Silver/Серебро

Гермиона натянула перчатки из драконьей кожи: левая всегда требовала дополнительного рывка, чтобы натянуть её на запястье. Рядом с ней Драко уже открыл деревянную коробочку с аконитом и достал цветок. Гермиона сделала то же самое. Что-то сегодня было не так. Драко выглядел скованным, он едва обратил на неё внимание с тех пор, как она вошла. Если честно, так вело себя большинство Слизеринцев в эти дни. Никому из них не понравилось, что Гарри публично назвал их родителей Пожирателями смерти, особенно теперь, когда почти вся школа больше не считала Гарри сумасшедшим психом. Гермиона не испытывала к ним особого сочувствия и вместо этого обратила свои мысли к чарам Патронуса. Гарри признался ей, что хочет в ближайшее время научить Д.А. вызывать его, и Гермиона не переставала думать о том, какую форму может принять её собственное заклинание. А что, если это будет что-то постыдное, например, ленивец? Или какое-нибудь нелепое животное, которое съедает своих детёнышей и… Нож Драко заскользил по деревянной столешнице. Каким должен быть его Патронус? Змея была слишком очевидна, и она не считала его достаточно тонким. Может быть, что-то кошачье? Гиена? Ему бы это не понравилось, не так ли… — Знаешь, Грейнджер, должен признать, что я очень впечатлён. Его тон леденил кровь, и на какой-то нелепый миг она подумала, что гиена, возможно, права. Наверняка именно так должна чувствовать себя добыча. — Почему? — Очевидно, что все эти глупости — твоих рук дело. Молодец. Ты приняла мой совет близко к сердцу и даже не пожалела меня в ответ. Даже сам Салазар не мог бы просить большего. Высшая оценка, Грейнджер. Гермиона сжала рукоятку ножа, отделяя стебель от нежного лепестка. — О чем ты говоришь, Малфой? — Более гордый гриффиндорец мог бы исключить любую информацию о моей семье в знак благодарности за мой совет, но ты воспользовалась случаем, и за это я тебя благодарю. Нож Гермионы хлопнул по дереву. — Вот это успех! — воскликнула она, повернувшись к нему с внезапным приливом ярости. — К твоему сведению, идея интервью появилась у меня еще до твоей маленькой речи о том, как быть змеей. И если тебе не нравится, что весь мир знает, что твой отец — Пожиратель Смерти, советую тебе разобраться с ним! — Он был оправдан! — Он был на стороне Волдеморта меньше года назад! — Драко вздрогнул при этом имени, выражение его лица еще больше помрачнело, но она опередила его, прежде чем он успел высказать все те нецензурные оскорбления, которые роились в его голове. — Называй меня грязнокровкой, если хочешь. Это не изменит фактов. Некоторое время они смотрели друг на друга, тяжело дыша; затем Драко дрожащим движением поднял нож и достал из коробки новый цветок. — Знаешь, — сказал он, стараясь сохранить спокойный голос, — все было бы гораздо проще, если бы ты перестала совать свой нос куда не следует. Гермиона насмешливо спросила: — И что же ты хочешь, чтобы я сделала? — Просто смирись с тем, что у других людей другое мнение, и живи дальше! Повзрослей, блин, Грейнджер! — Твое «мнение» говорит, что я ничего не стою! — Грейнджер была на взводе; она слышала это по дрожанию в голосе и ощущала колючесть в глазах. Она ненавидела это. — Твое «мнение» говорит, что я не заслуживаю существования! Как я могу просто согласиться с этим? Ты бы согласился, если бы я сказала, что такие люди, как ты, не имеют права на образование, работу и достоинство? — Это другое… — Нет! Это совсем не другое, и ты это знаешь. Малфой бросил в котел кучу лепестков аконитового цветка. — Мы закончили, — пробормотал он, но к чему он относился — к зелью или к разговору, Гермиона не могла точно сказать. Она добавила свои лепестки, положила отрезанные стебли обратно в коробку и взяла свою сумку. Едва они вышли в коридор, как справа от них раздались чьи-то шаги, и они увидели Гарри, вышедшего из кабинета профессора Снейпа. Он сразу же заметил их, и Гермиона почувствовала, как Малфой стал ещё более враждебным рядом с ней. — Поттер, — прошипел он и, не взглянув в её сторону, устремился в свою общую комнату. Гарри смотрел ему вслед с измученным выражением лица. — Не знаю, как ты это выдерживаешь, Гермиона, — признался он, когда они начали медленно возвращаться в свою башню, — каждый вечер иметь дело с этим? Гермиона уклончиво пожала плечами. Она чувствовала себя немного виноватой: до сегодняшнего вечера Драко был почти приятным. Она сомневалась, что Гарри мог сказать то же самое о Снейпе. — Как прошла Окклюменция? — Думаю, не намного лучше, чем твое зелье. Гермиона не стала допытываться, и они шли молча. Они уже почти дошли до третьего этажа, когда Гарри вдруг снова заговорил. — Как ты думаешь, Джинни хорошо играет в квиддич? Гермиона моргнула. — Я не знаю, Гарри. Я ничего не знаю о квиддиче. — Да, но ты ходишь на большинство матчей Гриффиндора… — Хожу, и Гриффиндор проиграл Хаффлпаффу на прошлой неделе, так что… — Но Джинни поймала снитч. — Очевидно, это была более серьезная проблема, чем Гермиона могла понять. Гарри, казалось, боролся с собой, прежде чем заговорить. —Просто… Что, если они не захотят меня вернуть? Если мне вообще когда-нибудь разрешат снова играть в квиддич, то есть… — О, Гарри, не говори так. Ты замечательный ловец… — Даже после того, как я не прикоснусь к снитчу, не прикоснусь к метле в течение года? Они сойдут с ума, если вернут мне моё место. — Гарри, они любят тебя, Кэти и всех остальных. Я уверен, что они не могут дождаться твоего возвращения… — Если они вернут меня из сентиментальных соображений, а не потому, что я лучший игрок, то это будет не лучше, чем если бы Малфой купил себе место в команде. Рот Гермионы открылся и снова закрылся. Она не знала, что на это ответить. Гарри вздохнул. — Прости. Я прошу тебя не для того, чтобы ты меня успокоила. Я просто… беспокоюсь, я думаю. Такое ощущение, что у меня отнимают все, а что еще остается? — Оу, — объявила Толстая Дама, когда они подошли к портрету, — мои два отставших.— Вы всегда гуляете допоздна, не так ли? — Воздержание, — сказал Гарри, и портретная рама открылась. Гермиона вошла следом за ним и обнаружила, что общая комната почти пуста, за исключением нескольких старшекурсников. — Спокойной ночи, Гермиона. До завтра, — вздохнул Гарри, натянуто улыбнувшись, и скрылся на лестнице для мальчиков. Гермиона смотрела ему вслед с болью в сердце. Как легко было бы сказать ему, что всё будет хорошо. Но это было бы пустым обещанием, а мир и без того казался пустым. Всё было бы намного проще, если бы ты перестал совать свой нос куда не надо. Отвали, Малфой! Не лезь мне в голову! В ожидании сна Гермиона смотрела в окно и мечтала увидеть звёзды. Март прошел в трагическом шквале увольнений учителей, но, по крайней мере, большая часть студентов теперь была на стороне Гарри. Симус даже извинился перед Гарри, что вызвало восхищение Гермионы. Малфой оставался невозмутимым и озлобленным, но какое это имело значение? Выдра Гермионы кружилась в воздухе, выискивая других телесных Патронусов, с которыми можно было бы поиграть. Их было не так много: олень Гарри иногда появлялся в качестве демонстрации, а заяц Полумны был одним из первых, кто обрёл форму. А вскоре по периметру комнаты начала рыскать длинная неопределённая фигура, которую Гермиона приняла за жирафа. Это было неописуемо, словно купание в радости. Гермионе хотелось, чтобы они могли делать это каждый день, просто чтобы доказать, что они всё ещё могут чувствовать что-то, кроме угрюмой, надвигающейся обречённости, которая прилипла ко всему в эти дни. Возможно, предсказуемо, но все это было слишком хорошо, чтобы продлиться долго. Лежа в своей постели несколько часов спустя после рейда Амбридж и её внезапного восхождения на пост директрисы, с горячими злыми слезами, оставляющими липкие дорожки на щеках, Гермиона молча проклинала Амбридж всеми известными ей способами. Она проклинала эту женщину за её тиранию, Дамблдора — за то, что он сбежал в трудную минуту, и себя — за то, что она вообще подставила их под удар. — Я не должна была предлагать Гарри создать эту команду! Но гордость за собственные успехи — за успехи всех — всё ещё согревала её душу, и она не могла заставить себя пожалеть об этом. Но не до конца.

***

Гермиона прищурилась на шкалу, ожидая, когда обе стороны сравняются. Почти получилось. Она добавила еще несколько зерен южноафриканской морской соли и наблюдала, как левая сторона опустилась на несколько миллиметров, пока не повисла ровно на блюде с орлиным взором. — Не мог бы ты проверить, всё ли правильно? Малфой подошел и занял ее место, прищурившись на тонкие чешуйки. Когда он признал их ровными, они приступили к следующему шагу в не совсем дружелюбном молчании. Новый значок Инспекционной дружины Малфоя весело поблескивал, дразня Гермиону. Насколько она помнила, песочные часы Гриффиндора уменьшились почти наполовину, в то время как песочные часы Слизерина увеличились почти вдвое. Это было вопиюще несправедливо. Малфой что-то пробормотал; Гермиона обернулась, уже защищаясь. — Что ты сказал? — Ничего, Грейнджер. Не лезь не в своё дело, — усмехнулся он, не глядя на неё. Прошло несколько минут, в течение которых Гермиона насыпала соль в серебряный кубок и наблюдала за тем, как соль измельчается в мелкий порошок ровно 482 секунды. В воздухе всё ещё витало напряжение, и Гермиона с тоской подумала о том почти приятном времени, когда они могли спокойно беседовать во время варки. Однажды они заснули в этой комнате. Вместе. Гермиона попыталась представить себе это сейчас и рассмеялась собственной глупости. Малфой что-то пробормотал себе под нос, и в Гермионе что-то оборвалось. Она с грохотом отбросила ступку и повернулась к нему. — Ладно, Малфой. Какого чёрта тебе надо? Потому что если ты думаешь, что можешь оскорблять меня за моей спиной… — Может, ты успокоишься, Грейнджер? — прорычал он, глядя на неё со всей злобой, на которую только был способен. — Я ничего не говорил о тебе! Заткнись! —Тогда почему ты шепчешь? — Я не… как звали того гоблина? Кто заключил договор, положивший конец восьмому восстанию в 1683 году… — 1689, — машинально поправила Гермиона. — Неважно. Он заключил договор с Советом волшебников, а потом, когда он вернулся домой, общество гоблинов ополчилось против него, потому что они решили, что он предатель их рода, потому что он пошел и остановил их всех от казни. Но как его звали? — Хольграт. И он был казнен своим собственным правительством, потому что условия, на которые он согласился, были крайне несправедливы и фактически заложили основу для девятого восстания гоблинов менее чем двадцать лет спустя… — Мне не нужно эссе, Грейнджер! Гермиона ничего не ответила, только поджала губы и наблюдала, как он угрюмо макает орлиные глаза в кроваво-сливовый раствор, который они сделали на прошлой неделе. — Почему ты думаешь об истории гоблинов? — дипломатично спросила она через минуту. — Ну, у нас же скоро С.О.В., не так ли? Не все мы можем быть ходячими энциклопедиями. А экзамен по истории магии охватывает все. — Он вытянул глазное яблоко и потянулся за следующим. — Только не говори мне, что ты уже подготовилася. — Конечно, нет. Я еще не выучил тринадцать принципов трансфигурации, но до С.О.В. осталось два месяца, и у меня уже есть разработанная система ревизии… — Принцип номер тридцать восемь. Гермиона уставилась на него. — Что? — Продолжай. О чем там говорится? — Э-э… Ну, это один из основных принципов о трансфигурации жидкостей, не так ли? — Есть шестнадцать, в которых говорится что-то о жидкостях. — Верно, но номер тридцать восемь…– Гермиона порылась в памяти: она изучала эту тему два дня назад, так что наверняка знала ответ! Но то, что Малфой задавал ей такой вопрос, настолько сбивало с толку и отвлекало, что она с трудом могла держать голову прямо. — Если у вас есть вещество с низкой плотностью в запечатанном контейнере, то его нельзя трансфигурировать в вещество с более высокой плотностью, не уменьшив объем вещества или не украв вещество из самого контейнера. — Или? — Или… или изменив температуру вещества во время трансфигурации. — Отлично, Грейнджер. Одно очко Гриффиндору. Глаза Гермионы метнулись к значку на его мантии и бесстрастной ухмылке на его лице. Неужели он забыл, что имеет право начислять баллы Домам? После того, как он весь день с ликованием снимал баллы с Гриффиндора, он ни за что не стал бы специально возвращать один балл. Хотя, наверное, одно очко — это скорее оскорбление, чем что-либо другое. На мгновение она посмотрела на кучку зелёной соли и несколько крупных зёрен, которые ещё нужно было раздробить. Каждые несколько секунд в теплой дымке, создаваемой паром зелья, раздавалось бульканье густой жидкости. Гермиона часто задумывалась о том, как оно должно пахнуть без чар Пузыря Головы. Жаль, что оно было таким смертоносным. Взяв в руки ступку и пестик, она осторожно начала: — Итак. Ты сказал, что История магии не дает тебе покоя. Расскажите мне о Реформации 1860 года. Малфой так и сделал, и когда он споткнулся на описании одновременной промышленной революции, Гермиона терпеливо поправила его. Он не стал жаловаться, но и не поблагодарил её, а вместо этого задал вопрос по норвежским рунам, на который она ответила безупречно. К тому времени, когда послеобеденные занятия были закончены, они подробно разобрали несколько теорий и принципов по крайней мере по четырем предметам, причем практически без всякого злого умысла. Гермиона собирала свои вещи, чувствуя себя немного ошеломлённой. — Который час? — спросил Драко, запихивая перчатки обратно в сумку. — По-моему, почти четыре часа. — Черт. У меня практически нет времени на ужин перед квиддичем. Почему это чертово зелье требуют варить в самые неудобные часы? — Потому что его нужно варить, когда выходит Луна, а это время меняется в зависимости от фазы… — Риторический вопрос, Грейнджер, конечно, я знаю, почему. — Верно. Извини. — Тогда до завтра. Он торопливо выскользнул из комнаты. — Пока, Малфой.