На самом деле

Извечный вопрос, который сидел в голове долгие годы, нашёл ответ самостоятельно. По новостным каналам России сообщали о смерти Михаила Горшенёва – известного рокера, прикольного парня и кумира своих фанатов. Саша ускоренными движениями наполнил рюмку и отставил её несчастную на стол, тут нужно из горла и побольше. Князь с экрана смотрел грустными и растерянными глазами, удивительно, но никто не ждал смерти в прошлом заядлого наркомана. Удивительно, и Чача не ожидал, он понимал, но надеялся на лучшее, как, должно быть, делал каждый с Мишей знакомый человек. Страшно становилось только от мысли, что Миха умрёт, а об этом даже не скажут, не передадут случайные знакомые – так и вышло, Саше никто не позвонил. Пока Россия плакала навзрыд и проливала дожди, он нагнетал небо над штатами, не зная, стоит ли вообще лететь. Душа звала и тянула, хотелось взглянуть новой и будущей боли в глаза, обняться с ней, как со старым другом, как с Михой, и принять в свои до этого неплохие мысли. Репортажи сменяли друг друга, панихида пролетела мимо, а лиц его друзей и родственников теперь не забыть, наверное, никогда. Смысл ехать отпадает, но тянет всё сильнее, будто горизонт событий чёрной дыры уже пройден, на деле – позади остался последний неудержимый свет. Иванов никогда не жалел свой алкоголизм, а чего его жалеть – он процветает и растёт, только пиво с водкой подливай. Но, когда в голове не находится и мутной поволоки самых весёлых их с Мишкой совместных воспоминаний, печень отдаётся болезненным ударом, словно от этого и предостерегали врачи. А бухать хочется сильнее. Неделя протекает туманно и несёт за собой твердую уверенность, что лететь нужно. Саша берёт билет, объясняется с женой и теряет, кажется, последние силы. Понять причины собственных эмоций не получается, страшно, что с этим трещинками сознания остаётся только жить сколько отведено или трепыхаться, как лягушка в молоке. Номер Андрея где-то записан и просит набрать, выказать сопереживания и, может, вместе повспоминать, но такого исхода не хочется – только сильнее заноет, пластырем уже не заклеить. Самолёт, взлетая, оставляет земле след горечи и недосказанности, хотя может ли быть что-то не озвучено в золотом тандеме зависимостей – вечный вопрос. Хочется водки, но бортпроводница с милой улыбкой отказывает в алкоголе и предлагает сок: этим не запить, а горло промочить можно. Иванов надевает наушники и мысленно считает секунды до собственного блядского конца. Пулково привычный и даже уютный, многое было здесь, о большем без слёз теперь не вспомнить. Чача заказывает такси и торопится, чтобы два часа стоять у ограды, не решаясь зайти. Кладбище выглядит не мрачно и не зловеще, наверное, в ночи оно меняется: вампиры вылезают из тёмных, душных склепов, а мертвецы танцуют только им понятные танцы. С тонкой дорожки сходят фанаты, не пережившие до сих пор потерю сотен тысяч, Саша их понимает, но пересечь черту так и не решается. Вот теперь и нужно позвонить Андрею, чтобы точно убедиться в своей глупости и убежать отсюда в родную уже Америку, забыть, вычеркнуть, запить. - Ты как? - Да никак, не могу на Богословское съездить, не даёт тело ступить туда, – "моё тоже, я понимаю", но слова остаются без ответа. Вечер опускается долгожданно и красиво, а ноги наконец оказываются там, где так долго держался взгляд. Сашу несёт, и он несётся, цепляя взгляды и кивки. Могила впечатляет только осознанием, что всему пришёл конец.