Закат Солнца, Восход Луны

На ужине я боялась двигаться, пока тяжелый взгляд отца изучал стол. Свежезапечённая индейка с морковным пюре стояла в самом центре стола, в окружении хрустальных глубоких блюд с салатами из редиски, салата, огурца и козьего сыра. От горячих лепешек исходил легкий пар, а когда кто-то накалывал одну из них на вилку, металл покрывался испариной. Рядом со мной стояло пюре из картошки и томатов. В нос бил приятный запах крахмала и соли. Я размазывала еду по тарелке, пока остальные с аппетитом её поглощали. Хоть мясо и таяло во рту, оно тяжело падало в желудок. Мой желудок болезненно сжимался, предсказывая беду. Пряное вино отлично утоляло тревогу, я выпивала бокал за бокалом, не думая о последствиях. Время близилось к рассвету, очень скоро витражные окна столовой начнут отбрасывать цветные блики на каменный пол. Скоро все свечи погаснут, естественный свет будет освещать коридоры и залы дворца. Я нередко засиживалась до рассвета, чтобы услышать утреннее пение птиц, увидеть, как просыпается живой мир, не живущий ночной жизнью. Во время дня все тени отходили назад или просто засыпали, я не боялась быть собой, хоть сама являюсь тьмой. Смотря на горящий круг, я всегда вспоминала Феликса, чье тепло равносильно солнечному. Заметив мой вялый аппетит, брат взял меня за руку под столом в знак поддержки и близости, пока все увлечены своими блюдами. Его хрупкие пальцы, привыкшие держать только столовые приборы, приятно обняли мою шершавую руку. Он слабо улыбнулся, указал взглядом на тарелку, где размазанное пюре смотрело на нас однообразной кашицей с вкраплениями мяса. Я покачала головой, тяжело вздохнув. Не могу дождаться конца трапезы, и время, как назло, движется медленно. Отец встает, бросая салфетку, которой промачивал губы, на тарелку. Прочищает горло и обращается ко мне: — Твой день не закончится пока не посетишь тронный зал, — его тон не внушает ничего хорошего. Этого я и ждала. Я переглядываюсь с Феликсом, затем с Минхо — они оба смотрят непонимающим взглядом. Трясущимися руками подношу бокал с вином к искусанным губам, выпиваю залпом и съедаю лепешку. Ксара уводит девочек спать, но перед этим они подходят к каждому и целуют на прощание. Только за ними закрывается дверь, я сбрасываю со стола тарелку с едой, зацепляя глиняный кувшин с вином и хрустальную салатницу. Кричу от боли и злости. Кухонная утварь разбивается на мелкие части, столкнувшись с жестким полом. Еда кляксами разлетается по полу, прилипая и размазываясь по холодному камню. Опускаю голову, упираясь на колени руками, прячу лицо в ладонях, пытаюсь не плакать. Закусываю губу до крови. Соленый привкус наполняет рот, напоминая чья кровь течет в жилах. Легкая рука Ликса гладит меня по спине. Брат шепчет ободряющие слова, его это тоже ранит, беспокоит. Лицо Джисона помрачнело. Губы вытянулись в полоску, пухлые щеки потеряли румянец и будто осели. Он смотрит на меня сочувствующе, его сердце сжимается до боли, от чего иностранец хватает за руку Минхо. Сегодня принц Пески в рубашке с коротким рукавом, я вижу почти незаметные чешуйки на его предплечьях, переливающиеся перламутром. Я знаю, у него такие же есть на ногах. А на ушах, как у игуан на спине, есть гребень для защиты. У Шони тоже есть чешуя на руках и ушах, только она отливает бронзовым или изумрудным цветом, зависит от освещения. Минхо встает и подходит ближе, присаживается на мой уровень и гладит по голове. Заглядывает в лицо, убеждается, что я плачу. Его глаза полны сожаления. Прижимается ко мне всем телом и целует в макушку. Они всё понимают, что меня ждет в тронном зале, когда отец именно так тебя приглашает на аудиенцию. — Чтобы не приготовил тебе отец, ты всё выдержишь, — шепчет он. Сейчас он серьезен. — Прости, что подставлял тебя. Я готова разреветься и закричать, но браво встаю со стула. — Он не терпит ожидания, — утирая слезы с щек, говорю я. Голос предательски дрожит. Не чувствую вины, так почему боюсь наказания? Оно ведь следует за проступком. А что сделала я чтобы его заслужить? Сложно представить, что ждет меня за массивными дверьми, что именно приготовил отец, но именно это получу за прогулы школы. Глупость. Это важно только для уродливоухих, а мне к чему эта школа? Лишь для статуса? Именно так это выглядело в голове отца, очевидно. — Пускай свет Звезд будет с тобой, — говорит Феликс. — И Луна защитит тебя, — добавляет Минхо. — Ветер придаст тебе силы, — почти шепотом добавляет Джисон и склоняет свою голову так низко, что можно увидеть его макушку. Выхожу из столовой, за мной закрывают дверь слуги. Иду вперед и оказываюсь у парадной лестницы, идущей в две стороны, между которыми находится вход в тронный зал, где восседает король. Здесь мы встречаем народ для аудиенции у короля, здесь проходят балы, коронации, свадьбы и похороны. Ошибочно полагать, что король находится в этом зале целый день. Обычно, но проводит время в зале заседаний, где общается с министрами, выходит на улицу, в сад, на прогулку, может закрыться у себя в покоях или кабинете, где будет обсуждать дела с десницей. И только в крайнем случае появится в тронном зале, чтобы восстановить связь с землей, встретить гостей, послов или получить подарки. Иногда, приходит и зовет своих никчемных детей или слуг, а может даже и министров, чтобы отчитать, напомнить, кто правитель этого королевства. Именно здесь мы получаем наказания, а после кружимся в ритме вальса на балах. Стою около высоких и широких дверей из дуба, толщиной с две мои руки. Их открывают двое троллей, стоящих по обе стороны. Они выглядят, как две зеленые кучи камней, без волос и мозгов, слегка растекшиеся по сторонам и выросшие вверх в два раза, чем обычный прекрасноухий. Я долго гипнотизирую резную дверь, на её створках повествуется история о первом правителе — Стерлинге, что создал этот дворец и по его заказу были сделаны двери. Виднеются его битвы с орками, где он смог оттеснить их на Проклятые земли. Вот и его договор с пикси и гномами работать на благо эльфов, создание Первой столицы чуть ниже холма, на котором поставил дворец Стерлинга. Киваю троллям, чтобы открыли дверь. Они медленно толкают её, оставляют широкий проход. Мои шаги эхом разносятся по большому залу с витражными окнами по периметру стен, с круглым окном на стене за троном. Под потолком сводчатые арки, сглаживают острый треугольник крыши. Гладкие стволы колонн, с квадратными двухуровневыми пьедесталами и капителями в виде цветов и звезд поддерживали эти своды, выступая продолжением друг дуга. В конце зала находится пьедестал с несколькими ступенями, выходящими плавно из пола. На нем расположен трон — клиновое дерево, чей ствол у основания выглядит, как кресло с подлокотниками. Именно там сейчас сидит отец. Рядом с ним расположено ещё несколько тронов меньше и ниже — это наши. Они выполнены также из дерева, но уже не природой, а мастером, с дорогими сиденьями и спинкой с драгоценными камнями на изголовье. В предрассветной тьме зал выглядит зловещим. Я смотрю на зеленые кленовые листья, вернувшиеся после зимы, боюсь отца. Ему никогда не подходило это дерево, он неудачлив, никого не любит и уж точно не здоров. Земля не дура, чтобы дать отцу защиту именно этого дерева, но она точно дама с юмором. Мы не древесные эльфы, не черпаем свою силу от кустов, цветов или деревьев, но при рождении получаем дерево хранителя. Именно оно, через корни, идущие до почвы, связывает нас с землями, которыми правим, и способствует нашим необычным силам, подвластным только монархам. Король держит связь через трон, на нем же может восстановиться. Принцы и принцессы используют силу первого дерева. Их мы используем не часто, нечаянно при опасных ситуациях, во время битв для защиты народа или при излечивании ран. Дерево дарует нам защиту природы, определяет характер или судьбу, но всё же звезды влияют в большей степени, потому им молимся, а с деревьями беседуем. Трон, как и корона, подстраиваются под дерево-хранителя правителя. Короны принцев и принцесс, королев создаются мастерами, но также учитывая их хранителя. Дерево короля приветствуется для выращивания больше чем любое другое, оно и очевидно. Другие не вырубают, просто создают искусственный лес засаживая новыми деревьями в честь новых правителей. А вот в королевском саду они вырастают сами собой, если связь короля и земли хорошо налажена. Так же как и в день рождения принца или принцессы в саду вырастает дерево-хранитель новорожденного, то самое первое дерево. В мой день рождения выросли два прекрасных дерева, ставшими нашими с Феликсом наставниками. Отвлекаюсь от клёна и смотрю на отца. Чем ближе к нему, тем отчетливее вижу красную коробку с бархатной отделкой внутри. Прекрасно знаю что за коробка и что внутри неё. Желудок сжимается сильнее, чем за ужином, и вино готово на выход. Прямо сейчас стоит убежать, но не могу, долг дороже всего на этом свете. Оказавшись около первой ступени, опускаюсь на одно колено, приклоняю голову, как мне и положено. Глаза щиплет, но кусаю губу снова, чтобы унять боль. — Встань, Селена, — голос отца проносится по пустому залу. Слышу за спиной шорох, машинально оборачиваюсь и вижу Кристофера, принца королевства Древа. Он стоит у самого выхода, облокотившись на ближайшую колонну, в черной рубашке, расшитом тёмно-зеленом жилете и бриджах, из которых виднеются кудрявые ножки-копытца, напоминающие овечьи — парнокопытные. На его волосах мореного дуба видны раскидистые рога оленя, как у его матери, в сопровождении серебряной короны, напоминающей лавровый венок из изумрудов. Кисточки на ушах заметнее из-за кожи цвета мха. И только черные глаза не видно с такого расстояния. Я в замешательстве, смущена и ещё больше напугана. Смотрю широко раскрытыми глазами на отца, а ему нравится моя уязвимость. Он упивается своей силой и превосходством над соплячкой. Король знает, что увядает, его конечности перестают слушаться, и уверен, что в поединке со мной не выстоит и минуты, но его подпитывает моя покорность и то чувство безусловной любви и уважения, что я испытываю, как его дочь. Ему льстит моя верность, а также осознание, что как бы я не брыкалась молодым жеребцом, на водопой явлюсь к нему. — Подойди, — только сухие приказы. Шагаю на ступени и замираю за пару шагов от него и трона. Крона шевелится от гуляющего ветра. Становится темнее, кажется, рассвет задерживается. — Ты была моей любимой дочерью, — отличное начало, бьющее в самое сердце. — Твоя мать не желала видеть тебя, как только твои ноги стали настолько сильными, что смогли нести тебя вперед. Я взял твоё воспитание на себя и никогда не учил тебя лгать, но сегодня ты пыталась меня обмануть. Его тяжелая рука с перстнями взмыла вверх и ударила меня по щеке. Кожа загорелась, слёзы брызнули из глаз, я потеряла ориентир и схватилась за щеку, когда покосилась. Ему удалось вложить всю силу в этот удар. — Кодекс Кривого острова — это не просто свод правил, которым стоит следовать. Это настоящий закон, который нельзя нарушать под страхом гнева земли и стихии. Что там говорится о вранье? — настойчиво продолжает отец. — Да будет язык лгущего лавой угощен, и разверзнется твердь, да покажет всем грешным своё наказание, — процитировала я писание дрожащим голосом. На самом деле весь кодекс так и звучит, с пафосным окончанием: «…и разверзнется твердь, да покажет всем грешным своё наказание». Все прекрасноухие следуют ему, веря, что остров их проклянёт за неповиновение. Мы чтим честь друг друга при встрече, а осуждаем в сердцах. Для нас любой договор или сделка — это смертельный приговор, непреложный. Мы не смеем врать, хотя утаивать и наговаривать, разрешено. Заговаривать вещи тоже разрешено, хотя если это приведет к смерти, будет разбирательство. Давать зачарованные приказы и управлять другими, запросто, только скажите имя фамильного рода, чтобы магия сработала. Вот поэтому так легко развести уродливоухого на работу на Кривом острове, он сам скажет при встрече свою фамилию. Увлечь уродливоухих в танец под музыку, которая сведет их с ума, и они не смогут сами остановиться? Обычный вторник для уродливоухих. — Верно. Ты же не желаешь своей стране этого? — он задает это риторически, но молчит, словно ответ ему нужен. — Нет, отец. — Последнее время твоя дисциплина оставляет желать лучшего. Учителя из школы говорят привычные вещи. Ты прилагаешь меньше усердия, чем раньше. А твоё употребление большого количества вина и развлечения с падшими не лучшее занятие для принцессы. Нет, королевы Древы. Ты уже не юная дева, тебе не пристало себя так вести. Я разочарован тобой. Твоя репутация бунтарки в нашем дворце уже начинает выходить за его пределы и мне стыдно быть твоим отцом. Это наказание должно послужить уроком послушания для тебя. Обретение ценностей, — в этот момент король встал и нетвердой походкой подошел к деревянной подставке с коробкой. — Подойди ко мне. — Отец! Не надо! — мой голос сорвался на крик. — Ты ещё будешь кричать в моём доме?! — жесткий голос бил колоколом в голове. — Селена, прими наказание достойно. Ты провинилась. В следующий раз ты будешь думать о последствиях, как полагается королеве. Если Кристофер откажется на тебе жениться, ты так и останешься никем. — Но ты меня учил другому! — Я не учил тебя быть распутной девкой! Я никогда не учил тебя быть уродливоухой шлюхой! От его слов я стала задыхаться, тело онемело. Легкие загорелись, и боль распространилась по телу. Слезы выбились из глаз, хрустальным водопадом катились по щекам. Я не та, о ком говорит отец! Это не про меня! — Но я же… Это не я! Я уже… — Ты уже что? — его голос громом звучал в зале. — Хочешь сказать, что ты уже кто-то? Кто-то, кто может только драться, трахаться и пить вино? Без короля под рукой, ты просто грязь, которой можно пользоваться. И как бы сильно ты не билась, любой бабочке можно обломать крылья. Я упала на колени. До этого дня отец не позволял себе таких разговоров со мной. Его слова маленькими иглами входили в сердце, заставляя его мучительно обливаться кровью. Ядом проникали в мои уши, плавили мозг. Я не могла поверить, что слышу именно это — предательство из его уст. Он не наказывает Минхо за подобное, но я должна проходить через это стоя в луже собственных слез перед Крисом. Как же я зла, и вся моя агрессия направлена только на отца. Может, Минхо и придурок, который душил меня во время битв на мечах или подливает яд в мои кубки, он воспринимает меня за равную и уж точно не уродливоухую шлюху. — Делай, что хочешь со своими одноклассниками! Хоть выколи им все глаза и отрежь все пальцы! Но в дворцовом мире, уж будь добра, будь покорной! Скажут встать на колени, ты повинуешься! Скажут раздвигать ноги, ты и это сделаешь с улыбкой! — он наклоняется ко мне, берет за волосы в свою жилистую руку, пока я не могу ничего с этим сделать, будто он зачаровал меня. — Ты пустое место, не пытайся забраться выше, чем должна. Я позволил тебе жить на широкую ногу, теперь тебе нужно научиться скромности. Он отпускает мою голову, толкая её вперед, почти разбивая об пол. Слезы застилают глаза, душат, пока легкие продолжают сгорать в агонии. Отец с силой тянет за левую руку, пока я пытаюсь сопротивляться. Клён вернул его силу, мне с ним не справиться, хоть и царапаюсь длинными ногтями. Я оборачиваюсь, но Кристофер не желает вмешаться, продолжает смотреть с холодной маской на лице. Со всей силы король срывает кольца с левой руки, золото катится по мраморному полу, стучит, звенит, когда падает с лестницы. Тянет меня наверх, чтобы я выпрямилась и рука легла ровно на дерево с бугорком, подготовленное для ладони. — Отец прошу! — захлебываюсь в слезах, умоляю его, пока он затягивает ремни на запястье и пальцах. Вырываюсь, но бесполезно. — Умоляю тебя! Я исправлюсь! Клянусь! Я сделаю, как ты хочешь! Я же твоя дочь! Я люблю тебя! Прошу! Его тело наклоняется, красная бархатная накидка падает с его плеч, болтается спереди. Его сухие губы касаются моего лба, в поцелуе прощения. Он гладит мои волосы, улыбается, и я тоже это делаю. — Если любишь меня, ты выдержишь своё наказание, — улыбка не меркнет, когда он это говорит. Пытаюсь вырваться, пока он достает из вишневой шкатулки железный шар размером чуть больше моего кулака. Ремни крепкие, не поддаются, стол тоже тяжелый из-за мраморной плиты, на которой стоит деревянная подставка. — Во славу доблестных Звезд, честных Планет, верной Луны и могущественного Солнца, — замахиваясь, как мантру, произносит отец. Его удар приходится ровно посередине тыльной стороны руки. Я верещу от боли, пока она путешествует по моим нервным окончаниям. Закидываю голову, задыхаюсь от слюней, горящего горла, из которого вырываются мучительные крики. Задыхаюсь от боли, слезы брызжут в разные стороны. — Не кричи! За каждый крик увеличу количество ударов! Он снова бьет, и металл впивается в кожу, жжет её, задевая кости, разрывая сухожилия и сосуды. Рука распухает, становится красной и близится к багровому. Размякаю и сажусь, повисаю на руке. Шар снова врезается в руку и я прокусываю губу насквозь, кровь вытекает на шею, смешивается со слезами и слюнями. От железа жжет, оно для нас смертельно. Отец теряет голову и начинает бить без замаха, яростно, будто мясник колотит молотком свежее мясо, доводя его до идеальной мягкости. Мой рот открывается в немом крике, пока грудь сотрясается от рыданий. Мне больно везде, в глазах темнеет, и я падаю со ступенек, когда отец открывает замки на ремнях. Я прижимаю багровую руку в крови к груди, свернувшись эмбрионом на полу и плачу навзрыд. По стенам преследует эхо моих рыданий. Здоровой рукой собираю кольца, чтобы отвлечь себя, но получается отвратно. Отец проходит мимо меня, даже не пытается помочь или хоть что-то сделать. Сейчас мне плевать на него, я мечтаю, чтобы он исчез. Слезы застилают всё. — Мда, Кристофер ушел после второго удара, — злорадствует король. — Наверное, отправился в сад, увидеть чудесные клёны. Они чудесны в любое время дня, — он сделал пару шагов. — Чтобы я не видел тебя ближайшие дни. Грядет великое время, ты не должна его омрачить. Линфорд выходит из зала, за ним закрывают массивные двери, оставив меня наедине в темноте. Из-за слез всё размыто, будто под мутной водой. Каждое движение приносит боль, даже если не двигаю больной рукой. Ползу обратно к трону, чтобы дотронуться до дерева. Колени стерты, чувствую, как кровь сочится из ран. Прижимаю левую руку к груди и опираюсь на правую, почти свезенную. Тянусь к клёну и падаю рядом, чувствую его крепкий ствол. — Прошу, земля Синоды. Дай мне сил, дай мне смелости, подари излечение, — рыдаю и кричу со всей злостью, что есть. — Умоляю, помоги мне. Закрываю ненадолго глаза и тяжело дышу. Открываю глаза и я всё на том же месте. Рука неистово ноет, выглядит синей со следами кровоподтеков. Прячу её в рукав и выхожу из зала, не оборачиваясь. Захожу на кухню, где крутится один из уродливоухих. Заметив меня, замирает, пугается моего внешнего вида и сразу предлагает помощь. Очевидно он не первый день здесь, раз не стоит столбом. — Благослови тебя Звезды, — шепчу пересохшими губами. Смотрю в окно, а там уже рассветает. Туман появился на полях, и наверняка холодная роса уже выступила на зеленой траве. Парень аккуратно обхватил мою раненую руку и опустил в ведро с холодной водой. Его кудрявая шевелюра тряслась вместе с движением его головы. Он вертелся возле одного кабинета, потом перешел к другому и что-то замешивал в миске. В это время я тяжело опустилась на деревянный стул, сделанный кое-как, чтобы присесть во время готовки. — Вот, выпейте, Ваше высочество, — он протянул глиняную кружку в коралловой глазури. — Я сделал для Вас травяной чай, который поможет убрать боль, либо же уменьшить. А также, способствует восстановлению. Я попрошу подавать его к пище каждый день ближайшую неделю. — Ты слишком добр, — мои губы еле шевелятся в отличие от прислуги. — Я служу на ваше благо, Ваше высочество. Разве я мог пройти мимо вашей беды. — Любой другой прекрасноухий так и сделал бы, — неожиданно для себя говорю я. — Возможно. Возьмите полотенце, можете умыться, — он протянул намоченную тряпку изо льна, которой я сразу же принялась смывать кровь и макияж. — И вот мазь, я добавил мяты, чтобы она остужала. В его руках была склянка из темного стекла с маленькой крышкой-ложкой. Я не медля нанесла на синюю руку приятно пахнущую субстанцию. По запаху узнала мяту, арнику и озёрную бодягу. Внутри, за темным стеклом виднелись цветки ромашки, листья подорожника и зверобой, цветки календулы размазались по стенкам. Похоже, и в чае был хмель, я слишком быстро успокоилась. — Я не забуду твою доброту. Как твоё имя? — Коул, — а он умнее многих уродливоухих на этом острове, хорошо знает наши порядки. — Отлично, Коул. Можешь попросить всё, что хочешь, в пределах разумного. Я оставлю за собой решение, исполнять твоё желание или нет. — У меня есть лишь одно желание. Моя мама работает здесь кухаркой уже больше 20 лет, даже я родился здесь от её связи с прекрасноухим. Так он неприкаянный. Не обладает чертами прекрасноухого, лишь его кровью. — Отпустите её в мир людей. Хоть она и не стареет здесь, пока не выберется с острова, но я вижу по её глазам, что она устала. Да, и странно смотреть в лицо своей двадцатилетней матери, когда самому недавно столько же исполнилось. Пусть её долг будет оплачен, а я продолжу работать на Ваше благо. — Как имя матери? — не раздумывая спрашиваю. — Мелани Райт. — Мелани Райт, именем её высочества принцессы Селены, я принимаю твой долг и считаю его выплаченным. Впредь Мелани Райт свободна от работы во дворце великого Стерлинга, и вольна жить, как посчитает нужным. — Благодарю Вас, Ваше высочество, — он кланяется мне, и его кудри падают на глаза. — Позволите забинтовать Вашу руку? А пока Вы можете отведать оставшиеся лепешки. Я киваю и протягиваю руку за лепешкой. Левую руку он сам аккуратно поднимает и принимается покрывать можжевельниковым бинтом. Почти не чувствую руку, только пульсацию в самом центре, неприятную и ноющую. Ещё какое-то время сижу на кухне, наслаждаюсь лепёшками с зернами. Коул не оставляет меня одну, так не положено, но и не надоедает. Покончив с едой, я снова благодарю его, на что он желает мне доброй ночи, и я ухожу с кухни. Моей новой точкой является сад, где я обязана встретить Кристофера. Хочу чтобы он обнял меня и утешил. Чтобы моя боль исчезла, как и обида. До этого он всегда был учтив и нежен ко мне. Тем не менее, меня беспокоит то, что он не вступился за меня. Может, посчитал, что всё так и должно быть в «чужом монастыре». Нахожу его возле гортензий. Он смотрит на маленькие фиолетовые с пятнышками цветки. Медленно поворачивает голову и его глаза блестят. Его лицо величественное, с широкими губами, островатым подбородком, большим носом и коротким лбом. Над его глазами расположены густые брови. А его скулы всегда находятся в напряжении, делая челюсть ещё более угловатой. — Ты плакала? — спрашивает так небрежно, смотрит поверх меня. Замираю. Хочу его ударить, но сдерживаюсь из-за больной руки. Машинально прижимаю к себе. — «Ты дурак? Или издеваешься?» — думаю про себя. — А ты как думаешь? — обреченно отвечаю вопросом на вопрос. — Я не уверен, — он снова возвращает взгляд к цветам. Бьет больнее отца. — Это не важно. Я хочу провести это время с тобой, — отбрасываю всё недовольство в сторону и стараюсь говорить мило. Я осматриваю каменистую дорожку, деревья, соперничающие с кустарниками и цветами в красоте пышного цветения. Беру Криса за руку и тяну в сторону любимого места в этом саду — поляны в лабиринте. Здесь никто нам не помешает, даже солнце заглянет с опозданием. Мы проходим мимо живой изгороди высотой два роста Криса. Садовые гномы изрядно постарались над ней, сделали ровной, без лишних торчащих веток. Здесь пахнет сырой землей, свежескошенной травой и слабым ароматом грушевого дерева, которое цветет посередине лабиринта. Его аромат ласкает нос, плавно утягивает в негу. Я так рада оказаться именно в это время здесь с Кристофером. Оказавшись на поляне, я подхожу ближе к грушевому дереву, провожу больной рукой по стволу, касаюсь ближайшей ветки и придвигаюсь, чтобы вдохнуть аромат напрямую из цветка. В это время Крис изучает место, наблюдает за проснувшимся живым миром. Только сейчас я замечаю на его плечах накидку с гербом Древа — две скрещенные стрелы на фоне раскидистого дуба. Герб нашит золотыми нитками поверх бархатного зеленого полотна, обработанного изнутри шелком. Я подхожу к теньку, появившемуся из-за изгороди, заметив это, Крис подходит ближе. Он встает вплотную, я задираю голову и смотрю на его лицо. Принц выше меня на голову. Его рога блестят в лучах солнца. Одним движением он расстилает свою накидку на земле, садится поверх неё и тянет меня за руку к себе. Я падаю в его объятия, меняю положение, но он не позволяет, возвращаюсь обратно на его колени. Крис целует меня, медленно с легким напором, но мне это не нравится. Я толкаю его в грудь, пытаюсь отстраниться, и когда он замечает это, смотрит удивленным взглядом. — Я думала, мы поговорим, — сбивчиво говорю, дыхание не успело восстановиться. — А нам есть о чём? — в его глазах мелькает что-то странное, не заметное до этого. — Ну, вообще-то да. — Если ты хочешь поговорить о тронном зале, то не утруждайся. Мне плевать с кем ты спишь или что делаешь за закрытыми дверьми, пока об этом не станут ходить слухи. Ты королева, которую я хочу видеть рядом с собой, — он целует меня за ухом, проходит языком до шеи. Его действия пьянят, но слова пугают. Он говорит обо мне как отец, будто я вещь. Мне тошно, но я хочу ещё один поцелуй, чтобы забыть все, что он сказал и не сделал. На мгновение я стану самой большой драгоценностью, что он желает. Переворачиваюсь к нему лицом и меняю позу, сажусь на него и давлю на грудь, чтобы он лег. Целую как в последний раз, влажно, глубоко проникая языком. Двигаю бедрами, пока его руки сжимают мои ягодицы. Спускаюсь ниже, вдыхаю древесный аромат с его шеи, целую каждый миллиметр его светло-зеленой кожи. Бесцеремонно расстегиваю жилет и рубашку, он рычит, что я сорвала пару пуговиц. Продолжаю влажно целовать его, спускаясь ниже, оставляю влажную дорожку. Замираю возле пояса, невинно поднимаю взгляд, пока его рука направляющего ложится на мою голову. И будто нет израненной руки, боль отошла на второй план, уступив место желанию. — Сделай это, как с тем неприкаянным из школы, — его голос стал грубее, ушел в низкие ноты. Я удивленно поднимаю голову, буравлю его взглядом. Туман уходит из головы, напоминает, где я и что делаю. — Каким неприкаянным? — Я не помню его имени. Мне лишь вскользь упоминали, что ты используешь для утех парня с красными волосами. Отшатываюсь и не могу поверить его словам. Обо мне так говорят? Я лишь издевалась над Хёнджином, но никогда не давала повода на любые другие действия. Пытаюсь встать, опираясь на одну руку, но Кристофер хватает меня за искалеченную ладонь, тянет её к своему паху. — Закончи, что начала. Я кричу от боли, он резко отпускает руку с испугом. Моё тело почти падает на спину, я опираюсь на правую руку. Одним движением поднимаюсь, теперь моя чаша злости наполнена до краев и если был бы у меня кинжал, сейчас бы оказался в шее принца Древы. — Как ты мог даже допустить мысли, что я могу иметь связь с неприкаянным. Ты отвратителен мне. Заслужи меня и моё доверие снова, — бросаю я и стремлюсь на выход. — Ты ничтожна без меня! — слышу я в свою спину рычание Кристофера. Бегу не разбирая дороги, прячусь в саду, как загнанный зверь. Слезы застилают глаза и стоит отвратительный ком в горле. Все внутренности свернулись, меня тошнит и колотит от страха. Как я могла позволить себе так со мной разговаривать? Как он мог это сделать? Не могу поверить, что мой любимый может себя так вести. Смотреть на меня, как на одну из блудниц, приказывать мне, пытаться сделать хоть что-то против моей воли. Липкий ужас охватывает лишь от одной мысли, что всё могло закончиться иначе. Я ненавижу его прямо сейчас. Хочу чтобы он испытал тоже самое, что и я. Мне было больно, а он наслаждался этим.

⸸⸸⸸

Не помню как дошла до комнаты и оказалась в своей постели. Просыпаюсь во вчерашней одежде, даже сапоги не смогла снять. На письменном столе, в углу возле стеллажей, стоит еда и горячий чай. Смотрю на ноющую забинтованную руку, и хочется плакать. Я залпом осушаю кружку с чаем, не могу прикоснуться к еде. За окном уже темно, замок уже проснулся для ещё одного обычного дня. Когда рука меньше ноет, иду к гардеробу. Кири появляется из ниоткуда и помогает с одеждой. Извиняется, что не сделала этого раньше, боялась потревожить сон. Я киваю, ничего не говорю. Она спрашивает, что я хочу надеть и получает в ответ бормотание, похожее на «чтобы остаться в кровати». Она протягивает сорочку, помогает надеть её и затем распускает прическу. Ложусь обратно в кровать и пытаюсь закрыть глаза. Через тайную дверь появляется Феликс. Он одет для школы, но плюет на это и прыгает ко мне на кровать. Видит моё лицо, руку, начинает плакать, прижимаясь к плечу. — Вы слышали? — спрашиваю дрожащим голосом. — Не всё, — сквозь рыдания говорит брат. — Покажи руку. Я снимаю бинты, шиплю и стону от болезненных ощущений. Феликс держит меня за предплечье и помогает. Он с ужасом охает и сдавленно кричит, когда я показываю ему посиневшую руку с кровоподтеками. Шершавые шары смогли глубоко повредить кожу, и теперь там кровавые рубцы, которые станут шрамами. Пальцы посинели, кровь тяжело приливает к ним. Вся тыльная сторона ладони распухла, покрылась ранами и синяками, перетекающими друг из друга. Нанеся мазь, сделанную Коулом, я принялась заворачивать обратно руку, и надеяться, что она быстро пройдет. Феликс уткнулся в моё правое плечо и без остановки плакал. Он ранимый и меньше всех заслуживает слез на своем прекрасном лице. Я провела рукой по его волосам и прошептала на ухо слова успокоения, но он не мог остановиться. — Я вызову его на дуэль, — разгоряченно заявляет брат. — Ликси, прошу, успокойся. Я не меньше тебя желаю это сделать, но мы не должны опускаться до его уровня. Я мечтаю о его смерти, мучительной. Надеюсь, он будет проклят до конца своих дней. Он не заслужил быть нашим отцом. — Я хочу ударить тем шаром, которым он бил нас, по его голове и посмотреть, как он на это отреагирует, — продолжает брат. — Я проклинаю его от всего своего сердца. Когда Минхо станет королем, мы можем сослать его на Проклятые земли или скинуть с мыса Панихиды с камнем, привязанным к ногам. — С чего ты стал таким жестоким? — я заглядываю в его янтарные глаза в поисках ответа. — Я зол на него из-за тебя, вот и всё. — Прошу не злись и не плачь, — я стираю последнюю слезу с его щеки. — Сегодня ты представляешь нас двоих. Чем увереннее ты, тем лучше мне будет. Я проведу день в постели, плевать на школу, а ты должен делать вид, что меня нет по важной причине. — Хорошо, Селена, — он кивает как ребенок. — Не доверяй Ханне. Слушай её внимательно, но не верь всему. — Почему? — он меняет позу и придвигается ближе, будто нас могут подслушивать в этот самый момент. — Есть подозрения, что она ведет свою игру. — Понял тебя. Отдыхай, я вернусь сразу после ужина. Надеюсь, и король Минхо тебя посетит, — смеется Феликс и встает с кровати. — Что-то ты зачастил напоминать о короле Минхо, — бросаю с улыбкой и падаю на подушку. — Ничего не зачастил. Ах, да, — брат замер в полуобороте. — Король объявил об охоте и бале на полнолуние, через 9 дней. Не знаю, что ему в голову пришло, но нужно подготовиться.