Цветок, плывущий в тёмной воде

В этой реке слишком много слёз, но их поглотит океан. — Наберите мне, пожалуйста, воды — я бы хотел искупаться! — громко и по слогам произносит Ши Цинсюань, для верности изображая руками волну. — Во-ды! Ку-пать-ся!       Придурок, я немая, а не глухая! И не глупая, в отличие от некоторых — о том, что я всё слышу, тебе уже говорили раза четыре, как минимум!       Поскольку я не знаю, как будет на языке жестов «хер тебе через плечо», уныло киваю и плетусь за кадкой. Надеюсь, получится незаметно применить магию — не хочу таскать вёдра, да ещё и ради Повелителя Ветров.       К счастью, Ши Цинсюань, как всегда, ни за чем не следит — пока он скачет на балконе, пытаясь привлечь внимание какого-то то ли козодоя, то ли свиристеля из сада (чёрт их разберёт, как они называются), я бы мог десять раз натаскать воды даже без всяких уловок. Но не буду — много чести.       Повинуясь моим силам, вода наполняет бочку и нагревается до нужной температуры. Ах, как велико искушение нагреть посильнее и сварить из Повелителя Ветров бульон… — Ой, уже готово? — радуется Ши Цинсюань, вернувшись в комнату — очевидно, птицы с ним общаться не захотели, и я не могу их осудить. — Какая Вы проворная!       Кланяюсь в ответ, изображая лицом благодарность. Показываю дурачку, чтобы прекращал болтать и залезал в лохань, пока не остыло.       Сама отворачиваюсь за настоем мыльного корня и притираниями — и заодно чтобы избавить себя от зрелища раздевающегося небожителя. Я бы, конечно, все равно ничего не увидела, ведь он прячется за ширмой — сквозь неё просвечивает только силуэт, тощий, как молодая рябинка, — но лучше перестраховаться. Услышав характерный плеск, понимаю, что опасность миновала, и отправляюсь прислуживать. —… Не понимаю, как можно не любить прикосновения, — рассуждает Ветер, сидя в бочке, пока я мою ему волосы. Они выросли гораздо длиннее, чем он носил раньше, но смотрится неплохо. Однако промыть их — та ещё забота, а Ши Цинсюань, пользуясь моей безответностью, несёт чушь с таким вдохновенным энтузиазмом, словно ему за это платят, причём сдельно. — Разве плохо, когда тебя обнимают, берут за руку, гладят по волосам?       Я знаю, что это не укладывается в твою картину мира, мой ветренный друг, но бывают такие люди, которые не хотят, чтобы ты их хватал. В это трудно поверить, но они есть. А ещё — сюрприз — их большинство. Но сегодня глаза я тебе не открою — мне, к твоему счастью, нельзя разговаривать, поэтому я обречён молча слушать все эти бредни. — Я вот, например, гораздо лучше понимаю настроение человека, когда до него дотрагиваюсь, — А-Фэн, как всегда, бурно жестикулирует, не замечая, что брызгает водой. — А у меня есть друг, который вообще не выносит, когда его трогают. Вернее… — юноша вдруг осекается и чуть бледнеет, — был друг.       Я на секунду замираю, но тут же беру себя в руки и продолжаю промывать его длинные волосы, потемневшие от воды настолько, что стало не видно характерного для них тёплого орехового отлива.       На некоторое время воцаряется благостная тишина, Ши Цинсюань смотрит в пустоту, словно погрузившись в какие-то тягостные размышления. Но, как и ожидалось, надолго его не хватает. — Можно, я расскажу Вам одну сказку? — вообще-то, нельзя, но ты ведь всё равно расскажешь. — В общем, жил когда-то на свете один бог ветра. Он был жутко бестолковый. Все просто диву давались, как такой бездельник умудрился вознестись вслед за старшим братом, могучим и дисциплинированным богом воды. Сам бог ветра считал, что ему просто повезло, и особо об этом не думал — он вообще не любил думать…       Какая самокритичная сказка. Пока согласен с каждым словом. Я поливаю голову Ши Цинсюаня из ковшика, смывая мыло с волос. — Этот бог ветра очень любил веселиться и старался подружиться со всеми подряд. Однажды он повстречал бога земли — мрачного типа, который почти ни с кем не общался. Богу ветра показалось грустным, что у того совсем нет друзей — представляете, каково это, когда совсем не с кем поговорить? — в порыве чувств Ветер чуть не вскакивает на ноги, забыв, что не одет, но я кладу ему руку на плечо и силой усаживаю обратно, пока не дошло до греха. А ты не думал, болезный, что он мог просто не хотеть ни с кем разговаривать? Ах, да. Ты же сказал, что не любишь думать. — Сначала я… То есть, бог ветра, очень жалел бога земли — тот казался таким печальным и одиноким. Он делал вид, что ему никто не нужен, что он сильный и самостоятельный, часто вёл себя грубо, но я… но бог ветра видел в нем какую-то уязвимость, будто у него что-то внутри болит, и полагал, что он просто боится сближаться с людьми — думает, что те могут его отвергнуть или бросить. Может, это уже случалось с ним раньше… Но ведь нельзя жить, не имея рядом ни единого близкого существа, правда?       Самообладание на миг покидает меня, и я рывком погружаю Ши Цинсюаня под воду с головой. Да много он понимает, этот мелкий поганец! Выдумал себе невесть что и сам же поверил! Никто меня не бросал и не отвергал! И не будем показывать пальцем, из-за кого я остался один на этом свете!       Вырывается ещё…       Ах, ты, ёлки-палки… Я забыл, что он смертный. Отпускаю Повелителя Ветров, тот выныривает на поверхность, жадно хватая ртом воздух. — Вы что делаете?! — возмущается он, кашляя. Я строю невинное личико и жестами показываю, что пыталась таким образом промыть волосы. — Не делайте так больше!       Кланяюсь и изображаю виноватое лицо, отчего Ши Цинсюань тает. — Заставили же Вы меня перепугаться! — хохочет он. — Давайте, я расскажу, что дальше было в той сказке!       Давай ты не будешь, а? Но А-Фэна уже не остановить… —… Поначалу бог ветра просто жалел и искал его общества лишь для того, чтобы помочь влиться в коллектив, но потом действительно привязался к этому странному угрюмому парню, — болтает Ши Цинсюань у меня за спиной, заворачиваясь в полотенце, пока я не глядя подаю ему халат. — Ведь богу земли не была нужна жалость — наверное, он был полной противоположностью понятия «жалкий». Он был самый бесстрашный, несгибаемый, принципиальный и справедливый человек из всех, кого я когда-либо знал!       В какой-то момент Ветер забывает, что рассказывал сказку, и переходит на личные местоимения. —…А ещё он был очень добрый, хотя и не любил это признавать, — А-Фэн продолжает нести свою ахинею в мир и мои несчастные уши.       Впрочем, не могу отрицать — мне немного льстят его речи. Хотя про доброту — явный перебор. — Конечно, он постоянно говорил мне гадости, но всегда приходил на выручку и всегда был рядом, когда я в нем нуждался. С ним было надёжно, он не лицемерил и не боялся никого, с ним было весело — он очень мало говорил и редко шутил, но мне нравились его едкие и точные шутки.       Я сейчас разрыдаюсь от умиления. — Наверное, я бы даже хотел, чтобы мы стали чем-то большим, чем просто друзья, но как-то не складывалось, а потом… Всё рухнуло в один миг, — вещает бывший небожитель, пока я пытаюсь сделать ему причёску. От служанки я перенял неплохие навыки в этой области, но даже они пасуют перед человеком, который не может сидеть спокойно ни минуты.       Интересно, как он воспринимает эту часть нашей истории. Сейчас я у него окажусь вероломным злодеем и убийцей любимого братика — это к гадалке не ходи.       Я достаю из присланной Лэ Яном шкатулки необычное украшение для волос — длинные бусы из опала и перламутра с серебряными разделителями тончайшей работы, крепящиеся на крохотном гребне. Удивительная штука, явно иноземная, но почему-то возникает ощущение, что она мне знакома, её вид внушает смутную тревогу, но я в упор не могу вспомнить, с чем это связано. Не сразу понимаю, что с ней делать — не видел, чтобы кто-то носил подобное, но потом догадываюсь, что нужно спрятать гребень в волосах и перевить пряди бусами наподобие цветочных гирлянд. — Какая восхитительная вещь! — светлые глаза Ши Цинсюаня загораются восторгом при виде новой побрякушки. Мне кажется, ты перевидал все украшения в мире — и всё равно каждый раз ведёшь себя, как сорока. Легонько хлопаю по руке, уже потянувшейся ухватить кончик бус, и продолжаю заплетать. — Это наш господин передал для меня?       Я киваю, и щеки А-Фэна чуть розовеют. — Его так долго нет, я волнуюсь. Он часто так пропадает? — человек всего лишь пару часов позанимался своими делами, а тебе уже свербит. Я чуть не озвучиваю это вслух, но вовремя вспоминаю о немоте и лишь делаю неопределённый жест — мол, бывает и такое. — Так вот, — зараза, вспомнил-таки про свои россказни. — Всё рухнуло в один миг. Оказалось, что бог земли — на самом деле демон, который скрывался среди божеств, чтобы совершить свою месть. Как я и говорил раньше, дурачок вроде меня ни за что бы не вознесся на небеса — оказалось, что мой брат забрал судьбу этого человека и отдал мне, ведь у нас были почти одинаковые имена и родились мы в один день. Только он должен был стать богом, а я — так и остаться бездельником. В итоге, пока я незаслуженно прохлаждался на небесах, этот человек ужасно страдал. Он потерял всех, кого любил, всё, что ему было дорого, но не сломался и не сдался — он вообще был не из тех, кто сдаётся. Когда смертное тело оказалось не в состоянии служить, измотанное неукротимым духом, он стал демоном — и даже на этом поприще добился величия. Когда пришло время мести, друг предлагал мне выбор — он или брат, но я не смог выбрать и потерял обоих. Он лишил меня божественных сил и убил брата на моих глазах. Я думал, что он убьёт и меня, но почему-то этого не случилось. Он просто бросил меня в мире смертных, живого и невредимого. И это, наверное, было ещё хуже. Я был совершенно один, я так тосковал по ним обоим — наверное, по другу даже больше, чем по гэ. Это очень глупо, правда? Я так сожалел обо всём, что случилось, я хотел, чтобы он наказал меня, мучил, но только бы не бросал. Представляете, я сломал себе руку и ногу, как на той моей статуе, которую испортил друг, надеясь, что он всё же следит за мной и увидит, как я раскаиваюсь.       Ну, Ши Цинсюань, чтоб тебя утка пнула! Думать — это вообще не твоё! Если бы я хотел, чтобы у тебя что-то было сломано, то сломал бы сам. Ты себе нафантазировал, а я теперь оправдываться должен. Всё как всегда — Ветер делает глупость, я расхлебываю. Ничего за сотни лет не меняется. Жаль, что это признание нельзя записать — с кровавым дождём старины Хуа я давно разобрался, хотя и обещал не практиковать, а вот драные бабочки так мне и не дались.       Вообще, как-то Ши Цинсюань после всей этой истории хуже себя чувствует, чем мне казалось… — После этого я видел его вновь всего раз, но он был безразличен и быстро ушёл, не пожелав со мной говорить, — продолжает Ветер, лицо его всё мрачнее. — И больше я его не встречал. Иногда спрашиваю о нем у общих знакомых и знаю, что он жив, но ничего более… — Ах, ну, почему я тогда струсил! — кулак ударяет по туалетному столику, тот жалобно скрипит. — Впрочем, я всегда был трусом. Я годами смотрел, как мой брат творит дурные дела. Друг был не единственным, кого он обидел — лишь единственным, кому хватило сил дать сдачи. Видел жадность, подлость, несправедливость — и молчал. Негодовал в душе, но не смел высказать ему в лицо, только придумывал оправдания, ведь гэ даже оправдываться не считал нужным. Для него я был позором, обузой, он всегда пытался вылепить из меня кого-то другого. А друг… С ним можно было не притворяться и быть таким, как есть. Он ворчал, ругался, но не пытался меня переделать — просто принимал, как данность, даже если это не всегда ему нравилось… Я должен был сделать выбор. Может, если бы я смог, он оставил бы гэ в живых. Впрочем, кого я обманываю. Мне бы никогда не хватило духу пойти против брата.       Вроде бы, он правильно всё говорит — почему же мне так тошно от его слов? Смешно сказать — но, кажется, мне тоже иногда не хватает этого придурка.       Ши Цинсюань размашистым движением стирает с лица случайную слезу. — А теперь появился наш господин, и я вновь чувствую себя счастливым. И не знаю, что с этим делать. Имею ли я право на надежду? Возможно ли начать всё заново, с чистого листа? И означает ли это, что я, наконец, искупил свою вину? — Он поднимает на меня лучистые глаза, в которых стоят слезы.       Я не знаю, что ответить на этот вопрос. Я не готов отпустить. Не готов всё так оставить.       Ши Цинсюань осекается, внезапно вспомнив, что грузит своими размышлениями несчастную смертную девушку: — Ох, простите меня! Я что-то заболтался совсем! Вы не волнуйтесь — это просто такая история, выдумка! Я говорил не о себе, а от лица, так сказать, лирического героя! — И опять этот нервный смех. Я смотрю на него, как на дурака, а внутри всё сжимается. Эта история никогда не была хороша, а в его переложении звучит совсем уж паршиво. Меня охватывает смятение. Кажется, я начинаю немного сомневаться в своей правоте. Может, я перегнул, и в самом деле это было слишком жестоко? Может, он и в самом деле всё понял? Может, я тоже немного скучаю по былым временам?       Из душевного волнения меня вырывает слуга, бесцеремонно заглянувший в комнату. — Эй, молодой господин, ты просил позвать, когда хозяин придёт! — Невероятно, но А-Фэн, живущий в поместье всего пару дней, уже успел очаровать всех слуг настолько, что к нему относятся, как к родному. — Уже бегу! — Ши Цинсюань подрывается, будто ужаленный. Лицо его мигом озаряет улыбка, и он мчится встречать своего ненаглядного Лэ Яна. Вот и вся цена его горю и раскаянию. А я чуть было не купился.       Но что-то от этого разговора дрогнуло во мне, словно от порыва северного ветра… И мне это не нравится.