Чернъ

Странствие: Стинг

      Я разбито брёл по улицам своего района, не замечая ни кучи мусора под ногами, что хрустит подобно снегу, ни просящих бродяг с вытянутой рукой, ни света фонарей, ни звуков проезжающих мимо автомобилей. Я шёл в забвении, опустошенный и без сил, как будто значительная часть содержимого меня куда-то утекла. Я шёл и готов был обойти весь город, лишь бы вспомнить всё и снова оказаться там, с ним, с моим добрым небесным созданием. Человеком он был или нет – всё равно, это не имеет значения. Я точно знаю, что он реален. Насколько реальны были его прикосновения, его сладкий голос вылившийся мне в уши как самый тяжёлый яд, настолько сильно я в него верил. Так что я шёл и не идти не мог, его нежный образ в уме держа, вспоминая каждое мгновение, каждое его слово повторял бормоча. И преследовал цель найти его и забрать себе. Хотя, это было довольно странно ощущать, честно говоря, со мной такое впервые. Я не отдаю отчёт своим действиям и мыслям, словно меня внезапно зомбировал. Так что я не был уверен, что вошедший на склад ещё утро, был тем же человеком, что из него вышел. Выйдя, я будто переменился весь и больше прежним собой не был.       Возвратился домой только на рассвете. Нет, я не встретился с тем, кого искал. Но я ни сколько не отчаялся. Я по прежнему верю. Просто уже под утро я убедился, что таким образом только сильнее отдаляюсь от своего солнца. Ведь он оставил внутри меня частичку себя – воспоминания о счастье, о тепле, о нежности. И я буду хранить эти дары ценой собственной жизни, я клянусь. Безвозмездная доброта не будет забыта вовеки и он сказал, что долго меня искал и ждал встречи, так что я точно уверен, что он ещё вернётся, чтобы повидаться. Пускай не сегодня и не завтра. Но когда-нибудь он появится, когда он посчитает нужным снова появится в моей жизни. Откуда такая уверенность? Я не знаю. Я чувствую, что отравлен его светом и теперь медленно умираю, но лишь для того, чтобы переродиться в лучшем виде и мире. Я думал обо всём этом застыв перед зеркалом в ванной комнате, заглядывая за собственное отражение и совсем перестал узнавать в нём себя. Я ненавижу своё лицо, а когда смотрю, то не верю, что это действительно я.       Я опустился на край ванной, достал из кармана кожанки помятую пачку сигарет, выудил одну и закурил. Дым заполнял мои лёгкие и проникал в мозг и я постепенно успокаивался, приходя в своё привычное состояние. Через грязное зеркало на меня смотрел бледный, как труп человек с растрёпанным комком волос цвета сажи. Тонкая кожа обтягивала череп, оттеняя впалые скулы и глазницы, делая лицо похожим на того, кто уже давно сидит на тяжёлых наркотиках. Вид достойный черни. И в добавок ко всему, конечно же тот уродливый отросток в центре уставшей физиономии, больше напоминающий клюв стервятника, которым возможно проломить череп. Огромный, занимающий львиную долю всего пространства лица, настолько длинный, что при желании можно дотронуться до его кончика языком. Я отворачиваюсь от своего отражения и морщу лоб. Не хочу разглядывать это уродство. В ванную заходит Соня.       Соня возвращается домой на рассвете. Но только тогда, когда перед этим с вечера куда-то пропадает. Я ни разу не застал тот момент, когда он ещё только собирался уходить, даже если в это время находился в одной комнате с ним. Он как беззвучная тень, появляется также неожиданно, как и пропадает. И тихо наблюдает за каждым из нас, выпучив серые лунные глаза. Для меня Соня это что-то хаотичное и странное, но при этом вполне безобидное, хоть и порой доставляющее много хлопот. Как экзотическая птица, возможно, или тропическое насекомое, по типу мотылька. Он часто рисует на стенах, да с такой периодичностью, что я уже перестал следить за его каракулями, где одни рисуются поверх других и так далее. Соня любит шифроваться и оставлять послания в своих рисунках и временами, распластавшись вечерком на своей кровати, я всё же совершаю попытки разгадать его. Разгадать Соню. Но, всё всегда сводится к одному – я его не понимаю, а он не понимает меня. Так и живём уже много лет бок о бок, не понимая и не принимая друг друга.       Я краем глаза подмечаю то, что он одет в мои тряпки, но никак на это не реагирую. А вот он явно смутился и заметался в дверном проёме, не зная входить или нет. Я молчу и исподлобья наблюдаю за взволнованным Соней. Он с ног до головы вымазан в какой-то грязи и пахнет мусоркой, вперемешку с кошачьей мочой, а в волосах застряли обёртки и проволока. Видимо собирался купаться, потому что знает, Мелек его за шкирку выкинет из комнаты если почувствует от него неприятный запах. Я встаю с края ванной, тушу и выкидываю окурок в урну и обхожу его, чтобы выйти. Чувствую на себе его взгляд. Понимаю, что должен сказать хоть что-то.       — Носи, если нравится. Можешь не возвращать, – кидаю я ему вслед, перед тем, как пройти к койкам.       Измотанный, я падаю на свою кровать, пружины подо мной жалобно скрипят. Утыкаюсь лицом в подушку и лежу так до тех пор, пока не начинаю задыхаться. Поворачиваю голову и ложусь поудобнее, а потом случайно перевожу взгляд на соседнюю кровать, замечаю свисающую с верней полки белоснежную руку и невольно морщусь. Мелек беззвучно дремлет. Или не дремлет, в любом случае, знать не желаю, чем он там занимается. Отворачиваюсь к стене и начинаю разглядывать разноцветные линии и узоры созданные рукой нашего неразговорчивого художника. Извилистые повороты и зигзаги всех цветов радуги словно начинают двигаться, перемещаться и меняться местами. Яркие узоры, пятнистые и полосатые наслаиваются друг на друга, перекрывая один красочный исток другим, создавая таким образом неразборчивую мешанину, которую даже при желании разобрать будет невозможно, как поймать взглядом конец одного узора, при этом не потеряв его начало. Я гадаю о том, как Соня умудряется создавать такие невменяемые абстракции задействуя исключительно свои погрызаные карандаши и подсохшие краски. Лежу, смотрю и лениво размышляю. Наверное, в его голове есть какой-то встроенный механизм, создающий подобные орнаменты сначала там, а потом он переносит их на наши стены, покрывая ими каждый доступный ему уголок. Сторона с моей кровати всегда в его распоряжении пока меня нет, а вот к выступу Джаза он, почему-то, не подходит. Лишь изредка, но там его рисунки не дышат, не извиваются как черви, не танцуют и кажутся написанными второпях, но присутствующие там лишь для того, чтобы Джаз не чувствовал себя обделённым. Их нелюбовь друг к другу заметить сложно, на первый взгляд кажется, что только к Соне он благосклонен чаще обычного, но под маской заботливого старшего брата скрывается хищный любитель малолеток, выжидающий определенный момент. Не знаю, какой именно момент он ждёт, но судя по всему, это должен быть какой-то особенный день, когда он наконец осмелеет и покажет нам всем своё животное нутро. Но этого не случится ни сегодня, ни завтра и даже не на этой неделе, так что немой может провести ещё один беззаботный день без страха быть продырявленным, если таковым можно назвать какой угодно день проведенный в городе Черни.       Я засыпаю и вижу сны. Светлые и переливающиеся, как бензин в луже, но совершенно иного происхождения. Возвышенного, бесценного и неприкасаемого. Он источает тепло, какое нельзя сравнить ни с чем, что я мог лицезреть ранее, в своей мрачной, тухлой жизни. Я видел его руки, нежные, совершенно не пригодные для тяжёлого труда, как мои, мягкие, как самый тонкий шёлк. Его ладони вновь касались меня и исцеляли изнутри, устраняли всевозможные виды болезней, которыми я был безвозмездно награждён в ходе долгих лет жизни в трущобах. Я чувствовал, как становлюсь невесомым и могу взлететь наверх. Я летал, всё выше и выше, так высоко, что оказываюсь на самом верху, выше домов, выше смога, выше границы между мирами Черни и тех, что выше. Насколько высоко, что уже не могу спуститься, а он всё продолжает меня держать и я ему всецело доверяю, моему дорогому тайному ангелу.       Просыпаюсь я внезапно и с ужасной головной болью, отдающей по всему телу, так, будто я действительно грохнулся с высоты поднебесья. Я морщусь и пытаюсь понять причину моего пробуждения, но та не заставляет себя ждать. Поворачиваюсь в противоположную от стены сторону и сон будто рукой снимает. Я даже присел, чтобы не пропустить ничего интересного, а из интересного здесь было абсолютно всё, начиная с резких высказываний Джаза в адрес невозмутимого Мелека и, собственно, сам Мелек, послушно выслушивающий все оскорбления и претензии в свой адрес, как будто они предназначены были не ему. Да даже если бы не его сейчас покрывали матом с ног до макушки, он терпеть этот шквал эмоций не стал бы и мигом заставил бы неугомонного Джаза остудить свой пыл, надавав ему пинков. Но незрячий молчал и даже не двигался, словно парализованный. Может он просто был в шоке от такой наглости? Так или иначе, Джаз вёл себя не менее странно. За ним редко можно было проследить подобный выброс адреналина, учитывая его ленивый и местами снисходительный нрав, а если он и бесился, то это никогда не переходил на реальные угрозы. Они с Мелеком словно поменялись местами, а точнее, их будто подменили на их же противоположности. Я с непониманием наблюдал за тем, как Джаз толкает и трясёт Мелека за плечи, называет его как только в голову взбредёт, от «крысы спидозной» до «психа помешанного на мыле». И та и эта кличка ему подходили идеально, что что возможно Мелек это понимал и претензий у него не возникло именно из-за этого. Ещё бы Джаз за его слепоту отозвался, тогда можно было бы смело оплакивать его честь и достоинство. Но то, что произошло потом, возвело дичайший фурор не только у меня, но и у Сони, что наблюдал за всем с не меньшим восторгом. Мелеку потребовалось меньше одной секунды для того, чтобы украсить настенные рисунки Сони красными брызгами крови Джаза, отлетевшего со своего места на пол метра и с грохотом свалившимся на пол. И не дав тому оклемался, дикий крыс тут же набросился на свою добычу, покрывая его лицо и тело безжалостными ударами невозможно тяжелых кулаков. Джаз пытался сопротивляться, но единственное, что ему оставалось делать в такой ситуации, так это только защищать голову и молиться на то, чтобы этот мыльный психопат не вырезал ему глотку прямо здесь у всех на виду. Он чудом сумел скинуть с себя за секунду озверевшего Мелека и попробовать отбежать в сторону, но тот мгновенно схватил его за ногу и уронил, потащив по полу, как в самых лучших триллерах, размазывая кровь по паркету и избивая ногами. Не представляю, как Мелек мог с такой точностью определить, где у Джаза находились почки, но судя по жалостным вскрикам от боли, он бил прямо по ним. Крики и стоны разносились по всей комнате. Я даже отсел подальше к стене, когда подбородок Джаза с треском встретился в краем нашей с ним кровати. Я мельком заметил, как в самом темном углу своей постели сжался Соня и закрыв лицо руками, вздрагивал от каждого удара Мелека так, будто он мог прочувствовать всю боль Джаза на себе.       Джаз вновь отбросил от себя Мелека, прыгнул в прихожую и замер там, на полу, затаив дыхание. Выглядел он не менее страшно, чем прислушивающийся к тишине слепой маньяк с внезапно образовавшимся ножом в окровавленной руке. Грохот и крики рассеялись также внезапно, как появились. Мелек стоял, ссутулившись, посреди комнаты, тяжело дышал и внимательно слушал, выискивая малейшее движения, готовый кинуться с ножом на любой звук, как по команде. Я боялся, что он учует мой страх, почувствует запах пота и вскроет меня как пакет орешков. Он медленно шагал из стороны в сторону, внимательно вслушиваясь.       — Где ты, смельчак? – зловеще усмехнулся он, ощупывая поверхности, – Решил в прятки со мной играть?       Я сглотнул и ищущий внезапно повернулся ко мне, что я чуть не подавился воздухом от накатившего ужаса. Он сделал пару шагов в моём направлении и я, от безысходности, забился в угол, подальше от его кровавых пальцев. Он потянулся ко мне и с силой притянул к себе.       — Эй, Стинг, – прошептал он, разминая пальцами ткань футболки на моём костлявом плече, убеждаясь в том, с кем говорит, – Будь другом, подскажи дорогу.       Я судорожно дышал глядя на безэмоциональное лицо с каплями крови и медленно покосился в сторону прихожей. Я видел, как прожигает меня взглядом Джаз и жестами показывает, что сотрёт меня в порошок, если останется жив. Я понимаю, что попал в самую безвыходную ситуацию, из всех, что мне когда-то доводилось быть. Я молчу и мое молчание кажется слишком громким. Мелек склоняется к моему лицу и говорит чуть громче.       — Ты ведь слышал, что он говорил, так? Считаешь, что поступаешь правильно, защищая его?       Дерьмо. Я не знаю, как мне поступить. Мне снова становится ужасно страшно и тошно, насколько, что я не замечаю, как начинаю стучать зубами, а руки безвольно дрожат. Чувствую себя мелким грызуном в клетке, над которым собираются проводить опыты. И Мелек, естественно, чувствует мой страх, которым я пропитан насквозь. Эту вонь, этот смрад, что я источаю ежечасно. Запах жалости и беспомощности. Мелек вдруг отпускает меня, как будто нехотя, скользя рукой вниз до локтя и выпрямляется.       — Вот значит как... – в голосе скрыто разочарование, – Молодец, что не сдаешь своих, Стинг, – хмыкает он и уходит.       И Мелек вновь прислушивается. — Выходи добровольно, иначе я сам тебя найду, а ты этого точно не хочешь.       И Джаз вдруг поднялся с места, скрипя паркетом, со смелым выражением лица, будто это была вовсе не угроза, а призыв воина честно продолжить бой. Возможно, ему хотелось верить в то, что таким образом ему действительно удастся избежать худшей из учестей, хотя его судьба уже была предрешена, в тот момент, когда только он посягнул на личное пространство Мелека.       Тот, в свою очередь тихо ухмыльнулся и неспеша начал подходить в его сторону. «Правильное решение» – подумал бы, наверное, Мелек, хотя любое решение Джаза стало бы его раковой ошибкой. И только когда слепой оказался совсем рядом с ним, я разгадал секрет его внезапной смелости в тот момент, когда в руке его вдруг сверкнуло лезвие ножа. Не только слепой крыс, знаете ли, носит при себе холодное оружие.       Переворачивается табуретка, когда разъяренный и до ужаса побитый Джаз резко кидается из засады на Мелека, пытаясь зарезать его остро заточенным ножом, в то время как тот, теперь оказавшись в роли жертвы, умело противиться атакам. Джаз гораздо крупнее и выше Мелека, хоть в рукопашной он ему явно проигрывает. Но поножовщина это совсем другое. Молниеносные движения резака ранят кожу, врут одежду и могут легко лишить жизни кого угодно в одно мгновение. Но битва прерывается довольно быстро, даже не успев толком начаться. Я вздрагиваю, когда входная дверь вдруг распахивается и в прихожую вываливается красный от злости и запыхавшийся Дюк. Мелек и Джаз в тот же момент отвлекаются от попыток насадить друг друга на лезвие своего ножа. Низкорослый, жилистый парень с красным огоньком на голове в виде ирокеза и кожей цвета пережаренного мяса смотрел на нас злобно скрипя зубами.       — Какого хрена вы тут устроили, придурки? – процедил сквозь зубы он, – Совсем с ума посходили?!       Он выдержал паузу, для приличия ожидая объяснений, которые ему вовсе нужны не были.       — Послеобеденный перерыв на сон, если вы забыли, с двух часов до трех ровно, – в подтверждение он ткнул пальцем в свои наручные часы, – Делайте что хотите, но если из вашей комнаты донесется хотя бы один писк, Салли вам всем тут шеи посровачивает!       И он ушёл, хлопнув дверью, а мы остались с этим предупреждением один на четверых. Каким бы бесстрашным не был Джаз, или каким бы отбитым не был Мелек, никто из них не желал лично иметь дело с Салли, что обитал в самом конце коридора первого этажа. И всё слышал. Всех и каждого. Салли практически не выходил из своей комнаты, а если и выходил, то ничем хорошим это не заканчивалось никогда. Поэтому оба бойца нехотя расцепились. Джаз поднялся с пола и поковылял к своей койке, не забыв при этом толкнуть бывшего соперника в плечо пока проходил мимо, но так ничего и не сказав ему напоследок. А Мелек остался стоять там, где стоял. Нож в его руке был не самым новым и блестел тускло, отражая все царапины на металле. Он спрятал его обратно в карман, и постояв так ещё какое-то время, словно ожидая чего-то, вдруг двинулся в сторону двери, на ощупь отыскивая ручку. Однако пальцами он случайно наткнулся на стену, вернее сказать, на высеченный рисунок на ней. Я краем глаза заметил, как неожиданно оживился Соня, тихо выползая из своего укрытия и пристально наблюдая за тем, как ощупывает очертания очередной каракули Мелек, проводя пальцами точно по контуру.       Мелек остановился и повернул голову в сторону кроватей.       — Ты ходил к кошкам? – спрашивает он совершенно спокойно.       Соня ошарашенно выпучивает глаза, а потом внезапно успокаивается, издав сдавленный писк, как расстроенная скрипка и заворачивается обратно в одеяло. Мелек незаметно хмыкнул и вышел из комнаты.