Драбблы и немножко нервно

— У меня такое чувство, что это сон… Стоящий в кулисах мужчина мельком бросил взгляд через плечо. Оказывается, пока он смотрел на разминающихся танцоров и улетал мыслями в какие-то совсем неведомые дали, Игорь успел к нему подойти. Возможно, даже неслышно, как он это любит. Хотя он вполне мог передвигаться с грацией и шумом стада слонов — Александр и то бы не заметил. Кстати, в отличие от него самого, граф был уже при полном параде. Даже маску в руках держал, чтобы не метаться за ней в последнюю секунду, как в прошлый раз. Сам Маракулин такой собранностью похвастаться не мог. Ему вообще тяжело было сегодня сосредоточиться и прийти в себя. Словно организм не мог поверить, что вот-вот всё закончится и подсознательно стремился этот миг оттянуть. Жаль, часы были против, двигая стрелки вперёд с неумолимостью локомотива. Он понимал, что пора бы уже пойти надеть мантию и убрать из глаз растерянность, что поселилась там с утра. Понимал. Но никак не мог себя заставить. Казалось, ноги приросли к одному месту, и стоило попытаться сделать шаг, как он неумолимо полетел бы лицом вниз. — Да не может это всё просто взять — и закончиться. Не может. Не верю… — умоляюще прошептал он, обращаясь то ли к самому себе, то ли к театральным подмосткам. Ещё и не удивился бы, если бы они ему ответили. На плече он почувствовал прикосновение тяжёлой руки. Пальцы на мгновение впились в кожу, чтобы тут же разжаться и лёгкими движениями разгладить оставшуюся на костюме складку. — Перестань, Саш, — тихо произнёс Балалаев, немного наклонившись, так, чтобы его губы застыли в нескольких сантиметрах от уха мужчины. — Сегодня все подавленные, конечно, но ты, по-моему, как-то уж излишне драматизируешь. — Скажешь, у меня нет повода? — хмыкнул он в ответ. — Десять лет, Игорь, да больше даже! Да, я сам порой жаловался, что у меня этот «Монте-Кристо» в печёнках уже сидит. А теперь что угодно бы отдал, чтобы его ещё на сезон продлили, представляешь? — Конечно, представляю… Игорь подвинулся ближе. Его рука машинально соскользнула ниже, задержав партнера в полуобъятьи. Человеческое тепло — лучший способ справиться с подавленным настроением, что и говорить. Но Александр на этот жест не обратил внимания — куда больше его захватили воспоминания. *** Больше всего перед кастингом волновался, наверное, Тартаковский. После успеха иностранных мюзиклов браться за что-то своё было даже немного страшно. Куда проще идти по проторенной дороге — выкупить права ещё на какую-нибудь французскую постановку, например. Или замахнуться на Австрию? Ту же «Элизабет», например. Но нет, мы сначала создадим себе трудности, а потом начнём героически их преодолевать. Сами артисты, конечно, тоже задумывались о том, как новый проект примут зрители. Но уже после первых репетиций всем становилось понятно — грядёт что-то грандиозное. Конечно, уместить два тома романа в двухчасовую постановку — задача не то что со звездочкой, а скорее со звёздищей на полстраницы. Знатоки и любители Дюма и скривиться пренебрежительно могли, глядя на результат. К счастью, куда больше было тех, кто понимал, что формы подачи истории могут быть разными. А вот оказаться на сцене одновременно с Игорем Маракулину было в новинку. Хотя ещё перед кастингом они, смеясь, предполагали, что их снова поставят на одну роль. Игорь ставил на Эдмона, Александр, будучи реалистом — на Вильфора. В итоге предсказания сбылись у обоих. Хотя от привычки смотреть на игру друга из зала, когда сам ты в спектакле не задействован, так и не смог отказаться ни один из них. *** Как-то быстро у них появилась добрая традиция: возвращаться на метро вдвоём. Хотя чаще всего они при этом даже не разговаривали. Слишком уставали после премьерных спектаклей. Нет, публика принимала их тепло, это бесспорно — но сколько усилий приходилось для этого прикладывать! Вагоны разгружать легче, честное слово. Но в обычай входило не только метро. Александр сам не замечал, как у них с Игорем складывались свои маленькие «фишки», проявляющиеся то и дело. Им и так было легко взаимодействовать на сцене — мужчины как будто настраивались друг на друга — но эти знаки внимания словно бы делали их персонажей ближе и важнее. Персонажей — и их самих. Привычными стали разговоры на балу, когда они стояли в нескольких шагах от остальных, и можно было улыбаться, роняя несколько фраз. То и дело перетягивались на поклонах руки, смешно, по-детски (выигрывал, кстати, чаще Балалаев. Да и затевал эту возню почти всегда он). А когда Игорь поворачивал голову влево, следя, что подойти к краю сцены успели все — весь мир его сужался до одного человека. Того, кто в этот момент всегда ловил его взгляд. И в чьих глазах словно бы отражались звёзды. *** Когда они сошлись? После третьего сезона, четвёртого? Это лучше бы у Игоря спросить — у него память на даты куда как точнее работает. Просто в какой-то момент показалось, что стало мало… да всего: времени вместе, общения, прикосновений. «Всё не то, всё не так». В таком состоянии они вокруг друг друга кружили — ох, с полгода, наверное, если он правильно помнил. Тут ведь как — первый шаг боишься сделать не потому, что есть риск не получить то, что хочешь. А потому что можешь потерять и то, что уже имеешь. Силы на серьёзный разговор нашел Игорь. Да и то от безнадёжности, наверное. Счастливым он в тот момент вообще не выглядел. Скорее можно было подумать, что он тяжело болен. Спрятанное в ладонях лицо, завесившееся длинными волосами, опущенные плечи, глухой, безнадежный голос… сплошное олицетворение отчаяния. Сашу с самого начала попросил себя не прерывать и дать высказаться. Так и слушал тот с удивлением то, что сам Игорь, наверное, считал самой настоящей исповедью. Да и вряд ли ждал на свои откровения позитивной реакции. Тем более — слов: «Кажется, мы — два идиота…» Довольно быстро выяснилось, что жить вместе — гораздо проще. Если купить второе одеяло. И кровать побольше. Потому что кто-то (не будем показывать пальцем на его графское высочество!) имел замечательную привычку раскидываться ночью, как снежинка. И хорошо ещё, если при этом Саше не прилетало в глаз. Рука-то тяжёлая, между прочим, а силу во сне человек не то чтобы очень контролирует. Один вот раз всё-таки досталось; Игорь наутро сильно удивлялся. Благо, выступлений тогда не было, а то такой красивый фингал и тонной тональника бы не замазали. Заглаживал вину мужчина долго… и с удовольствием, надо признать. *** Странно: ему всегда казалось, что фраза «плохо от нервов» — это либо художественное преувеличение, либо привилегия экзальтированных барышень. Теперь, стоя перед раковиной и вглядываясь в своё побелевшее лицо, на котором запали обведённые синевой глаза, он уже так не думал. В самом деле, как будто ему сегодня не первый день на режиссёрском посту предстоит, а заход в клетку с голодными львами! Хотя ладно, неудачное сравнение. Сейчас-то он бы точно выбрал львов. — Ты в порядке? — Игорь опёрся обеими руками о дверной проём. Сил мужчины хватило только на то, чтобы помотать головой. Желательно при этом было не открывать рот. На всякий случай. — Вообще нет, — прохрипел он. — Даже близко нет. Уйди, пожалуйста. Езжай. Я чуть позже буду. Наградой ему стал внимательный взгляд, но спорить Игорь не стал. Они успели друг друга узнать достаточно, чтобы понимать, когда настаивать не стоит. Может быть рискованно для жизни и — что куда страшнее — для хороших отношений. Репетиция тогда чуть не закончилась скандалом. Ребята, конечно, с пониманием отнеслись к его волнению… ровно до того момента, пока он не открыл рот. Казалось, что возможность нормальной речи ему отключили в принципе, оставив только сарказм, нервы и тщательно завуалированные оскорбления (Порой не тщательно. Порой вообще не). Нет, в руки себя он постепенно брал, конечно — особенно после того, как, отведя его ото всех, это настоятельно посоветовали сделать Ермак и Дэмкив. Хотя в их интерпретации дело касалось только дамской части труппы, но их слова всё равно сработали для мужчины холодным душем. Вообще, в той или иной степени, громче или тише, возмущались тогда все. Кроме Игоря. Тот явно сдерживался изо всех сил; только челюсти стискивал так, что скрип зубов можно было с третьего ряда услышать. С третьего ряда балкона. В другой ситуации Александр бы обязательно заметил, как раздуваются у любимого человека в бешенстве ноздри и как он глотает те слова, которыми мог бы ударить в ответ. Очнулся он только после спектакля, когда внезапно осознал, что ехать домой ему придётся одному. Когда и как успел технично смыться Балалаев — он даже не заметил. Поворачивал ключи в замке он с такой осторожностью, словно к замочной скважине была привязана растяжка. Зря старался: квартира встретила его темнотой и тишиной. Он грешным делом даже подумал, что всё совсем плохо. Благо успел увидеть на балконе отблеск от часов, поймавших свет фонаря за окном, прежде чем судорожно пытаться дозвониться. В этот момент казалось самым естественным опуститься на пол рядом с сидящим в кресле и задумчиво смотрящим в окно мужчиной и уткнуться лбом ему в колено. — Прости, — выдохнул Александр. — Я дурак. Прости… — Хорошо хоть понял, что не дело натворил, — раздался сверху усталый голос. — Как меня бодрит этот факт — словами не передать. На голову ему нехотя опустилась сильная рука. *** Так что получалось, что с этим мюзиклом в последние десять лет жизни было связано чуть ли не каждое важное событие. И теперь это всё вот так просто взять, забыть и откинуть?... — Ты сегодня точно королева драмы, родной, — вопреки язвительным словам, на лице Балалаева появилась лёгкая улыбка. — Это не первое и не последнее закрытие в нашей жизни. Один этап закончился, что же поделать? Начнётся новый. — Знаешь, Игорь, не хочу тебя расстраивать, но в нашем случае начинать новые этапы как-то поздновато, ты не находишь? Сейчас ещё «Каренину» закроем — и всё… — мужчина опустил голову. — Как будто театр часть души потеряет. — Театр — или ты? Прошедшая мимо них Даша протянула Маракулину мантию. Тот поблагодарил её кивком, машинально накинул одеяние на плечи и смерил партнера внимательным, острым взглядом. Чему-то грустно усмехнувшись, мужчина произнёс: — Пойдём. Все уже собрались, нам тоже пора. Смычок прикасается к струнам. Грядёт последний бал у графа Монте-Кристо… Моя рука в руке у дирижёра. Зал полон, в нём погасли все огни. Марсель, для зрителя ты двери распахни! Но вот беда: на сцене нет актёра. За занавесом — только тишина… Финал, конечно, всех когда-то встретит И страшного в том вовсе не заметит — Ведь смерти сама жизнь посвящена. Мерседес не увидит «Фараон», Эдмон враз станет жертвой океана, Предел найдётся подлости Фернана И без письма останется Вильфор. История захлопнет свою дверь. Всё сказано, нет больше места маскам. Но как же мы — все те, кто верил в сказку? Кто так хотел жить в мире без потерь? Воистину, кошмар для фантазёра! Но это всё лишь в будущем пока. Сейчас на сцене возникает Граф — И вновь душа в руке у дирижёра…