Чернъ

Муха в коробке: Джаз

Нищета пахнет скукой и тоской. Хотя, по логике, она вообще не должна ничем пахнуть. Но я чувствую и знаю, как она пахнет. Она пахнет сыростью асфальта, зловонием помоек и гниющих тел. Нищета пахнет разложением, от неё тянет смертью, а запах смерти не спутать ни с чем. Нищета пахнет отчаянием, оно горькое и режет глаза своей едкостью, подобно кислоте. Нищета скромная и чересчур застенчивая, поэтому она скрывается в мелочах. Порой, этих мелочей становится настолько много, что её присутствие уже попросту глупо игнорировать. Она живёт в сыреющих тряпках на подоконнике в ванной, в дырах на подошве ботинок, в пустых, неработающих холодильниках, в плесени по углам, у потолка и у плинтуса. Нищета живёт в наших впалых лицах, под темными разводами под глазами, между гниющих зубов, в складках грязной одежды, в наших телах. Не нам говорить о нищете. Не тем, кто антипода её – роскоши не видел. Не там, где она прижилась и стала роднее матери. Не там, где живёт в удовольствии. В своём жалком, беспомощном и никем не желанном удовольствии. Каждый новый день будет новым только в том случае, если в предыдущем совершить что-то выходящее за рамки обыденного, нечто отклоняющееся, непривычное, неудобное, нестандартное. Такое поведение грозит серьезными последствиями, однако неприятности возникают неожиданно и почти всегда тогда, когда совсем не ожидаешь встретить их. И потому ли не логичнее вызвать их самим и заранее подготовить себя и окружающих к очередному наказанию? Хочешь что-то сделать - делай сейчас. Так или иначе, теперь я сомневаюсь, что такой неординарный ход мыслей может хоть как-то объяснить мои последующие действия, воплощённые в реальность посредством не совсем привычных способов. Странно, но ведь теперь уже ничего не изменить. Я предполагал, что возможно начинаю сходить с привычного ума. Мой разум всё чаще даёт сбои, хоть я и не всегда полагаюсь на него. Тем не менее, я им всё же пользуюсь, время от времени. В отличии от многих, с кем мне доводилось иметь хоть какое-то дело. Сейчас же мне видеться, что я всё сильнее отдаляюсь от того, за что держался последние годы своей жизни. Это мой дом, здесь я был рождён, здесь же и буду погребён. И всё же, суровая реальность бьёт по мне, не жалея сил, не прекращая этот зацикленный круговорот насилия. Почему я начал это замечать? Я не могу объяснить. Я действительно верил в то, что это нищета порождает детей Черни, а не дети Черни порождают нищету.       — Джаз, – раздался чей-то голос в окружающем меня пространстве. Он звучал приглушённо, словно за толстой стеной.       Он повторил, – Джаз, – настойчивее, словно требуя что-то от того, кто носил это имя. А имя это носил я. Я поднял голову со стола, не без труда, но всё же смог немного собраться в единую кучу и постепенно начать ориентироваться в пространстве. На это потребовалось некоторое время, а его у меня было хоть отбавляй. В отличии от моего собеседника.       — Я весь во внимании, – неразборчиво пробормотал я, чувствуя, как мутно плывёт картинка перед глазами, как уплываю с ней и я. Во рту остался солоноватый привкус ржавчины, я поморщился, на и без того помятом лице выступили морщинки. Передо мной сидела женщина. Я это понял, как только осмелился коснуться тыльной части её ладони. Она не сразу убрала руку, а я наконец-то начал различать знакомые черты её лица. У неё точно были веснушки, ведь на бледном лице они сильно выделялись и больше напоминали следы побоев, но я был уверен в более приятном происхождении этих рыжих пятнышек, покрывающих большую часть её заострённого носа и круглых щек. Откуда бы взяться им на её лице? Веснушки - это поцелуи солнца. А она солнца боялась. Она была худая, кости буквально выпирали из под тонкой кожи, также покрытой этими рыжими точками. Такими же, как её волосы. Необычные, похожие цветом на ржавчину, волнистые пряди были убраны в небрежный пучок и торчали в разные стороны. От неё веяло теплом, но не добрым, совсем не добрым, скорее жарким, как от открытого пламени. Я знал эту женщину. А она знала меня.       — Мне нужно кое-что выяснить, – спокойно потребовала Муза, терпеливо наблюдая за мной. Я молчал. Честно говоря, я действительно не нашёл слов первые несколько минут, всё думал, что же такого ей объяснить. Что такого знаю я, чего не знает она?       — Где Жердь? – вдруг опомнился я, резким движением подняв голову и посмотрев сначала на неё, а после по сторонам.       — Чего? – недоумевая переспросила Муза. Я увидел, как в недовольстве нахмурились её тонкие рыжие брови. Я выдохнул. Вновь постарался собрать мысли в кучу и наконец-то дать ей хоть какой-то вразумительный ответ. Знал, что так просто не отстанет. Она не из тех, от кого можно легко отделаться.       — Жердяй, – повторил я, – Он был здесь только что. Сказал, что проследит за моими ключами. Фриз, мой добрый знакомый, которому я действительно доверил присмотр за своими личными вещами бесследно пропал и с того момента, по сей видимости, прошел уже не один час. За окном бара уже стемнело, а посетителей значительно прибавилось. Я замолчал, прикусив нижнюю губу и вновь опустив голову. Почему-то мне даже стало несколько стыдно. Как-то быстро у неё получилось убедить меня в том, что я действительно в чем-то провинился, не высказав при этом ни единого обвинения.       — Ты его не видела, так?       — Я без понятия о ком ты, – всё тем же ровным тоном ответила Муза, – Мне нужно знать, что случилось с моей репутацией, пока я отсутствовала. Ты в этом как-то замешан?       — С каких пор тебя волнует твоя репутация в этом притоне? – иронично поинтересовался я.       — Не уходи от ответа, – отрезала она.       — Мне плевать, что думают обо мне, Муза. Не значит ли это, что мне уж тем более плевать, что подумают о тебе?– пожал плечами я, – Ты о них слишком высокого мнения. Большая часть даже думать не умеет.       — Значит ты не в курсе, кто пускает слухи, – огорчённо выдохнула она. Она выглядела так, словно была крайне удивлена моему безразличию и за что десять лет нашего с ней общения мне вдруг приспичит разбираться с какими-то слухами. Это, наверное, последнее чем бы я стал заниматься в свободное время. Хотя, кто знает, что может взбрести мне в голову на старости лет. Сейчас, я и сам себе не стал бы всецело доверять. Так что её слова от части имели смысл. Лишь от части.       — Забей. От дурной славы уже никак не избавиться. И если это тебя успокоит, она тянется за тобой уже не первый год, – я откинулся назад на спинку кресла и добавил, – Это всё, за чем ты пришла? Муза на мгновение задумалась, опустив взгляд. Продлились её размышления недолго, но этого мне хватило для того, чтобы полностью оценить её нынешний вид и сделать некоторые выводы. Она хочет что-то спросить, но не решается, а ходит вокруг до около.       — Нет, – сказала она, после чего вновь замолчала. Она перебирала пальцами край вязанной кофты, спадающий с оголённых плеч. На ней была одна только черная майка, шорты и эта старая, вязанная кофта, пропахшая всеми возможными запахами Черни. И запахом нищеты в первую очередь. Я никуда не торопился и готов был прождать столько, сколько потребуется, но всё таки решил немного подтолкнуть её. Она редко сомневалась в своих словах почти никогда не тянула с ответом. Это значило, что происходит нечто тревожное.       — Давай выйдем, – предложил я, после чего поднялся с места. Она поднялась следом и мы покинули душное помещение через заднюю дверь, оказываясь с задней стороны в небольшом переулке, между двумя зданиями, около мусорных баков и сетчатым забором. Немного пройдясь, мы решили остановиться в ближайшей прачечной. Время было позднее, кругом никого и это было нам на руку, лишние уши ни к чему. Вальяжно, как это было привычно для меня, я опёрся спиной о кафельную стену, спрятав руки в карманы и принявшись внимать её словам. Муза встала напротив, она всё так же держалась спокойно, несмотря на холод и сырость, пробирающий до мурашек её тонкую, покрытую веснушками кожу. Сегодняшний вечер выдался тяжёлым, как для меня, так и для неё.       — Ну так? – вновь подтолкнул я её к разговору. Муза мялась недолго, но я видел, что сомнения по прежнему одолевают её. Я не стал её торопить, всё так же продолжал терпеливо ждать, а она в свою очередь ждала чего-то от меня. Замкнутый круг. Эта ситуация напоминала мне о мухе в коробке. Однажды я увидел, что Соня за чем-то увлечённо наблюдает уже который час. В любой другой подобный случай я бы не придал этому особого значения, малой всегда найдет чем себя развлечь, в этом была его фишка. Но в этот раз я заметил, что-то необычное; Соня словно пытался наладить некий контакт, взаимодействуя с тем объектом. Тогда я ещё засомневался, стоит ли подходить – ребёнок, и без того зашуганный, сторонился меня как мог. И правильно делал. В общем, я всё же поинтересовался, чем же он там так активно занимается. Соня сначала хотел было улизнуть, но я как-то убедил его в том, что мне просто нечем заняться. Он поверил. И неловко, но всё же с неким восхищением продемонстрировал мне своего питомца – это была жирная, волосатая муха, упитанная и сонная она неуклюже перебирала лапками, ползая из одного угла маленького коробка в другой. Зрелище такое себе. Поначалу я даже не стал вдаваться в подробности того, чем могла эта жалкая букашка так заинтересовать малого. Я был слишком скептически настроен по отношению к нему и его странным интересам. К его замысловатым рисункам и шифрам на стенах, к его коллекциям всякого мусора и прочим побрякушкам. Наверное, единственным, кому было хоть какое-то дело до странностей Сони был Мелек. Когда я уже собирался уходить, не видя в этом ничего примечательного, Соня вдруг ухватился за край моего худи и попросил остаться. Он хотел показать мне кое-что ещё. Я остался. Посмотрел на Соню – его большие, совиные глаза цвета мутной воды уставились на ползучее насекомое. Муха не собиралась улетать, хотя короб был раскрыт и она могла покинуть его в любой момент. Но она осталась лениво ползать по шершавой поверхности картонного коробка. Мы с минуту наблюдали за её передвижениями, до тех пор, пока насекомое неожиданно не предприняло попытку взлететь. Именно тогда, я краем глаз уловил как изменилось выражение лица Сони – из ничего не выражающего оно в миг стало пугающе осознанным. Он не дал ей покинуть короб, разможив жирную муху в бесформенную кляксу на картонке, из которой впоследствии вывалились маленькие, мерзкие опарыши. Меня передёрнуло от вида шевелящихся белых червей, я скривился в лице, мне стало противно. Протвино от всего происходящего – от опарышей, от раздавленной мухи, от Сони, наблюдающего за всем этим с особым азартом, от моего присутствия рядом с ним, от того, что вообще сейчас произошло. Так почему же я вспомнил об этом сейчас?       — Происходит что-то странное, – вдруг заговорила Муза, чем вывела меня из потока воспоминаний, – Не понимаю, что именно, но в этот раз всё по другому.       — С чего ты это решила? – я не совсем понимал, что должен ответить, поэтому выпалил первое, что пришло в голову, – Всё точно так же, как и в прошлые разы. Ничего особенно нового. Женщину такой ответ не устроил, да и меня тоже. Она посмотрела на меня исподлобья, я даже немного смутился, — Шутишь?       — От части, – признался я, под тяжестью её взора. Я не стал добавлять, что в этой же части подразумевалось ни единого грамма юмора.       — Я слышала, Мелек распустился, за ним вновь тянется кровавый след, – выдохнула она, зашагав из стороны в сторону, нервно разминая в руках край кофты, – Салли отмалчивается, говорить не хочет, видно знает что, – размышляла она вслух, – Соня...       — А Стинг? – добавил я. Муза внезапно осеклась и озадаченно взглянула на меня, – Что Стинг?       — Ничего, – усмехнулся я, разведя руками, – Думал, у тебя и на него есть что сказать.       — Не знаю где он... – подавлено опустив глаза, выдохнула Муза, – Я его даже толком не помню. Как, в целом, все остальные.       — Бедняга сложился скорее всего. Будь я на его месте, давно бы сгинул отсюда. Да куда только?       — В том то и дело, что некуда, – обречённо призналась она, – Об этом я и говорю. По другому теперь всё, грядут новые времена. С минуту я застопорился и молча наблюдал за ней. У меня никак не получалось сообразить, что конкретно она имеет ввиду, а переспрашивать не имело смысла. Было видно, что она не рассчитывала на то, чтобы делиться со мной такими подробностями. — Холодает. Теплые вещи вытаскивать пора, – вдруг перевела тему она, чем ещё больше ввела меня в ступор. — Муза, – позвал её я. — Джаз, – она как-то вымученно улыбнулась. Мы замолчали. Муза бессильно пожала плечами. Хотела что-то сказать, но так ничего и не произнесла, лишь судорожно вздохнула, выдыхая теплый пар. Она дрожала, как облезлая псинка и меня это жутко раздражало. Я стянул с себя худи, оно было вполне тёплым, и накинул ей на плечи.       — Дура, – проворчал я, – И переживаешь ты попусту. Ничего нового не ожидается, сколько не жди, это всё глупые фантазии. Она ничего возражать не стала, лишь просунула руки в рукава и посильнее закупалась в худи, буквально утопая в нём. Это было неожиданно, обычно она всегда находила, чем ответить на дерзость. Хотя, сегодня она в принципе была сама не своя. Да и я тоже. Разговор не клеился. Было видно, мы оба устали. Слишком устали. Минувшее вытянуло из нас обоих слишком многое, что ранее заполняло нас и делало хоть немного похожими на нечто живое. Теперь же этого заполняющего стало совсем мало. Остались лишь черви – мерзкие падальщики, живущие внутри каждого из нас и дожидающиеся скорой гибели, дабы испить предсмертную агонию – отравленный эликсир, созревающий на закате жизни. И словно мухи, мы будем раздавлены новым днём, размазаны по родной земле, превратившись в бесформенную массу из гадких опарышей. Быть может, дом наш и есть всего лишь чей-то короб?