Иллюзия греха

В темноте комнаты их лица освещаются тусклым светом с экрана телевизора. Первый шок после грохота исчезнувших с улицы четырёх байков прошёл, стоило Вики проглотить вкуснейший из орегонского фаст-фуда бургер, добавляя к каждому укусу по несколько ломтиков картошки, смачивая их в холодном молочном коктейле. Она оставалась настолько поражённой вмешательством, что даже не удивилась, когда Люцифер изъял из её рук бумажный стакан, покрытый каплями конденсата, чтобы сделать несколько глотков. Ему отсутствие реакции показалось чем-то успокаивающим, потому что слышать задирания от Ости порядком надоело. Прежде подвижное изображение замирает, когда герой на экране прислоняет к виску пистолет, и Люцифер переводит взгляд на Вики — та удерживает в одной руке пульт, а в другой тонкое горлышко пивной бутылки, дно которой упёрто в кожаное, выкрашенное солнечно-жёлтым покрытие огромного дивана. Люцифер протяжно выдыхает, почти физически ощущая мысли, покинувшие пределы её головы и покоряющие пустующее воздушное пространство под потолком гостиной. — Спрашивай, — побуждает он, чем вызывает поворот её лица к себе и непонимающий взгляд. — Ты молчишь уже полтора часа. Видимо, её желание сбежать не было первой проблемой за этот вечер — она выглядит далеко не такой раскованной, как в их последнюю встречу. Он неплохо научился понимать некоторые из заумных сплетений женского мозга, но всё же Вики, как бы глупо это не звучало, другая. Другая потому, что не безликая; потому, что сложная и закрытая; потому, что этот ужин, — едва ли не самое близкое к «обязательствам», что у него было со времён первой девушки в старшей школе. — Это ведь свидание? — она жуёт нижнюю губу и судорожно накручивает на палец концы убранных в хвост волос, пережимает бледнеющую плоть между костяшек. Такого вопроса он не ждал. Думал, что её больше заинтересовали Всадники, — их прибытие к его дому Люцифер ещё обсудит со Смертью. Пусть Чума любит строить из себя главную, но это не более, чем игра. Такой у неё характер, включающий нездоровое желание экстрима, а ещё полное отсутствие жажды жизни, если ей всё время так не терпится почувствовать на себе столкновение «лоб в лоб». Продуктивнее всего вести разговор с её старшим братом или, если такой возможности нет, с Голодом. Он, конечно, повлиять на неё вряд ли сможет, но хотя бы выслушает. — И почему бы это не назвать свиданием? Вики единожды кивает, хмурясь, а потом снова устраивается рядом с ним, нажимая на кнопку воспроизведения. На экране Рокко крушит квартиру и орёт на двух сук, угрожая самоубийством, если одна из них вспомнит кличку и расцветку своего кота. Ему нравится этот фильм — «Святые из Бундока» — почти классика. Как ни странно, выбор сделала его гостья. Он забирает пульт и снова ставит паузу, приподнимая в немом вопросе бровь. — Не уверена, что это свидание хочется запомнить на всю жизнь, если оно включает в себя поцелуи с кем-то ещё. Люцифер чувствует сокращение лицевых мышц — улыбка настойчиво рвётся наружу, но он успевает её сдержать. Если судить по Ости — а они с Геральдом являются единственной близко знакомой ему парой, — то злить женщину сейчас точно не лучшее решение. Конечно, эти женщины отличаются, но всё же он чувствует, что Вики далеко не такая меланхоличная, какой привыкла быть, так что кто знает, какой силы пламя она способна извергнуть. — Думаю, Чума бы, скорее, присосалась к тебе, детка, — своим ответом вызывает расширившиеся глаза, сверкающие золотыми крапинками. — Не сомневайся, её удержало только то, что ты была со мной. И в меньшей степени то, что вы не знакомы. Расценивай это как рукопожатие. Они четверо — настоящие, блядь, дикари. Но их прибытие в город необходимо. Остановятся на несколько дней в компаунде, так что жди ещё одно приглашение на вечеринку. Вики пожимает плечами, будто на самом деле не возражая, и делает последний глоток из своей бутылки, ставя ту на низкий столик рядом с оттоманкой. — Тебе хоть фильм нравится? — Мне нравится твой дом, — отвечает, поджимая голень к бедру. — Он не такой, каким… Начнём с того, что я вообще его не представляла, — выгибает бровь. — В Нью-Йорке приглашать незнакомку на первом свидании к себе домой означает рассчитывать на её полную бесстрашность. И на секс. — Значит, хорошо, что ты не незнакомка. И ещё лучше, что мы не в Нью-Йорке. «Или плохо», — добавляет про себя. Он оглядывает гостиную, совмещённую с кухней, — эта комната отличается размером от остальных в доме, большая и светлая днём, уютная вечером. Он не выбирал почти ничего здесь — отдал запрос Монике из соседнего города, с которой несколько лет назад провёл пару ночей. Та была кем-то вроде декоратора, если Люцифер правильно помнит. Сделала проект, потратила около сотни тысяч на закупку всякой мягкой дряни и получила хорошие деньги за свою работу. Но ему здесь действительно нравится, это такое место, где ты плюёшь на всю чертовщину, что тебя окружает каждый день, и расслабляешься. — Он большой для одного человека, — её тон странный, слишком мягкий, но в то же время не лишён нот обиды. — Я не планирую жизнь в одиночестве, — Люцифер её вообще мало планирует, но некоторые вещи как бы подразумеваются сами собой. — Он изначально рассчитан на большее количество человек. — Жена и дети? — Когда-нибудь, конечно. — Почему? Он не знает, смеяться ему или отнестись к вопросу серьёзно. Её глаза цвета грозового неба широко раскрыты и смотрят на него с таким неподдельным интересом, смешанным со страхом и ворохом сомнений, что даже немного становится не по себе. Такой взгляд бывает у детей, которые ни черта не понимают в жизни, но просят разъяснить какое-то слишком интригующее явление. Если таковы обычно первые свидания, то это чертовски странно. — Я имею в виду, — Вики закидывает на диван вторую ногу и странно ёжится, будто прогоняя с себя холод. На ней свитер и майка под ним, на нём одна только футболка, но он никакого холода не чувствует, — как ты можешь быть уверен? — В своих желаниях? А как в них можно сомневаться? — Нет, ты не понимаешь, — она мотает головой, пряди рубиновых волос падают к лицу. — Твоя мать, она ведь ушла? — Люцифер кивает, выпрямляясь. — Как ты не боишься? — Она не одна такая в мире, — пожимает плечами. — Но люди даже после разводов почему-то продолжают жениться, выходить замуж и рожать детей. Если следовать твоей логике, мне стоило стать монахом, дать обет безбрачия и уйти жить в горы. Или вообще не жить. Вики мгновенно съёживается, становясь ещё меньше. Её губа совсем скоро будет съедена ей самой, эти нервы почти поглощают всю комнату, делая воздух гуще и более затхлым. На одно мгновение, но после всё растворяется, Вики расправляет плечи, и её лицо теперь — физическое выражение слова «решимость». — Ну, я вот так и делала, — голос прекращает быть шёпотом. — Неделя здесь включила в себя большее количество событий, чем прошедшее десятилетие. Я не жила! — она внезапно вскакивает с дивана и проходит к зоне кухни, чтобы распахнуть холодильник, схватить там банку содовой и с шипением открыть. — Я в Нью-Йорке никого не знаю и нигде не была. У меня нет друзей. Да даже просто знакомых. Ходила с работы в квартиру и обратно, никаких клубов и баров, никаких развлечений, даже до кинотеатра не выбралась. Мало того, что я понятия не имею, чего хочу от жизни, так даже не помню, о чём мечтала, когда была ребёнком! Люцифер не знает, что на это сказать. Он хмурится и молча слушает. — Я заставила себя думать, что не имею права на жизнь. Это ведь не так? — Эта привилегия есть даже у тех, кто действительно, чёрт возьми, не должен её иметь, — этот факт ему точно известен. — Ты не из них. — Тогда почему? — Вики всё повышает голос, банка в её руках почти сжимается. — Я всего боюсь. Чёрт, мне так страшно! Папа должен был получить пулю, чтобы заставить меня сюда приехать. А если бы он умер? — тон срывается, и в её глазах снова мерцают слёзы. Вики впервые призналась вслух, что это ранение, за заживлением которого она так яро следит каждый день, — это самый большой её страх на данный момент. Не сейчас, а теоретическое, глупое, теперь уже далёкое «возможно». Возможно, она не смогла бы больше увидеть отца; возможно, её последние слова ему были бы идиотским и трясущимся «возможно, я смогу как-нибудь приехать.» Люцифер не должен сейчас радоваться этой истерике, но он радуется, потому что всё накопленное, камнями заполонившее грудь, должно в какой-то момент выйти наружу. — Если бы его не стало, я бы осталась одна. И не узнала бы об Ади, и не вспомнила, каково это — спать без кошмаров. И даже на первое в жизни свидание бы не сходила! — Первое в жизни? — как только вопрос виснет в воздухе, Вики снова смотрит на него. — Чушь. — Это не чушь! — её визг почти оглушает, и его лицо морщится от громкости. — Я никогда ни с кем не встречалась по-настоящему. Вот тут ему становится совсем не смешно. Вики, должно быть, лет двадцать шесть? В свои двадцать шесть он был тем, кто устал от компании женщин на одну ночь. Ладно, может, не совсем устал, но был явно на пути к этому. Вероятно, самый поражающий в своих догадках вопрос выкладывается на его лбу, потому что Вики вдруг широко улыбается. — Я не девственница, не надо смотреть, будто единорога встретил, — улыбка вновь осыпается с её лица. — Но я не помню, как это было в первый раз. — В каком это, блядь, смысле? — он чувствует каждую вмиг деревенеющую мышцу в своём теле. — Не в том, котором тебе кажется, тигрище, — Вики выпивает несколько глотков из банки, морщится от чрезмерного количества пузырьков, будто ей сейчас не нужно заниматься его успокоением; она медленно шагает к дивану, забирается, кладёт ноги на его бёдра. — Я никому не рассказывала. И теперь почему-то почти уверена, что не стоит вести такой разговор прямо сейчас. — Ну, пожалуй, у тебя нет чёртового выбора, — ладонью он сжимает тонкую щиколотку её правой ноги. — Это было в колледже, — Вики пожимает плечами перед тем, как упереться правой стороной лица в спинку дивана. — Я туда даже поступать не хотела. Ребекка настояла. Я сдала экзамены, получила стипендию, ходила на занятия и целиком зарылась в учёбу. Первый курс был таким по крайней мере. Потом в какой-то момент решила, что так продолжаться не может. И не из-за усталости, а просто… Не знаю, мне это казалось каким-то жалким. Соседка по комнате вытащила меня на вечеринку в дом братства, там были команды по хоккею и баскетболу, куча классных парней. Мы пили много текилы. А может, её было не так и много, просто для знакомства с алкоголем вряд ли она была правильным выбором. Но мне понравилось, — её пальцы скребут по коленям, затянутым в джинсы. — Понравилось, потому что я ни-хре-на не запомнила. Понимаешь? Просто никаких мыслей, кромешная пустота. Мне стало наплевать на маму, которая меня видеть не хотела. И больше не волновали воспоминания о Сэми или мысли о папе, я перестала пытаться связаться с Ади. Всю неделю посвящала учёбе, но выходные… Я постоянно с кем-то тусовалась. Мне даже сделали поддельное удостоверение, чтобы предоставить вход в клубы. Пара семестров пролетела быстрее, чем было возможно. Потом текила перестала работать как транквилизатор. Вики сглатывает, потому что ту часть — за исключением первого сексуального опыта в жизни — помнит слишком хорошо. Ей не по себе было слушать рассказы Ади о наркотиках потому, что она его отчасти понимала. Всё началось с косяка, скрученного кем-то в компании, — расслабление, которое травка умела дарить, несравнимо ни с чем. Полёт мыслей выше обыденных переживаний, отсутствие давления в мозгах, лёгкий сон и желание сунуть в рот что угодно, только бы наполнить желудок. Легко было существовать, когда единственная цель, — это поиск и поглощение еды. — Мы с Пресли, соседкой, однажды пришли на вечеринку в чей-то дом, — продолжает она, проглатывая горечь. — Там было много народу, мы играли в пиво-понг, танцевали. Это была непостоянная компания, просто куча несвязанных никак людей. К тому времени, когда всем захотелось поиграть в «Семь минут в раю», я была уже вдрызг и нихрена не соображала, а часом ранее со мной поделились молли, — она до сих пор помнит перекладывающее в её рот таблетку движение языка какой-то девчонки. — Был один парень с моего потока, по крайней мере кажется, что я видела его раньше на лекциях. Он на меня смотрел, подмигивал. А потом нам выпали эти блядские семь минут. Алкоголь и молли разом — не лучшая в мире смесь. Она затихает, закрывает глаза, ища в темноте воспоминания, но те, как и раньше, от неё ускользают — расплываются цветным туманом во мраке. — В том чулане мы только целовались. Это было отвратительно даже для первого раза, — её плечи передёргиваются. — Потом оказалось, что он снимает этот дом с однокурсниками, так что мы поднялись наверх, в его комнату. Перекатывания его липких пальцев на коже ощущались топтанием тысячи муравьёв, они потом долгое время чувствовались, даже когда Вики пыталась оттереть их мочалкой до мелких кровоподтёков. — Ну, в общем, — она вздыхает. — Я пришла в себя уже под утро, — «с ноющими внутренностями и размазавшимися каплями крови на бёдрах», — свалила оттуда и больше не возвращалась. «А потом со всех ног метнулась в ближайшую клинику, распотрошила все накопленные деньги и спустила их на анализы. Вот ведь сказка», — всё это Вики предусмотрительно упускает, сохраняет постыдные комки прошлого для себя. — Если это не похоже на изнасилование… — Люцифер едва держит себя в руках. Он хмурит брови и сжимает её лодыжку сильнее необходимого, и голос звучит даже для его слуха низковато и скованно. — Ты пойми, вырасти в компаунде с кучей взрослых байкеров… Думаю, я увидел трах своими глазами раньше, чем большинство подростков впервые нашли бы скачанное отцом на компьютер порно, но, блядь. Блядь. Некоторые вещи из своего юношества и ему вспоминать не хочется, но даже среди байкеров близкое общение с сучками всегда регулировалось двумя обстоятельствами: она должна быть достаточно трезвой для того, чтобы выказать согласие, а он, чтобы позаботиться о защите. В его присутствии разворачивались такие оргии, о которых и думать страшно, однако никто и никогда не сбегал из дома на трясущихся от ужаса ногах. Такие женщины знали куда идут, к кому и за чем. — Может, к лучшему, что я ничего не помню, — Вики пожимает плечами. Она и правда уже давно смирилась. — Зато перестала глотать всякую хрень. — И это что, всё? Весь твой опыт? — Я не травмирована, если ты об этом, — её глаза подсвечиваются, лицо с одной стороны оттеняется жёлтым оттенком старого кино. — Нет, он был не последним. Просто и остальные не лучше. Вместо избегания разного рода чувств я решила наоборот в них погрязнуть, хотя бы в физическом аспекте. Знакомилась с кем-то, мы трахались, — снова сглатывает, — а потом всё. Это всегда было жёстко и всегда бесполезно, но я хотя бы пыталась. «Лучше бы ты этого не делала», — отзывается голос подсознания. Синяки на бёдрах и рёбрах, цветущие жёлтыми лепестками; засосы на шее, отвратительно мерзкие, ноющие и пульсирующие; глубокие отпечатки зубов на коже. Ей особенно нравилось жжение ягодиц, которое отвлекало от всего остального. Губы противно вибрировали после пары часов слюнявых поцелуев — хотя некоторые из них были вполне сносными. Вики никогда не считала, сколько партнёров у неё было, но даже сейчас понимает, что вход в Рай после смерти заказан — с таким-то числом на счётчике. — С тобой я, не знаю, впервые за несколько лет почувствовала что-то, — Вики выдыхает, глядя в его левую скулу, в блеск украшения в ухе, в прямой нос и преступно длинные ресницы. — И это «что-то» — оно хорошее. Ты вроде как перенаправил мои мысли, заставил сначала злиться на тебя, на себя саму, а потом заглянуть внутрь и понять, как глупо я поступала. Я думаю… Мне уже предложили здесь работу, — он, наконец, поворачивается к ней, — не хочу пропускать течение жизни сквозь себя и его не чувствовать. Меня ничего не держит в Нью-Йорке. А здесь есть… всё, наверное. Есть Ади, папа, — «наверное, теперь есть и ты, даже если это ненадолго». — Замечал, как он на Мисселину смотрит? Ребекке вообще всё равно, где я и что со мной. Просто… Мне теперь не так страшно. Всё происходит быстро потому, что много лет тянулось слишком медленно. Как показала поездка, к скорости я адаптируюсь нормально, главное, чтобы водитель был хорош. Люцифер думает. Долго думает. О разном, о многом, мыслей в голове такое количество, что приходится замедлять их круговорот, грубо расставляя бетонные стены для немедленного рикошета. На Вики не смотрит, хотя чувствует её взгляд на себе. Сейчас время ощущается таким тягучим и плавным, будто даёт ему возможность каждый ход просчитать, — он таких глубоких разговоров с теми, кого доводил до оргазма, никогда не вёл. Но и Вики такой не была изначально — сначала Люцифер её заранее осуждал за слабость, при первой встрече слов не подбирал, а теперь вся та вина сжимает его сердце. Это похоже на прямой массаж, тиски врачебной руки запускают двигатель организма для чего-то, что раньше казалось проходящим и невидимым. Проявление защитного инстинкта ему знакомо слишком хорошо — Люцифер делал гнусные вещи, чтобы не подставлять удар тех, кто ему дорог. Но это было так давно, что всё ощущение собственной важности, нужности куда-то исчезло, притупилось. А теперь вновь показывается, согревающими лучами пронзая грудь. Защита теперь мало кому нужна, но он по инерции продолжает её распространять, иногда показываясь из-за этого редкостным мудаком, лезущим не в своё дело. И всё равно не прекратит этим заниматься. Он встаёт с дивана, хватает её за ледяные руки и тянет на себя, чтобы заставить принять вертикальное положение. Вики больше ничего не говорит, но и Люцифер тоже. Свет телевизора гаснет, приглушая солнечное сияние ярко-жёлтого дивана; гостиная погружается в сумрак — в таких тёплых стенах он не вызывает мурашек по коже, только расстилает тихую, согревающую гладь. В молчании они поднимаются на второй этаж, идут — Вики понимает — в его спальню. Проходя мимо дверей, за которые так и не успела заглянуть, она выдыхает — сейчас первоначальный страх пропал, сменившись нагрянувшими под конец разговора мыслями, долго блуждающими где-то на подкорке, но внезапно трансформировавшимися в высказанные вслух слова. — Футболка нужна? — Люцифер проходит вглубь комнаты первым, звук проезжающих по направляющим дверей стеклянной перегородки гремит в тишине. Он исчезает в гардеробной, пока Вики всё ещё не решается отойти от двери. — В душ пойдёшь? — Думаю, да. И нет, — она шагает, ступая на мягкий ворс прикроватного ковра. — «Да» на душ, «нет» на футболку. Он выходит уже сам почти раздетый, с голым торсом и в одних только пижамных штанах — она снова отвлекается от рассматривания комнаты с нового угла, залипая взглядом на широкую мускулистую грудь, покрытую краской, и косые мышцы пресса, сужающиеся к кромке брюк. Люцифер запускает большим махровым свёртком, удерживаемым прежде двумя руками, ей в лицо. Вики его перехватывает и улыбается, хотя хочет треснуть чем-нибудь в ответ. Им обоим нравится находиться здесь и сейчас, потому что совершенно по-новому заигравшее ярким цветом спокойствие накрывает с головой, делает всё таким правильным. Вики достаёт телефон из заднего кармана джинсов вместе с визиткой, номер с которой уже завтра обязательно наберёт, чтобы услышать акцент Мелиссы. Но пока, боясь передумать и желая хоть как-то подкрепить свою решимость, набирает единственное сообщение и без промедления его отправляет, прежде чем срывается в ванную. Через полчаса они оба уже лежат в кровати — её майка хлопком противно сцепляется с тем же материалом комплекта постельного белья, поэтому, стоит ей начать ворочаться, Люцифер прекращает это действо, притягивая её к себе, тесно сцепляя их тела. На лице Вики недовольное выражение и надутые, как у стервозного подростка, губы. Она бурчит какой-то бред о том, какие они неудачники в том, что касается первых свиданий, а он молча опровергает её идиотский вывод, врезаясь в сладкий, но такой ворчливый рот языком. Она не медлит теперь — отвечает с тем же напором, почти задыхается ему в горло, хнычет и постанывает, желая взобраться сверху на его бёдра, и Люцифер не против таких игр сегодня, но не более того. Это какой-то садистский фокус для себя в роли зрителя и волшебника в одном лице — отказывать в удовольствии, оттягивать наступление неизбежности до тех пор, пока удерживать его попросту не будет возможным. Вики всё же седлает его — усаживается ровно на твёрдый член, прижатый плотной тканью штанов, елозит по длине горячей промежностью, заставляя Люцифера мнить себя каким-то диким животным и выпускать острые клыки; подставляет тонкую шею для поцелуев, из последних сил вынуждает продолжить, но на это он уже не ведётся, чтобы к чёрту не нарушить договорённость с самим собой, обещающую спокойствие Вики, которая и вне постели сегодня обнажилась с достатком. Минус одна тайна. Из тысячи этих грёбаных секретов, скрывающихся в этой красивой голове. Зубы сталкиваются, припухшие розовые губы распахиваются шире, когда он продолжает со всей яростью исследовать её рот, а Вики всё открывается для него новыми мягкими гранями, каждую из которых ему не терпится осмотреть со всех сторон. Свежесть мятной зубной пасты холодной бомбой взрывает рецепторы, но теперь Люцифер жалеет, что не попробовал Вики на вкус раньше: где-то между выпитым клубничным коктейлем и последней, украденной из-под его носа долькой картошки фри.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Вики У.: Привет. Думаю, справедливо предупредить заранее. Вероятно, тебе стоит начать поиск новой соседки :) Маль хмуро сканирует экран телефона, что несколькими часами ранее гулко прожужжал в его тумбочке у кровати. Он ничего не отправляет в ответ — просто не видит в этом смысла. Её передвижения в пределах расстояния до Нью-Йорка почти ничего не меняют — возможно, лишь выигрывают для него чуть больше времени. Оно лишним не будет никогда. Время эфемерно, течения этой субстанции Маль совсем не ощущает. В последние пару лет только и думает, что его существование бесполезно. Живёт так, как говорит отец, выслушивает бредни Бонта, подчиняется глупой Еве. Всё это на словах, но всё же до ужаса раздражает, что ещё лет пять назад его ничего не смущало. Раньше он не спрашивал, что и почему, хотя им с братом изначально была предоставлена отличная от рождённых здесь детей жизнь. Они видели существование за пределами общины, разговаривали со свободными людьми, смотрели чуть дальше горизонта, очерченного для всех остальных Якобом, но им это было как будто не нужно. Или в этом их убеждали. Маль ездил по стране больше всех, кто живёт рядом, — для него не новость, что Ева так мечтала от него избавиться, что убедила даже несгибаемого отца в необходимости отъезда одного из сыновей для завершения конечной цели. Обряда, завязанного на перенаправлении энергии королевской пары разнополых близнецов. Осталось уже меньше трёх недель до дня осеннего равноденствия — самого сильного в прошедшем и будущем десятилетии, и… Стук в дверь обрывает нить мысли. — Войдите. Он готовится наблюдать покорёженное ненавистью и злобой лицо брата, но в темноте комнаты мелькает тускло-рыжая шевелюра, сплетённая в тугую, увядшую косу. — Ева. Голос ровный и жёсткий, как грубая пощёчина, которой она так любила воспитывать его. Должен ли он чувствовать себя особенным, если знает, что Бонт такого «удовольствия» не испытывал? — Маль. Её осанка слишком прямая, нос задран чересчур высоко — Маль терпел Анабель только благодаря силе общей крови, но эту женщину не выносит с самого детства. Она стала настоящей сволочью после смерти его матери — плетёт интриги, вселяет страх даже в собственную дочь, ни во что не ставит Якоба, хотя всем своим положением обязана только ему. Её привязанность к Бонту — какой-то необъяснимый никакими законами природы бред. Он видел её сына в Астории. Сходства между тем с его близнецом никакого, одни сплошные нескладные кусочки пазла. Если уж на то пошло, то он в себе больше от него заметил. Хотя бы внешне. — Тебе нужно поговорить с братом, — говорит она. — Бонт, он… Может натворить таких дел… — Каких? Что будет хуже того, что он уже успел совершить? — Маль поднимается с матраса и проходит к окну, отодвигая штору. — Он подстрелил полицейского, Ева. — Прошло уже больше двух недель, у них наверняка нет никаких предположений, — Ева вспоминает лишь то, как слепы были местные копы относительно её бывшего мужа и его приспешников. — Он оступился, но меня пугает, что Бонт… Её плечи горбятся, покатыми становятся под резкостью чёрного взгляда, немедленно метнувшегося к ней от ночного пейзажа за окном. — Ты знаешь, где твой любимец провёл свой воскресный вечер? — обрывает Маль. — Совсем чуть-чуть, и он бы познакомился с Люцифером. Ему доставляет большое удовольствие видеть, как узкие чёрные точки в середине бледных радужек расширяются от страха; интересно наблюдать, как её кожа под действием ужаса меняет цвет на ещё более прозрачный. Когда-то она была красивой — Маль это помнит ещё из детства. Рыжие яркие волосы, горящие от непонятных ему чувств глаза, дерзость даже в походке. Сейчас все остатки былой роскоши утонули и беззвучно задохнулись в её горьком отчаянии. — И как же ты, такая набожная женщина, посмела назвать своё отродье сатанинским именем, Ева? Длинная юбка её серого одеяния шелестит от скорости шагов, сокращающих между ними расстояние. Замахивающаяся ладонь останавливается крепкой хваткой тонкого запястья сильной рукой. Он заставляет её не отводить взгляд, пытается поглотить целиком эту лживую натуру, растворить в бездне космических чёрных дыр. Зубы клацают друг об друга, в уголках глаз — прямо между тонкими морщинками — скапливаются слёзы. Они такие же мутные и отвратительные, как и всё в ней. — Неужели проснулся материнский инстинкт? — его голос всё ещё ровный, никаких лишних интонаций. — Может, пока не стало слишком поздно, обратишь его в сторону Эсмеральды? У них с Бонтом была встреча у Кроули, ты в курсе? Вот только сегодня днём, — что-то под рёбрами сжимается от тех криков; он не впервые слышал вопли наказанных, но они с недавних пор имеют лицо в форме сердца, обрамлённое волосами цвета кипящей смолы; он встряхивает Еву, прежде чем продолжить: — Ты же наверняка не потрудилась обсудить с дочерью её некомпетентность в вопросах брака. Бонт был очень недоволен, приходил, чтобы забрать семихвостку. Он сам нередко ощущал на себе каждую из плетей для наказания — самую хлёсткую особенно часто. Маль молчал, когда её хвосты рассекали кожу на спине и ягодицах, но её дочь не имеет той сдержанности. Эсмеральда совсем хрупкая, нежное дитя, всё ещё стремящееся к свету солнца, — даже страх ожога ей нипочём. Хрустальная капля чувств — та, что она способна выжать из себя, — скатывается по дряблой впадине щеки, соскальзывает к челюсти и растворяется в хлопке платья, растягиваясь по краям. — Ты взрастила этого зверя, Ева, — он отпускает её руку до того, как хруст костей переломит и усилит его головную боль, — тебе с ним и разбираться. Но ты же знаешь, каков мой брат, — уголок губ приподнимается. — Непослушный сукин сын, будущий лидер, наше солнце. Думаешь, послушает он тебя? Внемлет голосу разума? Ева пытается сохранить вытоптанное его ногами достоинство и мутнеющее от дурных предчувствий сознание, пока пятится спиной к двери. Маль окликает её, а она не имеет теперь сил, чтобы не замереть. — На твоём месте я бы хорошенько повспоминал, на кого ты имела глупость пожаловаться в его присутствии. Возможно, этих людей уже нет в живых, но вдруг тебе повезёт и ты ещё сможешь уговорить его остановиться. Маль всё стоит у окна — час, второй; он способен подолгу сохранять тело в одном положении. Рассветное солнце уже пускает лучи из-за горизонта, пытается раздражать его чувствительное зрение и обещать теплоту ещё одного осеннего дня. Ему стоит поспать — возможно, во сне он увидит ту тысячу вариаций жизненных развилок и выберет одну, прежде чем найдёт способ связаться с Сиэтлом так, чтобы никак при этом не выдать себя.