***
Колючий снег на пустом перроне недвусмысленно намекал на рассвет девяносто шестого года. Всё впереди, в будущем, сейчас, пожалуй, можно повисеть в пустой бесконечности и подышать неизвестным. Люди покидали поезд быстро, спешили по своим важным делам, а единственному, пришедшему на конечную точку, хотелось только размяться после суток в вагоне. Куда идти дальше, что делать – Миша не знает, но отправляется искать нормальную тусовку. Он бесцельно бредёт по улицам и отшатывается от любого прохожего, на душе всё равно хорошо и радостно, приятно. Свобода начинает ощущаться не сразу, но волны накатывают с бушующей скоростью и мощью. Привычные сталинки и хрущёвки выглядят по-другому, может, из-за окружающей атмосферы. Горшенёв по-детски восхищённо разглядывает каждый кирпичик и идёт медленнее, зато внимательнее. Он улыбается чистому небу, забывает на долгие часы про Андрюху и не жаждет дозы так сильно, как вырывался из хватки Шуры недавно. Кажется, что ничего, в общем-то, страшного в жизни не происходит и всё можно преодолеть, перешагнуть. - Эй, Чиж, малолетний, ты куда идёшь? – нарваться на компанию гопников – в план не входило, но, видимо, случилось. - Да я брожу, клуб ищу, на самом деле, в Москву на пару дней приехал, даже перекантоваться негде, – кулаки в карманах объёмной зелёной куртки сжались, но дыхание оставалось ровным. - Панк? Ну пойдём, покажем тебе настоящее место для рок-н-ролла, – лысый мужик оскалился и прошёл мимо Миши, цепляя его шею сгибом локтя. Выбора не было, к тому же, в настоящее рокерское место хотелось. Снег шуршал и скрипел под ногами, намекал будто на что-то хорошее и правильное. Впереди виднелась вывеска байкерского клуба – Секстон.***
Всё громыхало. Пьяные тела то и дело сталкивались друг с другом и громко орали песни, не зная текста. Люди бушевали, энергия собиралась в помещении убийственная. Миша был восхищён, как восхищался каждый раз в подобном месте. Он неловко примостился у стены и с блестящими глазами наблюдал за вокалистом – вот там было, на что посмотреть. Человек источал раздирающую энергию, а выглядел едва не богу подобно. Да, эти ваши москвичи удивляли не по дням, далеко не по дням. По секундам. Песня за песней, отголоски текста находятся в памяти. "Ёпт, это ж еврей тот из Наива". Миха вполне собой доволен, теперь можно и расслабиться. В Там-таме его принимали за своего, он был там известным и настоящим панком, которому всегда рады, здесь обстановка другая – никто про Шутов в Москве не знает. Звучат финальные аккорды. Вокалист уходит со сцены последним в гримёрку, а после вываливается из-за хлипенькой двери к бару. Группа следует за ним. Классический вечер панк-музыканта – надраться в хламину и никогда этого не вспомнить. Почти любой концерт вылетал из памяти именно таким способом. Между самыми лучшими диванными критиками и вполне популярными музыкантами заводится какой-то разговор, страшно тянет поучаствовать, но тут, может, и правила свои, впрочем, Мишка – панк, хотя как-то не похуй. Он просит пива и вслушивается. - Вот московский рок – тема, в Питере после Цоя нормальных музыкантов не осталось, а столица ведь, северная, – боец диванной гильдии покивал сам себе и махнул рюмку залпом. - Нет, на самом деле, я такую пластинку послушал недавно, ты просто не знаешь этих ребят, пытаюсь, вот, кому-нибудь пропихнуть их, не получается, – наивовскй еврей пьёт из горла и выглядит куда того мужика увереннее. Волосы ещё эти его, Миша на секунду в их блеске теряется. - О ком ты? Я все группы знаю, ничего хорошего. - Король и Шут, западный рок со сказочными текстами – тема, говорю же. У вокалиста голос ещё хороший, на баритон тянется, – Миша едва не давится, спасает только непревзойденная любовь к этому питью. Да за них тут спор ведут. Он с дурацкой улыбкой отворачивается и обещает поймать преданного, ё-моё, слушателя на выходе.***
А там и понеслось. Щемящее такое счастье давно не играло где-то близ жопы у Миши. Он напивался с Сашей стабильно в любое свободное время и громко спорил с ним же последующие часы. Они, блин, склеились соседними выступами и крепко за это держались, а голове картинка двустороннего кусочка пазла, который нашёл всех соседей. Иванов божится, что не еврей, но никто ему, понятное дело, не верит, да и не важно оно, на самом деле. Миха таскается с ним и на нём, когда опьянение сражает неопытного бойца наповал, а потом доносит Сашу на собственном горбу с небывалой лёгкостью. Восхищён он, восхищён, ё-моё. Они грызутся в спорах и грызут за противоположенное мнение других, чтобы своим, одинаковым, сложиться и довольным котом устроиться. Свобода, панк-рок и вообще всё, о чём Мишка не мечтал когда-то, а тут такой красавец и путеводитель по тернистым мирам. Они делятся всем на двоих и счастливо курят общую сигарету, бегут по московским дворам и смеются. Про Андрея забыть легко, когда рядом такое, а Саша не думает, он по глупости влюбляется, пропадает, испаряется и, конечно же, тащится на следующий концерт в Там-таме, чтобы на Мишу посмотреть. Они горят, не догорая, живут, не умирая, и любят, не думая. - Саш, а ты когда в Москву-то? - Да неважно, на самом деле, сейчас с тобой тут, – и Горшенёв клыкасто улыбается, красиво так, что навсегда остаться хочется.