Иллюзия греха

— Забирайтесь, — терпеливо дожидаюсь, пока Ади с Тайлером заберутся в пикап; машина проседает и скрипит, напоминая о своём возрасте, а я заранее готовлюсь к скорому визиту в гараж к Дино. — Спасибо ещё раз. — Мы пока ничего не сделали, — Тай, как он сам предложил себя называть, восклицает с заднего сиденья. Мне остаётся только улыбнуться, спрятав за этот крепкий фасад кучу вопросов и мыслей. Я вижу большие различия, которые только сейчас удаётся правильно расшифровать — он куда спокойнее Ади, более открытый и распахнутый, чувства все наизнанку. Одновременно радуюсь и печалюсь, потому что орган под рёбрами сжимается от лишений, которыми была наполнена жизнь моего друга, но всё же не могу не быть счастливой за его брата. Тайлер, конечно, должен помнить отца — ему, выходит, было лет восемь или девять, когда всё случилось, — но всё же на первый взгляд его взросление это не повлияло так явно. Возможно, Джон стал более терпимым к Алисии после того, как Ади перестал с ними жить; возможно, Тайлер не стал для него очередной боксёрской грушей — я не знаю. Ади смотрит на брата через зеркало заднего вида внимательно, словно сканируя на предмет наличия повреждений, внешних и внутренних. Он всегда был так внимателен к мелочам, всегда сосредоточенный — вероятно, одно из последствий пребывания в напряжённой атмосфере семьи, — и таким образом выражается его любовь и привязанность. Думаю, он заготовил для встречи с братом более приятное времяпровождение, но, когда я попросила помощи с перевозкой вещей, собранных в комнате Сэми, Ади с лёгкостью согласился. Наверное, присутствие Тая будет служить небольшим отвлечением для нас обоих. По крайней мере я на это надеюсь. — Как Винс? — первый вопрос Ади с момента встречи; мы почти преодолели половину пути до дома. — Он на работе сегодня, снова, — пальцами сжимаю обивку руля, сдерживаясь, чтобы не проткнуть ногтями. — Вчера вернулся рано утром, они с Люцифером около часа сидели на кухне и разговаривали, а потом я его заставила остаток дня не двигаться. Что было почти самым тяжёлым в жизни. Сначала папа проспал около пяти часов, а потом сидел с хмурым видом, не глядя во включенный телевизор. Во мне же разлился какой-то прилив бодрости, поэтому я съездила в магазин и купила продуктов, а на ужин даже сумела приготовить запечённую с овощами рыбу и не спалить её в духовке. В голову приходили самые странные варианты досуга, которыми я и пыталась себя занять: чтение изъятой из стопки в гостиной книги, чистка кухонных шкафчиков с выемкой всего содержимого. Я довольно быстро устала, но эта усталость сполна окупилась крепчайшим сном, который пришёл чуть позже девяти вечера. И снова без кошмаров. — Нам скоро нужно будет съездить в Портленд, на приём к физиотерапевту, — продолжаю болтать. — Папа отнекивался, но, похоже, мне удастся его уговорить в конце концов. Остаток поездки проходит в молчании — может, оттого, что над нашими головами висит что-то неподъёмное; может, из-за чего-то ещё. Честно говоря, я не особо волнуюсь — впереди две недели, время на обсуждение всего на свете найдётся без труда. Припарковав машину на подъездной дорожке, я выхожу из салона и слышу хлопки соседних дверей, прежде чем подхожу к кузову и открываю крышку кузова пикапа. — Коробки сложены на втором этаже у лестницы, — объясняю, проворачивая ключ в скважине. Пусть Ади и не хочет показывать, но мне отчётливо видно содрогающееся перекатывание его плеч, когда он переходит через порог. Тайлер же вообще не выглядит сомневающимся и скованным: — Тогда я буду спускать вещи вниз, а Ади может таскать их до машины, правильно? Его долговязое тело с лёгкостью преодолевает ступени лестницы, по которым я ещё неделю назад с неизмеримым трудом заставляла себя подняться. Мне хочется делать это так же легко, как Тай — не задумываясь, не сравнивая каждый шаг с прожитым в доме годом. Поворачивая голову вправо, смотрю на Ади: он тоже не отрывает взгляд от брата. — Это действительно так сложно, да? Я понятия не имею, какой ответ он хочет услышать, поэтому отвечаю часто ненужной, горькой как испорченный кленовый сироп, правдой: — Ага. Пока Макбрайды спускают и переносят в машину уже заготовленные коробки, мне предстоит закончить сбор остальных вещей, который я начала спонтанно рано утром. Обходя снующего по лестнице Тайлера, поднимаюсь на второй этаж и уже без промедления прохожу в детскую Сэми. Скатанные в рулон, снятые со стен плакаты стоят у самого входа, связанные найденной в ящике рабочего стола резинкой, несколько коробок с приемлемого качества одеждой собраны у кровати — зацепив моток скотча в держателе с матраса, я закрываю их и провожу лентой по стыкам. Этот хруст на фоне громких шагов долгое время отвлекает и не даёт утонуть в зыбкой тишине. Нашему дому не хватает звуков и шума — это правда. Тишина не ощущается мирной и спокойной, как в родительском доме, где дети уезжают на учёбу, но возвращаются после семестра учёбы и вновь наполняют своими криками стены — здесь поселилось молчание скорби, которое не заглушить телевизионным потоком. Я понимаю папу, понимаю, почему он не видит проблемы и отказывается от переезда, но это ведь так давит и сминает скелет, что не может не отразиться на нём. Интересно, ему легче, когда я здесь, или моего присутствия недостаточно? Укладывая любимые Сэми, разномастные сборники рассказов о древних мирах, я нахожу спрятанные между книгами обёртки от конфет и не могу не улыбнуться — он всегда был большей сладкоежкой из нас двоих. Страницы и переплёты потрескивают, когда я пролистываю эти книжные монументы один за другим; пыль со срезов оседает на штанах для йоги, в которые мои ноги обёрнуты сегодня. Взяв в руки затёртый экземпляр энциклопедии о динозаврах, раскрываю и его: оттуда выпадает листочек, кружа и укладываясь на пол рядом с моими коленями. Я не удивлена — если где-то и мог оказаться таинственный клочок воспоминаний, то только здесь: сколько бы Сэми ни было лет, он всегда находил время для того, чтобы перечитать и сотню раз просмотреть цветные вкладыши с изображениями. Думаю, что смогу — тяну руку и аккуратно приподнимаю свёрнутый вдвое лист. Он иссохший и пожелтевший от времени, как и страницы старой энциклопедии; пальцы тяжело сгибаются, не слушаются, когда я изо всех сил мысленно приказываю им не трястись. Лёгкими карандашными штрихами на листе начерчены мы. Не мы вдвоём с Сэми — мы трое. Ади, Сэми и я. Лица и самые верхушки острых несформированных подростковых плеч. Здесь и веснушки, и непослушные, вечно стремящиеся вверх пряди Макбрайда. Высунутый язык Сэми вперёд и сощуренные глаза — даже разлетающиеся слюни изображены довольно точно, так же, как и выражение ужаса на моём лице. — Тебе не обязательно было делать это одной, — голос Ади наполняет комнату. — Я свободна, в отличие от остальных, — ответ выходит хриплым и тихим, что опять же не является проблемой для слуха в такой тишине. — А ещё ты пытаешься сделать вид, что сильная и со всем справляешься без проблем, — звук приближающихся шагов скрадывается выстеленным на полу ковром. — И справляюсь! Бумага в моих руках шуршит, и мне тут же хочется ударить себя по ладоням за неаккуратность. Ади подходит ближе и усаживается сзади, опираясь спиной на деревянное изножье кровати, укладывает ноги по обе стороны от меня; лёгким, но настойчивым движением он притягивает моё не такое уж сопротивляющееся тело к себе, обнимая за талию, обернув руку через живот. Лбом он утыкается в моё плечо — молча, никак не обратив внимания на повышенный тон моего голоса и глупую ложь, которую видно невооружённым взглядом. Я содрогаюсь, но организм перестал вырабатывать слёзы — сухие рыдания, надрыв горла — это всё, что остаётся. — У него определённо был талант, — Ади тянется к рисунку, всё ещё дрожащему между пальцев, пока я откидываю голову на его грудь. Он разворачивает листок, вертит в руке, будто пытается отыскать ещё какое-то послание. Его жесты прозрачны, как выражение лица самого открытого миру человека. В них нетерпение и тоска, бережность и нежность, каких я раньше не видела. — Как ты это пережил? Мой вопрос его не тормозит, не заставляет прервать дыхание и замереть — значит, сомнения в свершившемся точно нет: Ади справился. — Тебе с самого начала рассказать? — я киваю, не оборачиваясь и не ища сплетения взглядов. — Джон в тот вечер вернулся с подработки и между делом обронил известие, — рука на моей талии сжимается на долю секунды, — я сбежал из комнаты через окно, когда все легли спать. Это было не самым правильным решением, но вряд ли в моей голове родилась бы идея лучше. Сначала я отправился сюда, к вам домой. Надеялся, что это шутка. Свет в кухне горел, и у меня получилось пробраться к окну — хотел увидеть… сам не знаю что. А там сидела Ребекка. Сначала сидела, тут же вставала и шла к крану, чтобы наполнить стакан воды. Уходила из комнаты и возвращалась обратно. Она плакала и плакала, всё лицо раскраснелось. Наверное, до меня дошло. А потом я свалил к морскому музею и сидел там до утра. Мы любили бывать на пристани — тихое место и красивое, свист чаек отвлекал от шума туристических групп, желающих узнать больше о кораблекрушениях на реке Колумбия. Иногда втроём зависали там после школы и посещения закусочной «У Марко», когда стали старше. — В школе никто из вас не появился, — продолжает он. — Сколько ты провела в больнице? Я добрался до Портленда на следующий день, потратил карманные деньги на автобус, пытался пробраться к палате, но попался какому-то санитару под ноги. Винс увидел и заставил его меня отпустить, — Ади усмехается, а я цепенею от мысли, что не помню его визита. — Ты спала и спала, долго так. Не получилось дождаться твоего пробуждения, я должен был возвращаться домой, чтобы не злить Джона. Ты всего один раз открыла глаза, посмотрела на меня и снова их закрыла. — Я не помню всего этого. Возможно, родители говорили потом, но… — Ты была в шоке, Вики, это нормально. — Это не нормально, — сворачиваюсь калачиком в руках Ади. — Стало ненормальным. Когда всё пошло не так? Он некоторое время молчит, думает и вспоминает. Наверняка пытается нащупать край нити, сунув пальцы в середину запутанного клубка. Разве возможно вот так отследить начало конца. — Ты молчала, когда вернулась в школу, — начинает он, и я снова съёживаюсь, — я не пытаюсь переложить вину на тебя, слышишь? Просто мне тяжело было это принять, Вики. Вы всегда с ним были такими шумными. Бывало, что у меня до самого вечера болела голова от вашего постоянного бубнежа. А тут ты молчишь, — Ади снова раскрывает листок, и мы оба смотрим на рисунок. — Я старался держаться поблизости первое время, а потом как-то заметил, что ты оборачиваешься время от времени и что-то шепчешь. Среди учеников всем было всё равно, но… — Ты видел. — Да. Это было чем-то вроде нервного тика, отторжением. Но ты отказывалась говорить, перестала ходить в столовую на перерыве, а у меня опустились руки, — он прочищает горло и снова сжимает ладонь, немного щиплет кожу. — Джон, казалось, сошёл тогда с ума ко всему прочему. Стал пить чаще, был гораздо злее, Тай чуть ли не каждую ночь прибегал из своей детской ко мне. Понятия не имею, помнит он или нет крики мамы сейчас, а я даже спрашивать не хочу. Джон насиловал её, сколько я себя помню, в детстве ещё пытался отбиваться, пытался защитить её, но всё бестолку. — Мне так жаль, Ади, господи, — отлипаю от него, окончательно разворачиваюсь, сидя на полу между его ног, держась за предплечья, обтянутые тёмной тканью толстовки. Мне всё ещё видны просветы этого мальчика, забитого и невысыпающегося от шума в доме, но сохраняющего улыбку для нас с Сэми. — Если бы я, если бы мы знали… — То ничего бы не изменилось, — Ади хмыкает. — Твой отец догадывался, весь город почти был в курсе. — Но Алисия, она… — я отворачиваю голову к окну. — Вы поговорили? — Не-а, и я не виню её. — Ты имеешь право… — Я не хочу с ней ничего обсуждать, Вики, — его челюсть сжимается. — За исключением встреч с Таем. Мне остаётся кивать в ответ. Это не та ситуация, где моих советов ждут. Чёрт, да я бы и сама от себя не стала ждать вменяемых мыслей. Чужая семья — это непроглядный омут, где за закрытыми портьерами отдельная сцена со своей драмой. Момент передышки и молчания прерывается быстрыми шагами, Тай суёт свою голову в дверной проход и хмурится. Мне удаётся сдержать смех, потому что он явно шокирован тем, что происходит на полу в этой комнате — для него эта оболочка из стен ничего не значит, никаких мыслей не навевает, этот парень свободен от призраков нашей троицы, часто запирающейся здесь и прячущейся от взглядов взрослых. — У меня закончилась газировка, — выдаёт он; на мою приподнятую бровь он лишь объясняет: — Ади оставил меня в гостиной, сунул в руки банку колы и включил телевизор и сказал ничего не трогать, — на всё ещё приподнятую бровь и по-прежнему отражающее непонимание проблемы лицо добавляет: — Мне не пять лет. — Я в курсе, мелкий, — Ади указывает подбородком на кровать, с которой я ещё утром сняла всё постельное. — Ты сядешь сюда и послушаешь кое-что, о чём я тебе не писал в письмах. Тайлер смиренно, с заинтересованностью, написанной прямо на лбу, проходит внутрь и укладывается на матрас, давит весом и вызывает скрип неиспользуемого основания, предвещающий скорый треск старых реек. — Я не знаю, когда это началось, но… Ты помнишь Уэйда Джонса? — он обращается ко мне, и я моргаю, улавливая также кивок Тайлера. — Он был в команде по регби. — Его оттуда вышвырнули с позором, чёрт, — выдыхает Тай, прочесывая волосы от лица к макушке. — Эту историю тренер до сих пор на вводном занятии при приёме в команду рассказывает. Ади двигается медленно, опираясь на стену. Когда-то интригующие картинки, вывешенные в коридоре и уже сотню раз сменённые новыми, расплываются перед его глазами, треск в голове заглушает тишину. Он отпросился с урока в надежде дойти до унитаза и выблевать остатки скудного завтрака, кинутого наспех в рот прямиком из холодильника дома. Рука противно ноет со вчерашнего вечера, когда Ади в очередной раз возомнил себя кем-то сильным — кем-то, кто может противостоять отцу. Возможно, это перелом или какое-то смещение — без посещения Мисселины точно не обойтись, но первый пункт другой. Нащупав ручку, он опускает её и вваливается внутрь помещения. Кабинки чистые, пол пока не заляпан — середина первого урока, а Ади уже грозит исправить эту почти стерильную свежесть собственной кровью. Шаркая по кафелю, он проходит в первую же кабинку, надавливая на дверь здоровой конечностью, и стремительно опускается на колени. Горло обжигает желчь, приток крови пульсирует в висках, зрение мутнеет. Пока остатки пищи с плеском исчезают в унитазе, а тело спазмирует от позывов, слух отключён напрочь — Ади не замечает чьего-то присутствия, не слышит насвистывания и мягкого приземления кроссовок. — Ты там в норме, Макбрайд? Ади ладонью стирает горькую слюну со рта, приземляется на задницу. В глазах всё мелькает — окно даёт много света, а он может различить сквозь выступившие слёзы только крепкий силуэт, который этот свет затемняет. Его поднимают с пола и буквально тащат к раковинам, задевая больную руку, — он шипит и почти вырывается из крепкой хватки, опирается ладонью на холодную эмаль, выкручивает кран с холодной водой и обливает лицо, черпая жидкость. Часть заливает в рот, надеясь избавиться от противного привкуса. Как только становится легче, оборачивается, желая разглядеть второго человека. Парень — он его знает — опирается на подоконник, сложив руки на груди. Внимательно так осматривает: у него не видно эмоции жалости, ни капли отвращения в глазах не плещется. Прищурив глаза, суёт в карман джинсов руку и вытаскивает затемнённый стеклянный пузырёк с наклеенной поверх бумажкой. — Матери выписывают рецепты, у неё какая-то херня с костями, — на ладонь кладёт несколько белых круглых таблеток. — А у меня вечные травмы после игр и тренировок. Ади всё ещё не может понять, чего от него требуется Джонсу — он со-кэп команды, подающий надежды игрок с блестящим будущим. Его отец зарабатывает шестизначные суммы, а мать, хоть и болеет, очень красивая женщина. Хорошая семья, правильная — такая, какой у Ади никогда не будет. — Держи, блядь, запей из-под крана, — Джонс вдавливает кругляшок в его ладонь, едва не расщепляя в мелкую пыль. — Найдёшь, если понадобятся ещё. — Мне не нужны, это… — пытается оправдаться зачем-то, убедить, что это случайность, а никакое не постоянство его больной жизни. — Да мне похер, в общем-то, — Уэйд отталкивается от подоконника и, насвистывая себе под нос, удаляется, оставляя Ади один на один с сомнениями. Тайлер выглядит хмурым, сидя на заднем сиденье пикапа, — он его таким ещё не видел после возвращения в город. Тонкие брови сведены вместе, подростковая припухлость щёк впала, обнажив острые скулы. Ади сглатывает — это его исповедь, хотя они только подъезжают к церкви, и никаких пасторов за дверью исповедальни, всё прозрачно. Он рассказал им только часть всей грязи, пока Вики занималась упаковкой вещей в коробки. Ади видел, как она вздрагивала и приостанавливалась, стоило ему лишь немного пооткровенничать; видел застывшие в глазах слёзы. Он не утаил, как стал всё чаще и чаще находить Уэйда в коридорах школы, наблюдая за исчезновением присутствующей Вики. Когда физическая боль его оставляла, её место занимала душевная — рвущая внутренности на куски, а её он терпеть не научился так же стойко. Что ему сломанные рёбра, если под рёбрами одна только бездонная пропасть. Ади рассказал, как быстро опиоиды перестали помогать; выложил как на духу о каждом посещении вечеринок, куда его стали приглашать после знакомства с Уэйдом — о том, как туда проносили травку и окси. Он не привирал: спать ему стало легче, не замечать разговоров Вики с пропавшим Сэми тоже. Он стал тенью — незаметной, совсем выцветшей картинкой. Он никогда не оставался наедине с Таем в таком состоянии, сохранял трезвость ума настолько долго, насколько мог. Ади скрыл другое: то, что ему приходилось воровать, чтобы заработать деньги для новой порции; то, как он засыпал и просыпался в луже собственной рвоты в комнате Уэйда, куда тот его затаскивал с завидной регулярностью. Он не рассказал о первом неудавшемся сексуальном опыте, который толком не помнит, — оставил для себя воспоминание о том, как почти отсосал какому-то парню, а потом выблевал на его член содержимое желудка и отключился, потому что заключённая в порошок храбрость и расслабленность не так легко и бесследно проходят. Брату было полезным выслушать всё это ограниченное дерьмо — Тай нисколько не выдавал страха перед ним или обиды, одно только благоговение и благодарность. Ади не считает, что заслуживает этих чувств. Он с гордостью смотрит на брата — с радостью, потому что на его чертах лица не отпечатались почти трудное детство, полное лишений. У него почти большую часть жизни была спокойная мать, а когда не была, Ади всегда подхватывал его шатающееся на слабых маленьких ногах тельце у своей кровати, укладывал, накрывая одеялом, строя шалаш с подсветкой из фонарика, и рассказывал от балды придуманные истории, лишь бы заглушить шум снаружи. Тайлер вырос не без проблем, наверняка через какое-то время поймёт, что жизнь бывает куда лучше, чем есть у него — Ади только надеется, что у него хватит сил и амбиций, чтобы это изменить, обернуть в нужную себе сторону. Он сделал для него всё, что было в его силах — и ещё сделает немало: уже договорился о работе в баре Люцифера после дневных работ на пепелище дома Сэма. Когда-то давно ему изо всех сил не хотелось принимать помощь, подростковая гордость била ключом и отпугивала напором тех, кто не особо сопротивлялся и настаивал на предоставлении той самой помощи. — Как это всё закончилось? — бурчание Тайлера из-за спины совпало с глушением двигателя. — Когда я вырубился на улице и едва не получил передоз, — признаётся он, оборачиваясь и выдерживая сверление взгляда Вики правой стороной лица. — Просто повезло, что меня нашли, а потом поставили мозги на место. — Кто? Ади кидает через плечо взгляд на старую церковь на мгновение, а потом произносит шёпотом, чтобы был понятен замысел: — Скажу, пока мы не вошли внутрь. Люцифер. Он понимает, что сделал всё правильно сейчас, обратив в шутку: Тайлер выглядывает на него из-под ресниц, и кривая улыбка пересекает тонкую линию губ. Брат выскакивает из машины, двигаясь к кузову, уже готовый вновь заниматься перебросом коробок. — Ты расскажешь мне об этом поподробнее, — заявляет Вики, собирая распущенные волосы в хвост на затылке. Её руки, свободные теперь от резинки, плюхаются на колени с громким звуком, а губы поджимаются к сморщенному носу; Ади слегка напрягается, потому что такая гримаса предвещает очередной поток слёз, который явно не будет к месту сейчас, но расслабляется, стоит её плечам опуститься, а долгому вдоху распрямить сжавшуюся грудь. — Я люблю тебя, — резким движением она перегибается через коробку передач и оставляет звонкий поцелуй на щеке, после чего так же рьяно покидает салон. И зря так быстро, ведь лишает себя настоящего зрелища, где ему очень трудно сдержать улыбку, растягивающую рот и заставляющую сухие губы натурально треснуть.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Люцифер входит в больницу стремительной, твёрдой поступью, с эхом от тяжёлых ботинок прокатывающимся по стенам, — он давно не чувствовал на себе страшащийся взгляд людей, но сейчас вспомнил это ощущение. Страх подпитывает, настигает и обволакивает, туманом разливается за ним и поглощает всех и всё на своём пути. И это объяснимо — до боли и скрипа стиснутые зубы, горящий взгляд почти прожигает сетчатку: он планировал провести вечер с Вики; конечно, она ещё не была в курсе этих планов, но весь настрой усадить её задницу на заднее сиденье его байка слетел, стоило ему получить звонок от Винса. Он проходит мимо стойки, игнорируя вой охранника, так и не сумевшего остановить его, и молоденькой медсестры, поражённой его молчаливым хаством, двигается к повороту коридора, где уже замечает одного стража порядка, с надменным видом высматривающего его приближение. — Кристи. — Я ни хрена не помню твоего имени, так что просто съеби и дай поговорить с шефом, — нагло врёт; он лицо каждого члена местного и окружного управления знает, как внутренности своего Харлея. Офицер Картер надувается, весь вытягивается на добрый дюйм и втягивает на тот же жалкий дюйм свой пивной живот. Он работает в полиции Астории двадцать грёбаных лет и упивается этим, а ещё больше насладился бы тем, если бы ему удалось завести в клетку одного из членов банды — плевать, что это будет за банда: хоть мексиканские наркоторговцы, хоть несуществующие Грешники. Представитель тех полицейских, которым глубоко насрать на проблемы города, но которые с жадностью выпячивают грудь и желают получить тонну внимания, соглашаясь дать интервью прессе — той самой, кто уже лет десять никто не читает. Дверь палаты тихо открывается, и Люцифер видит спину детектива Льюиса, ухмыляясь предстоящей встрече. Тот ровным приглушённым голосом прощается с присутствующими в комнате и разворачивается, чтобы аккуратно закрыть за собой, не гремя замком. Глаза Льюиса расширяются, стоит ему заметить надвигающегося Люцифера — надо отдать должное, не от страха, а от удивления. — Люцифер. — Донни. Они обмениваются крепким рукопожатием, и Люциферу приходится убрать руки в карманы джинсов, просто чтобы прямо сейчас не сделать шаг, не ткнуть плечом в грудину Донни и не выбить ту самую дверь в палату Лилу к чёртовой матери. — Кто с ней? — интересуется через глубокий, успокаивающий вдох. Это животрепещущий вопрос — у Лилу нет близких в Астории, никого ближе трахающихся с ней мужиков, но вряд ли кто-то из них способен поднять свою задницу и приехать ради неё сюда посреди рабочего дня. — Ости Стивенсон. Ему кажется, что он продул себе уши, пока на максимальной скорости мчался по трассе. — Повтори? Донни оглядывается и кидает взгляд на свои ботинки, чтобы скрыть неуместную улыбку, — жест, знакомый Люциферу ещё со школы. Льюис ему нравился до тех пор, пока не сообщил о желании стать полицейским на одной из этих ублюдских ярмарок профессий: в свои шестнадцать Люцифер уже знал, что копы — это скорее враг для того, кто носит куртку или жилет с нашивками. Какое-то время после этого заявления они переругивались регулярно: Донни старался сохранять спокойствие в то время, пока Люцифер сшибал его матом прямо посреди школьных дебатов. Те времена ушли давно, ими было выпито миллион шестибаночных упаковок пива на школьных тусовках, они сыграли свой десяток партий в бильярд — им нечего делить по большей части оттого, что Грешники редко навещали местный участок, а с прекращением деятельности и вовсе старались наладить всевозможные связи. Они обмениваются информацией, сообщают полиции о швали, заполняющей городок — не Винсу, нет, только по запросу детектива. — Медсестра сказала, что, как только смогла говорить, мисс Аллен попросила телефон и позвонила Ости. «Из всех людей?» Люцифер в жизни не поверит в эту херню, пока не увидит собственными глазами. Ости ему нравится — нравится куда больше Лилу, хоть знаком он с ней не так давно, — но эта же Ости с первого дня в Цербере с Лилу собачилась, полностью поддерживая марку. Она прожужжала ему все уши о том, какая их официантка не педантичная, незаинтересованная в работе, какая необязательная и непостоянная, как сильно опаздывает и как много флиртует. Лилу ни хрена не помогала в ситуации — если приходила позже, то на две четверти часа; если строила глазки, то непременно задевала Геральда, чем только глубже копала себе могилу. Люцифер удивлён, что ему до сих пор не приходилось разнимать кошачью драку. Дверь палаты снова открывается и почти сразу захлопывается за Ости — в её круглых глазах тоже нет страха, однако проклёвывается необходимая осторожность и щепотка вины. На её руках нет Кристи, а значит, что Ости должна была позвонить мужу и сообщить о своей поездке как минимум. — Вы её отговорили? Ости сжимает губы, и Люцифер только сейчас замечает, что её лицо куда более бледное, чем обычно — нет ни краски на ресницах, ни привычной яркой помады. Донни тоже не отвечает на вопрос прямо, однако этого и не требуется, когда он говорит: — Я здесь не нужен, — он кивает, отходя к повороту. — До свидания, миссис Стивенсон. Ости прощание игнорирует, отходит от двери подальше и присаживается на ряд кресел, прислонённых к противоположной стене. Ей сейчас хочется стиснуть зубы и выкинуть из памяти услышанное от Лилу — Ости с лёгкостью пережила бы ещё один раунд словесной драки с ней, только бы не слышать этот тихий шёпот, перемешивающийся с таким же тихим плачем. Правую руку всё ещё сводит от силы нажатия, с которой Лилу — бесящая её шлюшка Лилу, с кровоподтёками по всему лицу и телу, с изрезанной в клочья кожей — стискивала ту, рассказывая рваные крохи событий, которые смогла вспомнить. Она говорила только ей одной — замолчала, стоило Донни появиться на горизонте, и продолжила шептать умоляющее: «Пожалуйста, не дай им до меня добраться», как только он вышел. Ости желает в своём темпе разобраться, защиты от кого именно так желает Лилу, и поэтому предоставляет тихую защиту ото всех. Она аккуратно выведает портрет того, кто сделал всё это с Лилу, а потом расскажет мужу, прежде чем уснёт в его успокаивающих объятиях. А Люциферу хочется высказать ей эту блядскую иронию: когда надо, поток слов ничем не заткнуть, а когда не надо, она резко учится держать язык за зубами. Но он пока молчит. Люциферу эти проблемы с Геральдом в довесок ко всему вообще не нужны. — Лилу не будет писать заявление, — тихо говорит Ости, сминая эластичную чёрную ткань леггинсов с прозрачными вставками из сетки; она не может видеть его готовый к возражениям, приоткрывающийся рот, однако вовремя продолжает: — Ей страшно. — И она попросила твоего приезда, потому что ты самый нежный цветок, который способен её привести в чувства? — Она попросила моего приезда, потому что знала, что ты, как всегда, как обычно, блядь, начнёшь давить, а я одна из немногих, кому побоку твой этот байкерский нрав! — Ости шипит, но шипит громко, что в ушах начинает звенеть, высверливая в его глазах бездны своим настойчивым изумрудным взглядом. — Можешь усаживать свою задницу на байк и ехать обратно в город, сегодня она больше ни с кем говорить не будет. — Телохранителем заделалась, Ос? — он приподнимает бровь, но оставляет тон приемлемым для этой пропахшей медикаментами и антисептиками тишины. — Если бы не мой нрав, мы бы… Она звонко набирает воздух в лёгкие, а он резко осознаёт свою ошибку. — Что «мы бы»? Ну, я тебя слушаю. Ничего он ей не ответит, конечно, — всё давно уже сказано и перемолото ни один раз, все эти возможные варианты, о которых с рождения Кристи никто не вспоминал, давно были заперты в крепком стальном ящике с кодовым замком. — С Кристиной посидеть? — это его вариация «прости», его путь отхода; другого Ости не получит не потому, что Люцифер почти не извиняется, а потому, что ей не нравятся эти пустые слова. — Да, — плечи, обёрнутые тонкой кожанкой, вновь опускаются. — Я позвонила няне, но планировала оставить её на час. А сейчас мне нужно вызвать такси и съездить в квартиру Лилу, привезти вещи, — смягчённый взгляд плавленным воском капает на его кожу. — Серьёзно, не возвращайся сюда сегодня. У неё сил не осталось, и у меня тоже, я не хочу воевать ещё и с тобой. Геральд тоже ещё не в курсе, не было времени на звонки. Он сам позвонит Геральду и всё объяснит — использует ещё один вариант извинений. Не оттого, что Ости не выдержит недовольного ворчания мужа, а потому, что Люцифер сделает ради неё многое, хоть ей самой может сколько угодно казаться, будто большего, чем Кристины, она от него уже не получит.