My star, my guiding light, please forgive me so I can see you shine brightly once more.

Дазай сидел на кровати, сжимая в одной руке письмо от Акико, а в другой ничем не приметные медальоны овальной формы. Вроде бы, всё было нормально, болезни у Чуи нет. Но почему же тогда так щемило в груди, или, лучше будет сказать, что словно воздуха не хватало на полноценный вдох. Совсем скоро Чуя взойдёт на престол. И, благодаря Дазаю, ему не придётся проливать кровь, ни свою, ни чужую. Но что-то было не так, и Дазай не мог понять, что именно. Тревожное чувство поселилось в его груди. Да и вообще, было ощущение, что силы его покинули, с аппетитом на пару. Переодевшись в ночную рубашку, Дазай забрался на свою огромную кровать и решил провести остаток дня, высыпаясь и надеясь тем самым привести себя в нормальное, рабочее состояние. Но, к сожалению, ему становилось лишь хуже. Сперва его ноги словно налились чугуном и ныли. Проснувшись посреди ночи, даже не осознавая, как и когда погрузился в сон, Дазай был подвержен сильнейшей головной боли, такой, что перед его глазами всё мелькало. Ворочаясь в кровати до рассвета, утром Дазай первым же делом попросил слуг принести ему лекарства. К тому времени его знатно трясло от боли на протяжении нескольких часов. Спустя какое-то время в его комнату были доставлены и обезболивающие средства, и завтрак, на который Дазай посмотрел с отвращением. Ноги продолжали ныть и неметь, но теперь к этому прибавилась и боль в пояснице. Дазай не помнил, когда он в последний раз настолько потел и, выпив залпом стакан воды, рухнул обратно на помятые простыни. Накрыв лицо ладонями, парень дышал очень шумно и прерывисто. Что-то готовилось вырваться из его груди. «Только не это», — Дазай думал в отчаянии, и это стало его последней разумной мыслью на последующие часы.

***

Голова Дазая металась по подушке, пока он лежал на кровати, широко расставив свои ноги. В комнату проникал лунный свет через панорамные окна, и казалось, что прошли дни с тех пор, как в последний раз здесь на ночь зажигались свечи. Сейчас Дазай вообще ничего не помнил и не знал. Его тело горело, и был лишь один способ предотвратить конвульсии. Задрав повыше свою ночную рубашку, Дазай, закусив губу, прикасался к себе. жар перекатывался по всему его телу, пока он делал безразборные рывки по своему эрегированному члену. Это было приятно, это было очень хорошо, это было, наверно, то, что нужно. Сжимая ладонь в кулак на члене, Дазай нетерпеливо подводил себя к оргазму. Простыни под его ягодицами были насквозь мокрыми, но Дазай этого не ощущал. Лишь на задворках его разума мельтешила мысль, что он весь влажный из-за естественной смазки, которая неконтролируемо вытекала из его отверстия. Под опущенными веками Дазай видел Чую, и с каждым рывком ладони по члену ему было всё сложнее оставаться тихим. И капли здравого рассудка не осталось, Дазай был не в состоянии задаваться вопросом, почему во время своей первой течки именно Накахара всплыл в его сознании. Дазай в данный момент не мог контролировать абсолютно ничего. Оргазм приближался, и парень завалился на бок, поджимая ноги и безжалостно ускоряя свою кисть, не будучи уверенным, что уже её не вывихнул. — Чу… Ч-чу… Чуя… Чуя… Чуя…. Чуя-я-ахх... Громко вздыхая, он наконец предался оргазму. Обильно кончив себе на руку, Дазай перестал звать и усердно старался как-то отдышаться. Ясность ума не возвращалась. И он, вытерев руку прямо о свою ночную рубашку, завалился вновь на спину, смотря на плотные завесы балдахина перед собой невидящим взглядом. Его щеки горели, а тело наконец-то расслабилось. Неизвестно было, как долго продлится этот эффект блаженного состояния. Дазай что-то шептал, облизывая свои сухие губы. Нужно было глотнуть воды. Опуская босые стопы на ковер, Дазай дотянулся ещё дрожащими после оргазма руками до стоящего рядом графина и сделал несколько жадных глотков прямо из широкого горлышка. — Альфа. «Что?» — Дазаю на секунду показалось, что он увидел себя со стороны, стоящим босиком перед кроватью в насквозь промокшей рубашке и с затуманенным взором. И губы его шевелились. — Альфа. Это был его зов. Обернувшись к кровати, Дазай быстро сунул руку под подушку, выуживая оттуда блестящий предмет, и резко направился к выходу из своих покоев. Он ступал по коридору быстро и уверенно. Так ему казалось, со стороны же это выглядело, словно он бредёт, едва волоча свои ноги, и вот-вот упадёт. Стражи вновь преградили ему путь, как и двумя днями ранее. Но Дазай окинул их ехидным взглядом. Или так ему казалось. Перед стражами стоял худой растрёпанный парень, сгорбленный, так как обнимал себя руками. Его глаза были влажными, а губы сложены в тонкую линию. Моментами по его телу пробегала заметная дрожь. — Впустите меня, или я вас обоих прикончу. В руке Дазая (вынутый, судя по всему, из рукава) блестел аккуратный и изящный клинок. Стражи не сдвинулись со своего места и даже не шелохнулись. Нет, они не восприняли эту угрозу за шутку, но им было строго запрещено впускать кого бы то ни было в покои наследника престола. — Хорошо, — теперь сделав усилие, Дазай всё же выпрямился и резко задёрнул рукав ночной рубашки, — тогда я убью себя. Опустив взгляд на свою руку, Дазай прильнул острием клинка к коже на своем запястье, смело (из-за отчаяния, перекатывающегося по его венам) делая надрез. Боль вспыхнула жжением, но это не чувствовалось ужасно. Он не добрался ещё до вен, но и не останавливал движения, сжимая рукоять из последних сил. Это чувствовалось странно, это чувствовалось приятно. Когда мгновенно отпрянув в сторону, один из стражей распахнул ему дверь в покои Накахары. Приказ приказом, запрет запретом, но потерять Дазая, непревзойдённого стратега и наследника престола соседнего королевства, было категорически нельзя. Это было бы поистине хуже всего на свете. Дазай медленно поднял взгляд на открытую перед ним дверь и отнял остриё от раны. Кровь уже текла с его запястья по ладони к пальцам, неизбежно капая на ковёр. Выпустив клинок из руки, парень не спеша двинулся вперед, пока не услышал, как дверь позади него захлопнулась. В комнате Чуи догорали свечи, было чертовски темно. Слышался какой-то шорох и рычание, но Дазай сделал ещё шаг вперед, пытаясь всмотреться. — Чуя. Как бы отчаянно Дазай ни принюхивался, запаха он не слышал. Это было очень грустно. Тогда, со стороны кровати, в два резких прыжка к нему приблизился Чуя, останавливаясь прямо перед ним. — А.. аль.. фа…— Дазай прошептал, сглотнув собравшуюся непонятно откуда во рту слюну и смотря на принца с не скрытым благоговением. Сейчас абсолютно ничего не имело значения, лишь бы скорее альфа сделал то, что должен. Дазай не мог, не был способен оценить состояние Чуи, для него тот выглядел сейчас как спасение от всех мучений и боли. Однако Чуя, он выглядел как хаос, его промокшие от пота волосы спутались и торчали, его глаза были налитыми кровью и с расширенными зрачками. Лицо его украшал оскал с явно выраженными острыми клыками. Накахара выглядел словно зверь, зверь, который был разозлён и омрачён одновременно. Его ночная рубашка была не менее мокрой, чем та, что покрывала тело Дазая, украшенная множествами пятен, особенно спереди, где проглядывала через ткань его пульсирующая эрекция. Инстинкты должны были управлять им, он должен был… Но Чуя, он же не мог вот так, ведь гон должен был сойти на нет уже вот-вот. Альфе хотелось быть в себе, он очень старался сейчас. Но разве можно полностью это обуздать, находясь в таком состоянии впервые в своей жизни. Как и впервые столкнулся с течкой Дазай, и единственное, о чём тот мечтал, чтобы альфа поскорее оказался внутри него. Сделав два шага вперед, с трудом, явно сдерживая себя, чтобы на Дазая просто не налететь, Чуя опустился ладонью на шею омеги, сдавливая и продолжая наступление. Дазай инстинктивно попятился назад, пока не ударился спиной о закрытые двери. Те распахнулись под натиском, и, вытолкнув Дазая за пределы своих покоев, Чуя выпустил его из своей хватки, затем с треском захлопывая двери, пока омега неизбежно приземлился на ковёр. Дазай непроизвольно схватился ладонью за свою шею, не понимая, абсолютно ничего не понимая. Стражи стояли не шелохнувшись, пока Дазаю казалось, что сейчас он способен к своей комнате разве что ползти. А вообще, это, да и ничего в целом, сейчас не имело значения. Ведь альфа отверг его.