don't know where we're going

             Далеко не все зависит от него — Дазаю ли не знать. За последние двадцать лет аргументов накопилось много: несданная сессия, покрытый плесенью сыр в холодильнике, забытое за пять лет разлуки море. Если и находятся люди, которым подвластно все, то Дазай не знает о них или еще не знаком. Так ему казалось три месяца назад. Ему самому, конечно, все еще не хватает загара на лице и плечах за счет отсутствия отпуска, но так-то он осведомлен: есть люди, большие люди, для которых его проблемы приравниваются к купленной в ближайшем ларьке жвачке. Они не боги, но и не обычные горожане. Смерть с ними на «ты», а верхушки мира боятся смотреть им в глаза прямо.       Он в социальной лестнице едва держится пальцами за первую ступеньку, чтобы не упасть в пропасть, но тоже боится. В его смерти или жизни никто не заинтересован. Минусы здесь присутствуют: находясь в плохом настроении, такой человек выстрелит в тебя и забудет. Плюсы тоже: его пальцы, пальцы большого человека, достаточно теплые на твоем лице, чтобы жаждать выстрела.       Дазай наклоняет голову, прижимая его ладонь к своей щеке ближе. Следа не остается, но этот огонь обжигает. Взгляд он старается выдерживать и принимать, смотря снизу вверх широко раскрытыми глазами — как Чуя любит. Иногда он думает, сколько людей видели этот взгляд последним в своей жизни. Но с Чуей редко получается думать. Мысли он выбивает исключительно нечестными способами: то ли вездесущими пальцами на коже, во рту или заднице, то ли точно рассчитанными ударами по простате.       — Мы с тобой давние друзья, Френсис, — горячо выдыхает он, и Дазай перестает видеть. Черные глаза скрываются за ресницами, все пять органов чувств направляют нити в одну-единственную точку: прямо к ладони на щеке, к размытым словам рядом с ухом. Ему неважно, с кем говорит Чуя — достаточно голоса. — Нет. Я терпеть не могу твои вечеринки. На них ты либо пьян, либо прячешься, чтобы посмотреть на гостей: таких же укуренных, трахающихся со всеми подряд и пьяных. И ты предложишь мне дешевые наркотики. Опять. Откуда я знаю о тайниках в твоем доме?       Толстые пальцы с кольцами медленно перемещаются в волосы. Кровь тут же движется к голове. Ощущая, как пряди теряют дорогу в ветвях пальцев и золоте, Дазай впервые не то чувствует, не то со стороны смотрит на то, как влага стекает вниз по его щеке, туда, где губы плотно обхватывают Чую снизу. Плачет он редко. Или когда умирает важный для него человек, или в ситуациях такого типа — тяжело держать себя в узде, когда в горло упирается крупный член.       В первый раз, когда Чуя предложил попробовать что-то такое в постели, Дазай, строя из себя невинность, решил, что с него хватает полупубличного секса в тачке. Но правильно говорят: человек ко всему может привыкнуть. Так, Чуя может привыкнуть к скучной миссионерской позе, пусть и с молоденькой проституткой, а Дазай — к этому. Ясно одно: если ежедневно брать в рот, то сможешь побить рекорды в крайние сроки. В начале Дазай не мог продвинуться дальше зубов. Потом стал смотреть на свои ощущения проще, и Чуя смог продвинуться ближе к горлу. Здесь, в его работе, важны только чувства партнера, но Дазай все еще задаётся вопросом, как Чуя не боялся внезапно сомкнутых зубов на крайней плоти.       Он уверен в нем больше, чем сам Дазай. Смотрит свысока, не отрываясь, гладит по голове, проталкивая глубже член. Носом Дазай уже уперся в волосы на лобке — бьет рекорды. Он не двигается: просто греет.       Если грядет стрессовый разговор, Чуя всегда вызывает его в кабинет, срывая то с пары, то с подработки. Просит устроиться поудобнее на ковре, запустить пальцы в ворс: успокоить нервы. Сам он в этот момент медленно наворачивает, как акула с жертвой, круги вокруг Дазая, выравнивает ему спину, массирует шею. Не хочется признаваться, но помогает: в таком положении они могут находиться от пяти минут до нескольких часов в день. Неважно: твердый или мягкий — Чуя любит, когда его греют. Нужно уметь дышать. Тихо, без сопения, чтобы не мешать разговорам, но в то же время не умереть из-за нехватки воздуха. Нужно уметь не думать, чтобы не сойти с ума от безделья и не отвлечься, случайно прикусив член. Нужно иметь сильную челюсть, чтобы продержаться долго.       Единственное, что делать нельзя: слушать. Имена, факты, цены, люди, названия улиц и рек — все теряет смысл и не должно всплывать в голове.       — Ты отнял у меня много времени, когда можно было ограничиться получасом, — вздыхает Чуя, и можно увидеть, как расширяются его зрачки, почувствовать, как ударяется о заднюю стенку горла член, стоит синим глазам опуститься ниже. Его пальцы глубже впиваются в телефон, и Дазай как никто другой знает, насколько Чуе хочется бросить трубку, послать нахер и Френсиса, и его вечеринку — на честном слове держится. — Мы встретим тебя в Японии. Конечно. Да. Нет. Я буду не один.       Слова снова ускользают, и Дазай осознает, что прислушивается. Речь, конечно, идет и о нём тоже, но именно в такие моменты нужно не слышать и не смотреть. Наказания, наверное, не последует, но его плечи опускаются в попытке занять мысли чем-то.       Он пытается представить Окинаву, куда Чуя обещал его привезти, и картинка медленно появляется в голове. Безлюдный пляж, он без белья, как и Чуя. Вода забивается в нос, песок в промежутки между пальцами. Его руки двигаются сами по себе, размеренно, а чужие ни на секунду не отрываются от его, чтобы поддержать за слабую спину в воде. Плавать Дазай ни черта не умеет. Постепенно он засыпает — это легко в приятной, надежной компании. Голубые глаза, рыжие волосы на лобке, отяжелевшие веки. Сильные толстые пальцы. Шрамы на спине. Один от ножа, другой от пули, и так до бесконечности. Дазай считает их пальцами. Десятки. Сотни? Сколько лет он был под прицелом? Сколько Дазай будет? В голову закрадываются мысли, что до первой пули. Неважно — от врага мафии или от ее босса. Дазай накопил достаточно, чтобы сбежать. Он может исчезнуть без следа, рвануть в западную Европу или Америку. Шрамы. Крики. Пальцы на голове.                            Дазай резко распахивает глаза. Он и не заметил даже, что во сне начал пускать слюни, как и то, что изменил местоположение. Голова покоится на твердом плече, ноги перекинуты через чужие бедра — он весь расплылся на Чуе. Тот медленно укачивает его на руках и продолжает болтать, уже с другим человеком:       — Столик на двоих в том ресторане. Да, сейчас два ночи. Дай ему трубку, пусть услышит мой голос — мигом поднимется с кровати.       Сильные пальцы наворачивают круги на его спине, очерчивают позвонки, и Дазай снова медленно засыпает. Не хочется даже думать, каким образом он не причинил вред Чуе, и как тот отрывал его от себя. Не хочется думать, насколько мокрым чувствует себя затвердевший за время разговора с Френсисом Чуя, так и не кончивший из-за долбанной потребности Дазая во сне. Сейчас звонки перестанут поступать, потому что Чуя выключит телефон, чтобы уделить время ему, Дазаю. Они поделят еду напополам в ресторане. Потом отправятся либо в пентхаус босса Портовой Мафии, либо в маленькую квартирку Дазая, чтобы уложить его спать по-настоящему или, если не уснет, потрахаться прямо у стены в коридоре. Потом он проснется один, от запаха готового кофе и скромного завтрака на столе или цветов, оставленных незнакомой рукой на пороге. Часа через два Чуя позвонит лично и будет валять дурака, делая вид, что понятия не имеет, о чем говорит Дазай, ведь кто-кто, а Накахара Чуя не оставляет цветов, а после, изменив повседневный тон на серьезный, назначит время встречи и пришлет за ним черную машину, которая приезжает за живыми людьми, но привозит мертвых.       Дазаю и самому недалеко до них. Он еще не догадывается, насколько долго будет нужен Чуе, но есть выгода: оплаченная учеба, проезд, никому не нужные дорогие тряпки, чтобы посещать встречи больших людей, активная сексуальная жизнь, деньги. И самое важное — маленький ростом большой босс местной мафии, который любит темноглазых мальчиков, тишину и оставлять цветы на пороге.