В Асгарде все спокойно

Чтобы жить ни на миг не казалось легко и просто. Чтобы было на что напороться, за что бороться. Чтобы ярче светили звёзды на дне колодца. (с)

Стая ворон крикливо делит крошки, что я бросаю, разламывая в руках кусок хлеба: бездумно, бесцельно, лишь бы чем-то себя занять, с ленивым отвращением наблюдая за тем, как птицы клюют друг друга, дерут когтями в попытке урвать кусок покрупнее, в попытке достать хоть что-то. А потом в груди внезапно екает, когда пара птиц взлетает ко мне, бесстрашно приближаясь за угощением и пристально глядя на меня своими глазами бусинками: «Один следит за мной!», «Он не забыл обо мне?», но я отгоняю эти нелепые мысли. В этом городе сотни ободранных птиц, и ни одна не может быть Хугином или Мунином, а причина проста: Всеотцу нет никакого дела до моего жалкого существования в этой вечной ссылке. Он вынес приговор, он его исполнил, а что будет дальше со мной – не волнует того, кто звал меня сыном. Мне никогда не нравилось размышлять над этим, но сегодня один из тех отвратительных дней, когда примириться со своим положением намного труднее, и мысли лезут в голову против собственной воли. Непривычная доселе слабость характера стала мне свойственна спустя столько лет жизни на Земле, этим мне легче себя оправдывать, чем признавать, что я всегда был морально уязвимее всех остальных. И знали об этом все, только вот я не догадывался, а может быть, если бы знал, наказание забвением не причиняло бы столько боли. В Асгарде меня не замечали, не ценили, не любили так, как мне хотелось бы, но я был, и мое имя знал каждый, а что теперь? Кто бы ни попытался узнать обо мне – ничего, что было и что стало со мной, не найдет он больше. Жестокое наказание тому, кто всегда добивался обратного. И стоит отдать должное Одину за его мудрость и дальновидность. Время меняет меня, меняет неторопливо, основательно, перекраивая каждый сантиметр души, шаг за шагом, не оставляя во мне прежнего меня. Словно змея, я лишаюсь старой кожи, обретая нечто новое, что-то, что пока не осознал в полной мере. А, может, это и был план Всеотца? Слишком часто последнее время я думаю о доме и раздражаюсь сам на себя за такую сентиментальность. Да и как могу я называть то место, что прежде так яростно клял, своим домом? И могу ли я звать его сквозь дым этих лет – своим?.. Почему я считал ошибкой все вокруг себя: окружение лицемерных асов, чуждый Асгард вместо ледяного Ётунхейма, свое положение младшего принца, которому никогда не стать царем, и ненавидел, ненавидел, ненавидел со всей силой, на которую способен бог. Почему не считал ошибкой себя? Почему не осознал всего этого ранее? Признавать поражение трудно, но еще труднее меняться, впитывая истину, ранясь об острую в своей кристальной ясности правду, что прежде я так упорно не желал видеть и понимать, что все это не зря, что только это – единственный верный путь. Осознание никогда не приходит легко, оно выворачивает тебя наизнанку, смывая все заблуждения, давая знание, что прежде ты сам по собственной глупости утаивал от себя. И вечность в забвении не такой уж и долгий срок, чтобы принять все и измениться, и боль – это такая, в сущности, ничтожная плата. Я по-прежнему шагаю из весны в осень и из страны в страну, с каждым шагом утопая в забвении все глубже и глубже, но тоска и страхи, разрывающие изнутри, больше меня не пугают: пусть сердце стучит - оно по-прежнему живо, пусть горит огнем, исступленно отбивая во мне слова истины. Эти страдания – во благо. Они в искупление. Так дрожат от боли стрекозы, когда становятся шестикрылы. 12 февраля 2014