Спаси меня

Тело пробивает мелкая дрожь, отчего я подпрыгиваю на месте, напугано раскрывая глаза. Яркий свет из окна нещадно прорывается сквозь шторы, отражаясь от зеркала, встроенного прямо в шкаф, в глаза. Приходится проморгаться несколько раз и сдвинуться немного в сторону, тут же пожалев об этом, — яркая боль пронзила всё тело, начинаясь ниже поясницы. Вместе с болью в теле, осознание прострелило голову, давая понять, что в кровати я нахожусь один. А ещё полностью обнажённым. Кутаясь в коричневый плед, что Яков достал посреди ночи, до головы, я медленно опускаю ноги на холодный пол, прикладывая нечеловеческие усилия, дабы просто подняться с кровати. Сердце бешено бьётся прямо в груди, заставляя сильно занервничать. Успокаивает лишь одна мысль: это квартира Якова и далеко он бы не ушёл. Я подхожу к зеркалу, уставившись прямо на своё отражение: ярко выраженные веснушки на носу и щеках, небольшие мешки под глазами после крепкого сна, и яркая улыбка на губах. Взгляд скользит ниже, на шею: несколько небольших, но ярких засосов украшали бледную шею и выпирающие ключицы. Под рёбрами приятно колит от такого вида самого себя. От воспоминаний, которые навсегда отпечатались где-то на поверхности сознания, а также от прикосновений, что фантомно продолжали гореть по всему телу. Ну или же это горели свежие синяки, проявившие себя после сильно сжатых пальцев Якова на протяжении прошедшей ночи. Натягивая край одеяла на голову сильнее, я направляюсь прямиком на кухню, уже на полпути слыша приятный аромат жареного бекона и яиц. Взгляд сразу же врезается в спину Якова, как только я выглядываю из-за угла, стоящего перед плитой, уверенно переворачивающего яйца силиконовой лопаткой. Он встал раньше меня, дабы приготовить завтрак? Одна только эта мысль согревает душу, разливаясь своим теплом по всему телу, заставляя невольно улыбнуться. В голове рождается не самая лучшая идея — напугать его. Пожалею ли я об этом? Скорей всего. Волнует ли это меня? Нет. Подбирая скользящий по полу плед, я делаю небольшие шаги прямо к своей цели, стараясь даже не дышать, чтобы он не, дай Бог, уловил хоть одно неверное движение или шум. Прижимая плед одной рукой, вторую протягиваю прямо к нему, закусив нижнюю губу. Вот он. Сейчас! — Я знаю, что ты задумал, Немо, — усмехнулся Яков, даже не проявляя должного внимания к моей персоне. Рука застыла в воздухе, так и не прикоснувшись к цели. Вот же… — Откуда? Я же даже не дышал! — всё-таки возмущение слетает с губ раньше разочарованного вздоха. — Трудно не заметить, когда твою спину сверлят взглядом в течение пары минут. Он оборачивается ко мне, прижав одну руку к груди, при этом во второй держа лопатку, указывая ею прямо на меня. Его лицо полностью расслаблено, но на губах блестит лёгкая ухмылка. Ему явно нравится быть в победителях. Что ж, хорошо, у нас ещё будет время, когда я застану его врасплох… — Почему ты завернулся? — Яков хмыкнул, протягивая ко мне свою руку, совсем немного отодвигая край одеяла. Его лицо на мгновение приобрело серьёзность. — Ты голый? — он тут же усмехнулся. — У меня не было желания ползать по полу в поисках собственных вещей… — Поверю на слово, — кивнул он и отвернулся обратно к плите. — Присаживайся. Я разочарованно вздохнул, переминаясь с ноги на ногу ещё некоторое время, прежде чем сдвинуться с места и направиться обратно в спальню, ведь и правда стоило одеться, дабы ни себя, ни Якова не смущать. Прямо на тумбе лежал смартфон, подключенный к зарядке, мой взгляд сразу же зацепился за него, а в голове ветром пронеслась мысль о том, что я не включал его с момента, как оказался у Лиена дома. В груди поселилось странное предчувствие, не предвещающее ничего хорошего. Я аккуратно поднял телефон, поджав губы, на экране сразу всплыло несколько новых уведомлений: поздравления с Рождеством от старых друзей в Германии, уведомления из приложений, какие-то напоминалки, до которых уже дела не было. Сообщений от Лиена и Софии не было, но внимание привлекло лишь одна устрашающая цифра — сорок три пропущенных от матери. И это я даже не разблокировал телефон… «Мне пиздец», — пронеслась лишь одна мысль в голове, когда сверху всплыла шторка с сообщением от мамы двадцать минут назад. Палец замер прямо над значком СМС, а дыхание предательски сбилось. Сердце буквально рухнуло куда-то в пятки, абсолютно забив на своё функционирование. С одной стороны, я давно совершеннолетний и вот так названивать уже довольно странно, но с другой — могло произойти что угодно. Обычно, мама не была настолько настойчивой, когда я где-то пропадал днями, а о таком количестве пропущенных вызовов — речи и быть не может. Вдохнув полной грудью, я уверенно открыл диалог с матерью и, первое, что меня встретило — сообщение в мягкой форме: Мама. 11:09 «Как заметишь, ответь хоть что-нибудь.» И это спустя сорок три пропущенных и двадцать СМС? Неужели она успела проститься и похоронить меня? Было бы очень в её стиле. Мама. 09:23 «Я просто надеюсь, что ты ничего не натворил и всё в порядке.» Мама. 08:15 «Где ты сейчас?» «Ты в порядке?» «Я звоню в двадцатый раз.» 08:14 «Подними трубку.» «Объяснись.» 08:11 «Ты поэтому мне не отвечаешь всю ночь?» «Почему мне звонят коллеги и говорят, что видели тебя в больнице ночью?» И ещё несколько сообщений ранее с подобными вопросами, но касающихся времяпрепровождения. От таких однотипных сообщений я негромко усмехаюсь. Изначально показалось, что она успела поставить всю полицию на уши и добраться до службы безопасности. Если я выйду на улицу, точно ли там не будут летать несколько вертолётов и листовок с моим лицом и надписью «разыскивается»? Исходя из прошлых событий, такой сценарий вполне возможен… Сжав рамки телефона в руке, мне пришлось хорошенько постараться отогнать плохие мысли. Никто ничего не знает, ведь так? А Элиас… Элиас… точно! Он же говорил, что не заикнётся о произошедшем! Ох… вспомни я об это несколько часами ранее — не проник бы в его палату с попыткой убийства. Телефон с неприятным грохотом полетел обратно на светлую деревянную тумбу, а собственные руки обвились вокруг плеч, сжимая несчастный плед меж пальцев. Какого чёрта я продолжаю слепо пытаться убить неповинных людей? Это неадекватно. Неправильно. Грязно! Я не убийца, а обычный школьник на последнем году обучения, что просто хочет сдать приближающиеся экзамены и поступить в престижный университет. Так зачем продолжаю пытаться уничтожить самого себя?.. Я негромко охнул, возвратившись обратно на землю, прикоснувшись подушечками пальцев прямо к губам. Кровавый мазок напомнил об отсутствии самоконтроля в таких ситуациях. Да, верно! Я никого не убивал… это был не я. Это всё он. — Слышишь? Ничего подобного я не совершал, — возмущение прилетело прямо в стену, но ответа не последовало. Конечно, а кто ответит? Кажется, я вчера совсем немного повздорил сам с собой… Ох, услышал бы это кто-нибудь, то явно покрутил бы пальцем у виска и послал куда подальше. А если быть точнее, то в психдиспансер. Уронив взгляд обратно на разблокированный телефон, я отписал сообщение матери, даже не беря его в руки. Удовлетворенно хмыкнув самому себе, сбросил плед на пол, поднимая застрявшее между тумбой и кроватью нижнее бельё. За ним последовали валяющиеся на полу худи и штаны. — Немо, иди сюда. Голос Якова разносится по всей квартире, из-за чего я заканчиваю прихорашиваться возле зеркала и послушно направляюсь на кухню, попутно сняв телефон с зарядки. Вдруг, мама вновь захочет позвонить, хотя, кажется, она уже смирилась с моим игнором. На столе стоит две тарелки и кружки, ожидающие только меня, ведь Яков уже сидел за столом и спокойно трапезничал. В комнате всё ещё стоит прелестный аромат, на что желудок отзывается громким бурчанием и спазмом, будто его в трубочку сворачивает прямо сейчас. Оно и неудивительно. Когда я ел последний раз? Вчера вечером? Днём? Яков пропускает тихий смешок, приглашая взглядом за стол. — Приятного аппетита, — киваю я, беря в руки вилку, сразу накалывая на неё кусочек бекона, поднося к губам. От него веет теплом опаляющим обкусанные за ночь и утро губы, не раздумывая и секунды, отправляю его прямо в рот, довольно улыбаясь, когда тот приходится по вкусу. — Никогда не видел тебя счастливее, чем сегодня, — нарушает тишину Яков, всё это время не отрывающий от меня своих чёрных глаз, словно дикий кот от своей добычи. — Прямо светишься. — Конечно свечусь, — усмехаюсь я, неловко оттягивая воротник худи пальцем, ловя взгляд парня на своей шее. — Любуешься проделанной работой? В любом случае, да, я счастлив, но заднице неплохо досталось, поэтому я очень благодарен, что твои кухонные стулья такие мягкие, а не деревянные. — Могу поменять на дерево, только ради того, чтобы каждый раз смотреть на то, как ты ёрзаешь и хмуришься от боли, — он подмигнул, а я даже перестал жевать. Каждый раз? Вроде обычные два слова, но на сердце будто повесили несколько грузиков по полтора килограмма. Такими темпами и до инфаркта недалеко. А за ним и жуткой надписи в медицинской карточке «инвалид второй группы». Нет уж, спасибо, пора бы перестать так ярко реагировать на подобные высказывания от Якова. А то и правда не доживу. — Тогда будешь носить мне завтраки в постель, — как невзначай. — Хорошо. Слишком легко, хотя с двух сторон это вроде были безобидные шутки… — Я сразу после завтрака поеду домой, у меня аж сорок пропущенных от матери. — Серьёзно? А мне показалось, что твоя мама создала впечатление, будто ей совсем неинтересна твоя личная жизнь. — И ты оказался прав. Я не знаю, что на неё так нашло, — наплевав на все правила этикета, я облокотился об стол, зарывшись пятернёй в волосы, продолжая мять омлет прямо в тарелке, превращая его в однородную массу. Яков всё это время внимательно следил. — Сказала, что её коллеги из больницы передали о нашем ночном визите. Не думал, что её так может волновать это, — уже давно знакомая рука легла напротив моей тарелки, из-за чего я наконец-то отлепил глаза от бывшего омлета, неловко улыбнувшись. Яков молча улыбнулся в ответ. Я давно понял, что поддержка откровенными словами в стиле — «всё будет хорошо», «не грусти, всё наладится» и «я с тобой», — не его конёк. Но они и не требовались, одного его присутствия рядом и доброй улыбки вполне достаточно. — Честно, думал, что если умру где-нибудь в подворотне, то они узнают об этом только после звонка шерифа. — Не неси чушь, Немо, — теперь Яков был серьёзен как никогда. Да, стоило бы придержать язык за зубами… — Родители всегда любят своих детей, но по-своему. — Поэтому ты оказался в приюте? Клянусь, это вырвалось само собой и я не имел никакого желания оскорбить его. Какой же я мудак невообразимый. — Я имею в виду… Господи, Яков, прости, — я стыдливо спрятал лицо в ладонях, дабы не видеть его и не знать эмоций. Хотелось провалиться глубоко под землю, вот прямо к ядру, чтобы сгореть там к чертям собачьим. — Ничего страшного, Немо, — он рассмеялся, заставляя замереть на месте. — Это ведь правда, но всё ещё не отменяет факта, что родители любят, если они есть. Я не знаю своих настоящих родителей, но те, у которых я был на содержании — действительно любили меня, как бы я не отмахивался от них. Яков опустил взгляд на свою тарелку, а сочувственная улыбка застыла на его устах. — Надеюсь, это не задело тебя… — Ни в коем случае. Просто поешь уже и, если тебя ждут, собирайся и поскорей поезжай. Воодушевлённо кивнув, я быстро покончил с завтраком, что успел остыть, пока мы тут трепали языками. Яков же совсем не торопился — ему и некуда. Я выпрыгнул из-за стола, мимолётно поблагодарив за вкусную еду, направился на выход с кухни, но голос Якова остановил: — Умойся хотя бы. Я тебе щётку новую даже достал. — Новую? А ты прямо-таки подготовился, — я обернулся через плечо, игриво улыбнувшись, на что тот закатил глаза. — Это должна была быть щётка мне на смену, но подумал, что тебе будет нужнее. При этом думал, что ты останешься ещё ненадолго. — Давай в следующий раз? Ну, останусь у тебя? Можно даже на все зимние каникулы, — я задумчиво уставился мимо Якова, размышляя о том, как объяснить свою пропажу родителям на целых две недели. Может, так и рассказать? Оставляя вилку в тарелке, Яков удовлетворенно хмыкнул: — Отлично, значит договорились. На этом наш диалог был завершён. Я быстро привёл себя в порядок, осмотрел квартиру на наличие оставшихся вещей, но вовремя вспомнил, что ничего важного с собой не брал, а по поводу подарков — те остались в квартире Лиена, что предстоит забрать, когда тот освободится. За оставшиеся двадцать минут моего нахождения в квартире, он так и не написал ни мне, ни Якову, из-за чего в голове засела мысль, что он не собирается покидать больницу ещё ближайшие сутки. Яков легко согласился на мою авантюру увести его от туда и дать нормально отдохнуть. София жива? Это хорошо. Но ему действительно стоит сменить обстановку и дать выспаться на мягкой кровати, а не на жёстком кресле в коридоре больницы. И пока я буду отмазываться от подозрений матери, Яков воплотит план в реальность. На удивление, в самый час пик автобус был практически пустым, хотя я просто не учёл факт прошедшего праздника, и сейчас никому нет дела, дабы ездить в обед на общественных транспортах. Адекватные люди прямо сейчас умирают от боли в голове из-за похмелья, лёжа где-то под ёлкой, а такие странные как я — едут куда-то. Я мог бы быть в числе первых, если бы Софе внезапно не поплохело, а мы с Яковом не переспали, потому что весь алкоголь и его утреннее последствие выветрилось ещё с первыми стонами. Пальцы зацепились за ткань штанов от такой похабной мысли, а широкая улыбка осветила лицо. Клянусь, прямо сейчас со стороны я выгляжу не лучше какого-то маньяка педофила. Хорошо что Яков совершеннолетний, иначе это могло бы частично походить на правду… Дорога до дома заняла от силы двадцать пять минут и вот, я уже стоял напротив входной двери, вставляя ключ в замочную скважину. Дверь быстро поддалась и я вошёл в родную квартиру, в которой стоял приятный аромат корицы. Маме приспичило наготовить пряников? Стараясь не привлекать к себе внимания ещё ничего не подозревающих родителей, я тихо раздеваюсь и прохожу в свою комнату, совсем забыв запереть дверь. Глубоко в груди давно зародилась неизвестная давящая паника и сейчас, пока я нахожусь в своей комнате, по непонятной причине скрываясь от глаз родителей, она растёт в геометрической прогрессии, разливаясь по венам вместе с кровью. Хочется свалиться на пол и зареветь во весь голос. Взгляд падает на собственное отражение в зеркале и лишь сейчас я замечаю, как меня трясёт, а на лице большими буквами написано «СТРАШНО». Несколько ручек и карандашей летят в сторону, за ними пустые колбочки и пластины от старых лекарств. Несколько пилюль летят в рот, когда в руки попадает нужная баночка. Я совсем забыл принять лекарства из-за всех этих прошедших событий… довольно удивительно, что приступ очередной истерики не начался ещё у Якова. Его присутствие действует не хуже успокоительных и антидепрессантов… Но если бы я ещё немного задержался у него то ехал бы не домой, а обратно в больницу — составлять компанию Софе, но в другом отделении. Какое же убогое рождество выходит в итоге. Обессиленно рухнув на мягкую кровать, глаза налились свинцом и я уже был готов провалиться обратно в сон, абсолютно забив на то, что должен появиться перед матерью, как дверь тихонько приоткрылась, впуская яркий свет в тёмную комнату. — И где ты был? — недовольный голос матери заставляет проснуться и даже сесть на край кровати, выпрямив спину, — в детстве часто прилетало, когда я не соблюдал правильную осанку. Она стоит прижавшись плечом к двери и строго смотрит прямо в глаза, отчего я забываю, что так-то должен был ей ответить. А что говорить? — И трубку не брал. Сообщения не читал. Я даже не сразу заметила, что ты вернулся. — Извини, — звучит сипло и довольно жалко, но на большее перед ней я не способен, — там такая ночь бурная получилась, заметался, — бурная — это самое мягкое, что можно было подобрать. — Рассказывай. Она отлипает от белоснежной двери, вальяжной походкой преодолевая комнату в несколько шагов, присаживаясь на стул, стоящий возле рабочего стола. Лицо невозмутимо, она выглядит так, будто готова обвинить меня во всех грехах человечества, но при этом терпеливо молчит, ожидая, когда я начну. Просто так от неё не отделаться, так ведь? — Вальтер, — произносит на выдохе, — сынок, расслабься, ладно? Я ведь не ругать тебя пришла, — она мягко улыбается. Выходит неправдоподобно. Но возможно, я просто привык, что мы постоянно ссоримся, а прямо сейчас ей действительно боязно за меня и мою жизнь. Она ведь не сумасшедшая ругаться со мной сразу после праздника? Может это её хорошее настроение, которое приходит к ней раз в пять лет? Возможно… — Ну, сначала всё было нормально, — начинаю я, пока мои руки рефлекторно сжимают края одеяла, в попытке найти поддержку и не впасть в панику. — Мы спокойно выпивали, разговаривали, некоторые успели даже поиграть… — на словах про выпивку её губы дрогнули. — Потом мы с другом отошли поговорить и через несколько минут к нам ворвалась моя новая знакомая и сказала, что Софе стало плохо. Помнишь её? Она вместе с остальными приходила в мой день рождения. — Та кудрявая девчушка, которая занервничала, когда не знала, куда отправить меня? — звучало подозрительно спокойно. — Да, именно… — Да, мне передали, что ты приехал с двумя мальчиками и пострадавшей как раз была она. Милая девушка, ты поэтому с ней поехал? — Она моя подруга… — Всего лишь? — мама взглянула на меня из-под своих длинных крашеных ресниц, а уголки её губ поползли выше. — Хочешь сказать, что поехал из-за вежливости? Никогда бы не подумал, что собственная мать в разговоре начнёт так прямо намекать на что-то большее, а меня начнёт тошнить от этого. Знала бы она, что поехал я туда совершенно по иной причине, которую в итоге не удалось воплотить в реальность. И даже к лучшему. — Мам, — я опираюсь на руки у себя за спиной, хмуро уставившись на неё. Настала моя очередь отбиваться, а не тупо принимать все удары её каверзными вопросами. — София моя подруга и не больше. И вообще, ей нравится совершенно другой человек и, скорей всего, это у них взаимно. Я никаким боком там не стою. От её самодовольства и следа не остаётся, когда я даю такой прямой ответ на её глупые вымыслы. Немыслимо… как можно было вообще о подобном подумать? — Ладно, — разочарованно вздыхает она, словно намекая на мою умственную инвалидность в ситуациях, касающихся девушек, складывая ладони с аккуратным ярко-красным маникюром в замок на коленях, — а где ты был всю ночь в конце концов? Тишина. Долгая угнетающая тишина, которую не обрывает даже мама. Мысли не собирались в кучу абсолютно, они сразу сыпались подобно песку каждый раз, как в голове всплывали яркие картинки с прошлой ночи. Что мне ей сказать? «Помнишь хмурого парня с пепельными волосами? Так вот, он трахал меня полночи как суку до обморочного состояния. Это было пиздецки круто и я ни капли не жалею»? Быть с ней откровенным уже привычка, но не настолько же. Тут либо скажут собирать манатки и валить, либо придётся с отцом откачивать её. Или лучше ничего не говорить? Оттянуть неминуемый конец? Голова болит. — Вальтер, что у тебя на шее? — негромко произносит мама, заставляя кровь в жилах замереть. Механизм запущен — я слепой идиот. — Ничего, тебе показалось, — пришлось агрессивно натянуть горло худи на шею, дабы она не увидела что там целое полотно Пикассо. — Показывай, — властно произнесла она, на что я одёрнул руку от воротника, в панике забегав глазами по стенам комнаты, часть которых была увешана плакатами любимых музыкальных групп. — Где ты был, Вальтер? — Я… мам, — судорожно вздохнув, я облизываю губы, чувствуя, как собственна температура тела поднимается выше, да и в самой комнате становится ужасно жарко. — Не ругайся сходу, но я был дома у друга… и, как бы тебе сказать, — она буквально плавит меня своим взглядом, отчего я даже негромко икаю. — В общем, он не друг, а мой п-парень… Зажмурив глаза, всё тело напрягается как тонкая нитка, которая вот-вот порвётся. Но долгожданного удара или шлепка не происходит. В комнате мёртвая тишина, нарушаемая маминым сопением. Я медленно и неуверенно открываю глаза. Её губы плотно сжаты, а лицо мрачнее тучи. Клянусь, я успел заметить, как в её глазах успел промелькнуть гроб с моим телом, опускающимся в глубокую яму. Я только что сделал каминг-аут… Должно быть легче, как говорят, мол, гора с плеч, но прямо сейчас я чувствую, как на голову надели железное ведро и ложкой сверху нещадно побарабанили. — Хочешь сказать мне, что ты гей? — вопрос как гром над ясным небом. Голос грозный и шипящий, вызывающий желание упасть на колени и молить о прощении. Но за что? — А то что у тебя на шее… — Давай без этого… И снова тишина. Противная гробовая тишина. Лучше бы она уже вылила на меня всю свою желчь и проявила гомофобию во всей красе, а не заставляла внутренних кошек выскребать из меня остатки души и здравого рассудка. — Отвратительно, Вальтер, — она поднялась со своего места, осуждающе покачав головой из стороны в сторону. Возникло желание умереть на месте. — Я запрещаю тебе встречаться с этим… парнем, кто бы он ни был! В районе грудной клетки становится ужасно тяжко, словно все внутренности сжимаются в одно целое, отчего даже голова кругом идёт, а мир вокруг кружится как в центрифуге. Сердце болезненно колет от обиды и разочарования, ведь он даже ответить ничего толком не может. Я давно не маленький ребёнок, что боится разочаровать родителей, но страх ошибиться капает на старые раны подобно граду. — Я… не хочу, — бурчу себе под нос, по привычке прикусывая побледневшие губы. — Не мямли, Вальтер, — цедит она, направляясь к выходу из комнаты, — а хотя неважно. Я тебе всё сказала, ясно? — Нет! — звучало так громко и злобно, что даже я замер на мгновение, не веря, что это произнёс я. Виктория обернулась, одарив своим мрачным настроением и меня. — Я не буду идти у тебя на поводу, мам, я давно совершеннолетний и вправе самостоятельно решать кого мне любить. Я просто поставил тебя перед фактом! — Да что ты говоришь… — она наигранно рассмеялась, прикрывая ладонью пухлые, крашеные бордовой помадой, губы. — Взрослый, да? Тогда почему до сих пор не живёшь один? Почему твоё обучение оплачиваем мы с отцом? Твоего психиатра, Вальтер, твои хотелки? — она преодолевает расстояние между нами в несколько шагов, смиряя надменным взглядом сверху вниз. — Трачу всё своё свободное время ради тебя, неблагодарного! Хочется истерично засмеяться от сказанных ею слов, особенно последних. Уделяет своё свободное время? Когда такое было? Пока я в школу не пошёл если только. Действительно считает себя самой лучшей матерью, а на деле ни разу не спросила за последние несколько месяцев, как у меня дела, как проходят те же сеансы с психиатром, за которого она платит! И, видите ли, неблагодарный в итоге я. — И пока ты живёшь в моём доме, ты будешь слушать меня, — она старается держать высокомерие нарисованное на лице, но пора бы разбить эту маску вдребезги. — Нет. Я не буду тебя слушать. Ты больше не имеешь никакой власти надо мной, а если так бесит, что я живу с вами, то с удовольствием съеду. А за психиатра и лекарства можешь не платить, всё равно не помогает! — приходится сильно стиснуть зубы и поморщить нос, дабы сдержать лишние слова, что так и лезут из глубины души. — Куда ты пойдёшь, самостоятельный наш? Да это я тебя сдерживаю от одного шага к маргинальной жизни, Вальтер, психиатры, которые пытаются копаться в твоих выдуманных проблемах, а ты продолжаешь отнекиваться, — она тяжело вздыхает, потягивая к себе стул, на котором сидела несколько минут назад, приложив ладонь ко лбу. — Ох, Вальтер, ну что ты делаешь со мной? Был всегда таким послушным мальчиком. Это всё новая школа на тебя так влияет? Твои друзья, да? Тогда и с ними ты общаться не будешь. Она абсолютно не слышит меня. Игнорирует все мои попытки достучаться до неё, но всё бесполезно. Ей важно только контролировать меня и лепить как из пластилина нечто своё, удобное только для неё. А как я начинаю идти против — становлюсь дефектным, — берёт новую тактику и пытается залепить все эти «дырки и трещины». Не это ли она имела в виду под «трачу своё время»? Сжимая руки в кулаки, впиваясь отросшими ногтями прямо в ладони, отворачиваюсь от матери, лишь бы не видеть лица. Хотелось высказать абсолютно всё, что это маргинальное будущее, от которого она так «активно» защищала меня, уже дышало за спиной прямо в ухо и ехидно хихикало. — Что происходит? Вальтер, ты почему с матерью споришь? — грубый мужской голос проносится по всей комнате, заставляя подпрыгнуть на месте. Всё не просто плохо, всё пиздецки как хуёво! — Что у вас тут происходит? — Наш сын гей оказывается! — с ноткой драмы произносит мама, и я слышу, как она поднимается со стула. Я оборачиваюсь к ней, взглянув с надеждой на каплю здравого рассудка и милосердия, но взять сказанные слова уже было невозможно. — Парень у него есть. Отец поправляет очки на переносице, испепеляя меня своим жёстким взглядом, а я ощущаю себя маленьким беспомощным зайчонком, что оказался прямо в лапах своего хищника и жить мне оставалось совсем недолго. — Ничего страшного, с этого момента теперь не будет, — мужчина проходит по комнате, внимательно осматривая ту, останавливая взгляд на моём напуганном, как мне казалось, лице. — Переходишь на домашнее обучение, все твои сеансы с психиатром будут так же на дому, а социальные сети будет проверять мама, — он свёл свои густые брови ближе к переносице, а я окончательно потерял дар речи. — Гулять с этого момента ты прекращаешь, пока психиатр не объявит, что вылечил тебя от… этого, — его лицо исказилось в отвращении. Устремив невидящий взгляд в пол, я кое-как сделал вдох, дрожащими руками хватаясь за колени, до острой боли сжав зубы. Это конец. Даже хуже, чем я себе предполагал. Эмоции окончательно иссякли, а в голове было абсолютно пусто. Казалось, что даже само сердце остановилось, потому что его бешеный ритм на протяжении всего разговора перестал быть слышимым. У меня даже нет сил спорить с ним… хотелось просто умереть. — К вечеру жду все твои пароли от социальных сетей, уяснил? — в ответ тишина. Отец недовольно хмыкнул, покидая комнату вместе с матерью. Дверь за ними тихо закрылась и в комнате стало окончательно темно. Даже после этого я не решился сдвинуться с места, просто поникши продолжив пялиться в пол. Казалось, что мозг действительно умер — кислород перестал поступать в него, а тело продолжало жить уже без владельца. Ни одной мысли, точно такой же мрак, как и вокруг, утягивающий за собой куда-то в бездну. Опять все проблемы из-за них… И меня осенило. Я сморгнул выступившие на глаза слёзы, негромко всхлипнув, дрожащими руками приобняв себя за плечи. Я всё понял. Рука потянулась к телефону, лежащему на другом конце кровати. Из-за дрожащих пальцев не сразу получилось нажать на иконку приложения, а набрать сообщение было ещё сложнее:

Вы 13:13 «Мои любимые цветы это фиолетовый гиацинт» «Я думаю, они бы чудесно смотрелись с чёрными розами» «…»

Горькая усмешка слетает с губ — телефон летит в другой конец кровати, — первые слезы текут по щекам. Их больше невозможно сдерживать. Навязчивые мысли заполоняют пустой разум, разрывая его на части. Осознание неминуемого ужаса цепляется острыми когтями прямо за плечи, колебля во все стороны. Источник всех проблем найден. Он всегда был перед носом, а я никогда этого не подозревал. Жестокость внутри меня — одна из проблем, вызванных моими родителями. Вся неуверенность и замкнутость — от моих родителей. Отсутствие постоять за себя и бежать от проблем — родители. Все наиглупейшие страхи — они же! Даже сейчас они продолжают ломать меня! Вальтер — мог быть настоящим мной. Та личность, которую родители с моего рождения пытались погасить, вылепив себе другого меня — Немо. Н-е-м-о. Всегда знал значение этого слова, но никогда не подозревал, что оно идеально описывает ту бесхарактерность и беспомощность, которую я проявлял на протяжении долгих лет. Я был удобным мальчиком на побегушках, старавшийся угодить родителям во всём и даже не заметил, как эта убогая роль стала мной. Вальтер не монстр. Вальтер не только защитный механизм, а убитый горем внутренний ребёнок. Я отказывался от этого имени, потому что оно не подходило под искусственного меня, поэтому решил взять себе другое…

«Рано или поздно ты бы понял»

«Невозможно убить в человеке личность без последствий»

«Но возможно убить источник последствий»

Истерический смешок срывается с губ, на что я резко зажимаю рот ладонями, бегая сумасшедшим взглядом по всей мебели в комнате. В голове крутится одна и та же мысль, значение которой я медленно теряю. УБИТЬ.

Убить.

убить.

Внутри что-то трескается и осыпается миллионами осколков, впиваясь и царапая израненную душу. Весь мир вокруг плывёт, а голова болит так, словно в ней целый оркестр решил не вовремя провести репетицию перед финальным выходом. Почему я должен останавливать настоящие желания, будь они даже аморальными? Это уже не имеет значения… Я просто хочу прекратить всё это. Нет, мы хотим. Лениво поднимаясь с кровати, я плетусь к рабочему столу, тихо выдвигая ящик, вынимая из него до боли знакомую сантиметровую ленту, некогда стащенную у одноклассниц Амелии с урока технологии и дизайна. Этой же лентой я задушил её через несколько часов. Перехватывая её удобнее в две руки, я тихо вышел из своей комнаты, осматривая коридор на наличие родителей. Тихо. Лишь шум телевизора из гостиной и стук ножа на кухне… Лучше начать с того, из-за кого могут быть настоящие проблемы. Словно тень, я проникаю в гостиную с приглушённым светом, где на мягком бежевом диване расслабленно восседал отец, внимательно смотря какую-то научную передачу, что не особо то меня и интересовала. Затаив дыхание и сжав сантиметр до побелевших костяшек, я стоял как грозовая туча позади отца, испепеляя его затылок ненавистным взглядом. Лицо расслаблено, не излучающее абсолютно ничего. Уже не страшно. Уже не грустно. Уже наплевать. Руки сами тянутся к нему, легко обвивают ленту вокруг длинной шеи, затягиваясь до глухого кашля, слёз на напуганных отеческих глазах. Его руки беспомощно обвивают мои запястья, путаясь в движениях и попытке отстранить источник опасности. Он опрокидывает голову: его умоляющий и медленно тлеющий взгляд пересекается с моим безмолвным и безразличным. Чужое тело протестующе брыкается на диване, опрокидывая пару подушек на пол, пока в конце концов не останавливается, замертво расслабляясь. Руки, затягивающую ленту на шее расслабляются не сразу, только когда отец лежит неподвижно уже около минуты. Теперь точно мёртв. Отстранившись от тела, лента падает на пол — я без раздумий направляюсь к матери, находившейся на кухне. Она стоит напротив столешницы, медленно нарезая морковь на квадратики, абсолютно не обращая внимания на моё присутствие. Я делаю несколько шагов к ней и в этот момент она спокойно выдаёт: — Я не собираюсь выслушивать твои просьбы. Ты не можешь встречаться с парнем. Никто в семье этим не болел, ты первый такой. Она одаряет своим фирменным строгим взглядом, означающим «разговор окончен». Но я сюда не за этим пришёл… Но один вопрос всё-таки срывается с уст: — Для чего ты вообще родила меня? Стук об деревянную доску прекращается, её рука замирает на месте, а аккуратные брови ползут всё ниже, что даже веки оседают на подкрашенные ресницы. Попал? — Что за глупый вопрос? Потому что хотела себе ребёнка, — нарезанная морковь летит в глубокую миску. — Вот будет у тебя жена, тогда поймёшь, — она отходит, отправляя овощ в глубокую кастрюлю, стоявшую на электрической плите. — И ты меня любишь? — Люблю, — ответ незамедлительный, но сухой и фальшивый, звучащий как просторечие по типу: «отвали» или «ага». — А если честно? Тишина. Женщина стоит напротив плиты, помешивая воду, совершенно игнорируя вопрос. Даже спустя пару минут ответа не приходит: она лишь отходит к холодильнику за другими ингредиентами. Да, естественно… — Уйди уже, мешаешь мне тут, — ворчит мама, обходя меня вместе с размороженным куриным мясом. — Лучше музыкой займись, раз вернулся к ней. Внутри словно вулкан взрывается, испепеляя все чувства и эмоции дотла. Интересно, что же я нового ожидал услышать от неё? Как глупо… Взгляд оседает на подставку под кухонные ножи, откуда торчит один единственный нож для хлеба со своим зубчатым лезвием. Рука рефлекторно тянется к нему под вопросительный взгляд матери. Но она не успевает и слова вставить, как длинное лезвие наполовину впивается в плечо. Следом следует истошный женский крик. Остервенелый взгляд встречается с растерянным и напуганным, голубые глаза наполняются слезами, а ресницы подрагивают, пытаясь их сдержать. Она никогда не плакала при мне. Это выглядит до тошноты жалко. Её маска рушится прямо при мне, но в её глазах всё так же не видно и капли сожаления и раскаяния. Вынимаю нож из плеча, но лишь для того, чтобы беспощадно вонзить его в мягкий живот, разрывая ткань маминой пижамы. Из широко раскрытых глаз вылетает несколько стеклянных слёз, а изо рта вместе с жутким кряхтением выкашливается тёмная кровь. Мой взгляд падает на место ножевого ранения — печень. Лицо больно искажается, сухие губы неприятно трескаются из-за широкой улыбки, а следующие удары происходят так быстро, что я даже не замечаю, как уже сижу на бёдрах матери прямо в луже крови, молча нанося по всему её телу ножевые ранения: бью не глядя, быстро и беспощадно. Я просто хочу, чтобы она почувствовала всю ту боль, которую я испытывал морально на протяжении всей жизни. Рука замирает в воздухе, силы улетучиваются и нож с грохотом падает на плитку, разбивая её уголок в дребезги. Усталый взгляд бегает по женскому бледному лицу, испачканному в крови, осознание ситуации бьётся об металлический барьер, выстроенный около десяти минут назад, но тот не поддаётся. Мама лежит неподвижно. Я наклоняюсь к её нетронутой груди, прислушиваясь. Тишина. Сердце не бьётся. Тело пробивает дрожь, а истеричный смешок слетает с губ так же внезапно, как и громкий знакомый рингтон телефона, что раздаётся из соседней комнаты. Приходится подняться на ноги, испачкав белоснежную столешницу в ярко-красном. Носки промокли, но это не особо беспокоит, я просто иду к себе в комнату, крепко сжимая в руке кухонный нож, подобранный обратно с пола; на экране смартфона горит имя, отчего боль в голове проходится пульсирующей волной — Яков. Я оборачиваюсь к зеркалу, глядя на собственное отражение, будто спрашивая. — Немо, что это всё значит? — голос из динамика запыхавшийся, напряжённый. — Я почти пришёл, — внезапное извинение, адресованное кому-то рядом, заставляет напрячься и испуганно взглянуть на окровавленный нож в руке. Я только что не свинину разделывал… хлебным ножом. Блять… — Нет, не иди сюда, Яков! — восклицаю я, как дверной звонок проносится по всей квартире, что я даже роняю телефон на пол. — Немо? Немо, что произошло? — слышится из телефона. Входная дверь хлопает и только сейчас я вспоминаю, что совершенно забыл её запереть, когда вернулся. Страх пробивает всё тело, я замираю, походя на окоченевший труп. В коридоре шуршание и обеспокоенный голос: — Немо? Что здесь происходит… Дверь в комнату отворяется, ослепляя ярким светом из коридора. Чужая тень накрывает с головой, оставляя немного просвета вокруг. Яков замирает, безмолвно уставившись прямо на меня. — Яков… — звучит хрипло и жалостливо. — Зачем ты пришёл? Ты не должен был… Я делаю шаг к нему — он шаг от меня, покачнувшись в сторону. Ноги тяжелеют от одного вида искажённого ужасом лица Якова. Он боится меня? Мне так жаль… — Яков, пожалуйста, послушай меня… Но он отрицательно мотает головой, прижимаясь спиной к стене, заставляя остановиться вместе с ним, дабы окончательно не спугнуть. Ну и дел я натворил, вот блять… — Ты неправильно всё… — я опешил, зацепившись взглядом за кровавые следы, ведущие из кухни. Ага, ну да. — Нет, ты правильно понимаешь, но у меня были на то причины! Яков, они запретили мне встречаться с тобой! Они испортили мне всю жизнь, это из-за них все мои проблемы и то, что я такой. Пожалуйста, Яков… Ноги налились свинцом и я с грохотом свалился на пол, обречённо уставившись на парня снизу вверх, вверяя, что тот прислушается, но Яков продолжал стоять на месте, не отрывая своих стеклянных глаз. Насколько жалко я выгляжу прямо сейчас? Наверное на балл меньше моего жуткого вида. Или одинаково… Я такой идиот. — Прости меня, — прошептал я, и не заметив, как входная дверь хлопнула, унося с собой нечто родное и тёплое. Я прикусил губы, прекращая сдерживать нахлынувшие эмоции, сгибаясь в три погибели. Коснувшись лбом пола, с уст вылетел душераздирающий крик.

Я провалился.