***
София. Вышла компания друзей из кофейни ближе к пяти часам вечера, когда солнце уже потихоньку опускалось за горизонт и больше не грело и не освещало все вокруг. София любила закаты, не так сильно, как рассветы, но все же любила. Если рассвет являлся для нее вдохновляющим рождением чего-го нового, временем, когда можно было наблюдать за восходом солнца и думать о том, что же можно сделать в течении одного из множества дней, что подарены людям судьбой, то закат представлял собой олицетворение конечной остановки, логического завершения чьей-то долгой и счастливой истории, то, чего избежать было невозможно и то, что ждало каждого из нас в конце-концов. Потому он казался для юной Софии, полной жизненной энергии и до сих пор не снимающей розовых очков, сквозь которые она порой глядела на мир, чем-то печальным. На плечо опустилась крепкая рука Наце, прижавшая ее тело к своему. София не отвлекаясь от разглядывания прекрасной картины, написанной оранжевыми и желтыми красками на небесном полотне, опустила голову на плечо басиста и мягко улыбнулась. Все остальные успели разойтись кто куда, Катрина поехала к себе домой за вещами, потому и двое влюбленных остались ждать своего автобуса в полном одиночестве. В это время суток, когда все студенты были дома, особой толпы не наблюдалось и поездки были спокойными и по-особому атмосферными. В какой-то момент, к остановке подъехала до боли знакомая черная машина. Опустив окно, мужчина, сидящий за рулем, помахал Софии, отчего она сжала руку Наце, окаменевши смотря в сторону автомобиля. На своего отца. — Ты знаешь его? — беспокойным тоном спросил Йордан, наверняка думая, что это какой-то криповый маньяк. — Знаю, это мой папа, — все еще не веря своим глазам, проговорила София, — Наце, прости, мне, похоже, придется оставить тебя, мне ужасно жаль. — Эй, лисенок, ты чего? Все в порядке. Не беспокойся, иди, вы должны были увидеться еще давно. Девушка благодарно улыбнулась напоследок и обняв басиста на прощание, зашагала в направлении машины, занимая место впереди, рядом с отцом. За то время, пока они не виделись с Кирилом и не общались, а это, как никак, четыре месяца, мужчину успели затронуть несильные возрастные изменения. Волосы стали более седыми, морщины на лбу и около глаз залегли глубже, а взгляд казался не таким жизнерадостным, коим был ранее. Маркович почувствовала как неприятно кольнуло в области груди от осознания того, что она безумно скучала по нему, хоть и поступил он не очень хорошо. Но скучала она не по тому человеку, который не посмел встать на сторону своей единственной дочери и поддержать ее, когда его вторая жена сыпала колкости и говорила гадости о ней и ее матери. Она скучала по своему любимому папе, которого она помнила с детства. Который научил ее стоять за себя, после того, как мальчишки во дворе обидели и отобрали игрушку у пятилетней Софии из-за чего она плакала и сидела с разбитым коленом, которое обрабатывал йодом папа. Который покупал ей любимые сладости, когда мама была против. Который каждое утро возил ее в школу, при этом всегда включая ее любимые песни. Который обещал всегда быть на ее стороне, но не смог сдержать этого обещания. — Парень твой? — поинтересовался Кирил, нарушая долгое неловкое молчание, повисшее в машине. — И тебе привет, пап. София сидела со скрещенными на груди руками и не могла никак набраться смелости и взглянуть на отца, предпочитая отвернуться в сторону окна и наблюдать за меняющимся пейзажем. Нотки обиды в ее голосе сильно чувствовались, отчего мужчине стало не по себе. — Как дела в университете? Как мама? Надеюсь у Ани все хорошо. — Все нормально, не беспокойся, — холодно отвечала она и сама себя ненавидела за это. На душе скребли кошки от одной мысли того, как она обращалась с родным отцом, от того, как она игнорировала его все эти месяцы, награждая своим молчанием и сейчас поступала не лучше, делая вид, будто ей абсолютно все равно на него и разговаривая так, как она никогда бы не позволила себе говорить с ним. По щеке скатилась одинокая слеза горечи, которую рыжеволосая поспешила быстро смахнуть. — Дочка, — начал Кирил, — Я был неправ. Елена… — Не произноси ее имени! — не выдержала девушка и вспылила, поворачиваясь лицом в сторону отца, — С ее появления в твоей жизни, ты сам не свой! Тебя будто подменили, поставили вместо тебя клона, которому все равно на своего ребенка. Что с тобой случилось? Где мой папа? На последнем слове, нижняя губа Софии задрожала, а голос совсем сорвался. Дышать от количества непрошеных слез становилось труднее с каждой секундой, потому она пыталась изо всех сил взять себя в руки и успокоиться. Но у нее не получалось. — Барашек мой, — обратился он к ней прозвищем, которое он сам же дал Софии из-за кудрявых волос, когда та была еще совсем маленькой, тем самым добивая ее окончательно, — Прости меня, прости своего глупого старика, который ужасно сожалеет о случившемся. Для меня нет ничего важнее тебя в этой жизни. Никакая Елена не может быть на твоем месте. Маркович закрыла лицо руками, полностью дав волю слезам. Одна половина ее души хотела простить отца, принять его обратно, наладить вновь общение и сделать все только для того, чтобы все было как раньше. Но другая, все еще не могла забыть обиду, не переставая прокручивать у себя в голове не только тот самый злосчастный день, но и все моменты, когда он делал больно ей и ее маме. Когда женился на Елене, проводя все больше времени с ней, нежели с двенадцатилетней дочерью, которая нуждалась не только в том, чтобы ее материально обеспечивали, будто откупаясь, но и чтобы были рядом, поддерживали в трудные минуты. — Пап, — более-менее успокоившись, проговорила рыжеволосая, — Я очень, очень хочу простить тебя, но… я не могу. Было видно как Кирил расстроился, но все же он нашел в себе силы кивнуть головой, соглашаясь со словами дочери. — Я понимаю. Но, быть может, ты дашь мне время и я смогу все исправить? Надежда, в голосе отца, на то, что еще не все потеряно, на то, что еще можно было что-то исправить, не могла оставить Софию равнодушной. Она понимала, что поступает неправильно, даже где-то жестоко, но гордость никак не хотела уйти на второй план и давила на нее, напоминая обо всем плохом. — Хорошо, пусть будет так. Она поискала в карманах чистые салфетки, желая вытереть остатки слез и наверняка потекшей по щекам туши, но ничего не нашла. — Посмотри в бардачке, там должны быть, — сказал мужчина, заметив ее безрезультатное копошение, — Соф, я не разочарую тебя и сделаю все, для того, чтобы быть тем отцом, которого ты всегда заслуживала. Обещаю. Открыв бардачок, взгляд рыжеволосой сразу же зацепился за одну, казалось бы, очень неприметную вещицу. Любой другой на ее месте этого даже не заметил бы, но то, что она увидела заставило ее сердце сжаться. Где-то в уголку лежала маленькая игрушечка улитки Гэри из «Губки Боба», та самая, которую она отдала папе, после их развода с мамой, сказав, что хотя бы так с ним всегда будет рядом частичка Софии. Девушка осторожно взяла в руки игрушку и взглянула на Кирила, в уголках серых глаз которого также стояли слезы. — Ты все еще хранишь ее у себя? — Конечно. Это ведь твоя частичка. После слов отца, Маркович грустно улыбнулась, а затем и вовсе громко и заливисто рассмеялась, заставляя и уголки губ отца приподняться. Это было так глупо и так важно одновременно, что она не смогла бы описать словами. Ему, действительно, было не наплевать на нее.***
Катрина. Чего она точно сейчас не хотела, так это задерживаться в этом проклятом доме. Брюнетка около пяти минут просто стояла напротив входной двери, никак не решаясь войти внутрь и вновь встретиться с родителями, которые уже вернулись с работы и сидели в гостиной, ужиная, как ни в чем не бывало. Будто бы не их старшая дочка исчезла на два дня и пропадала бог знает где. Набравшись смелости, она аккуратно вставила ключи в замочный цилиндр, и стараясь не создавать лишнего шума, открыла дверь, входя в дом. Она надеялась на то, что Лизе получиться передать чемодан незаметно для родителей, но как только она переступила порог и увидела младшую сестру, стоящую в самом верху лестницы и готовую спуститься, Катрина не желая того, привлекла внимание Андрея, вставшего со своего места и приблизившегося к дочери. — Катрина. Нет, ей должно быть послышалось и показалось. Сожаление и горечь? Андрей с роду не знал о таких чувствах, с чего ему вдруг сейчас знать? Но Катрина слышала своими ушами то, как он произнес ее имя и видела своими глазами, как утомленно выглядел отец, так, словно не ел и не спал несколько дней подряд. — Не беспокойся, я просто заберу свои вещи и уйду. Не хочу мешать вам, — резко ответила она и собиралась уже подняться к Лизе, но была остановлена крепкой хваткой отца на запястье. От этого прикосновения Лукич испуганно дернулась в сторону, вспоминая пощечину, которую Андрей оставил на ее щеке два дня назад, подумав, что это сейчас может повториться. Но, как оказалось, ее опасения были совершенно напрасны, ведь мужчина всего лишь хотел остановить ее. — Дочка, прошу, не уходи. Брюнетка подняла неверящий и непонимающий взгляд на него, но ничего помимо мольбы в темных глазах отца не нашла. Ни той злости, которой он обычно одаривал дочку, ни раздражения, которое он всегда чувствовал, когда девушка оказывалась в радиусе десяти метров от нее. — Я тебе не дочь! — яростно выплюнула она, чувствуя как от нервов дрожат руки, — Ты ведь это мне сказал, что ты сожалеешь, что у тебя такая дочь, как я. Так вот, у тебя ее и нет! Пусти меня! — Катрина, перестань. Девушка попыталась вырваться и убежать прочь из этого места, жалея о том, что она вообще приехала, но Андрей был куда выше и сильнее нее и удерживал Катрину за руки без особого труда, после чего прижал к своей груди, крепко обнимая. Брюнетка со всей силы била отца в грудь, выкрикивая обидные слова, умоляя его отпустить ее и рыдая навзрыд, но все ее старания были тщетны. После десяти минут такой истерики, она совершенно исчерпала весь запас энергии и опустила руки, окончательно сдаваясь. — Не уходи, дочка. Останься с нами, со своей семьей, — говорил Андрей, гладя темные волосы своего тихо и бессильно плачущего ребенка. Все, о чем, она могла подумать в этот момент было то, как бы было хорошо, сейчас оказаться рядом с Бояном. Оказаться в его мягких и уютных объятиях, ощутить его осторожные, будто он боялся сделать что-то не так, нежные касания. Запустить пальцы в его шелковистые темно-русые волосы и растрепать их, как она обычно делала, когда парень говорил что-то глупое. Ей просто был нужен Боян. В конце концов, Катрине все же удалось вырваться, но она не спешила уходить из дома. Она перевела совершенно пустой взгляд на отца, который стоял перед ней с опущенной головой. «От стыда», сказал бы любой человек, увидев Андрея, но Катрина слабо в это верила. В ее голове, это было очередным, хорошо отыгранным спектаклем, чтобы вернуть дочь домой. И далеко не по причине того, что он заботился и волновался за нее. Ему просто не хотелось подставлять свой статус, ведь, узнай кто-то из знакомых и друзей, что он выгнал из дома родную дочь в порыве гнева, то окружной прокурор Андрей Лукич вмиг потерял бы заработанный годами и такой важный для него авторитет. — Я останусь. Но знай, что я больше никогда не буду относиться к тебе, как относилась раньше. Забудь о той Катрине, отец, и больше не вспоминай. Он ничего не ответил, молча выслушав ее слова, но брюнетка заметила, как кулаки мужчины сжались от злости. Лукич предпочла сделать вид, будто не видит этого и поднялась наверх, направляясь в свою комнату. Лиза, раннее забежавшая туда и терпеливо ждущая сестру, сидя у нее на кровати, вскочила с места и резко обняла старшую, утыкаясь ей в плечо. — Рин, я так боялась, что ты уйдешь и не вернёшься и что мы больше никогда не увидимся! Прости, прости меня за все, я была отвратительной сестрой для тебя. Обещаю, больше не буду, ты только не оставляй меня! — со слезами на глазах говорила она. — Все нормально, Лиз, я с тобой, — спокойно сказала Катрина, прикрыв глаза и чмокнув сестру в щеку.