Чернъ

      Кошки: Соня

      Я не люблю людей. За то люблю кошек. Больших и маленьких, с шерстью и без, агрессивных и ручных, облезлых бродяг и причесанных принцесс. Всех, без исключения. Я не люблю, когда меня замечают. За то люблю находится в тени и наблюдать за происходящим, как за маленьким кукольным театром, слушать их диалоги, вникать в сюжет и додумывать то, что увидеть или услышать не успел. Я не люблю убираться. За то люблю собирать и приносить в комнату всё, что покажется мне интересным или полезным. Будь то мелкие вещицы по типу осколков разноцветного стекла, ярких крышек, колпачков, бусинок, этикеток, камешков, ракушек и прочее. Или более крупные, такие как микроволновая печь, тапочки, полотенца, посуда, гантели, стульчики и коврик у порога. Мои соседи по комнате часто злятся на меня, когда я снова что-то притаскиваю в дом, кричат, ругаются, а потом, как ни в чем не бывало спокойно пользуются моим добром. Даже спасибо не сказали ни разу. Я не люблю драться. За то люблю обниматься, тискать, когда меня тискают и гладят. Люблю заворачиваться в кокон из одеяла и представлять, будто меня обнимает кто-то очень большой и тёплый. Иногда ко мне лезет Джаз, пытаясь заключить в свои цепкие ручища, больше похожие на щупальца гигантского осьминога, но это мне не нравится. Я не люблю, когда он меня трогает. Его щупальца трогают меня там, где я сам не часто к себе прикасаюсь. Поэтому я попросил Мелека переселить его на соседнюю кровать, на верхний ярус. Так, мне кажется, что он меня не достанет ночью, не вытащит из кокона и не сожмет в тисках осьминожьих. Наивно предполагать, что расстояние в одну кровать и один этаж его остановят, если он вдруг надумает меня изнасиловать или что-то в этом роде. Я не насколько глуп, как Стинг, чтобы в это наивно верить, но так я хотя бы чувствую себя комфортнее. А комфорт я люблю больше, чем постоянный стресс. Хоть по моему лицу этого и не скажешь. Огромные совиные глаза с чернющими кругами вокруг них, словно вымазаные сажей, а также мои вечно растрёпанные, секущиеся волосы цвета соломы смело намекают на то, что я не высыпаюсь. Не сплю пол ночи, а потом, если удастся вздремнуть на час, другой, выгляжу ещё хуже. Так что если спросят вдруг у кого самое нелепое имя — то я смело выйду вперёд. Соня? Серьёзно? И чья это смехотворная идея? Может, когда я был ещё совсем карапузом, то любил хорошенько поспать и потому получил это имя, но в таком случае таких «Сонь» должно быть под сотню на каждый дом. Забавно.       В общем, мне не нравится моё погонялово, но ничего не попишешь, а я даже вслух пожаловаться не могу. Вот тебе и жизнь прекрасная. Ну и ладно, я же не Стинг, чтобы извечно страдать и жалеть себя, и не Джаз, который боготворит себя, а своё существование ставит чуть ли не на один пьедестал с богом, покинувшим нас, Черней. С Мелеком у нас общего больше, хоть я и не отказался бы обменять его мерзкую тушку на одну кукурузинку. Просто он ведёт себя не так жалко, как остальные, поэтому с ним ещё можно найти общий язык. И мы нашли. С помощью наших рук. Мы разговариваем лишь соприкасаясь нашими ладонями, пальцами, используем придуманые нами движения фалангами, используем особые места, последовательности, силы давления и таким образом составляем целые предложения. На длинные истории, конечно, не разгонишься, но нам и этого хватает. Уже не помню, чья это была идея и как так сложилось. Мы с ним знакомы слишком долго. Тем не менее, руки Мелека я уже знаю лучше, чем собственные. У него широкие, квадратные ладони и до ужаса эластичные пальцы с короткими, обгрызанными ногтями. Кожа грубая, шершавая и сухая как наждачная бумага и подушечки пальцев всегда покрыты мелкими царапинами и занозами от того, что он трогает ими всё, на что хочет посмотреть. Хотя Мелек не из любопытных особ и довольно ленив по своей натуре, но тем не менее назвать его душкой язык не повернется. Этот мыльный псих дышит агрессией как воздухом.       Я лежу на своей кровати и перебираю между пальцев свои браслеты, кручу их на запястьях и больно цепляю резинкой тонкие волосы на руках, но продолжаю заниматься этим. У меня выходной. Я лежу и считаю часы до наступления ночи. Только ночью начинается настоящая жизнь, а днём тут заняться нечем. Я уже перебрал весь свой хлам, рассортировал крышки по цветам, порылся во всех тайниках моих товарищей и не нашёл ничего интересного. У всех что-то спрятано, но спрятано что-то совсем бесполезное, что можно было бы и не прятать вовсе, всё равно эта ерунда никому из наших не пригодилась бы. У меня вот тайников нет, всё на виду, можно посмотреть, потрогать, понюхать, пожевать, подержать. Бери не хочу. Я стекаю вязкой жидкостью со своей кровати и ползком подбираюсь к кровати Стинга, лезу под неё и начинаю перебирать его вещи и думаю, что бы сегодня надеть. У него все вещи крутые, что довольно удивительно, учитывая его репутацию главного чмошника в нашей комнате, поэтому его гардероб для меня как бесплатный секонд-хэнд. Интересно, догадывается ли он, что я регулярно ношу его тряпки? Надеюсь, что да, иначе я совсем в нём разочаруюсь.       Из понравившихся выбираю себе красную рубашку с милыми пуговками в виде клубничек и черные джинсы. Ещё зачем-то решаю напялить зеленую бандану с восточными узорами в виде тигров. Выползаю из-под кровати и быстро переодеваюсь. Встаю перед окном в котором любуюсь своим отражением. Вещи на мне висят как бесформенные лоскуты. Стинг выше меня почти на полторы головы и к тому же имеет широкоплечное телосложение. Если бы не его анорексия, псориаз и унылая морда с огромным, кривым шнобелем, то он был бы тем ещё красавцем. В отличие от меня, так как мои «если бы не…» сильно перевешивают чашу весов. Какой-то Соня, ростом с двенадцатилетку, болезненно худой и бледный, как выжатый лимон с соломенным гнездом на голове и гигантскими совиными глазищами на пол лица, который всё время выглядит так, будто с луны упал. Стинг такой худой, потому что, бедный, недоедает. А я из-за глистов. Думаю об этом и теряю настрой. Переключаюсь на что-то другое и начинаю разглядывать стены нашей небольшой однушки. Две двухъярусные кровати по обе стороны комнаты, посреди окно и подоконник, на котором разбросаны наши общие безделушки; сигареты, салфетки, журналы, монеты, карты, окурки и зажигалки, обёртки от всего, использованные бритвы, спрей от тараканов, сами дохлые тараканы и прочий хлам, который я перечислять устал. Оборачиваюсь. В прихожей пустуют крючки для верхней одежды и отсутствует обувь, так что теперь она выглядит как-то пусто. А вот стены у нас не пустуют никогда.       Я достаю из-под подушки маленькие детские ножницы. Двигаюсь к стенам, смотрю, ощупываю неровную поверхность, пачкаю пальцы об побелку и грязь. Останавливаюсь около дверного проема, там где осталось немного пустого места и начинаю выскребать лезвием ножниц контур чего-то странного. Сыпется побелка на пыльный паркет, на стене постепенно вырисовывается силуэт игривой кошки, прыгающей по воздушным тропинкам, хвостом задевающей облака и горы. Заканчиваю свою работу и отхожу чтобы посмотреть на результат. Выглядит хорошо. Смотрю на свои руки и понимаю испачкал всю одежду Стинга побелкой. Потом начинаю проводить пальцами точно по контуру рисунка и для более точного воспроизведения даже закрываю глаза. Мне не понять, что именно увидит здесь Мелек, поскольку не знаю, что у него в голове, но я всё же испытываю надежду на то, что он догадается хотя бы ощупать эту кошку и поймёт, куда я направляюсь сегодня. Это был ещё один мой с ним способ общения через нацарапанные на стенах и дверях рисунки и шифры. Хотя, не все из них предназначались именно ему. Раньше многие из них я рисовал только красками, карандашами или мелками просто от скуки, пока однажды не застал Мелека за ощупыванием стен. Он делал это с такой сосредоточенностью, потому что почувствовал выпуклости от красок и усиленно пытался понять, что там изображено и я невольно почувствовал некую долю стыда за то, что поленился сделать контур более четким для него. С того момента я начал свои каракули заодно и вырезать. Мы никогда не поднимали с ним эту тему, но я догадываюсь о том, что он может насчёт этого думать… Хотя, я скорее всего ошибаюсь.       Наконец-то пробил вечерний час. Я собираю все необходимые мне предметы и забиваю ими карманы и с приподнятым настроением выбираюсь в город. Множество ожерелий и кулонов на шее весело позвенькивают и я бегу, прыгаю, останавливаюсь и улыбаюсь как псих. До танцев ещё не доходит. Победный танец я буду исполнять в конце, уже под утро, перед тем как вернуться домой. Угрюмые, морщинистые лица поворачиваются в мою сторону и мерзко щурятся, скалят гнилые зубы. А мне хоть бы что! Я резво заворачиваю за нужный мне дом и гуськом пробираюсь сквозь узкие подворотни меж зданий, нахожу нужную дыру в заборе и аккуратно пролезаю в щель, стараясь не порвать одежду. Случайно замечаю своё отражение в разбитом окне и машинально строю себе рожицу. Мне хорошо. Мне весело. Холодный ветер контрастирует с душной кислотностью воздуха и пытается разлохматить мои волосы. Поэтому я надел бандану. Наконец достигаю цели и сажусь на корточки. Отдыхаю. Около меня кто-то шуршит в мусорном баке и я прислоняюсь, чтобы послушать. Писк, скрежет, шуршание. Я хихикаю и ловко запрыгиваю на крышку контейнера. Слышу возню и распахиваю соседнюю крышку. Оттуда, из темноты на меня светят четыре диких глаза, подобно фарам от машин и доносится тихое шипение. Я роюсь в карманах и выуживаю оттуда пакет с объедками, с помощью которого выманиваю из мусорного бака котят. С детьми нужно очень аккуратно, они могут сильно испугаться и навсегда замолчать. Когда маленький комочек шерсти выползает, чтобы полакомиться мясными ошмётками я беру в руки второго, гораздо более спокойного и почти облысевшего от лишая. Малыш дрожит у меня в ладонях и я мягко прижимаю его к сердцу, чтобы согреть. Он слышит моё сердцебиение и получает тепло, оттого со временем перестаёт дрожать. Я тянусь к пакетику с объедками, отрываю кусочек из общей массы и начинаю кормить котёнка с руки. Он громко мурлыкает и покусывает мои пальцы своими крохотными зубками. Потом я отпускаю к его брату и они начинают игриво бороться издавая при этом пищащие звуки, как детские игрушки для ванной. Я ложусь на живот и начинаю копаться в мусоре, разрывая один пакет за другим. Сюда обычно выбрасывают всякую канцелярию и прочую не органику, поэтому я не брезгуя перебираю одно за другим, а понравившиеся вещички забираю себе. Копаясь в мусоре можно легко подцепить какую-нибудь заразу, но я не боюсь. Люди Черни не боятся умереть. Смерть сама их боится.       Когда мне надоедает рыться в пакетах я встаю, разминаюсь и спрыгиваю с бака на четвереньках, как животное, и начинаю истошно выть. Вою так громко, что голосовые связки, не привыкшие к нагрузкам, почти сразу же начинают болеть, но я не останавливаюсь. Бегаю как животное, барахтаюсь на земле и издаю невнятные звуки одичавшего, прям как сумасшедший. И результат не заставляет себя ждать. На мой зов сбегаются все коты в округе. Блохастые, грязные, облезлые и голодные они окружают меня, а я их. По очереди играю с каждым, становлюсь им ровней и вместе мы водим сумасбродные хороводы вокруг свалки, прыгаем с баков, дико вопим, сталкиваемся носами и извиваемся в грязи. С закатом солнца я сбрасываю свою человеческую шкуру и облачаюсь в дикое животное, воспитанное улицами и бросаюсь в пляс со своими братьями из шерсти, подобно оборотню. Нам ни к чему отпускаться до слов. Кошки не разговаривают.