Иллюзия греха

Вечерняя прохлада обвивает горящее от нагруженности, всё ещё больное плечо. Винс входит в пустой дом — эта пустота не обещает свою продолжительность, не звенит в ушах. Он знает, что через двадцать минут хлопок входной двери снова нарушит его тихое нахождение здесь, потому что именно через такой промежуток времени — как сообщила его дочь, — она вернётся домой. Сегодня здесь даже дышится легче, и ему так сложно самому себе в этом признаваться, скребёт изнутри горло невысказанными мыслями. Одиннадцать лет Винс жил в музее, сам будто прятался в чужих стенах. Нахождение здесь Вики поможет не только ей самой, но и ему. Он не любитель слушать недовольное ворчание окружающих, но от дочери любые «как ты можешь так себя не беречь?» выслушает со спокойствием и смиренным весельем; он сполна нажевался сковывающего грудь переживания, но волноваться за взрослую дочь, где бы и с кем та не находилась, ему приносит какое-то щемящее удовлетворение. Как будто всё так, как и должно быть. Он снимает куртку, вешает на крючок; успевает сделать два шага вглубь дома, намереваясь усесться на промятый диван, но планы нарушаются стуком во входную дверь. Хмурость пересекает его расслабленное лицо, а напряжение вновь наполняет тело — пребывать в состоянии неподготовленности ему не нравится, особенно когда в городе творится что-то непонятное. Распахивая дверь здоровой рукой, Винс ожидает… Он и сам не знает, чего. Или кого. Но всё же удивляется, когда видит блестящую от света спускающегося к горизонту солнца, белокурую голову. Мисселина, в привычном для себя наряде, косится на него с нескрываемым, выраженным в округлённых и распахнутых голубых глазах шоком. Она удерживает в руке форму, накрытую фольгой, — от неё пахнет свежей, обжигающей выпечкой. — Привет, — тихий голос нерешителен, в приветствии почти слышен вопрос. Винс тут же опускает плечи, почти поднявшиеся к лицу, и отходит вбок, кивая ей. — Что-то случилось, Мисси? Ему нравится, как она смело движется к кухне, не спрашивая его разрешения, не мнётся и не стесняется находиться в этом доме. Входная дверь снова захлопывается, и вместо того, чтобы пройти к телевизору, он направляется за Мисселиной. Они почти сталкиваются в проходе — она снимает с себя плащ, Винс его перехватывает и относит к вешалке сам. От её одежды доносится морозный, стылый запах каких-то свежих соцветий и совсем немного медикаментов. Он либо привык к нему за время их немногочисленных, но таких частых за последние пару недель встреч, либо действительно находит в этом аромате какое-то спокойствие. Как рефлексы — если чувствуешь, значит, скоро боль отпустит. Мисселина порхает по комнате немного нервно, оттого и быстро — чайник наполняет водой из-под крана, ставит на плиту, морщась от громкого звука прикосновения дна с конфоркой. Руки её отчего-то потряхивает, а ноги словно заплетаются друг за друга. Она открывает ящик подвесного шкафа, безошибочно определяя местоположение плоских больших тарелок — все немного старые, со стёртыми по краям узорами и небольшими сколами, — поворачивается, чтобы оставить тарелку на тумбе рядом с принесённым ею яблочным штруделем, но ненадолго замирает, стоить ей заметить опирающегося на дверной косяк Винса. «Вам стоит прийти к нам вечером», — так сказала Вики, когда они столкнулись в здании церкви днём. Девочка была храброй, хотела казаться ей очень крепкой, но дрожащая улыбка и покрасневшие глаза, так чётко просматривающиеся на фоне её ярких волос, точно не скрывали той уязвимости. Мисселина не глупа, она также видела обоих парней Макбрайдов, перетаскивающими коробки с надписями «одежда» и «книги». Хотя, возможно, дело в том, что Молли, занимающаяся сборами для благотворительности, рассказала, что Уокеры, в конце концов, связались с ней, чтобы отдать некоторые вещи. Когда Мисселина удивилась приглашению Вики, та очень скоро добавила, разбив её нерешительность: «Вряд ли я буду сегодня для папы хорошей компанией», и ей очень хотелось её перебить, сказать, что это вовсе не так, что Винс не выглядел никогда таким счастливым и довольным, но почему-то не стала переубеждать. Вместо этого решила вернуться домой, достать из духовки две формы с выпечкой, одну из которых планировала передать племяннику, схватила вторую — ту, что рассчитывала съесть за чаем сама, — и отправилась домой к Винсу. Долго она не думала — не потому, что так стремилась прийти, хотя и это тоже, — а потому, что боялась передумать. — Ничего не случилось, — прочистив горло, произносит Мисселина. — Я встретила Вики, она… Винс складывает руки на груди и несколько хмурится — кожа между его бровями, загорелая и жёсткая, сминается в морщины. А ей нравится за этим наблюдать. Он всегда ей виделся красивым мужчиной — тем, от взгляда которого щёки согреваются притоком крови. И это выражение лица ей сильно знакомо — она его помнит с тех пор, как ему пришлось впервые забирать Сэми из медкабинета в средней школе. Разумеется, Мисселина встретила его тогда не впервые, но раньше им не приходилось контактировать так близко. Он задавал вопросы, неодобрительно поглядывая на проказливого сына, а ей в глаза отсвечивал блеск обручального кольца на его пальце, ослепляя. Их семья была той, какую ей хотелось иметь — с шумными непослушными детьми и заботливыми родителями; с большим уютным домом, где даже ночью вряд ли бывает полнейшая тишина. Она видела в Уокерах мечту, пока весь этот фасад не обвалился, пока свет в глазах Ребекки и Винса не растворился, оставив в радужках глаз еле мерцающие искры, пока Вики не разбила её сердце своим монотонным молчанием. Время неумолимо утекало, но в её жизни не происходило ничего яркого — казалось, любовь и возможность построить с кем-то похожую жизнь прошли мимо, их унесло порывами речного ветра. Но пару недель назад всё изменилось, и теперь она стоит в этом доме, будто ей самое место здесь. Все надежды давно были втоптаны в землю, но отчего-то жар искрящихся перемен снова заставляет её мягкую кожу на скулах набирать цвет. — Как твоё плечо? — она перекладывает ещё сохраняющее тепло выпечку из формы на тарелку, разворачивается снова, желая найти в ящике среди баночек приправы пакетик с сахарной пудрой; у себя дома она положила бы рядом с вишнёвым штруделем шарик или два сливочного мороженого. — Уже гораздо лучше, — слышится голос Винса из-за спины. — Благодаря тебе. Думаю, Вики тебя позвала отчасти из-за того, что ей нужен ещё один человек, который рассказал бы мне о пользе физиотерапии. Мисселина находит сахарную пудру, молча улыбаясь, и возвращается к кухонному острову. — И я с удовольствием это сделаю, тем более, что мной он и был посоветован. Тебе должно быть стыдно, шеф Уокер, что ты всё ещё нуждаешься в уговорах, — отрывает уголок, сразу ощущая сладость порошка, и легко присыпает блюдо; Мисселина вмиг становится серьёзной, но смотрит только на поднявшееся румяное тесто с прорезями, где виднеется тёмный джем. — Эта поездка необходима, если ты не хочешь досрочно выйти на пенсию, доктор Митчелл примет в обход записи, и он прекрасный специалист. — Как и ты, — тяжёлыми шагами он преодолевает расстояние до барной стойки; Винсу тяжело сосредоточиться на каком-то докторе, когда в ноздри настойчиво пробивается этот чудесный запах. Мисселина смотрит на него, приподняв брови. — Ты тоже прекрасный специалист, и мне достаточно твоего лечения. Она мотает головой, задирая к локтям рукава плотного, цвета молочной пенки свитера, после чего отворачивается к мойке и ополаскивает руки. Пряди волос у кромки лица свисают вниз, лезут в глаза, а Винсу — уже не впервые — хочется их поправить, но он держит это желание при себе, хотя ему сложно придумать оправдание этой робости. Наверное, только закостенелость мешает ему пригласить её на ужин. На самом деле вся ужасающая боль, вся вытекшая на его форму, пропитавшая ткань бордовыми разводами кровь стоила того, чтобы обеспечить себя компанией Вики и её — Мисселины. Он знал о ней прежде, видел довольно часто, но слишком быстро и мельком, чтобы заметить неподвластную возрасту яркость глаз и невероятно широкую, чистую и настоящую улыбку. Винс без труда осознаёт, почему она ему нравится, — Мисселина красивая и активная женщина — Я специализируюсь уже лет тридцать только на лёгких детских травмах, — объясняет она, доставая из держателя нож, чтобы с какой-то необходимой агрессией давить на лезвие, с хрустом рассоединяющее тесто. — И слава богу, что в нашей школе не бывает детей с огнестрельными ранениями. Смена повязок — это никакое не лечение, Винсент, это всего лишь необходимый уход. Физиотерапия поможет тебе сохранить подвижность, наладить работу мышц. Если, конечно, тебе не хочется оставить работу раньше, чем это будет возможно. Но лучше бы этого не допускать, вряд ли кто-то сможет сейчас тебя там заменить. Винс с трудом удерживается от смеха — она становится такой болтушкой, когда волнуется. Он подходит ближе, чтобы достать из шкафчиков две кружки — смотрит на выколотые части в посуде и осознаёт, как показательно окружающее его пространство. Стены в доме давно пора переклеить, возможно, перетянуть диван в гостиной, купить новые наборы фарфора — ему впервые за всю жизнь пришла в голову идея облагородить дом, сделать его комфортным для себя. — Однозначно, я не собираюсь оставлять работу в управлении, — соглашается. — Но сейчас уезжать из города, даже если на это уйдёт один день, не стоит. Мисселина что-то бурчит под нос, а он не стремится разбирать по буквам — ему приятно её присутствие. Все мысли о нежелающей поддерживать следствие Лилу, о чьих-то нападках на мотоклуб исчезают, растворяясь в парах кипятка, наполняющего ёмкости. Он разливает густую листовую смесь из небольшого стеклянного чайника, стараясь не вспоминать о том, как это было раньше: стоило ему вернуться домой, и на него вешались дети, а Винс стойко переносил их вопрошающий гам; он получал лёгкий поцелуй от жены и понимание, что она с нетерпением ждёт их совместного вечернего просмотра осточертевших «Звуков музыки». С тех пор, как Бекка увезла Вики в Нью-Йорк, наполненное прежде до краёв любовью к семье сердце болело долго, трескаясь от витающих в воздухе воспоминаний. — Дальше так продолжаться не может, — Ребекка заламывает руки, сжимает кисти; лопнувшие капилляры в белёсых глазах его давно не пугают. Перед сном она увлажнит их каплями. — Вики не может находиться в такой атмосфере. Орган за рёбрами неистово сжимается от озвученных женой мыслей — это и его мысли, но переезд из этого города сейчас невозможен для него. Поиск сына может приостановиться, а такого он допустить не может. — Разве не лучше для неё быть в знакомой обстановке? — Винс цепляется за хрупкие доводы, воюющими с его ощущениями; он прекрасно видит, как дочке тяжело. Ему сложно, но он не отводит взгляда от её поникших плеч и сгорбленной фигуры. Кажется, стоит отвернуться, и его девочка тоже исчезнет. — И ты считаешь, что такая обстановка для неё знакомая? — Бекка вспыхивает как спичка, в последнее время она готова взорваться с любого слова. Ему хочется обнять её, прижать к груди и пообещать что угодно, лишь бы она сбросила с себя колючую ледяную мантию. — Я связалась с подругой в Нью-Йорке, она может помочь мне устроиться на работу. — Я не могу уехать сейчас, ты понимаешь? Прошло всего три месяца, нам нельзя прекратить пытаться. Иногда по ночам ему снится, как всё волшебным образом разрешается; Сэми вновь дома, мучает их бесконечными расспросами и раздражает сестру по поводу и без. Их с женой однако он не видит, расплывчатые образы во сне и реальности. В день похищения Сэми их сердца обнажили трещину, прежде успешно маскирующуюся наросшей за годы любовью. Не случись всего этого, возможно, они с Ребеккой прожили бы долгую жизнь вместе — а может, и нет. Он связывался с бывшей женой слишком давно, но по рассказам Вики соотнести его Бекку с Ребеккой Уокер, успешной женщиной, покоряющей многомиллионный мегаполис, ему крайне сложно. Они познакомились ещё в юности — сейчас Винс не вспомнит, просвечивали ли в той солнечной девушке зачатки неуёмной амбициозности. Она никогда не хотела большего, чем он ей давал — а он никогда не ограничивал Бекку ни в своём внимании, ни в возможности для реализации, — она же в свою очередь никогда не жаловалась на жизнь. Всегда казалась ему довольной. Может, он убеждал себя в том, что подаренные ему улыбки сияли искренностью? Вдруг она не подписывалась на круглосуточное нахождение дома, на переживание за работающего в не самой спокойной сфере мужа? Возможно, брак развалился бы после отъезда детей в колледж. А может, нет, и они стали бы одной из тех пар, про которых говорят «не знаю, почему они всё ещё вместе». Он всегда будет любить Ребекку — потому, что она подарила ему двоих прекрасных детей; потому, что была для них чудесной матерью; потому, что когда-то давно была той единственной, кто заставлял кровь пульсировать по венам с почти жуткой скоростью. Десять лет — достаточный срок, чтобы его одинокие вечера перестали быть таковыми. Он не молод, но и вовсе не стар; ему хочется компании, хочется разговоров, согревающих зимние вечера. Винс всё ещё простой человек, слишком долго находящийся в отчуждении от остальных. Он так глубоко закопался в свои мысли, что не услышал кряхтящего звука пикапа, — входная дверь громко хлопает, за чем следует сдавленное ругательство. Вики появляется в дверном проёме в тот момент, когда Мисселина заканчивает разрезать ароматный десерт. Винс тут же достаёт ещё одну кружку, чтобы наполнить её чаем. Дочь подходит к нему, принося с собой терпкий запах табака, — ему этот запах вовсе не нравится, но и поучать взрослую дочь о вреде никотина себе позволять не собирается. Она прижимается к нему, вся холодная, переговариваясь о чём-то с Мисселиной. Винс же в этот момент занят тем, что чувствует, ощущает приходящее с закатом счастье.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Меня не покидает мысль, что я прервала что-то важное, вот так внезапно вернувшись домой. Но и так слегка задержалась — мы с папой разговаривали около получаса назад. Мне хочется утащить кусочек приготовленного Мисселиной штруделя и съесть его перед телевизором — такие моменты взросления одни из немногих, что скрадывают другие «радости» взрослой жизни. — Я могу попить чай на крыльце, — предлагаю невзначай, по-прежнему не отлепляясь от папы. — Зачем? Он, кажется, ничего не понимает. Я и правда надеялась сделать Мисселину буфером между уставшим от работы отцом и впавшей в неглубокое отчаяние мной, но после встречи с Алисией Макбрайд меня переполняет ярость. Злость — отличное подспорье для активности, хочется сейчас ударить по какой-нибудь до отвала набитой груше или пробежать несколько километров. Напряжение в теле почти болезненно отягощает конечности, мне это не нравится хотя бы потому, что даже злиться нужно уметь так, чтобы это не отражалось на близких. — Как мальчики? — папа сжимает моё плечо. — Наверное, нормально, — отвечаю, пряча глаза, и тянусь к налитой кружке чая. — Я подвезла их к дому Алисии. Мисселина переглядывается с папой, заставляя ещё сильнее переживать. Мне было сложно оставлять Ади там — просто потому, что я отлично запомнила взгляд его матери, когда упомянула его имя неделю назад в маркете. Тайлер вёл себя нормально, насколько я могу судить, зато Ади стал молчаливым и чересчур хмурым. Напоминаю себе отправить ему сообщение и спросить, как всё прошло. — Молли была очень благодарна, — говорю, желая заполнить эту тишину. — Нужно было заняться этим раньше, не знаю, чего я ждал, — отвечает папа, поворачиваясь к ящику со столовыми приборами. Он достаёт три вилки, но, когда тянет одну из них Мисселине, видит, что она уже кусает штрудель, держа кусочек в руке. Джем течёт из теста, едва не валясь на столешницу. В моей груди клокочет смешок, и я не сдерживаюсь, когда обращаю внимание на удивлённое лицо папы. В руках дребезжит чашка, и чаю сложно оставаться внутри — мне приходится поставить её на стол, чтобы не расплескать к чёрту. В этот же момент дверной стук оглушает грохотом, и я немедленно ретируюсь открывать, хотя наверняка пришли снова к папе. Опускаю ручку, и дёргаю дверь на себя, обнаруживая по ту сторону Люцифера. Его ладони опущены в карманы, лицо на грани злости с серьёзностью, и это немедленно заставляет меня растерять весь прежний настрой. — Привет, — я уже не смеюсь, однако жутко сложно удержать в себе красноту, которая, чувствую, уже лезет по лицу. — Позвать папу? Он несколько секунд смотрит вглубь дома, но быстро переключает внимание на мои стремительно краснеющие скулы. Теперь я буквально вижу, как его плечи опадают и слегка расширяются с неглубоким вдохом. — Если мне стоит спросить разрешения у Винса, чтобы вытащить тебя из дома, тогда зови. Не уверена, что осознаю свои действия, но всё же я ныряю обратно в дом и закрываю перед собой дверь. В темноте прихожей витают разные призраки, но ни один из них не может рассказать, какого чёрта я делаю. — Кто там, дочь? Ноги несут меня в кухню, и я останавливаюсь, когда вижу стирающего со щёк вызванные смехом слёзы папу и взъерошенную, жующую штрудель Мисселину. На самом деле убраться отсюда сейчас — почти благословение, они вполне справлялись и без меня. Я слышу открывающуюся и тут же закрывающуюся дверь, несущую с собой небольшой поток вечернего ветра с улицы, и приближающиеся со спины шаги. От его кожаной куртки струится приятный холодок, следующий под мою тонкую рубашку. Ледяная ладонь ложится на талию и чуть сдвигает меня назад. Папа, увидев за моей спиной гостя, вновь слегка напрягается — это слишком походит на первое, засвидетельствованное мной, посещение Люцифером нашего дома. — Что это было? — прозрачный смех в его тихом вопросе почти заставляет меня развернуться и показать ему высунутый язык. — Не уверена, что мне нравится, как ты меня дразнишь, — отвечаю ему так же тихо. — Ты по делу? — спрашивает папа, разрывая наш разговор; он чуть двигает кружку по тумбе, готовясь отойти. — Давай пройдём в гостиную. — Если только на пару слов, — соглашается Люцифер, а меня заключают в свои объятия тревога и разочарование, вышвыривая почему-то из своей компании облегчение. — Потом мы с Вики прокатимся, если ты не против. Я смотрю куда угодно, только не на папу, а он ворчит что-то вроде «как будто ты бы меня послушал». Мисселина, делая глоток из чашки, наконец, приходит в себя и выводит меня из кухни в обход Люцифера, приговаривая о необходимости в таком случае переодеться. Её холодная ладонь удерживает меня за запястье — она целенаправленно движется в сторону новой спальни. А я тем временем не сопротивляюсь, но и не сильно помогаю, потому как стараюсь прочувствовать каждую из эмоций за сегодняшний день — их много, они все колючие, но не каждая из них колет неприятно, а только щекочет. Дверь за нами запирается, и я останавливаюсь у кровати, прежде чем плюхаюсь лицом в матрас. Переживания борятся со внезапной усталостью, и мне ничего не хочется, кроме как остаться лежащей так на ближайшие часов десять. Но сейчас едва ли семь часов вечера — при любом раскладе лечь так рано было бы странностью. — С тобой всё нормально? — спрашивает Мисселина; я слышу её тихие шаги по мягкости ковра на полу. — Лучше бы не терять время, Вики, а собраться, прежде чем ему придётся тебя ждать. Пожалуй, те ощущения, что штормят внутри меня прямо сейчас, не похожи ни на что. Я пытаюсь откопать хоть одно воспоминание, которое могло бы помочь справиться, но их попросту не существует. Возможно, уведомление о поступлении в колледж, выпуск оттуда? Или собеседование при устройстве на работу? Первый поцелуй, первый секс? Ни одно из них. Наверное, эти события в жизни каждого человека несут в себе наибольшее количество эмоций. У меня они такими не были — сплошная тусклая стена из картинок с постным лицом. Как будто всё то, что проживалось мной вне границ Астории, не имело никакого смысла, не наполняло меня никаким смыслом. Сейчас же меня разрывает одновременно глупая надежда, предчувствие чего-то приятного и в то же время дикий, неконтролируемый страх. Чувствую, как сминается матрас, когда Мисселина присаживается рядом со мной. Она чуть медлит, но позже ложится и смотрит в потолок, а я поворачиваю голову, чтобы видеть её. Не знаю, в чём смысл её нахождения здесь помимо того, что оставить папу с Люцифером наедине, но одна бы я наверняка не выглядела столь разбитой. Когда мы встретились в церкви днём, мне едва хватило выдержки, чтобы не заплакать в её руках, как в школе, когда с подачи Сэми содрала в кровь кожу на коленке. — Думаю, скоро твой отец начнёт наставлять Люцифера, — говорит она, и объясняет слова, когда я выгибаю бровь. — Чтобы вернул тебя домой вовремя, иначе Винсу придётся достать табельное. Её глаза такие голубые, но всё же просвечивают каким-то золотым сиянием. Не знаю, каким образом столь холодный оттенок кажется невообразимо согревающим, но, видимо, это её суперсила, идущая в комплекте с белоснежным халатом. — Это глупость, он бы не стал, — отвечаю, совсем не уверенная в собственных словах. — Ты недооцениваешь его, Вики, — протестует Мисселина. — Мой отец устраивал настоящие испытания тем, кто пытался пригласить меня на свидание, брат тоже был чересчур заботлив. Думаю, они все такие. Я вспоминаю отца Ади на мгновение, прежде чем прогнать ужасающий образ из головы. Далеко не каждый папа представляет собой сочетание всех положительных качеств и защищающей натуры — и Мисселина это прекрасно понимает, — но мне повезло, что мой именно таков. — Твой был такой, потому что являлся служителем церкви, разве нет? — чистое предположение, но мне правда интересно узнать что-то из её жизни. — Да, но с этим папа не перебарщивал, — она тихо смеётся. — Я не знаю, откуда всё это взялось у Фенцио, но папа не настаивал на том, чтобы дети проводили каждую свободную минуту в церкви. Он был хорошим пастором, его многие любили, и мы в том числе. Твой отец прекрасный человек, но также любит тебя слишком сильно. Хотя он доверяет Люциферу. Меня всё ещё несколько озадачивает этот факт, но это в любом случае заметно. И это пугает. — Тебе пора начать собираться, Вики, — напоминает Мисселина. — Если только… Ты вообще хочешь идти? Сползаю с кровати, чтобы подойти к небольшому комоду, в который убрала немногочисленную одежду, привезённую из квартиры в Нью-Йорке. Открываю ящик. чтобы вытащить единственные чистые чёрные слаксы, в следующей полке нахожу белую футболку с необработанной горловиной и светло-серый лёгкий свитер — под пальто этого должно быть достаточно. — Я не против, — с лёгкостью отвечаю полуправдой. — Это, пожалуй, первое свидание в жизни, так что должна быть взволнованной, так ведь? Оборачиваюсь к кровати, чтобы скинуть найденную одежду на кровать, и обнаруживаю уже сидящую Мисселину, перекатывающую между пальцами кулон сверкающего серебром украшения на шее. Её тонкие брови сведены у переносицы, а взгляд сквозит то ли волнением, то ли жалостью. Напоминаю себе, что не имею права взрываться прямо сейчас, но, к счастью, эта эмоция живо ускользает неизвестно куда, оставляя за собой золотой след, — он из сплава надежды и чего-то такого, что мне тяжело распознать. — Ну, Люцифер явно сделает так, что о нём ты запомнишь надолго, — она хлопает ладонями по коленям и встаёт с кровати; подходя к двери, кидает: — Я скажу им, что ты скоро появишься.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Мисселина огибает угол коридора, не торопясь вернуться к мужчинам, желая дать Вики больше времени на подготовку. Девочка — настоящая красавица на её взгляд. Про таких детей говорят, что они вырастают разбивающими сердца. И она, и маленький Сэми были до боли похожи друг на друга, и Мисселине остаётся лишь гадать, сколько падших за собой мог бы оставлять сын Винса и Ребекки. В груди щемит от понимания, что жизнь стольких людей приостановила своё течение после похищения Сэми, — обычно в ней нет столько прыти и злости, но сейчас ей хочется найти того, на ком лежит вина за это преступление, и выбить из него всё дерьмо. — Первое свидание в жизни, чёрт тебя… — она останавливается у гостиной, откуда на неё направлены два интенсивных взгляда. Люцифер ей тоже нравится — вряд ли она бы радовалась, если бы именно её ребёнком заинтересовался подобный мужчина, однако Вики она не соврала: только такой и сможет сделать даже обыденную прогулку незабываемой. — Послушай меня, молодой человек, — она движется к дивану, где удобно расположился Люцифер; он приподнимает бровь, — ты сделаешь всё так хорошо, как только возможно, понимаешь меня? — Слушаюсь, мэм, — он прислоняет ладонь к виску, отдавая ей честь. — И сэр, — поворачивается к Винсу, который выглядит так, будто уже сейчас готов достать свой пистолет. — Ей не пятнадцать, к чему волнения, господа? Мисселина смотрит на вздыхающего Винсента — его переживания в такой ситуации даже не прячутся за обыкновенным скупым на эмоции лицом, все на поверхности — только тронь, и броня осыпется рядом. Она тоже не чувствует себя той, кто должен объяснять, Вики явно неспроста обронила новость о неопытности. Она даже Винсу об этом не скажет. — Мы можем идти, — Вики появляется в проходе: волосы убраны в высокий хвост со слегка закрученными на концах прядями, стройные ноги обёрнуты чёрной плотной джинсой. Цвет свитера красиво оттеняет окружённые густо накрашенными тушью ресницами глаза, делая их чуть более белёсыми и прозрачными. — Ты замёрзнешь, — констатирует Люцифер, вставая с дивана, а Мисселине хочется стукнуть ладонью по лбу, причём неизвестно, по чьему больше: своему или его. Этого мальчика явно не учили, как обращаться с девушками. — Пальто у входа, — Вики закатывает глаза, разворачиваясь и шагая к двери. — Пальто не подойдёт, — слышит Мисселина, дожидаясь, пока Винс будет готов проводить дочь на улицу. — Что-то короткое и тёплое. Она прикусывает губу, понимая, что поездка явно будет ветреной; чувствует, как на её спину ложится тёплая ладонь шефа, а после ловит ухом проговорённое шёпотом: — Собрался покатать её на байке, а? Мисселина кивает, соглашаясь, и прикусывает нижнюю губу. Вики просматривает вешалку на предмет чего-то, что совпало бы с данным описанием. Оттягивает рукав спрятанной под скопом ткани тёплой рубашки с подкладом — скорее всего, та принадлежит Винсу. Вики оглядывается, замечая обладателя вещи, дожидается одобрительного движения головы и мигом в неё облачается. Она роется в карманах чёрного пальто, перекладывая что-то в карманы рубашки. Люцифер тем временем занят тем, что расстёгивает манжеты и подворачивает их вдвое. Мисселина считает, что это мило. Винс скрежещет зубами, чувствуя отцовскую необходимость запереть дочь в комнате и запретить выходить из дома. Ему сложно за этим смотреть — за тем, как взрослый мужчина не спускает с неё глаз, за тем, как загораются его зрачки, стоит ей чуть улыбнуться. Он тешит себя мыслью, что Люцифер вряд ли решится сделать то, что могло бы даже теоретически ему прийтись не по душе, а Вики обидеть тем более. — Мы уходим, — оповещает Вики, укутанная в его куртку. Она не упоминает о том, когда вернётся, а у него не хватит духу спросить. Люцифер улыбается одной стороной губ, когда Винс проговаривает «я на связи». Когда дверь за ними закрывается, Винс старается мыслить логично: Вики ни единожды оставалась под присмотром Люцифера, а значит, переживать хотя бы об этом не стоит. В крайнем случае, Винс знает, где Люцифер живёт.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Люцифер, проговаривая в трубку быстрое и чёткое «через пять минут максимум» перекидывает ногу через сиденье, его ладони, затянутые чёрными перчатками, будто мгновенно сливаются с прорезиненными ручками. Мотоцикл обрывает вечернее затишье в жилом районе, наполняя объёмным рычанием двигателя всю улицу. Вики думает, что если бы мистер Никклз по-прежему жил по соседству, то обязательно вышел бы прямо сейчас, чтобы застать злостного нарушителя его спокойствия, не упустив возможности высказать пару смачных матов. Её этот сверкающий в темноте зверь почти пугает — корпус сияет, словно вслух, мурчащей вибрацией рассказывает о том, как о нём заботятся. Он выглядит тяжёлым, крепким и внушающим доверие. Люцифер осматривает её, прежде чем начинает объяснять: — Когда перекинешь ногу, ставь стопу сюда, — указывает на выдвинутые минутой ранее небольшие пассажирские подножки. — Свою попку усаживаешь за мной и крепко прижимаешься к спине, поняла? Руки соединишь на моей талии. Я сую ленту, несколькими минутами ранее удерживающую мою копну волос, в карман и принимаю из рук Люцифера круглый чёрный шлем, не имеющий защитного стекла, и едва сдерживаю истерический хохот — в голове мелко колышется воспоминание о том, как мы с Сэми мечтали прокатиться на байке; сейчас я думаю, что это желание подогревалось, стоило на улице мимо проехать мотоциклисту. Вполне возможно, это был кто-то из Грешников. Первая поездка, первое свидание, первое чёртово всё, а ведь мне далеко не восемнадцать лет даже. Волнение утихает, когда я смотрю на сосредоточенного Люцифера — мне не страшно сесть, потому что его взгляд обещает впечатления и комфорт. И кто я такая, чтобы отказаться от этого? Подхожу ближе к зверю и упираюсь ладонью в плечо Люцифера и кожаное сиденье. Мной почти не задеты никакие детали, и я легко — уверена, для первого раза — занимаю указанное место, прижимаясь к наезднику; по-другому водителя такого коня не назовёшь. Твёрдость подо мной мягко, но настойчиво вибрирует, отчего хочется немного поелозить по ней задницей — то ли чтобы избавиться от щекочущих ощущений, то ли… непонятно. Я даже не спросила, куда мы едем, но мысленно надеюсь на пиццерию или закусочную, потому что мой желудок в скором времени начнёт издавать не менее грохочущие звуки, чем мотоцикл. — Готова, держишься? — двигатель ревёт, почти заглушая голос, но я поднимаю руку перед собой и Люцифером, чтобы показать указывающий вверх большой палец. Он аккуратно опускает руку, соединяя мои ладони на его прессе, прежде чем оттолкнуться и дать возможность байку показать себя в действии. Набирая скорость, харлей скатывается со склона. Мои стопы изо всех сил давят на подножки, будто могут таким образом замедлить эту здоровенную каменную махину. Я вжимаюсь в затянутую чёрной кожей куртки спину лбом, отказываясь смотреть на рябь остающихся на месте строений, пока байк оставляет свой след на асфальте. Наверное, я к чёрту поломаю Люциферу все рёбра и наставлю синяков крепкой хваткой, но это всё будет потом. Поток машин в городе едва существует прямо сейчас — основная масса жителей уже уютно устроились в мягких креслах своих гостиных, расслабляясь после тяжёлого рабочего дня. Мы почти в гордом одиночестве пересекаем Восьмую, оставляя позади Джером, Гаррисон и Франклин-авеню, прежде чем попадаем на Марин Драйв. Эта улица самая продолжительная в городе и самая красивая, потому что по правую сторону от меня теперь располагается река Колумбия. Я нахожу в себе силы повернуть голову к берегу, чтобы увидеть рассечённые скоростью, полупрозрачные образы построек, мелькающих на фоне темнеющего неба. Статика ударяет в голову, и мои руки понемногу расслабляются, уже не так крепко цепляясь друг за друга. Речной ветер бьёт в лицо — и Люциферу наверняка сильнее, — но кислород ещё никогда так быстро не проникал в организм. От этого слезятся глаза и кружится голова, но вместе с этим появляется странное ощущение, словно эти грузные потоки смывает с поверхности твоего тела всё, что могло к нему странным образом прилипнуть. Это и глупые переживания, и отвратительные назойливые мысли — байк будто придаёт сил, чтобы обуздать такое оглушительное сопротивление, своим грузным корпусом прорывается сквозь туман. Рёв мотора потихоньку затихает, снижая давление в ушах, стоит нам съехать на прилегающую к берегу Аламида-авеню — это тихий район с двухэтажными домами, огороженными невысокими белыми заборами; он не считается элитным, но каждый двор ухожен, газон на нём выстрижен, а облицовки зданий наверняка обновляются каждую весну. Байк выруливает к одному из участков с находящимся на территории трёхэтажным строением, к которому прилегает закрытый гараж, — он находится в небольшом, но всё же отдалении от остальных домов. Гул затихает, когда транспорт подо мной замедляется; я перестаю хвататься за Люцифера, перенося руки на металлический держатель за сиденьем. Двигатель замолкает, Люцифер незаметно для меня ставит байк на подставку. Он оборачивается через левое плечо, поднимая подбородок вверх. — Конечная станция? — интересуюсь, прежде чем получаю кивок в ответ; грациозно спешиться у меня не выходит, поэтому я едва не целую носом клочок травы рядом с пешеходной дорожкой, но крепко удерживающая локоть рука предотвращает неизбежное падение. — Как ощущения? Я не могу связать двух слов, потому что мои глаза абсолютно заворожены длинными ногами Люцифера, — вот, кому досталась вся грация. Железобетонная уверенность в том, что невозможно так просто управляться с этим внушительным средством передвижения, теряет интенсивность. Он без труда спускается с байка, обходит его и снимает перчатки, только чтобы нащупать пальцами застёжку шлема, который всё ещё окружает мою голову. Тесная защита исчезает, после чего оказывается повешенной на руль. Мелькающие события — не больше, чем точки в сияющем белоснежном пространстве. Уличный фонарь неподалёку от нашего местонахождения загорается, намекая на скорое наступление вечерних сумерек. — Мне понравилось, — говорю я; горло кажется иссохшим, но у меня получается не закашляться; думаю, когда-нибудь выйдет пошутить, что это лучше оргазма, или по крайней мере очень похоже на него. Мышцы по внутренней стороне бёдер чуть болят от растяжения, не утихающая вибрация курсирует от копчика до шеи, и ноги едва удерживают меня в вертикальном положении. Пальцы Люцифера скользят по коже под моими глазами — я больше чувствую, как с неё исчезает выступившая из-за ветра влага. Его грудь перед моим взглядом почти не шевелится, хотя приподнимание своей ощущаю всем телом. Мои собственные руки судорожно приглаживают распущенные волосы, как будто верят в то, что могут изменить их структуру и каким-то образом заставить зафиксироваться в пригодном положении. — Ты вся продрогла, — сообщает Люцифер, хватая мою ладонь своей. Он делает два шага к забору, отпирает вход; установленные в метре от дорожки огни зажигаются, когда мы проходим мимо. Глаза не успевают за телом, стремятся зацепить каждую из сотни деталей, но мы в два счёта настигаем лестницу, ведущую на крыльцо, после чего Люцифер достаёт из кармана ключ и делает два хрустящих проворота в замочной скважине. Подталкивает меня в поясницу, открывая дверь. Щелчок выключателя заставляет уютную темноту зажечься электрическим теплом. — Прямо по коридору кухня, гостиная справа, если нужна уборная, то у лестницы свернёшь налево, — инструктирует Люцифер. — Можешь подняться на второй этаж и мансарду, если захочешь осмотреться. Я выйду до «Портвейна» через улицу и вернусь, минут десять, не больше. — Ладно? — стопы всё ещё приклеены намертво к небольшому квадратному коврику у порога. И взгляд не перестаёт курсировать от одной стены к другой, прыгать между проходами, соскальзывать по стенам. Разворот тела под прилагающейся силой ухватившей за талии руки происходит слишком быстро — всё происходит слишком быстро, — обветренные, сухие из-за скоростных водоворотов воздуха губы соприкасаются с мягкими и полными, настойчивыми и жёсткими одновременно. Запахи древесного мыла, нагревшейся кожи и бриза оккупируют каждый рецептор, пока я задыхаюсь от проникающего между губ языка. Руки задерживаются на плечах, поднимаясь к согнутой вниз шее. Так же быстро, как поцелуй начался, он заканчивается, припечатываясь сотрясающим стены хлопком двери. Кровь пульсацией сжимает виски, и мне с трудом удаётся сделать несколько глубоких вдохов, чтобы ослабить это ошеломительное давление на рёбра. Несколько долгих, безмолвных секунд я топчусь на ковре, прежде чем решаюсь избавиться от лишнего слоя одежды, стягивая с плеч удивительно тёплую и комфортную рубашку. Я складываю толстую ткань вдвое, бросая её на стоящий по правую сторону пуф со встроенной скрытой полкой для обуви. Вешалка на левой стороне завешена однообразными кожаными куртками — их не меньше трёх, и мне сложно отличить начало и конец этих жестковатых вещей. Первый шаг по коридору встречается тишиной, ровно как и второй с третьим, — пол не издаёт даже самого крохотного скрипа. Стены оклеены светлыми однотонными обоями — контрастная отделка на стыках с полом и потолком смотрится довольно интересно, не укорачивая высоту комнаты. Тёмно-коричневый гарнитур из комода с состаренными ручками и зеркала в деревянной рамке выглядит так, словно был заказан в каком-то каталоге с винтажной мебелью. Поверхность комода заставлена разными вещицами: здесь несколько пар солнцезащитных очков, несколько связок с ключами, лежащие невпопад три кожаных перчатки — одни более толстые, другие тонкие с перемычками, застёгивающимися на верхней стороне запястья; все они потёртые, смягчённые от времени использования. Я не упускаю возможности снова собрать волосы в высокий хвост, пока могу сделать это перед зеркалом; пальцы застревают в примятых шлемом корнях, и мне приходится через силу прочесать рукой всё полотно, прежде чем начать формировать из него что-то сносное. Получается вполне неплохо, хотя далеко от того, что я старалась сделать дома. Подушечками пальцев стираю чуть размазавшуюся тушь на нижних веках, обещая себе купить новую, потому что эта смотрится так, будто от одного неловкого движения осыпется подобно омертвевшей листве с крон деревьев. Решаю сначала подняться на второй этаж, потому что подозреваю, что вечер мы проведём в гостиной, поглощая еду из таверны, о которой сказал Люцифер. Раньше мама с папой любили ходить в «Портвейн» на свои свидания, а нас с Сэми брали с собой изредка днём и только на выходных. Если правильно помню, то там готовили обалденные жирные бургеры с тающим сыром и свежими овощами в выпеченных там же мягких булках. А ещё там готовят лучшую картошку фри в Штатах, которая ни в какое сравнение не вписывалась в фастфуд, которым я питалась в Нью-Йорке. От мыслей о еде желудок неприятно шипит, и я намереваюсь отвлечься на исследование обстановки в доме. Ладонь скользит по перилам лестницы, прислонённой к стене, — они гладкие, не имеющие зацепок, вычищенные и безмерно безопасные для кожи и ткани. Кажется, пока поднимаюсь, всё ещё могу почувствовать запах лака для дерева, слой которого покрывает лестницу. Выходит, его наносили не так давно? Площадка на втором этаже большая, чуть напоминающая ту, где располагаются наши с Сэми детские в папином доме. Большое окно на передней стене с попадающим из-за стёкол светом уличных фонарей помогает найти выключатель, который я немедленно зажигаю. Здесь обои далеки от однотонных — тёмно-зелёные с большими листьями каких-то растений. И это странно, но мне они нравятся — удивительно хорошо вписываются в окружение из насыщенного чёрно-коричневого дерева. Мне хочется скорее преодолеть ещё одну лестницу в правом проходе, возвышающейся над окном, по-видимому, ведущую на мансарду, но я останавливаюсь перед одной приоткрытой дверью — интерес разгорается всё сильнее, потому что мне хочется соотнести это место с владельцем. Слишком многое ещё неизвестно, слишком много желаю разузнать. Дверь открывается бесшумно, показывая, видимо, хозяйскую спальню; шарясь по стене у входа, нащупываю очередной выключатель на этот раз с двумя клавишами, я выбираю и нажимаю только на один — он пускает ток к двум светильникам на прикроватных тумбах. Снова дерево, мебель снова будто из каталога — под ней мягкий ковёр с длинным ворсом. Кровать с высокими столбами у изголовья и изножья будто цельно вырезанная из массивного дуба, тёмное однотонное постельное в хаосе перевёрнуто на матрасе. Почему-то это заставляет меня улыбаться — я в восторге, насколько это место кажется обжитым. На одной из тумб сложена неровная куча из книг в твёрдой обложке, и будь у меня больше времени, я бы обязательно посмотрела, что именно это за книги. Стены под желтоватым освещением кажутся тёмно-синими, скрадывающими любые лучи; портьеры на двух окнах тяжёлые и плотные. По левую сторону от кровати вижу затемнённые перегородки во всю высоту потолков — я бы поставила на гардеробную; широкий стеллаж с открытыми полками будто отгораживает пространство — на них несколько флаконов с парфюмом, но ни один из них не выглядит так, словно ими пользуются, выпуклые поверхности слегка покрыты тонким слоем пыли. Рядом с ними резная закрытая шкатулка, несколько коробок под часы — Луи Моне и Бреге, никаких дешёвок. Это странно, потому что я не помню, чтобы видела на запястье Люцифера часы хоть раз. На нижней полке несколько фотографий в рамках — на некоторых изображения неизвестных мне людей, но парочку даже смогу опознать: вижу более молодое лицо Дога и Дино, между ними стоит Люцифер, а на фоне вывеска мастерской. Каждый из них улыбается в камеру, сверкая зубами — им здесь лет на десять меньше, чем в данный момент. Следующее показывает Ости и Геральда — они стоят у вывески «Добро пожаловать в Лас-Вегас». У Ости очень короткая стрижка, уложенная в лёгкие волны, ультракороткое бежевое платье и высокие ботинки — она выглядит гораздо более хрупкой, чем сейчас, и не в самом хорошем смысле, будто эта худоба какая-то болезненная. Однако Геральд в чёрной рубашке и брюках широко улыбается, глядя на её сияющее лицо. Последняя фотография единственная чёрно-белая. У меня перехватывает дыхание от запечатлённой на ней картины — Люцифер выглядит до жути уставшим, сидя в кресле — за его спиной только светлый фон, ничего лишнего. На плечах накинутый белый халат, а тёмные глаза хмуро разглядывают притаившийся, спрятанный в пелёнку свёрток, который он прижимает к груди. В его правом ухе поблёскивает украшение, однако кольца отсутствуют на пальцах — правая ладонь удерживает маленькую голову, завёрнутую в крохотную шапочку. Я подозреваю, что это мисс Стивенсон, но отчего-то сложно сделать такое очевидное предположение. Тихо покидаю спальню, делая шаг назад. Мне определённо теперь странно здесь находиться — мы едва с ним знакомы, я не знаю толком ничего из его жизни. «Разве свидания и ужины не для этого существуют, ты, тупица?» — грохочет шипящий голос в ушах. Но уже поздно, дыхание становится поверхностным и частым. Ноги несут меня вниз по лестнице, споря с внутренними рассуждениями. Что мне сейчас сказать? Что я увидела одну только комнату в доме и уже считаю, что лишняя здесь? Меня пугает, как сильно это место похоже на жилище человека, каждая мелочь в жизни которого кажется устоявшейся и константной? Что я боюсь своим зудящим хаосом разломать каждую из этих фоторамок? Что меня пугает тот темп, который мы с чего-то стали поддерживать? Надо остыть, а не сбегать как идиотка. Я нащупываю в кармане рубашки пачку сигарет и зажигалку, прежде чем распахиваю дверь и выхожу на крыльцо, не трудясь накинуть что-то сверху. Холод мгновенно обжигает кожу под одеждой, но едва ли это меня волнует. Я устраиваюсь на верхней ступени, зажимая губами сигарету и щёлкая зубчатым колесом. Плечи сотрясает дрожь, руки не слушаются, но — удача! — мне удаётся добыть огонь. Первый вдох слишком глубокий, но рваный, почти заставляет появиться желание откашляться. Вторая затяжка уже ровнее, короче. С третьей тремор рук отступает. Укладываю зажигалку и пачку рядом со своей задницей, и рядом обнаруживаю отдалённо знакомый, чуть помятый картон. На нём имя Мелани и десять цифр номера телефона. «Я дождусь твоего ответа в любом случае, нам нужен свежий взгляд», — сказала Мелани, настойчиво пихая визитку в мою ладонь всего пару дней назад. Прикрываю глаза и упираюсь лбом в колени, желание съесть хоть что-то теперь вытеснено заткнувшим горло сигаретным дымом. Ловлю себя на мысли, что существовать в отчуждении и статичных буднях было куда более приятно и спокойно. Маячащие перемены пугают до усрачки, и они до ужаса быстро наступают, цепляют за ворот и волосы, затягивая в свои непроглядные образы. Планы, будущее — я привыкла, что они постоянны и прозрачны, что они вряд ли когда-то выбьют из пробуренной колеи. Мечты — это то слово, которое я закопала в землю одиннадцать лет назад. О чём я мечтала? Даже вспомнить теперь не могу — настолько глубоко они зарыты. Под веками мелькают разноцветные вспышки, и я делаю новую затяжку, стремясь заглушить этот мелькающий хоровод. — Ты быстро сбежала, — голос Люцифера слышится удивительно хорошо, учитывая, что уши кажутся заткнутыми ватой. Поднимаю голову и обнаруживаю, как быстро он преодолевает расстояние от ворот к подножью лестницы. В одной его руке два завязанных пакета с едой, во второй связка из шести стеклянных бутылок пива, которую он немедленно опускает на ступень рядом со мной. В тёмно-карих глазах никаких сомнений, тогда как я полностью состою из них в этот момент. — Я не повезу тебя домой, — твёрдо говорит он; мне всерьёз кажется, что этот человек умеет читать мысли. — Мы зайдём в дом, съедим эти чёртовы бургеры и всю картошку, включим фильм, который не досмотрим, а потом ляжем спать. — У тебя красивая спальня, — вырывается из моего рта. Он приподнимает левую бровь и душещипательно, ярко улыбается, отчего на его щеках проступают небольшие ямочки. Я почти снова готова разрыдаться — и это меня раздражает до такой степени, что не успевшие набежать слёзы мигом высыхают. Возникает желание поделиться с ним сегодняшними событиями, расспросить о матери Ади и Тайлера, рассказать о предложении Мелани. Это так странно, что я слишком долго соображаю, с чего начать. Тишину жилого района разрезает надвое накатывающий грохот — он мне почти известен, но кажется куда более громким, чем я слышала даже находясь в непосредственной близости с издаваемым его мотоциклом. Люцифер напрягается, делает несколько шагов назад и всматривается в улицу. Его тёмную фигуру теперь освещают спереди несколько лучей. — Зайди внутрь, Вики, — просит он. Я инстинктивно поднимаюсь, держа пальцами тлеющую сигарету, но не могу себя заставить сделать лишнее движение. Дрожь приподнимается по телу, не имея ничего общего с мгновенно ставшим ещё морознее ветром. Четыре мотоцикла разных цветов занимают всю ширину проезжей части. Они тормозят со свистящим звуком, их обладатели синхронно покидают байки. Высокая фигуристая женщина, что становится заметнее, как только она удивительно завораживающим движением сдирает с головы полностью застеклённый золотистый шлем, выпуская из-под него струящиеся пепельные волосы. Она отходит от своего бледного, но сверкающего золотистого байка и перепрыгивает — перепрыгивает, мать твою — через невысокий забор. Тот, кто стоит у чёрного «коня», также снимает шлем, чтобы немедленно присосаться к сигарете — он выше остальных, более жилистый, если можно отследить фигуру, затянутую в чёрную кожу; волосы чернее беззвёздной ночи достают до подбородка, лицо острое и худое. Двое оставшихся прислоняются к своим байкам, отказываясь являть личность. — Ну разве не прелесть! — голос женщины пронзителен и резок, её походка могла бы заставить меня завидовать с этими качающимися из стороны в сторону фигуристыми бёдрами. — Представляешь моё удивление, когда я узнаю, что нас с братьями ищут Грешники? — её улыбка на всё лицо выглядит жутковато, она всё приближается к Люциферу целенаправленно, вовсе не обращая внимания на то, как скованно тот выглядит, сложив руки на груди. — Если так соскучился, дорогой, то мог бы просто позвонить. Я не могу ничего сделать, кроме как замереть от шока, вызванного беспардонностью этой потерявшей из виду все края мадам, но в конец лишаюсь понимания происходящего, стоит ей положить гадкую руку в сияющих перчатках на щёку Люцифера, только чтобы приблизить свои очерченные бордовым губы к его рту.