DEEP-EX-SENSE - Нейротоксин
“я заслонил тебе солнце,
я заменил тебе социум.
и наступаю на горло —
я перекрыл тебе воздух”
Мокро. Воспоминания, что почти стерлись, накатили с новой силой, и самое яркое из них — хлюпающий звук губ, обхватывающих рот и язык юноши. Они словно стремились вобрать в себя как можно больше его тела, его пространства, включая не только плоть и кровь, но и воздух вокруг. Накатывающими волнообразными движениями с каждым новым рывком Сукуна поглощал в себя все больше, и слюни, разбавляющие тишину пошлым чавканьем, стекали с подбородка Мегуми, капали на держащую его руку проклятия. В какой-то момент этот звук вытеснил из головы мага оставшуюся часть мозга. Испробовав поцелуи еще в средней школе, Мегуми уверовал в себя и свои силы, полагая, что научился всему и удивить его на данном поприще больше нечем. Он и представить не мог, что когда-нибудь испытает столь сильные эмоции, связанные с, казалось бы, обычными поцелуями. Все дело в мягкости чужих губ? В их опытности? Или ненастойчивой напористости? Может, дело в ширине его рта, покрывающего, пожирающего Мегуми без остатка? Поцелуи в школе показались ему детским садом, стоило пропустить в свой рот пластичный теплый язык, по-хозяйски исследовавший пространство, едва не толкаясь Мегуми в глотку. Проклятия частично могут изменять собственное тело, и юноша почти был уверен, что Сукуна сжульничал, подменяя реальные размеры. Хотя отдавая себе в этом отчет, Мегуми было все равно — обманывают его или нет. То, с каким упоением он вбирал в себя, подчиняясь бьющимся в тело волнам, все, что ему дарили, не могло перебить толику разума, что билась где-то на задворках сознания. Самым тяжелым было не сметь поднять руки, чтобы прикоснуться. Он ожидал, что нарастающая страсть другого окунет их в омут беспамятства, бесчинства и разврата, что представлялось и шло в купе с личностью Двуликого. Мегуми ждал безумства, что охватил бы уставшую после тренировки голову, когда можно свести желания организма на чисто физическое бессилие. Ждал напора и тягот чести, разбавляющей их поцелуй ложкой дегтя. Сукуна придавил его тело своим, притянул, привлек, не заманивая речами, не обещая упокоить или спасти. Лишь ответил на предложенную, протянутую самим юношей ладонь. Он не брал его силой. Не толкал. Не выхватывал из рук Мегуми поводья. Прильнувши к нему, корректируя чужие движения, Сукуна просто… целовал его в ответ. Но помня больной головой удар, ставший ответом на нарушение личных границ, Мегуми удивился, как много ему требуется усилий, чтобы удерживаться от возможности положить ладонь на подставленное мужское плечо. Они соприкасались губами, переплетая языки, даруя друг другу тепло и живительную прохладу; через протянутую к подбородку Мегуми руку между их телами проскальзывали сотни мелких электрических разрядов, вспыхнув и тут же погаснув; проклятая энергия струилась между волосами, намагничивая их; кожа вставала дыбом, а подпирающие пол колени онемели от невозможности пошевелиться. Казалось, стоило магу сделать хотя бы одно случайное движение — даже самое незначительное — и момент будет упущен, волшебство, каким бы губительным то ни было, развеется, а душа потеряет покой, обретенный после их соприкосновения. Сжимая в кулак руку, Мегуми зажмурился сильнее. Ровный темп, заданный скорее Королем проклятий, нежели им самим, оказался под угрозой. Мегуми, в попытках сконцентрироваться на всех окружающих и волнующих его вещах одновременно, потерял контроль над самым главным. Над самим собой. И выступил вперед, приподнимаясь на одно колено, теснее прижимаясь к проклятию, слегка возвышая свою голову над его, ведь Сукуна, как и маг до этого момента, сидел на коленях. Проглатывая страх и немощность, захватывая их в расставленные собой же сети, юноша углублял и усиливал тесноту близости до тех пор, пока не оказался сидящим на чужих бедрах. Он мог бы поклясться, что мышцы ему не подчинялись, что в спину его что-то толкало, настраивало против воли. Но это была бы самая очевидная ложь. До того глупая и смешная, что Мегуми решил не тратить время даже на попытку самообмана. Занятые бездельем пальцы рук ныли, суставы выворачивало. Им жизненно необходимо было найти применение — вцепиться, ухватиться, сжать, погладить в конце концов. И только маг готовился переступить и эту грань тоже, как Сукуна отпрянул, нахмурившись, отводя назад голову. Рука отпустила шею Мегуми и замерла в воздухе возле лица, не касаясь его. — Почему не отталкиваешь? — настороженно спросил мужчина. Надменно следя за разомлевшим юношей, уверенно сидящим поверх него самого, он предполагал увидеть если не детский испуг, то ярко выраженную невинность и уязвимость, что пеленой покрывали лицо напротив большую часть их общения. Вопреки образу, Мегуми держался уверенно, хоть и дрожал осиновым листом, потирая словно невротик запястья. Будучи разочарованным в скором завершении процесса, он гневно раздувал ноздри. Сукуна безумец? Какие сказки. На гребне возбуждения Мегуми безумен не меньше. — Смысл? Это же я тебя поцеловал. Было бы странно прикинуться недотрогой и оттолкнуть то, что само ринулось ко мне навстречу. — Звучит высокомерно. Не боишься? Проклятию приходилось задирать голову. Приятно было понимать, что Мегуми все еще сидит на нем. Другой момент — если его присутствие терпят насильно. — Вкус победы вскружил мне голову, и я сижу на тебе верхом. Как думаешь, я боюсь? — А если я не остановлюсь? Если заберу силой, что захочу? Неужто думаешь, что сможешь совладать с моей жадностью? Вопреки словам, Сукуна все еще не касался его, выказывая равнодушие на грани обидного. Тяжело бездействовать. Тяжелее осознавать, что ты страдаешь от этого бездействия. — Ты же остановился, чтобы спросить об этом. Значит, сможешь. Значит, твой разум не настолько беспросветно мрачен. — Твоя прямолинейность и точность временами бесят до невозможного. Ты будто ковыряешься пальцами в моих внутренностях, — и в подтверждении неприятного сморщил нос, ухмыляясь. Взгляд исподлобья Мегуми выдерживать научился. Помутневшие рубины горели в ночи и без всяких факелов. Останься он наедине с ним в кромешной темноте — и глаза Сукуны служили бы ему маяком. Путеводной звездой, что из теплого света обратилась в красный гигант. Каждая звезда в конечном итоге умирает. Но перед этим… она выжигает окружающее себя пространство дотла. — Ты так часто игрался со мной, пока я был без сознания. Неужели вменяемый я настолько плох, что ты меня отвергаешь? — огрубевший самоуверенный голос; видимо, Мегуми и правда перепутал что-то, раз позволил себе такие вольности, а с другой стороны — не наплевать ли? — Выказываешь безразличие, зная, что это заденет меня. Будет честным, если я верну должок. Немного сменив позу, Двуликий усаживается поудобнее, располагаясь на татами по-турецки, но не скрещивая ноги, чтобы Мегуми смог усидеть. Незанятые руки перемещаются на колени, плечи и спину юноши. Все так же невесомо, едва касаясь. Складывается впечатление, что они поменялись местами. И подросток-недотрога тут он, а не Мегуми. — Я просто… хочу. Хочу взять тебя. Обнажая зубы, проклятие рассмеялось от его слов, раскатами грома обрушивая насмешки на юношу. Здание вокруг них содрогнулось, доски под ними заурчали, внимая хозяину этого места. Прокатившись вибрациями, через некоторое время все стихло. Сукуна молчал, но каждая секунда его смеха опускала достоинство Мегуми все ниже. — Признаюсь, с бесполезным телом не так весело, чем когда ты все понимаешь и чувствуешь, хотя и в этом есть своя прелесть, — размышлял мужчина, опустив глаза на согнутые в коленях ноги мага. — Беспамятство, потерянность, дезориентированность. Толика забвения и страха в непонимающем лице. Безвыходная покорность. И все же необычно видеть тебя таким смелым. Я такому не учил. Обхватывая Сукуну за шею, выгибая спину в пояснице, Мегуми приблизился к нему, чтобы разделять впитываемый им воздух между них двоих. — С волками жить. — А крыша-то знатно подтекает. Сукуна в одно ловкое движение меняет их местами, оказываясь сверху. И искренне наслаждается, когда Мегуми, ударившись лопатками о сухие доски, шипит и, дернувшись, зажмуривает от боли глаза. Так оказывается привычнее. Удобнее, ведь все началось именно с этого. С кошмаров, в которых юноша отдавал свое тело, проваливаясь в руки и голос, что нестерпимо овладевал им по ночам. — Ты же знаешь, что я снова спрошу, — шепотом сказал маг; громче и не требовалось. — Чем ты руководствовался тогда? — Повторяешься, Фусигуро. — Нет, я серьезно. Давай без увиливаний. Надоело. Вытянувшись на выставленных руках, Король проклятий пару секунд молчал, прищуривая все четыре глаза. — Проверка способностей вышла из-под контроля, — неоднозначно ответил он. — Ничего нового я тебе не скажу. Ты воспринимаешь мои ответы за вранье, но только не забывай, что врать я не умею. Уходить от ответа — да, но вранье… низость, до которой я не опущусь. Проводя заостренным ногтем по тонким искусанным губам, Сукуна резко рассек мягкую ткань кожи, от чего Мегуми встрепенулся всем телом, хлопая глазами. Из раны потекла кровь — медленная тоненькая струйка, согревающая кислород отчетливым привкусом железа в носу. Все также не смотря юноше в глаза, Двуликий наклонился и раскрытым для поцелуя ртом собрал каждую каплю. Его мало волновало, что Мегуми ему не отвечает. Насмешливо приподнимая бровь, маг сказал: — Чертов фетишист. Сукуна в свою очередь, припадая снова и снова к ране, встретился с Мегуми глазами. Это выглядело, словно тот собирался совершить молниеносный прыжок, чтобы достать дичь в один присест. Подергивая плечами, задерживая дыхание, он был готов сделать что-то ужасное. — Сожрать меня пытаешься? — сипло комментирует Мегуми, не сопротивляясь. Но и не поддаваясь. — Не представляешь, как приходится сдерживаться. Твоя кровь… Когда Сукуна поднял лицо, нижняя часть которого от подбородка до носа оказалась ею испачкана, то походил на истинного безумца. Полураскрытые губы, покрытые обильным количеством слюней и крови, отражали свет будто зеркало. Цвет глаз едва удавалось распознать — полностью затопивший белки зрачок мешал это сделать. Пленительная и неизвестная черная дыра — беспросветная темнота, притягивающая взор. — Я бы многое отдал, чтобы откусить хотя бы кусочек. И он бросился на него, будто в подтверждение словам. Интимность и легкость, присутствовавшие ранее, исчезли, словно их и не было. Мегуми глотал вместе с воздухом вкус своей же крови, а губа продолжала ныть, время от времени текла из-за непрекращающегося беспокойства. Подхватывая парня за ноги чуть выше уровня бедер, Двуликий вжался в него насколько позволяло пространство, и тому не осталось выбора, кроме как скрестить лодыжки на чужой спине. Съехавшее с плеч кимоно едва держалось на широкой спине. Мегуми потянул полы ворота вниз, и уже через минуту неуклюжих попыток, совершенных практически наугад, Сукуна оказался обнажен по пояс. Переливающийся серебристо-белый шелк лежал возле их ног. Они целовались, совмещая страсть с методичной выверенностью движений, которые вкладывали в каждое движение губ. Пока одна пара рук, не сдерживая силы, мяла бока Мегуми, вторая всецело была занята волосами и лицом юноши. Крепко удерживая на месте его голову, Сукуна широкими жадными мазками целовал скулы и щеки Мегуми, скорее царапая кожу зубами. Когда его дыхание срывалось, когда мужчина позволял себе полустон-полурык, глаза юноши закатывались, а тело обмякало сильнее. Приятно знать, что не ему одному хорошо. Витающее в воздухе ощущение дежавю. Вот он лежит, в крови, пачкая форменный джемпер. Те же грубые ладони срывают с него одежду, давят в районе шеи и глаз, лишая одновременно и кислорода, и света. То самое давление чужого веса, из-под которого не выбраться, и руки, до бестактного тщательно изучающие каждый сантиметр его тела. Как в первый раз. Как сейчас. Тогда Мегуми решил пустить все на самотек — ведь это сон, а во сне не страшно. А теперь? Раздирая ногтями спину поверх угольно-черных меток, Мегуми открывает глаза, встречаясь во время очередного поцелуя взглядами с Сукуной. Маленькое расстояние между ними дает расплывчатое, неясное изображение уверенного взора. Сдвинув брови к переносице, Сукуна даже здесь пытался что-то доказать, становясь все более ненасытным и падким на губы, лицо и шею юноши. Мегуми все еще смотрит, когда мужчина, спускаясь ниже, задирает его голову, сжимая волосы и притягивая к полу за затылок. В районе кадыка вспыхивает боль на грани удовольствия. Укусил. Когда рассудок перестает раздавать приказы мышцам, Мегуми весь покрыт засосами, укусами и царапинами, извиваясь в руках червем. Оставшись на удивление в почти целой одежде — если не считать разорванный ворот футболки, — он падает, расслабляя руки и ноги, переставая шевелиться. Силы покинули его. И он знает, что это не просто физическое недомогание или усталость. Может, целостно Мегуми и не потерял ни одну конечность, но Двуликий выглядит как обожравшийся сметаны кот, утирающий рот тыльной стороной одной из четырех ладоней. Он снова забрал часть его энергии. Сука, даже разрешения не спросил, мудак. Смотрит на него сверху вниз, так и не поднимаясь с колен. Все еще между ног Мегуми. — Слабоват, пацан. Это все, что ты можешь? — Энергию мне мою верни, — дерзко ответил Мегуми. — Я думал, этот вопрос закрыт. Что за хуйня? — Это твое желание? — и улыбка кривит знакомое лицо. Он совсем забыл про желание. — Да! Да, блять, это мое желание! — Не ори как резанный. Ладонь Сукуны ложится на грудь Мегуми, и сквозь пальцы через ткань футболки проникают волны проклятой энергии. — Привычка. Закатывая глаза, Мегуми молча лежит, отвернувшись в сторону. Разглядывая едва различимую из глубин помещения арку входа, он постепенно приходит в себя. Упираясь взглядом в потолок, он замечает тянущиеся с перекрестных балок навесных опор завитки лиан, крупно усеянных бело-сиреневыми цветами. Оплетая крышу изнутри ковром, растение спускает кудри лепестков вниз, разрастаясь буквально на глазах. К их головам тянутся побеги глицинии. Мегуми приподнимается на локтях. Когда они целуются снова, мелкие бутоны соцветий осыпают их волосы — как снег крупными хлопьями покрывает деревья в первые дни зимы. Сорвав один, Мегуми сидит на краю татами, привычно прозябая время за наблюдением окружающего пространства. С момента его первого здесь появления, Храм, и без того величественный и могущественный, словно… просыпается, если подобное вообще применимо к несуществующему в реальности зданию. Все чаще юноша замечает, как оно дышит и живет само по себе. Как мох у подножия ступеней раскачивается от воды. Как между узкими проходами комнат гуляет легкий ветерок. Как убранство Святилища украшают то узоры, то мозаика, переливаясь на глазах. Положив цветок рядом, в обеих ладонях маг мнет кожу одной из рук Двуликого, что молча приземлился рядом и с того времени не проронил ни слова. Растирая сухие мозоли, Мегуми считает трещины и рубцы, сбиваясь на четырнадцати. Мелкие шрамы усеивают все тело Сукуны — он заметил это давно, но разглядел только сейчас. Их так много, что одни накладываются поверх других. Кимоно мужчина так и не подобрал, оставаясь в шароварах и черных деревянных сандалиях на босу ногу. В сравнении с цветом кожи Мегуми кожа Сукуны — или, правильнее сказать, Юдзи? — темнее на несколько тонов, плотная, и проглядывающиеся вены заметны лишь вздувшимися буграми. Сам Мегуми словно в синюю полоску — местами сосуды видны даже слишком отчетливо. — Мать Цумики говорила, что мои ладони похожи на лепесток ириса, что цветет в июле в диких полях Японии, — говорит он, держа чужую ладонь рядом со своей. — Он белый, но прожилки внутри его бутона сине-фиолетовые, и это создает неповторимый узор на каждом цветке в отдельности. Как отпечатки пальцев — все уникальны по-своему. Впустую потраченное время оборачивалось, как сейчас, разговорами о чем-то важном и ни о чем одновременно. — Ты знал, что в Японии ирисы ничем не пахнут? Это странно, что цветы не имеют запаха… Казалось, что Мегуми разговаривает сам с собой, потому что Сукуна снова проигнорировал сказанное, будто превратившись в каменное изваяние. Затем в голове мага возродилась мысль, которая уже давно лежит без ответа. — Давно хотел спросить… — Я не хочу с тобой разговаривать. Тем не менее рука по-прежнему лежала у Мегуми на коленях. Такая резкая смена отношения к себе его ничуть не удивила. Поэтому, проигнорировав предупреждение, он спокойно продолжил, поглаживая и растирая пальцами черные метки на запястье. — Почему от тебя не воняет мертвечиной, как от остальных проклятий? Гниль, затхлость, плесень — любой запах разложения. Где он? Когда ты в теле Итадори, все ясно. Но здесь? — Я Король. Я могу себе позволить поддерживать состояние своего тела в нормальных условиях и не вонять. Подпирая голову кулаком, он взглянул на юношу нижней парой глаз, оставляя верхние устремленными вдаль. И тот дернулся от неожиданности. — Что? — Твои глаза, — сжимаясь всем телом, ответил Мегуми. — Жутко до невозможного. Не делай так. — Ты мне приказываешь? — холодным тоном возразил Двуликий, поворачивая голову целиком, не выказывая никакой угрозы. Вопреки этому, Мегуми все же дрогнул голос. — Не приказываю. Прошу. Ничего кроме равнодушного вздоха он в ответ не получил. Складывалось впечатление, что произошедшее некоторое время назад событие между ними выстроило невидимую стену, содержание и наполненность которой Мегуми не знал и не имел ни малейшего представления, что бы это могло быть. К тому же… глупо было винить в этом только Сукуну. Он сам, пребывая в неторопливой отрешенности, мало осознавал… …А что дальше? Иногда так хотелось, чтобы Сукуна и правда умел читать мысли, пока те роются паразитами, чтобы не приходилось прикладывать усилия для формулирования слов. Существуют ли вообще такие слова, что способны сейчас выразить чувства Фусигуро? Пристально наблюдая за проклятием, Мегуми распался на куски, атомами заполняя пространство. Цветок рядом с ним пожух и почернел, оставляя под собой склизкий след на татами. Серые полупрозрачные облака мчатся себе куда-то, стремительно сменяя пейзажи одних фигур на другие. Грязное синее небо в темноте ушедшего дня такого же цвета, как и его глаза. Мегуми смотрит наверх, будто в зеркало. На крыше сегодня спокойно. Нагретая за день черепица совсем не обжигает, а наоборот — дарит спокойный уютный комфорт. Ненавязчивые порывы ветерка обтекают плечи, уносят чужие запахи, остужают кожу. Даже он способен оторвать от тела юноши кусочек, стоит ему перестать концентрироваться. Мегуми в задумчивости проводит пальцами по губам. Голова все помнит, тело забыло. На нем, предсказуемо, ни одного напоминания о произошедшем. Силы, возвращенные по требованию, растекаются внутри него жаром. Они требует выхода, направления в дело. И парень уже знает, что не уснет сегодня больше, а будущий день проведет на ногах. Он силится отыскать в глубине себя хоть что-то, напоминающее стыд или чувство вины. Согнув одну ногу в колене, а второй рассекая воздух, Мегуми тщательно перебирает все струны души. Где ожидаемый позор? Где укор совести? — Какая к черту совесть? Ругается он под нос. Он всю жизнь жил как попрошайка. А долбанная ирония в том, что Мегуми никогда и ничего ни у кого не просил. Просто как-то так вышло, что одно клеймо за другим липло, утяжеляя и без того непростую судьбу. Выражение подаяния — скорее отпечаток чужого выбора, невольно воспринятый им за вынужденную участь. Навесив на себя колокольчик, Мегуми бродит чьим-то скотом, считая любую выказанную в свою сторону доброту за великую благодать. Всему и всегда нужно быть благодарным. Когда существуешь в долг, невольно складывается впечатление ожидания какого-то действия. Синдром отложенной жизни. Или вовсе отмененной? Он так и не понял. Чем сильнее ты ужимаешь себя в потребностях, тем более примитивным становится каждый твой день. Сначала ты выбираешь других, вместо себя, а затем и про себя забываешь. Хочешь только поесть, поспать, в то время как за рамками твоего бесконечного коридора красками плещутся возможности, что ты обходишь стороной. Бросая на запретные удовольствия взгляд, не задаешься вопросом — почему нельзя? Нет, просто проходишь мимо, даже если чего-то очень сильно хочется. В итоге ты подавляешь себя настолько, что забываешь, каково это «хотеть». Забываешь, что можешь хотеть, что у тебя есть на это право. И сейчас ему будто напомнили об этом. Вот откуда растут ноги у тотального самоконтроля. Мегуми думал — неосознанно — что чтобы что-то получить, ему требуется разрешение или признание кого-то. Но проблема в том, что это полностью его жизнь. И ничья больше. Никто не проживет ее за него. Бумеранг в реальности не более чем наебка для лохов. Если спасать мир, забывая заботиться о себе, то никакое счастье не будет ждать в конце тоннеля. Самопожертвование работает на благо только в сказках, и равный обмен его страданий на хотя бы минутное счастье никогда не будет оценен по достоинству. Мегуми не обязательно лишаться чего-то, чтобы что-то получить. Никто не умер. Никто не пострадал из-за его безрассудства. Он выиграл в честном бою и получил за это награду — ту, которую выбрал сам. Он получил удовольствие. Какая к черту совесть? Их сделка не стала хуже от того, что маг пошел на поводу у своих гормонов. Или инстинктов. В законе нет статьи, запрещающей… делать подобное. Он сможет держать в узде сердце, а голова и без того ясно понимает, с кем он имеет дело. Мегуми уже пересек закон, и пройденная черта слишком заметная, чтобы забыть о ней. Все остальное не важно. Чертыхнувшись, он зло сплюнул куда-то вниз. «Любовь», — вспомнил он Юдзи. Внимая стрекоту кузнечиков в кустах георгин у главных ворот, Фусигуро прислушивается к своему сердцу. И слышит лишь тишину. Пока внутри него зияет пропасть, юношу мало интересует, кто будет заполнять ее. Сатору с его тренировками, долг и постоянная тяга к смерти или Сукуна, чьи грубые руки так правильно ложатся на плечи и ребра. Король проклятий его использует. Кто сказал, что нельзя использовать его? Надо рассказать остальным об отце. Он думает об этом, потому что за общим столом в гостиной повисает гробовая неловкая тишина, стоит Мегуми зайти в нее. Итадори молчит, а вся ответственность перекладывается на него самого. Никто не просит сделать это прямо сейчас, однако повисшее в воздухе молчание намекает само за себя. Если проигнорировать, может сложиться впечатление, будто Мегуми все еще переживает. Или — что хуже — не доверяет близкому окружению, и Юдзи наверняка поднимет данный вопрос однажды, подстрекнет Нобару, а там они вдвоем выедят юноше плешь. Из всех причин, крутящихся в голове сбивчивым ворохом, он выбирает совершенно иное. Мегуми расскажет не столько всем остальным, сколько Маки. Ей нужно об этом узнать, если она все еще собирается встать во главе клана. Минус одно звено в системе должно ее порадовать. — У меня отец умер одиннадцать лет назад. Сходу говорит юноша, с шумом ставя в центр стола банку с водой. Звякнувшие в тарелках ребят приборы разбавляют безмолвие. Но лишь на секунду. — Тодзи Зенин? Мертв? Да ты должно быть шутишь. Это Маки. Она удивленно вскидывается, едва не подскакивая с кресла. Первая. Самая уверенная и непробиваемая. Встречаясь с Мегуми взглядами, девушка ничуть не стесняется залезть ему в душу или ранить. Потому что ранить уже нечего, и по чужому взгляду это читается чересчур отчетливо. — Ты поэтому распсиховался? Перебарывая дикое желание посраться с кузиной за хреновую фильтрацию базара, тот проглатывает ком полуобиды, не показывая слабости, но признавая ее след как очевидный факт. — Думал, что буду готов это услышать. Больше Маки не задает вопросов. Возвращаясь к тайяки со шпинатом, девушка закидывает ногу на ногу и делает вид, будто все в порядке. Кто убийца, при каких обстоятельствах — никто, включая Юдзи, не спрашивает. — Вообще-то я не просто так об этом рассказал. Маки, — обращается он в ее сторону. — Хоть фамилия у него и другая, но Тодзи из клана не выгоняли, он сам ушел, а значит криво-косо имел шансы на престол. Теперь же, будучи мертвым, можешь считать, что у тебя минус один соперник. Лицо девушки заметно смягчается. Новость — вернее пояснение, удачно подмеченное Мегуми — не осталась незамеченной. — Но еще ведь ты остаешься, дорогой братец, — щурится Маки. — И у тебя, в отличие от папаши, наследственная техника. — Да перестань! — Мегуми взмахом руки просит Итадори подвинуть свой зад в сторону, плюхаясь на диван. — Мы сотню раз это обсуждали. Я не стану вставать у тебя на пути, мне это не нужно. — Ну-ну! — шутливо смеется второкурсница. — Я возьму с тебя расписку. — Да хоть клятву! Нобара пихает юношу в бок. Когда тот поворачивает на нее голову, она говорит, разбавляя уже выстроенную им и Маки игривую обстановку: — Ты как? И земля не уходит из-под ног. Воздух остается в легких. Перед глазами не расплывается мир. Он живет дальше. Жил все эти годы. И будет жить. Это не более чем факт. — Ты знаешь… — Мегуми задумывается на секунду, переводя взгляд на Юдзи, но пытается увидеть в нем другого. — Все в порядке. И это самое правдивое, что он может сказать друзьям сейчас. В ворохе неразберихи его жизни это — практически мелочи. Глаза Юдзи вспыхивают. Никто не успевает уловить красноту, поглотившую янтарную радужку. Никто, кроме Мегуми. На такую долю секунды даже сам Итадори не понимает, что произошло. И особенность момента, улавливаемого лишь им одним, кружит юноше голову. Мегуми берет деревянные тонфы в обе руки и встает перед Маки, выставляющей свой любимый дзё на соперника. Пока другие в изнеможении падают ниц на скамьях стадиона, маг собирается выжать этот бесконечный день по максимуму. Солнце уже давно перешло зенит, вопреки этому обжигая лучами все еще беспощадно. Июль подкрался незаметно, рассыпая по горам аромат отцветших деревьев. Футболка-безрукавка не совсем удачного серого цвета позорно потемнела в районе подмышек и шеи, впитывая катящийся градинами пот. — Куда лезешь, Фусигуро? — надменно упрекает двоюродного брата девушка. — Прибью ведь. Я сегодня не в настроении. Утирая со лба влагу, Мегуми гордо выступает перед ней в стойке. — А ты дотянись сначала. В сантиметре от своего лица он пресекает прикосновение древка, и воздух сокрушается встречным ударом. — Эликсир храбрости навернул? — Не разговаривай во время спарринга — это неуважение к сопернику. — Да брось! Я даже не запыхаюсь, — уверенная улыбка красит ее румяные щеки на бледном лице. Они сражаются так, словно им действительно угрожает опасность, исходящая друг от друга. Если бы у Зенин был настоящий артефакт, то Мегуми уже точно походил на решето в районе лица. Девушка всегда метила в самое слабое место любого существа — шею и голову, потому как у проклятий нет органа важнее, чем мозг (или то, что его заменяет). Рассекая воздух, орудия с характерным свистом меняют местоположение. Спустя непродолжительное время вокруг них собирается толпа, включая вышедшего из здания Техникума Кенто Нанами. Ни Маки, ни Мегуми до них нет дела. Ударив напарницу по лицу, он сбивает с ее носа очки, и те падают на землю. Велик шанс наступить и раздавить оправу, но девушка не торопится их поднимать. Делая сальто назад, она пригибается, и занесенная для повторного удара нога Мегуми сокрушает лишь воздух. Условные зрители вертят головами по мере того, как передвигаются эти двое, расширяя площадку для битвы. Не сдерживая силы, юноша стремительно наступает, выходя в прямую атаку. Маки принимает десяток столкновений дзё с тонфой, пропуская самый последний. Вложив в него немного энергии, Мегуми разламывает древко шеста пополам. Девушка смотрит на две самостоятельные палки в своих руках. И тут же ухмыляется, разворачивая те острыми краями на соперника. Мегуми слышит, как перешептываются у них за спиной. Как Панда делает в их сторону шаг, но Нанами останавливает его рукой. Верно, пусть не мешают. Мегуми не для того тренировался целый месяц, чтобы проиграть. — А ты стал быстрее! — прокручивая обрубки, Маки снова встает в стойку. Поднимает очки и надевает их обратно. — Нападай. «Равнодушие. Ты должен быть равнодушен всегда и ко всему, чтобы необходимый поток энергии смог поглотить тебя». Он покрывает свое тело энергией, что переливается голубоватым серебром. Маки только хмыкает, глядя на эту картину. Увеличивая скорость передвижения, Мегуми не без труда удается уворачиваться от заостренных наконечников, готовых рассечь бровь или вспороть ему живот. Ободранные за бой тонфы жалостливо трещат каждый раз, встречаясь с атаками Зенин. Маки — идеальный боевой воин. Но Мегуми продал душу, чтобы стать лучше. А потому, когда девушка тратит секунду, чтобы с разворота вырубить оппонента, тот не оставляет ей ни шанса. Отталкиваясь ногами от земли, он подпрыгивает, выставляя их вперед, захватывает чужую шею между лодыжками, сдавливая горло, и перекидывает через себя. Бревнышки раскидало в разные стороны. Упавшая с характерным хрустом на спину Маки не поднимается. Мегуми выползает из-под нее, сидя на коленях, испачканных в грязи. Первым подходит Панда. — Кажется, ты перестарался, — протяжно сказал он, аккуратно приподнимая Маки с земли. — Отнесу ее в госпиталь. Раздираемый уже знакомым лакомством поединка и, что важнее, победы, маг едва слышит его слова: — Нечего было задирать нос. Мы просто тренировались, не нагнетай. — Никто не спорит. Но ты вел себя слишком агрессивно. Ты нас удивил. Не делай так больше без предупреждения. И иди-ка отдыхать, пока сам не свалился. Панда ушел. С лап свисали ноги Маки, болтаясь в воздухе. Когда Фусигуро поднял голову, Кенто с трибун разглядывал его сквозь завсегдатые очки, скрестив на груди руки. Плотно сжав рот, мужчина казался недовольным и что-то упорно анализирующим. Не в состоянии выдержать возможного разговора, Мегуми поднялся и на пошатывающихся ногах и пошел в общежитие, скидывая к разрубленному дзё свои орудия. Спину сверлили глаза однокурсников. Сатору попросил ухватиться за его форменный жакет. Нарисовал под их ногами круг, и спустя секунду и маг, и его ученик оказались в другой части Токио. Промышленный квартал с вершин окружающих его холмов выглядел будто бы совсем иначе. Оно и понятно — в горы и за водораздел не поступал смог от испаряемых химикатов. Трубы с глазами-маяками насмешливо приветствовали пролетающие в небе самолеты, выпуская в воздух клубы серо-черного дыма. Глядя на сверкающий красный у Мегуми автоматически всплывали не самые лучшие сравнения, но самые ожидаемые. Отряхнув ладони от несуществующей грязи, Годзе вежливо подтолкнул неподвижного юношу чуть ближе к забору, через который открывался вид на опустевшую набережную. Перемещение — вещь замечательная, но тошнота после него невозможная. — Когда вы уже сдадите на права и будете перемещаться по городу как все нормальные люди, — ворчал Мегуми, поглаживая себя в районе скрутившего желудка. — А мне зачем? Пустая трата времени, — Сатору потянулся, расправляя в стороны длинные руки-палки. Если увидеть его фигуру в темноте, ненароком можно перепутать со Слендерменом. — Красота, скажи? На самом деле весьма забавная ситуация. Сильнейший маг настоящего времени не умеет водить. Буквально беспомощен, как ребенок. Ходят слухи, что он даже велосипед в детстве не осилил, и только Мегуми знает, что это не слухи. Отвлекаясь на Кавасаки, что утонул в трубах, проводах и электростанциях, Мегуми думал, что ничуть не жалеет, живя в общежитии Техникума — вдали от шума города и его неудержимой прихоти куда-то мчаться, спешить, что-то делать. Леса куда приятнее. — Не знаю. Мне не очень нравится, — поэтому юноша ответил честно, перегибаясь через перила. — До чего же привередливые нынче студенты! — смех Сатору затопил собой окружающий мир. Какой-то дерганый смех, будто ненастоящий. Вынимая из бумажного пакета, захваченного с собой, сверток, он протягивает его Мегуми. — Купил тебе данго. С персиком. Как ты любишь. Мегуми обернулся на протянутую руку, перевел глаза в лицо мужчины, который с повязкой вне учебного заведения выглядел как бюджетный косплей, и, сдаваясь в молчаливых уговорах, взял сверток. Ладонь теплела от свежего лакомства, запрятанного внутри. Они ели в тишине. Данго Сатору со вкусом сакуры. Он всегда посыпает их сверху лепестками, которые потом выкидывает. На вопрос Мегуми «Зачем?», его ответ так же лаконичен: «Красиво смотрится». После смерти Сатору Годзе о нем будут говорить многое, но то, что этот человек творил порой бесполезные, ненужные вещи — это точно. Если бы безрассудство выглядело как человек, то оно бы имело его лицо. — Мы в прошлый раз не договорили, — спокойно начал мужчина, отставляя на первой палочке всего один шарик из четырех. — Да, но, если честно, мне больше нечего сказать, учитель, — Мегуми повернулся только на секунду, чтобы проверить реакцию. Годзе приподнял брови, расплываясь в улыбке. — Мне, по правде говоря, тоже, — и он принялся чесать голову, будто смущаясь. — Значит, тема закрыта. Но Сатору не унимаясь пялился на своего студента. — Сколько раз просил обращаться ко мне на «ты», когда мы покидаем Техникум, — едва не скуля, посетовал мужчина. Он размахивал в воздухе опустевшей шпажкой, немного кривляясь. — Бесит же! Я не такой старый… — Вы же понимаете, что я не могу. Мегуми на чужие страдания было все равно. Субординация есть субординация. Поэтому, держа спину прямо, он упорно игнорировал скуксившегося возле него Сатору, обессиленно упавшего на его плечо. Холодный палец ткнул юношу в щеку, пока тот жевал. — Какой ты душный, Фусигуро. Совсем не в меня вырос. А ведь я тебя так старательно воспитывал… — Ну вы еще расплачьтесь, — и против воли Мегуми улыбнулся сам. — Вот возьму и заплачу! — Взрослый дядя, называется. Пожалуй, Мегуми понимал, почему Сатору всегда выбирал место за территорией Техникума, чтобы побыть… вот таким. Беззаботно-придурковатым, смеющимся над приемным ребенком, вытянув ноги поближе к краю набережной. Таким слабым и по-человечески уязвимым. Нормальным, что ли. Когда его или Мегуми что-то доставало, они выбирались наружу — куда глаза глядят — и проводили вместе час или два. Иногда разговаривали по пустякам, но чаще молчали. Подобная терапия на удивление давала свои плоды. В связи между ними не было родства, о котором так упорствовал Юдзи. Зато была благодарность одного, помноженная на привязанность другого. — Кенто сказал мне, что ты делаешь успехи. — Уже нажаловался? — настроение Мегуми резко испортилось. — Когда Маки нас колотит, никто ей слова поперек не скажет. А тут… Подумаешь, опрокинул разок. Все же живы. — Мне-то без разницы, — Мегуми издал смешок после этих слов Сатору. Учитель, блять. — Но у Нанами глаз зоркий. Сказал, что ты изменил технику ведения боя. Больше не полагаешься на сикигами. Более резко и смело двигаешься. Ты явно стал быстрее. Даже обидно, что я не смог приложить к этому руку. — Сочту за комплимент. — Что изменилось? — Вы говорили мне стать эгоистом, — напомнил юноша, поворачиваясь к учителю. — Я им стал. Сатору некоторое время молчал. — Что за книга у тебя на тумбочке? — внезапно спросил он, сменяя вектор разговора. Мегуми прекрасно понимал, к чему тот клонит. — У нас в библиотеке такой нет. Она очень… — Сатору в задумчивости замолчал. — …древняя. Достаточно, чтобы стать реликвией сама по себе. Мегуми и без его пояснений это знал. Потому что эту книгу ему дал Двуликий. В закромах Святилища было бесчисленное множество свитков и книг, которые маг прочесть не смог бы в любом случае — иероглифы устарели, делая прочтение невозможным. Читать их вслух Король проклятий, конечно же, отказался. Но все было не так плохо. С учетом нормализации японского языка после семнадцатого века, имелась часть литературы, которую можно было осилить, пусть и с трудом. То, о чем говорил Годзе, как раз этот случай. — Вы рылись в моих вещах? — Мельком заглянул в комнату. Если не хотел, чтобы ее увидели, нужно было прятать лучше. Не подавая виду, юноша согласился. Его промах, но он так спешил в душ после тренировки, а потом вырубился, стоило телу прилечь на что-то мягкое. А потом… напрочь вылетело из головы. Вопрос все еще ожидал ответа. — Я взял ее у Камо, — соврал Мегуми, даже не стараясь быть убедительным. Считав с лица студента все намеки, Сатору вернулся к созерцанию воды и города по ту ее сторону. — Пусть будет по-твоему. Мое дело спросить. Единственное, — и он поддел пальцем повязку, высвобождая глаза. — сделай так, чтобы мне не пришлось потом тебя отчитывать, если кража вдруг обнаружится. — Я не крал ее, — уверенно возразил Мегуми. Один синий глаз сверлил его нутро. — Ты помнишь правило, которое я вам рассказывал? Про книги. Мегуми нахмурился и спустя мгновение вспомнил. — Да. — «Любое знание несет ровно столько же бед, сколько и пользы». Будь аккуратным со старыми изданиями. В них полно варварских методов и предубеждений. — К слову о предубеждениях. Данго был съеден. Озираясь в поисках мусорки, после недолгих размышлений Мегуми выкинул и свою, и чужую упаковку в сортировочный отдел с макулатурой. — Что-то Гакуганзи к нам зачастил, — сказал Мегуми, глядя Сатору в глаза. — Что ему нужно? У вас снова проблемы с Советом? — Не в Совете дело, — Годзе вернул повязку на место, пряча руки в карманы. — Совсем скоро станет известно местоположения еще одного пальца Двуликого. Наш Техникум снова настаивает на своей прерогативе, учитывая, что сосуд тоже находится у нас. Так получается, что на данный момент у Киото и Токио по шесть пальцев ровно. — Шесть? Включая съеденные Итадори? — перебил Фусигуро. — Да. Но с еще одним Токийский техникум будет превалировать в числе. Гакуганзи считает, что мы… — …Перетягиваем одеяло на себя? — Точно, — камешек, что пнул Годзе, уныло скатывается и глухо плюхается в воду, почти не создавая брызг. — Тупорылый старик. Как они меня все раздражают. — В эмоциях зашипел мужчина. — Кучка бесполезных идиотов. Сатору в гневе страшен. Но за время жизни под боком у этого человека Мегуми понял другое. Страшен не гнев, а безумие. Безумие, с легкостью которого тот может уничтожить и сокрушить все вокруг. Юноша десятки раз задавал себе вопрос — что сдерживает Сатору от возможности подмять систему магического мироустройства под себя? Перевернуть порядки и правила, свергнуть элиту, уничтожить кланы и их дурацкие законы престолонаследия. И пришел только к одному выводу — лень. Ему не для кого это делать, ни один студент, как бы ни было прискорбно признавать, не стоил в его глазах этого. Создавать мир с нуля чересчур запарно для такого лентяя, как он. Ломать — не строить. Это про Сатору Годзе. Молчание затянулось, и Мегуми подумал, что сейчас мужчина предложит ему вернуться обратно. — Когда-нибудь они поплатятся за свою твердолобость, — сказал Сатору в тишине. Под повязкой сверкнуло голубоватое пламя. И все же… если бы Сатору захотел, он бы уничтожил весь мир. Как и тот, чьи глаза напоминают Мегуми предупредительные огни высоток. Мерцание красного поглотило взор юноши, пульсируя. Чем дольше он на них смотрел, тем сильнее видел предостережение. — Не засиживайся с книжками слишком часто, а то жизнь пройдет — оглянуться не успеешь, — немногословно напутствовал Сатору, перенесший их обратно за барьер. Отсалютовал двумя пальцами и неспешно побрел в сторону главного корпуса, хотя на дворе уже был поздний вечер. Он надеялся по приезде с прогулки на относительно свежем воздухе уснуть сном младенца. Ночью обещали сильную грозу, и Мегуми планировал провалиться в небытие до того, как она начнется. Дело не в громе и не в молниях. Мегуми не мог выносить ветер. Шквалистые порывы обрывали внутренности, не замечать свиста казалось невозможным. Бояться ветра — позор, да и только. Но побороть столь банальный и нелепый страх Мегуми не мог. Не было понятно, что именно его вызывало. Казалось, сам резкий, рассекающий воздух звук приводил сердце в ужас. Ничего не помогало, ничего не успокаивало. И сейчас, не способный отключить голову вовремя, Мегуми был вынужден снова встретиться с этим. Забравшись под одеяло, маг долгое время старался заглушить шум извне руками, подушкой, футболкой, накрывая себя горами вещей. Под ними становилось невозможно дышать, ведь жара никуда не исчезла. Вынырнув из-под вороха покрывал, он, задыхаясь, глубоко задышал, осматриваясь. Погруженная во мрак спальня наводила ужас и панику. В конечном итоге, Мегуми сполз с кровати, забираясь в тапочки, и вышел в коридор, который был, ожидаемо, пуст и безлюден. Оставалось надеяться, что Юдзи не спит. Осторожно постучавшись к нему в комнату, он не получил никакого ответа. Тогда юноша позволил себе дернуть ручку, заглядывая внутрь. Итадори спал с раскрытым ртом, шумно посапывая и пуская слюни на подушку. Оголенная нога почти касалась пола, но, судя по всему, Юдзи это совсем не мешало. Он дрых, и Мегуми ему искренне позавидовал. Впору было закрыть дверь и уйти, а Мегуми все стоял, смотрел на лучшего друга. На черты его лица, подсвеченные вспышками молний, на расслабленную спину, изгиб которой так выразительно очерчивался в воздухе. На массив рук, плечи, спрятанные под футболкой. Силуэт рисует ему картинки прошлой ночи, и сколько маг ни пытается, не может оторвать глаз. По-видимому, он стоит слишком долго. Потому что на щеке Юдзи, повернутой к гостю, появляется широкая улыбка с метками по периметру. — Смотришь? — самодовольно спрашивает проклятие. Мегуми стыдливо краснеет, можно сказать спасибо ночи, в темноте которой не видно горящих кончиков ушей. Господи, он засмотрелся на Итадори… «Пора валить», — предупреждающей строкой проносится в голове. Если Юдзи проснется, сложно будет объяснить, что Фусигуро забыл в его комнате. И Двуликий наверняка подольет масла в огонь своими комментариями. Прикрывая дверь, он видит, как одинокий глаз следит за его движениями. Шторм усиливается. Заходя обратно в комнату, Мегуми садится на пол возле их смежной с Юдзи стены. Образ, осевший в памяти, никак не желает покидать голову. Настойчиво лезущий в мысли и — что самое ужасное — заставляющий тело реагировать. Откинувшись назад, юноша упорно пытается игнорировать тяжесть внизу живота. Чтобы не провоцировать себя самого, он держит веки открытыми. Но вспышки с улицы не дают достаточного освещения, и мрак превращается в очертания чужого мнимого стана, плотью источающее обжигающее тепло. Дыхание замедляется и тяжелеет, становится глубже. Мегуми кажется, что шорты на нем чересчур давят на кожу, а пижамная водолазка не пропускает воздух. Поджимая пальцы ног, он весь изгибается, пока наконец не сдается, задирая полы рубашки и пихая кончик ткани в рот, чтобы не мешалась. Проводит рукой по коже живота, инстинктивно разводя ноги чуть-чуть в стороны. Сжимает зубы, пока рот не наполняется слюной и не пропитывает одежду. Оттягивая резинку белья, Мегуми в сотый раз проклинает все, что видит. И непрекращающийся ветер, и тучи, спрятавшие луну со звездами. И чертово проклятие, имя которого будто прилипло к языку. Вертится на губах, готовое соскользнуть. Ладони Мегуми недостаточно широкие: тонкие пальцы и кожа гораздо мягче; мозоли не царапают тело. В его голове Юдзи лежит на кровати, дышит словно исполин, неподъемно вздымая грудь. В его голове на кровати лежит не Юдзи, затапливая комнату запахом жженого сахара. Смотрит на него из-под прикрытых ресниц, ждет. Или выжидает? Мегуми заталкивает в себя водолазку так, чтобы заглушить стоны. И все равно ему кажется, что они слишком громкие. Что каждый в этом здании слышит его позорный скулеж. А имя обжигает внутренности, желая вырваться. А член, ноющий от прикосновений, болезненно затвердел, ожидая кульминации. Которая все никак не наступает. Вспыхивает молния, в ту же секунду разразившаяся грохотом небес. Грохотом, подобно тому, что боги посылают на землю в качестве кары. Его Бог стоит над ним, то появляясь, то пропадая в припадке удовольствия, растворяясь силуэтом между явью и бредом. Садится на пол, приближая рот к уху юноши. — Ты же знаешь, что нужно сказать, чтобы я это сделал. Мегуми растекается бессилием. Имя, готовое высвободиться из заточения. Сорваться с искусанных губ. Но мешает ткань. Чужие пальцы извлекают изо рта вымоченную в слюнях рубашку, скомкано падающую на грудь. — Говори. Мегуми смотрит в четыре глаза, продолжая двигать рукой. Глотает, надламывает брови. — Если не хотел, чтобы я приходил, не стоило так громко обо мне думать. Два пальца проникают в рот, заставляя мага сильнее запрокинуть голову. Он глотает чаще и быстрее, давясь рвотным рефлексом. Дыхание сбивается. — Я едва не оглох, — шепот опаляет ушную раковину. Кажется, Мегуми плачет. — Имя. И Мегуми сдается, не в силах выдерживать это и дальше в одиночку. — С… Су… Сукуна… Поцелуй видится ему бесконечным, а оргазм настолько ярким, что на мгновение юноша слепнет, зажмуриваясь и вжимаясь всем телом в стену. Испачканная в сперме Мегуми рука Двуликого перестает двигаться. Он подносит ее к своему рту, обмазывая пальцами губы и языком слизывая то, что успело стечь по ладони. Наклоняется. Целует, деля вкус на двоих. Сумасшествие какое-то. У Мегуми однозначно не все в порядке с предпочтениями, раз член встает по новой, пока они целуются. Одна только мысль о том, что ему до безумия нравится то, как он выглядит сейчас со стороны, сносит все рамки. Размашисто накрывая его губы своими, Сукуна горделиво усмехается ему в рот, расплываясь в улыбке, но не разрывая поцелуй. Маг даже не замечает то, как они переносятся во Владения, и что звуки грозы давно сошли на нет. Все, что его волнует и касается в данную секунду — имя, состоящее из двух несложных иероглифов, означающее силу и власть. Имя, способное подарить ему кислород, которого так не хватает в обычной жизни. Мегуми тянется к нему, жадно и пылко отбирая себе положенный кусочек. Ухмылка не сходит, но юноше плевать. Отдаваясь в умелые руки, его единственной задачей остается — дышать. И он дышит, переплетая свой язык с чужим. — Сукуна…“я в твоей голове, будто червь-паразит.
растекаюсь в венах, словно нейротоксин.
просто невыносим —
это мой способ быть с тобой рядом”