Ночь в рассрочку

      Согласно установленному регламенту, подрывные работы должны проводится строго под надзором начальника смены, каким в бригаде и значилась Зеле. В её обязанности входил осмотр места подрыва, после проведённых работ. И в тот роковой день, когда она отправилась исполнять обязанности, произошёл казус, едва не стоящий ей жизни. Одна из взрывчаток сдетонировала слишком поздно. Раздался взрыв, обрушился потолок. И не будь гурьбы ёжиков рядом, Наташа сейчас не сидела бы рядом и не слушала эту историю. Она хотела было пожурить любовницу за неосмотрительность, но знала, что, как и любому человеку, а Зеле тем более, будет вовсе не приятно признавать свои ошибки. Поэтому, пока сменяла бинты, держалась относительно молчаливо.        Они располагались на сваленных в кучу одеялах, заменяющих ложе. После прибытия Зеле в клинику, Наташа тот час определила её во мрачную и пыльную мансарду, где она смогла бы без лишних глаз пройти курс реабилитации. Раны её не угрожали жизни. Сломанное колено, вывихнутая рука и опухшее синевой лицо — ничего из этого не пророчило смерть. Куда страшнее представлялось поникшее состояние пациентки, способное не только замедлить курс выздоровления, но и вовсе лишить его всего положительного, ибо как заведено, позитивное настроение куда важнее таблеток.        Кроме отсутствия мест в кабинете, Наташа руководствовалась ещё одной, личной целью заселяя Зеле в мансарду. Она хотела огородить её от чужих глаз, чтобы властвовать над ней безраздельно. Быть только её. Жить ради неё. И помогать, а в помощи находить высшее блаженство. Так и происходило.        Наташа приносила пациентке обед, внимательно наблюдая, чтобы тарелка возвращалась пустой. Читала Зеле перед сном, а когда та засыпала, едва ощутимо притуливалась рядом. Проводила водные процедуры два раза в неделю, отмечая особое, чисто эстетическое удовольствие в мытье молодого сексуального тела, которое не может воспрепятствовать ни ласкам, ни уколам.        Зеле же, чем больше получала внимания, тем больше хандрила. Она всё чаще стала замечать, что Наташа работает сверхурочно, совсем позабыв о своих нуждах. Кроме того, находит время для "особого пациента", а это лишает доктора даже той толики отдыха, какая полагается всем труженикам. В первую очередь это сказалось на внешнем виде Наташи. Она стала болезненно бледной. Обрела синяки под глазами, служащие своего рода поддержкой пенсне на переносице.        — Ната, — как-то раз сказала ей Зеле, — тебе следовало бы больше отдыхать. Посмотри на себя! Мертвец выглядит презентабельней чем ты сейчас. На твоём месте, я бы повесила на дверь чудесную табличку "закрыто" и развалившись в кресле, отдалась бы самым приятным снам.        — Будь ты на моём месте, вовсе не стала бы открывать клинику. Наверняка приходила бы к людям на дом, требуя за свои услуги непомерно много.        — И поделом им! Болеть нынче развлечения не из дешёвых.        — Верно, Зеле, поэтому следует ценить оказываемую тебе помощь.        Эти слова, сказанные без тени упрёка, не имели в себе скрытого смысла, но для Зеле, стали откровением. Только неделю спустя, она осознала, что покупает самое дорого, что есть на свете — время значимого человека.        Тогда Зеле пообещала себе, что вопреки всему, облегчит жизнь Наташи. Она стала с большей охотой принимать доктора, обращаясь в самого послушного пациента, безукоризненно подчиняющегося плану лечения.        Так миновала неделя.        Но Зеле едва ли шла на поправку. Её лицо приобрело фиолетовый оттенок — синяки рассасывались, но медленно. Гипс на колене чесался. Вывихнутая рука обещала осложнения, и Наташа подолгу рассматривала локоть в молчаливом размышлении.        — Что, умираю? — Шутила Зеле, наблюдая за доктором.        Наташа отвечала улыбкой наполненной сожалением. И молчала. Иногда приникала лбом ко лбу любовницы, словно стараясь передать ей ментальное спокойствие. Но в этом не находилось нужды. Зеле не переживала о своём здоровье. Только о лице. Оно казалось ей слишком одиозным, словно клейкая маска, которую никак не могла снять.        — Я буду с тобой, Зеле, — часто перед уходом говорила Наташа. — Вместе мы справимся.        — Спасибо. — Отвечала Зеле, когда дверь закрывалась.        И тронутая тёплой заботой, пускала непрошенные слёзы. Вспоминала мать, и те редкие моменты, когда она гладила её по макушке. Совсем как Наташа. Удивительно, но Зеле совсем не помнила внешность своей матери. В воспоминаниях остался лишь образ, который наслаивался на черты доктора, усиливая зарождённую симпатию и тем более повышая её, ибо любовь к матери есть самая верная любовь.        Однажды, устроившись удобней на ложе, Зеле поделилась мыслями с Наташей. И откровение это, стоило ей, как человеку привыкшему скрывать свои истинные чувства, больших усилий.        — Ты думала удивить меня этим? — Вопросила доктор. — Рассчитывала, что я растеряюсь?        — Думала и рассчитывала.        — Напрасно. Каждый из прихожан мой ребёнок, особенно те, кто лишился родителей и ютятся в приюте. Они зовут меня мамой, и это должно трогать моё сердце, но признаваясь откровенно, вовсе не трогает. Думаю ты понимаешь, что между своими детьми и чужими, существует большая разница, и сколько бы благодарны мне ни были маленькие пациенты, они никогда не станут моими. — Доктор помолчала мгновение, следом, подалась вперёд, опуская подбородок на живот Зеле. И продолжала расслабившись: — Другое дело ты. Ты стала моей дочерью. Вот как выходит: я заменила тебе мать — и этому очень рада, а ты заменила мне дочь.        — Разве у тебя когда-нибудь были дети?        — Были. — Вздохнула Наташа и во вздохе этом слышалось глубокое сожаление. — Больше не будет. Давай не будем допускать неловких пауз, извинятся за сказанное и жалеть об услышанном. Я уже стара для этого. Да, я находилась в положении. Это произошло двадцать лет назад, когда я, восемнадцатилетней медсестрой практиковалась у доктора Д. Это был прелестный мужчина. Статный, голубоглазый и очень учтивый. Он понравился моим родителям, но ещё больше понравился мне. И одним вечером, когда над Белабогом зажглись сотни звёзд, мы провели ночь вместе. Через месяц я обрадовала его новостью о своём положении. Он остался доволен, продолжал любить меня, как любят только в романах. И вот, когда пришёл срок рожать, мой дорогой Д, исчез.        — Как коварно!        — Нет, — улыбнулась подростковой наивности Наташа, — он меня не бросал, как ты наверняка подумала. Его увели сребогривые. На улице Первого взгляда — месте, где я часто бывала с моим Д., случилось какое-то покушение...словом, его подозревали в участии. Тогда его забрали, и в тот же день у меня случился выкидыш. А через неделю до меня дошли слухи о его расстреле. В то время я лежала в реанимации, но будь у меня силы, отправилась бы к нему и приняла смерть рука об руку. Но этого не случилось. Я выжила, и ушла в Камнеград, чтобы найти в помощи другим, новый стимул жить. Что же, Зеле, моя история тебя тронула? Нет, не утирая слёзы — позволь им литься свободным потоком, и пусть эмоции твои найдут выход. Не нужно держать всё в себе, как врач заявляю: это вредно.        — Я сочувствую тебе, Наташа, — она взяла её за ладонь, прикосновением губ согревая холодные костяшки. — Видят Эоны, я столько плакалась тебе о своих невзгодах, когда ты претерпела много больше и заслуживаешь быть услышанной.        — Моя рана давно зарубцевалась, а твоя по сей день кровоточит. И не гоже это, взрослому человеку, плакаться о днях минувших молодой дурнушке.        — Что же, — отвечала Зеле, слегка задетая словами доктора — значит и молодой дурнушке, не следует плакаться о днях своей молодости пожилой карге. Всё, решено! Больше ни о чём тебе не расскажу, а плакать вовсе не буду — не гоже это, взрослому человеку, слезами упиваться.        — Снова ты строишь из себя сухаря, — ущипнула её за нос Наташа. — Человек, который заботится о других — а ты заботишься о своих подчинённых — не может называться бездушным, и сколько бы ты не жила в этом амплуа, оно к тебе вовсе не приживается. Но это не важно. Если ты холодная, то я согрею тебя, если молчаливая — разговорю, закрытая — найду ключи и открою.        Здоровой рукой, Зеле заправила прядь её волос за ухо. И в жест этот, вложила всю благодарность.        — Зачем? — Усмехнулась она.        Наташа ответила не сразу, а когда заговорила, голос её стал елейнее обыкновенного.        — Потому что я люблю тебя? Да, наверное поэтому. Не знаю как объяснить — это кажется вовсе невозможно — но мне хочется тебя оберегать, заботится и быть рядом. Я много лет держу клинику, ещё больше работаю доктором, но ещё никогда у меня не возникало такого страха за пациента. Страха за тебя, Зеле. Мне боязно оставлять тебя одну. Как только ухожу, мне кажется что-то непременно должно произойти. А когда рядом, хочется трогать твои пальцы, целовать губы...        — Эти губы?..        — Эти, — поднялась Наташа, приникая губами к губам Зеле. — И это лицо. Отринь страхи, оно вскоре снова станет прежним, другое дело твоя рука. Скажу честно: я оплошала. Неверно вправила кость, поздно заметила... Мне нет прощения Зеле, и вина терзает моё сердце жгучей болью. Тебе ни за что не представить, сколько смелости мне пришлось скопить, чтобы признаться тебе. Но быть может — о, если бы так! — первое признание, моя любовь — будем звать её так, ведь это и есть любовь, — смягчит последующее. И тогда ты будешь ненавидеть меня, немного меньше.        — Ты наводишь на себя напраслину, Наташа, и очень зря.        — Отнюдь. Это моя ошибка.        — И ты её уже искупила. Хватит пререкаться, ни то глядишь, поссоримся. Ложись рядом и давай уже спать.        После этого вечера откровений, отношения между девушками заметно улучшились. В следующий раз, когда Наташа мыла Зеле, в её движениях читались игривые нотки. Они целовались. В поцелуях этих не ощущалась ни нежность, ни страсти, скорее чистое удовольствие и маленькая капля разочарования. Ведь бульварные романы лгали. Нет ни искр, ни бурь, ни безумия. Прикосновение губ. И ничего более.        Спустя две недели, лицо Зеле приобрело привычный вид. Она стала спускаться в кабинет Наташи, проводить время за игрой в нарды с другими пациентами и даже помогать своей возлюбленной. Её ногу до сих пор покрывал гипс, но это лишь несколько затрудняло передвижение, вовсе не мешая. Иное дело вывих. Чтобы исправить осложнения, и вернуть локтю привычную подвижность, следовало делать операцию. Но для этого ни оборудования, ни средств не находилось.        — Может просто отрубим её? — Как-то раз спросила Зеле кивнув на свою руку.        Наташа пришла в негодование.        — Это вовсе не смешно. Неужели ты не понимаешь, что можешь вовсе остаться без руки? Она потеряет подвижность и будет болтаться плетью.        — Поэтому я и предлагаю её ампутировать.        — И что же, — недоумевала Наташа, — тебе вовсе не боязно?        — Намного страшнее потерять тебя, — прошептала Зеле едва заметно, ибо в кабинете находились пациенты.        Эти слова растрогали Наташу. Но ей вовсе не хотела прибегать к столь безапелляционным методам. Тогда она вспомнила про своего брата Ваше. Он входил в хорошее общество, жил в городе Архитекторов и вполне мог поспособствовать операции.        Она отправила ему письмо, через телеграфный терминал. Ответ пришёл на следующий день, вместе с адресом. Ваше предлагал встретиться в заброшенном городе шахтёров. Наташа не нашла в этом ничего удивительного для человека из хорошего общества, который желает сохранить инкогнито во время пребывания в Подземье. Для жителей Верхних районов, сообщатся с нижнеземцами — это не только моветон, но и преступление за которое сребогривые стражи сурово карали.        Наташа осознавала весь риск и поэтому оставалась вдвойне благодарна брату.        Встреча произошла поздним вечером, на втором этаже ветхого домишка с голыми стенами и выбитыми стёклами. Брат встретил Наташу с распростёртыми объятьями, и она отметила, что годы не имели над ним власти. Он ни капли не изменился, разве что физиономия приобрёла отпечаток усталости, а семейное бремя сделало его слегка тучноватым.        После обмена любезностями, впрочем, вполне искренних, они перешли к сути дела.        — Ты знаешь, — говорил Ваше — средства которые перед смертью отец положил на твой счёт в банке, всё ещё доступны.        — И пожелай я воспользоваться ими, сделал бы это. Но речь вовсе не об этом.        — Понимаю. Ты наконец решила покинуть это — он осмотрелся с видом недовольного критика — недостойное место, и вернутся в семью. Что же, давно пора.        — Отнюдь. Я остаюсь, и мы не будем это обсуждать.        — Тогда я совсем не понимаю, что тебе от меня нужно. По твоему письму я понял, что тебе нужны деньги. И вот, семья готова предоставить тебе любую сумму, при условии, что ты вернёшься домой. Наташа, сейчас самое время вернутся.        — Ты не понимаешь Ваше.        — Нет, это ты не понимаешь. Сейчас самое время бросить всё, и бежать. Я не хочу тебя пугать, и принял решение держать это втайне пока не узнаю наверняка, но раз ты артачишься, скажу. — Он принял особую позу, какая есть у любого мужчины, и заявил: — Наташа, Хранительница помышляет избавиться от дурного общества и наверняка сделает это, даже если придётся прибегнуть к силе. Все газеты только об этом и пишут. Мы с маман уже всё обдумали, и знаем, как тебя вызволить из этого осиного гнезда, до того, как приедут дезинсекторы. Конечно, она всё ещё несколько зла на тебя, но как увидит — мигом простит.        — В таком случае, вам с маман придётся придумать, как вместе со мной вызволить ещё несколько сотен. И тогда, можешь не сомневаться, я вернусь к ней, и может даже извинюсь.        — Вижу мне тебя не переубедить, но я сделал всё что, мог и совесть моя чиста.        — Я благодарна тебе, Ваше, за всё что ты сделал и сделаешь. И вынуждена просить...        Наташа долго уговаривала брата предоставить Зеле место в клинике. Но это представлялось невозможным, даже если пренебречь всеми формальностями. Правительство не допустит, чтобы их медициной пользовались нижнеземцы, а без паспорта, туда доступ вовсе закрыт. Тогда Ваше предложил переправить всё необходимое через контрабандистов. Это так же имело многие риски. Во-первых, негодяи имели привычку обманывать, во-вторых, их могли перехватить сребогривые. Но несмотря на все трудности, шанс представлялся весомый.        Наташа согласилась.        — Я дам знать, когда всё будет готово, — сказал Ваше на прощание.        И они расстались с самыми тёплыми пожеланиями.        Возвращаясь в клинику, Наташа ликовала — она сможет помочь Зеле, девушке, которую любит, как родную дочь и тем паче, как самую вредную любовницу.