресшее греет, что лучше любых ответов. — Хорошо, что домой отпустил, а не силой женой тебе стать вынудил, — шепчет она ему. — Теперь славно, теперь не клетка чертог твой, теперь дом он мне. — Так корону примешь, царицей останешься? — задает прежний вопрос свой царь. А дева лишь смеется: — Ни колечек, ни короны твоих мне не надо. Сердце давно твое забрала, вот лучший дар. Прикипела я к тебе, гордости не смутившись, благородством твои покоренная, сама теперь остаться прошу. Впустишь? — и смотрит глазами своими ведьминскими, зелеными. И улыбается ласково-ласково. С той минуты царский чертог смехом полон, счастьем сияет. И царь весел, и народ его весел, и мир тысячелетиями в двух царствах держится крепкий и неразрушимый. 20 февраля 2014