В ложе Дьявола

Он всё лежал в постели и безудержно кашлял в платок, надеясь, что так сможет сделать это тише и не испугает тем самым драгоценную оперную певицу. Но слух у неё был не только музыкальным – она вышла к нему из кухни, с мрачным лицом разглядывая его – немощного и бледного. Девушка опустилась к нему на край кровати, приложилась тонкими губами к его лбу. Она не желала узнать, мучает ли его жар, её саму он жестоко мучил. Она всего лишь хотела ощутить его тепло и убедиться в том, что он не оставит её в этот удивительно странный день. Романов грустно улыбнулся, проводя пальцами по её чёрным волосам, напоминавшим ему идеальный щёлк. Он бывал с ней слишком строг, но она не переставала его любить. Даже сейчас – ни разу не отошла от него, ни разу не выказала неудовольствие от недостатка сна, ни разу не пожаловалась на то, что говорят о них в театре. Они были рядом, и это становилось для него единственной панацеей. Около пяти утра он пообещал ей, что обязательно навестит врача и начнёт лечиться, чтобы подольше задержаться на этом свете и побыть с ней. Пятьдесят капель успокоительного соскочило в ложку, и Александра тяжело вздохнула, отправляя её в полуоткрытый рот Якова Николаевича. Всю ночь они не спали: после очередного сердечного приступа мужчина попросил Милославскую остаться с ним, и она, напуганная его просьбой, не имела более причин ехать домой. Она ещё никогда не обнаруживала его настолько изнурённым болезнью. Директор Большого театра привык сохранять маску беспристрастия на лице, но в этот раз она просто слетела с него, как самый обыкновенный реквизит после спектакля. Поговаривали, что совсем скоро он примет решение отойти от дел, и Александра, надеясь на лучший исход, всегда грозилась стереть в порошок каждого, кто мог допускать подобные мысли. Она верила в своего мужчину, несмотря ни на что. Возможно, это было роковой ошибкой, ведь чем больше она к нему привязывалась, тем яснее осознавала, что такой конец тоже вероятен и расставаться с его фигурой во главе ложи, откуда он обычно взирал на неё, космически талантливую, недосягаемую, очаровательную обладательницу кристаллического голоса, будет слишком травматично для неё. — Сашенька, как мне жаль тебя, милая… — суетливо прохрипел Романов, стирая неловкими похлопываниями салфетки лекарство с усов, — всё время на меня истратила. — Зачем ты так говоришь? Не надо меня жалеть, Яша, что ты? Без меня, боюсь, ты не справишься. Кто же, кроме меня, тебя бы здесь откачивал? — Александра вновь оставила лёгкий поцелуй на его лице, коснувшись уже его носа. Сейчас он походил на ребёнка, которому нужна была забота, и она с радостью дарила ему её. — Нехорошо. О тебе говорят всякие гадости из-за меня. — не без её помощи он смочил губы стаканом прохладной воды, приподнявшись на локтях, и вскоре снова лёг. Неприятная судорога пробежала вдоль женской спины. Милославская не любила, когда кто-то вспоминал о том, как к ней на самом деле относились многие коллеги. Её неоднократно подставляли, про неё пускали грязные слухи, о ней писали лживые статьи по протекции недоброжелателей, желавших остаться инкогнито. Она чувствовала, что вскоре просто уволится, но любовь к искусству отрезвляла её. Всё, что было у неё из всех возможных оружий против всего мира, — её голос. Её чистый голос, над которым она упорно работала долгие годы. Публика обожала её, скупая билеты на несколько месяцев вперёд. Её было, за что ненавидеть. Но любили её всё-таки больше. — Ты помнишь, я обожаю «Тоску» Джакомо Пуччини. И дело не в прелести музыки и самой постановки, хотя это, безусловно, имеет огромное значение, а в том, что именно заложено в её сюжете. Чтобы спасти возлюбленного, Флоре пришлось подарить тело злодею… А ведь это, наверное, забавно – осознавать, что в моём случае злодеем принято считать тебя. Возлюбленным я нарекаю искусство… Ты не думай, пожалуйста, что такую параллель придумала я, ни в коем случае, но это я к тому, что все отчего-то решили, что держит меня на сцене исключительно секс с тобой. Глупцы. Их пожирает зависть, и никакая благодетель им уже не поможет. Они прогнили. — никакой грусти в голосе Яков Николаевич не приметил. Она настолько свыклась с данной темой разговора, что могла спокойно вести лекции по ней. Беспечно усмехнувшись, она встала наконец с кровати, одёрнула юбку, расправив на ней складки, и покачала головой, взглянув на время. Сегодня уже не было смысла ехать на репетицию. Да и как она могла оставить одного Романова? Не в её правилах такой поступок. — Саша, у меня для тебя есть ещё одна новость. Поначалу не хотел тебе её сообщать, но подумал, что это будет неправильно… — он говорил с особым трудом, вкладывая в каждое слово болезненную дрожь. Милославская напряглась. — Я внимательно тебя слушаю. — губы поджались без всякого контроля. Она не хотела, чтобы он заметил её тревогу. Но, к несчастию, всё в этот день шло вразрез с её планами. На прикроватном столике завибрировал брошенный ею мобильный телефон. Певица даже не взглянула на него, наплевав на проблемы всего мира. Есть только Романов, которого она никогда не бросит, каким бы снобом он порой ни был с ней. Ей необходим этот профессиональный холод, его отстранённость и нелюдимость, преданность красоте души. Он вдохновлял её, одаривая тягой к новым свершениям. — На моё место скоро придёт другой человек, — Яков Николаевич громко кашлянул, и девушка охнула, сорвавшись с кончика иглы, что сшивала её нервы тугой нитью самоуверенного безразличия, наигранного и выдуманного, — я отслужил в Большом театре двадцать с лишнем лет. И сейчас я понимаю, что моя болезнь тянет меня на дно. Как ты знаешь, рыба гниёт с головы. Соответственно… Если заметят слабость во мне, она взыграет у всех. Театру нужен свежий взгляд, умелые руки, крепкая фигура руководителя. К тому же, мне невыносимо наблюдать за тем, как безжалостные вороны клюют мою голубку. Пора окончить все сплетни. Слёзы кольнули в уголках глаз. Александра качнулась, ища поблизости стену или дверной косяк, на который можно облокотиться. Удар раскалённым ножом по сердцу. Она не могла представить кого-либо иного на месте её Якова. Его руками писалась история Большого театра, выходившего с каждым годом на новый уровень. Разве способен ребёнок выкормиться без родителя? Значило ли это, что ребёнок вырос и ему придётся самостоятельно жить дальше? Как же это её пугало… Неизведанность удручала. Но спорить она не могла. Не было на то права. — Ты ведь сам принял это решение, правда? — ей было важно услышать ответ на этот вопрос. Её бы уничтожил скандал, из-за которого Якова попросили бы уйти, но тот только кивнул, и Александра с облегчением выдохнула. Телефон вновь дал о себе знать. Нехотя она всё-таки приложила его к уху, даже не обратив внимания на персону звонившего. В трубке завозились. Она услышала какую-то эстрадную музыку, не совсем ей понятную. Брови нахмурились. Несколько раз проявились помехи, терзавшие уши и разум. Через некоторое время, когда девушка уже хотела сбросить, послышался отдалённо знакомый голос. — Алло? Алло! Саша, Саша Милославская, это же ты? — интересовалась сумбурно собеседница, отчего она даже и сама задумалась над тем, кем она является и как её зовут, — Господи! Скажи мне, что я не ошиблась! — Зависит от того, кто спрашивает… — без всякой снисходительности ответила Милославская и решила остаться в комнате, чтобы мужчина не подумал, что она что-то от него скрывает, пользуясь его беспомощным положением. — Это Вероника! Подруга Жени. Помнишь меня? Мы виделись около года назад на дне рождении Лёвы, — изъяснилась девушка, и Александра наконец поняла, с кем она говорит. Яковлева славилась непредсказуемостью, посему у неё была причина её недолюбливать. — Да-да, не без труда, но вспомнила. — она всё никак не могла понять, с какой целью Яковлева позвонила именно ей, ведь их связывала только дружба с Женей. Никаких общих точек соприкосновения у них больше не было. Тогда в сердце завозился нервоз. Вдруг и вправду что-то случилось с Женей? Сколько времени Саша не проверяла телефон? — Ты же знаешь, что Женя в Шелехове, так? Я хотела ради этого примчаться тоже в родной город, отложила все дела! И как только приобрела билет на самолёт, Женя строго-настрого запретила появляться там, сказала, что и сама долго не планирует там задерживаться, — снова на конце провода что-то противно зашипело; связь предательски подводила. Вероника бежала по холлу аэропорта, надеясь успеть на ближайший рейс, чтобы в скором времени оказаться в Москве, — меня вообще интересует вопрос её возвращения. Я-то лечу к вам уже, а она? Она не говорила, когда приедет? Александра задумчиво вновь присела на край кровати, где лежал уже более или менее бодрый Яков Николаевич, её больной Яша. Мужчина крутил головой, пытаясь подслушать реплики звонившего, испуганный вид девушки его несколько напряг. Кое-как он поднялся с постели вопреки возгласам любимой, прошёл на кухню, держась за стены, и отыскал там завёрнутый в плёнку маздам, который вскоре нарезал на тонкие ломтики и принялся тщательно пережёвывать. Александра поспешила за ним, словно мать, боясь, что он просто упадёт по пути. В телефоне прекратился всякий шум, и слова Вероники стали более ясными. — Послушай, Женя должна вернуться уже в среду. Тебе не стоит так торопиться к её приезду. И чего ты ей сразу напрямую не позвонила? — её аккуратные пальцы со скромным маникюром приняли с благодарностью сырный ломтик и отправили его в изогнутую щель между губами, туда, поближе к зубам. — Она долгое время не берёт трубку! Вот в чём корень зла… — рассматривая табло с расписанием вылетов, девушка заодно трясла маленькую сумку на плече, удостоверяясь в том, что взяла все необходимые документы и не оставила билеты в предыдущем самолёте, — и как тут не торопиться? Я прямиком из Китая, дорогуша, кся ву хао! — Ты меня пугаешь. И сколько по времени Женя тебе не отвечает? — певица запила яблочным соком сыр, ставший поперёк горла от волнения; сейчас поверхностность и безответственность Яковлевой, бывшей одноклассницы и подруги детства Жени, воспринимались совершенно иначе. Она была готова придушить её за то, что не рассказала обо всём раньше, ведь время шло к обеду, а от Жени в самом деле не пришло ещё ни единой весточки. — Ну, со вчерашнего вечера точно. На неё это вообще не похоже. От телефона она никогда не отходила. У неё там то блог, то ученики, то одногруппники с профкомом… Странно это, очень странно. — Может, связи нет или телефон разряжен? Она завтра уезжает, занята, наверное, собраться нужно, Льва подготовить. Это тоже непросто, — она изо всех сил старалась держать себя в руках, но последствия бессонной ночи заставляли её прогибаться под изнурительной дремотой, — ладно, так, без паники. Я со всем разберусь. Удачной дороги тебе, позвони мне, как прилетишь в Москву. Подумаю, как тебя встретить… — Напиши мне, пожалуйста, как только Женя выйдет на связь. Я в ближайшее время буду недоступна, но отвечу по возможности. — Вероника сбросила первой, спешно направляясь на очередной досмотр. Милославская скрестила руки и уложила на них уставшую голову. Следовало всё объяснить Яше. Может быть, он придумает, как помочь ей в такой ситуации. На её скорые звонки Женя тоже не отвечала, и она решила, что тотчас же возьмёт билеты в Шелехов, если вечером та не ответит ей хотя бы скромным сообщением. Но у неё не хватало ни сил, ни желания разговаривать с кем-либо в этот день. Прошлое навалилось на неё, подобно ночному параличу, лишив дыхания и возможности бороться. Дьявол всей её жизни ворвался в квартиру Чернышевского, застав её врасплох. И теперь разразилась самая настоящая схватка между двумя родителями одного прекрасного дитя. Женя заслонила собою сына, надеясь, что Соколов окажется слепым. Но, увы, он оправдывал свою фамилию и, облившись жаром неожиданности и стыда, неистово желал отодвинуть девушку и разглядеть чадо за её спиной получше. Она противилась, намереваясь схватить длинную и увесистую обувную ложку и врезать ею по крепкому плечу бывшего. К чему это знакомство? Она не собирается портить жизнь Лёве. Михаил — явно не тот человек, которого он должен называть отцом. — Чей это ребёнок? — заерепенился Михаил Алексеевич, всем видом демонстрируя своё дикое замешательство. Сконфуженно двигаясь назад вместе с сыном, Женя покрутила носом, безмолвно давая понять, что не хочет отвечать ни на какие вопросы. Актёр тяжело вздохнул, опускаясь к полу, чтобы оказаться на одном уровне с мальчиком, выглядывавшим из-за фигуры матери. Он боязливо щурился и прятался от незваного гостя, всё никак не оставлявшего его без внимания. — Миша, уходи. Это квартира Руслана. Тебе нельзя здесь быть! — мягко, но довольно вкрадчиво попросила его она, но он и не подумал хотя бы выпрямиться, — Миша... — Мама, кто это? — Лёва потянул её за штанину и тихонечко залепетал, надеясь, что его никто, кроме матери, не слышит. — Да, Джейн, и мне тоже объясни, пожалуйста, кто я по отношению к этому чудесному мальчику? — мужчина развёл руками, густые брови вздёрнулись вверх; Нежинская ощутила лёгкую дрожь в теле. Так она чувствовала себя во время экзамена по психологии. Где-то там, на кромке её молоденькой души случалась буря, путались мысли, бегло суетясь и сталкиваясь друг с другом. Она всегда боялась этой дисциплины, хотя во многих других достаточно преуспевала, тянула билет, мысленно молясь Богу и сжимая в руке нательный крестик. Сейчас в ней боролось множество эмоций — и побеждала пока только тёмная их часть. — Никто, — стальным голосом ответила Женя, скрестив на груди руки, — его отец – Руслан. — повисла неловкая пауза, кипевшим недовольством проходящая по сердцу девушки, которая вот-вот готовилась упасть в обморок от скопившейся абсурдности всего действа. Конечно, Михаил отличался замечательной памятью, хвалясь ею благодаря профессии. Он чётко помнил, где жил ненавистный друг возлюбленной, однажды разбивший ему со всего маха в меру красивый нос. Соколов неприлично залился раскатистым смехом в манере хозяина момента. Женя всё ещё подумывала вернуться к идее об обувной ложке. Блестящая коробка конфет в мужских руках заставила улыбнуться и её, только несколько криво. Он знал, что у неё есть ребёнок. Он выбил её из колеи вопросом о совместном ребёнке, и как бы она ни пыталась сейчас сгладить острые углы, отрицать очевидное было совсем нелепо. — Да что ты говоришь! Он ведь даже не рыжий. — Михаил Алексеевич махнул в сторону рукой, помаячив перед Лёвушкой заветной коробочкой. Мальчик невольно облизнулся, позабыв о всяком приличии, к которому приучала мамина подруга в столь юном возрасте. Он был необыкновенным ребёнком, «теплично выращенным», и Женя знала, что рано или поздно, когда он повзрослеет, Лёва ещё не раз проявит сложный характер, доставшийся ему от отца. — А он в дедушку пошёл. — спохватилась Нежинская и осторожно поймала сына за тонкую ручку, настойчиво уводя его обратно в гостиную. Михаил Алексеевич среагировал молниеносно – встал поперёк прохода и, изогнув бровь, уставился на Женю. — В чьего? В моего? — Слава Богу, что нет! Отойди немедленно. Ты пугаешь мне ребёнка. Маньяк! — не выдержав, она взяла Лёву на руки и закрыла его румяное личико своей ладонью, словно мужчина мог его ненароком сглазить или проклясть. — Почему ты не сказала мне? — злостная обида отразилась на его лице, завозив на лбу морщину. Он не пытался выхватить сына из рук девушки, но уже мечтал взять его за руку и ощутить тепло родного тельца. Действительно, почему она не сказала? Разве были на то причины у семнадцатилетней девчонки, бросившей всех в далёкой провинции, чтобы начать жизнь с чистого листа и забыть навсегда об ужасном позоре? Чего боялась она, подавшая документы в Москву, когда заходила в аудиторию с округлившимся животом? Насмешек, непонимания, свиста? Зачем бежала от матери, отказавшейся от дочери и забывшей о внуке? Впрочем, именно с мамой у неё были самые непонятные и непредсказуемые взаимоотношения. С одной стороны, Тамара Вячеславовна дорожила ею, старалась по мере возможности помогать, иногда приезжала в Москву, чтобы понянчиться с Лёвой, но, с другой стороны, она видела в нём Соколова, и воспоминания волной накрывали её, вызывая шум в ушах и головную боль. Она не единожды повторяла, что от такого стыда теперь не отмыться. — Что бы это изменило, Миша? Ты слишком любишь Таню, чтобы я могла нагружать тебя проблемами. Всё. Прекрати в этом копаться. Скоро Руслан приедет, я не хочу, чтобы он тебя видел… — она не смотрела ему в глаза, боясь, что в их радужках он разглядит мерцающие звёзды сильной девичьей любви, неподвластной и ей самой в том числе. Лёвушка, узнав черты Кощея, в смущении залился краской и заулыбался. Он стал шептать Жене на ухо, что хотел бы познакомиться с бессмертным царём, но та лишь тяжело вздыхала на его желания. Услышавший об этом Соколов в миг вспомнил о всех прелестях своей профессии и низким голосом сказочного персонажа обратился к мальчику: — Как звать тебя, бравый молодец? — мужчина властно вытянулся, расправил плечи, пользуясь детским доверием; ему было в диковинку общаться с ребёнком, тем более с тем, кого он мог бы называть сыном; душа неистово болела, горела, бастовала. Вина обгладывала каждую кость. Если бы в тот роковой вечер он дал Жене договорить, если бы взял её за руку вместо того, чтобы сильно ранить, то, возможно, они бы вместе воспитывали этого славного мальчонку. Судорогой прошлось по телу негодование – он бы скрючился в три погибели, если бы не выдержка и собранность, выправленная за долгие годы непростой жизни. — Лев… — на полуулыбке ответил малыш, поглядывая на маму, словно ожидал, как она отнесётся к такому знакомству, — я тебя видел в театре. Ну, там ты ещё боролся с Иваном… Когда похитил Елену Прекрасную… — А я твой… — он вовремя осёкся, чтобы ненароком не произнести «папа»; он прекрасно понимал, что такое быстрое признание Лёве ни к чему, мальчик ещё не готов, да и ему стоит немного свыкнуться с новым социальным статусом, — я твой друг. Так ты бывал в нашем театре? — кострище затевалось в сердце Михаила Алексеевича. Детский спектакль был отыгран им совсем недавно. Почему он не заметил Нежинскую в зрительном зале, как делал это всегда? Лёгкие сжались. Он просто пытался её забыть. Он просто хотел выгнать её из головы. Он просто… Впрочем, это было невозможно. Их связывала невидимая нить, порвать которую казалось чем-то запредельным. Они бежали друг от друга, осознавая, что огибают круг и падают в объятия любимых рук. Всё в их союзе нарекалось неправильным, а огромная разница в возрасте неприятно намекала на то, что у обоих было не всё в порядке с психикой: один страдал от кризиса среднего возраста, вторая – от недостатка отцовской любви. Два кусочка паззла соединялись в порочную картину – ту самую, на которую глядели их глаза в Русском музее Шелехова. Так считали окружающие в то время, как они исцеляли друг друга чистой и искренней любовью. Они нуждались в этой взаимности, которую таил каждый из них внутри себя – там, где злым языком было совсем не место. — Миша, тебе пора. — Женя не просила – она напоминала о личных границах, которые он вновь нарушил. Мужчина качнулся, передавая сыну коробку конфет. Ему не хотелось уходить, не хотелось расставаться с Нежинской, с их Лёвой. Сколько вопросов роилось в его голове! Сколько претензий и слов о любви! Как они вообще могли танцевать в одном ритме в самом центре мозга? Ноги будто приросли к полу. Михаил Алексеевич принялся рассматривать висевший в коридоре календарь. — Какого числа у тебя, Лёва, день рождения? — искренне поинтересовался актёр, не сводя глаз с напечатанных гор и параллельно пытаясь вспомнить месяц, когда всё могло выйти из-под контроля, — может быть, ты родился зимой? — Да! Зимой! — хохотал мальчик, крутая коробку и любуясь её блеском. Женя не выдержала: она поставила его на пол и насильно увела ребёнка в гостиную, не дав даже попрощаться с отцом. Соколов не успел этому воспрепятствовать, отчего выглядел несколько помято, словно девушка огрела его чем-то тяжёлым по затылку. — Джейн, что происходит? Почему я не могу пообщаться с сыном? Я понимаю, что тебя шокирует моя бестактность, но представь себя на моём месте! Как бы ты отнеслась к новости, что у тебя есть ребёнок, когда ты всю жизнь о нём мечтал? — он мягко обхватил её плечи, но Жене этот жест не пришёлся по вкусу – она отпрянула от него, как бесноватая от святой воды. — Так ты пострадал больше всех? Прости меня, милый, прости, что лишила такой грандиозной возможности! Но я напомню тебе кое-что. Мне было всего семнадцать, когда ты, взрослый человек, лишил меня девственности, опорочил, обманул и бросил. Я осталась одна с ребёнком под сердцем. Никому не нужная, всеми оставленная. Ты хотел выбраться из омута, хотел отдохнуть от жены, которая пилила тебя ежедневно! Ты был на пике славы, купался в восхищённых возгласах толпы из зала... Тебе дарили цветы, вручали награды, признавали лучшим. Я с такой жизнью не была знакома. Я кое-как сдала экзамены, каждый раз входя в пункт проведения и ощущая на себе косые взгляды, накопила на переезд и уехала в столицу, надеясь больше никогда тебя не встретить. Родная мать закрыла передо мной дверь... Она продала дом и исчезла с радаров, лишь бы никогда не вспоминать о позоре дочери, — девушка заходилась в неконтролируемой истерике, хотя понимала, что не может позволить Михаилу увидеть её слабость, — почему я тебе не сказала? Почему сейчас не дала поговорить с Лёвой? Потому что это мой ребёнок! Мой! И ничей больше. Ты никто в его жизни... Ты никто в моей жизни! Хватит, пожалуйста, довольно. Я совершила ошибку, решив навестить тебя. Нет... Я совершила ошибку тогда, когда впервые пришла в театр, когда подарила тебе цветы, когда бросила записку с признанием тебе в ноги! И прекрати называть меня Джейн. Забудь вообще, как меня зовут. Это имя отныне проклято для тебя. — Женя, прошу тебя... Успокойся. — отцовский тон его баритона заставлял девушку дрожать. Он действовал на неё, подобно мантре, однако она не хотела поддаваться его чарам, сопротивляясь всем естеством. Кроме того, она переживала, что своими эмоциями напугает Лёвушку, который и без того пребывал не в самом лучшем настроении. — Нет, я успокоюсь, когда ты уйдёшь, — она шумно шмыгнула носом, — и ещё. Просто, чтобы ты знал... У меня есть мужчина, который мною дорожит. Он заменил Льву папу. И мы действительно счастливы. Соколов озадаченно вскинул бровями. Он ни на йоту не верил её словам, и она это почувствовала. — Хорошо! Я тебе... Я тебе докажу. Прямо сейчас! — он любил, когда она устраивала ему подобные бенефисы. В Жене говорила её детскость, от которой, казалось, должна была остаться лишь сложно ощутимая пыль. Она отправилась к висевшему в прихожей пальто, залезла в карман, ловя картонный прямоугольник и делая вид, что всего лишь старательно ищет собственный телефон. Уставший от неурядиц Соколов прошёл по её разрешению на кухню и сел за стол, продолжая то и дело оглядываться, чтобы пройтись оценивающим взглядом по квартире Чернышевского. Обжился он здесь всё-таки неплохо, однако лишняя уборка ему бы не помешала. Сразу можно было определить, что Руслан являлся гулящим холостяком, не привыкшим жить с постоянной женщиной. Не получив взаимности от подруги, он решил играть с чувствами противоположного пола. И только познакомившись с милой официанткой, отчего-то перестал бегать за каждой юбкой. Но их знакомство всё ещё признавалось недолгим, отчего верных прогнозов не ожидалось в последующие несколько дней безвольного ожидания решения самой судьбы. Встав спиной к мужчине, Нежинская спешно набрала номер адвоката и приложила телефон к уху, надеясь, что тот не подумает о ней плохое и найдёт в себе смелость поддержать её глупую авантюру. Стоит отметить, что сразу Клюев ей не ответил. Женя попросила гостя ждать, ведь её этот вымышленный кавалер – очень и очень занятой человек, не теряющий время просто так, а умеющий инвестировать его в самообразование и личный успех. — Да-да-да? — как-то отвлечённо всё же ответил Семён; его глубокий голос отразило рассеявшееся эхо. Жене ничего не было известно о его жизни. Тем более, она не могла знать, что ему пришлось провести полдня в больнице, уговаривая бабушку остаться там под наблюдением врачей. Серафима Мирославовна ввиду возраста стала крайне подозрительной, во всём видела подвох и подмечала каждую мелочь, которая, как ей казалось, могла навредить. Сейчас она продолжала бастовать, требуя, чтобы внук был к ней менее строг и отвёз её поскорее домой. Не сдержав гнева, Семён покинул палату и уже в коридоре принял звонок. — Привет, милый, не отвлекаю? — мелодично поинтересовалась девушка, становясь в дверном проёме, соединявшем кухню с прихожей. Собеседник прислушался, стараясь понять, кому принадлежит этот нежный голос. — Прошу прощения? — Клюев встряхнул головой, явно прилагая усилия, чтобы распознать, кому в последнее время давал свой номер телефона. И как яркая вспышка, в разум вторглись воспоминания о вчерашнем вечере. Безусловно, спор с бабушкой насчёт едва им не сбитой девушки заточила её в его голове на долгое время, однако сердечный приступ Серафимы Мирославовны накрыл её тёмной тканью забытья, чтобы её привлекательная внешность не туманила и далее проницательный рассудок. — Прости! Я так и знала, что помешаю, но не могла не позвонить, — Женя, подобно кошке, огибала кухонный стол, демонстрируя актёру, что в этот момент та превосходит его в мастерстве; Соколов её стараний не оценил: да, он слышал мужской голос, доносившийся из телефона, однако был уверен, что его девочка ни за что на свете не променяла бы дикую любовь к нему на лекарство от ранившего её прошлого, — Лёва так соскучился по тебе. Каждый день о тебе спрашивает. А тут ещё с билетами проблема… Снова задерживаемся! — У меня к Вам один странный вопрос, но так же, как и Вы не могли не позвонить, я не могу его не задать. Скажите, пожалуйста, я Вас случайно не сбивал ночью? — мужчина громко кашлянул в кулак, пряча неловкую паузу за минутной перхотой. В больничном коридоре было достаточно тихо – только медсёстры расхаживали от палаты к палате, иногда поглядывая на Клюева, который уже направлялся к выходу. Бабушке следовало отдохнуть. Она и без того признавалась нервной старушкой, надумывавшей себе всякую дьявольщину. — Да, точно! Ты как всегда у меня прав, — воскликнула Женя, легонько хлопнув по столешнице и разворачиваясь лицом к Соколову; тот, подставив под подбородок кулак, с интересом следил за каждым её действием, зная наверняка, что её театрально представление сорвалось. Да, Женя была талантливой, безупречной, самой лучшей, но врать не умела, увы, — будь осторожен за рулём в следующий раз. Без тебя мне будет невыносимо сложно. — Я буду осторожен ровно так же, как и ты, моя дорогая, никому не помешает лишний раз посмотреть по сторонам и убедиться в том, что на тебя не едет какой-нибудь Форд, — он усмехнулся, стягивая с плеч белый халат, — на самом деле весь день о тебе думал. Рад, что ты позвонила сама, однако пока мне не совсем понятен твой тон. У тебя всё в порядке? Есть рядом кто-то, в чьём присутствии ты вынуждена так говорить? — Да! Вернее… Да. Но всё хорошо, тебе не о чем переживать. Я тебе позже ещё позвоню. Всё-всё, целую! — Нежинская чувствовала себя чрезвычайно неловко. Стыд распространялся по её лицу одним красным пятном, словно вино разлили на белый ковёр. Что о ней мог подумать посторонний человек? Она, не дожидаясь ответа, сбросила, отправив телефон в задний карман джинсов. Должного эффекта на Михаила это не произвело, но он ясно осознавал, что так просто вернуть Женю не получится. Не было и смысла рассказывать ей о том, что вот-вот он с Татьяной подаст заявление о расторжении брака. Она ему не поверит. Тогда, почти четыре года назад, он тоже говорил ей, что всё идёт к разводу. Только почему-то в их последнюю встречу громогласно заявил о невероятной любви к супруге. Дурак. — Давай будем честны друг перед другом, — начал он по-доброму, не протягивая к ней руки для объятий, отчего неспокойно горели чресла, — мне не представляется возможным поверить в существование твоего партнёра, не могу назвать причину, по которой так яро вспыхивает моё недоверие, но и докучать тебе я тоже не в состоянии. Скажи мне только одно: этот мальчик – мой сын, так? Она поклялась стоять ровно и не отворачиваться, словно ко лбу приложили дуло пистолета, откуда через мгновение выскочит убийственная пуля и проделает дыру в черепе. Меньше всего Женя хотела, чтобы он заметил её слабость. Пусть лучше ударит, назовёт её распутной идиоткой, пусть изо всех сил встряхнёт, держа за хрупкие плечи, пусть зацелует до жгучей крови пухлые губы… Каждое его касание будет пронизывать её адской болью, будто она тотчас же обернётся скрипкой Паганини и вместо смычка по ней пройдётся заточенный кинжал. Зачем ему эта правда? Между ними пропасть, которая с годами лишь разрослась. Мостов никто не строил, да и для чего их строить, когда две стороны враждуют? Мама заклинала её – нужно ненавидеть этого человека. Нужно. Конечно, нужно, ведь он бросил её, как поломанную игрушку, разбитую вдребезги фарфоровую куклу, которую было бессмысленно клеить. Но что сделала сама мама? Сбежала от дочери за город, чтобы потом звонить ей по праздникам и интересоваться больше бытовыми вопросами, нежели здоровьем внука. Тамара Вячеславовна, безусловно, не планировала так рано становиться бабушкой; её, наверное, тоже можно было понять, более того, сама Женя её давным-давно простила, только до сих пор в её голове не укладывалось – если Соколова нужно ненавидеть, потому что он отказался от неё с ребёнком, то почему стоит и дальше свято ценить мать, совершившую буквально то же предательство, что и Михаил? Девушка любила психологию, обожала рассуждать о человеческих судьбах в рамках обучения в университете, но плохо разбиралась в собственной жизни. Вокруг царило одно беспокойство: стереотипы и слухи сводили её с ума, косые взгляды скручивались жгутом на шее, и только работа помогала ей забыться. Но что мог теперь ей дать Миша? Для чего сейчас фортуна сводила их? Она прекрасно справлялась с ролью молодой матери, зарабатывала достаточно, чтобы её сын ни в чём нуждался, почти не стесняла Сашу и подумывала о переезде в новую квартиру. — Да. Лев – твой сын, — стальным голосом ответила Женя, стараясь не позволять ни единой эмоции давать о себе знать, — принимай эту правду, как хочешь. Сразу скажу: деньги от тебя я не требую. Не стоит бросать всё, ради нас. Мы сами по себе. Большое спасибо, что подарил мне ребёнка, без него мне было бы… Да, впрочем, и неважно. — Мне жаль… — на выдохе подытожил её ответ Соколов, сжав пальцы до белеющих костяшек, — когда ты узнала о беременности? — В конце мая. Мы не общались целый месяц после того, как я узнала, что ты женат, — хмыкнула Женя, — детство кончилось тогда моментально. Я рвала на себе волосы, кричала, что есть сил. Вероника убедила меня, что нужно обо всём рассказать тебе… — Но ты не рассказала. — закончил за неё мужчина и встал с места, делая шаг к ней. Она попятилась. — Я не успела! В тот вечер я принесла в ресторан красивую коробку с тестом, хотела сделать тебе сюрприз, преподнести это как подарок, но ты всё испортил. Конечно! Ты всегда всё портишь, — девушка вышла к прихожую, всем видом намекая, что уже пора уходить, — я так нервничала, так переживала, но так надеялась, что ты поймёшь меня, что обязательно полюбишь этого ребёнка! И когда я уже набралась смелости обо всём тебе рассказать, ты выпотрошил меня заявлением о том, что я всего лишь твоя любовница. — Джейн, я не знал! Господи, если бы ты только сказала, что у нас будет ребёнок, всё бы изменилось в тот же миг, — он не мог признаться самому себе, что дрожал, но эта болезненная судорога от мысли, что вся жизнь могла бы стать совершенно иной, заставляла его прогибаться и опираться о стену широкой ладонью, — чёрт возьми, да мы бы поженились! Вместе растили бы Льва! Нежинская приложила палец к губам, призывая его к тишине. Всё, что он говорил, выворачивало её наизнанку. Он ничего не знал о том, как она жила эти годы. Он не был с ней рядом в те бессонные ночи, когда у Лёвушки резались зубки, а она, качая его на руках, старательно заучивала лекции по педагогике. — Прошлое не изменить, Миша. Хочешь ты этого или нет – столько воды уже утекло. Вряд ли теперь это имеет хоть какое-то значение. Пожалуйста, уходи. Сейчас придёт Руслан. — она демонстративно открыла входную дверь и отошла в сторону, чтобы взгляд Соколова был обращён не на неё, а на лестничную площадку. — В среду мы не увидимся, да? Ты это выдумала, чтобы я оставил тебя в покое. — Женя лишь кивнула. Входная дверь хлопнула. Она расстроенно подумала о том, как было бы замечательно, если бы хлопнули по ней. Его терпкий парфюм до сих пор стоял в воздухе, и она ловила его губами, жалея о том, что приехала в Шелехов. Этот город проклят. Здесь ей не быть счастливой. С этими мыслями она вернулась к сыну, чтобы крепко-крепко обнять его. Только Лёвушка знает, как больно его маме. — Кощей убежал, чтобы проверить, не украл ли Иван Царевич Елену Прекрасную... — в своей детской манере пробубнил Лёва ей в волосы, отчего на лице Евгении появилась ласковая улыбка. — Может быть, львёнок, может быть... — в кармане завибрировал телефон. Немного отдалившись от мальчика, она обнаружила сообщение от номера, на который недавно звонила, в котором значилось: «Услуга за услугу — я подыграл, а ты идёшь со мной на ужин. Заеду за тобой в семь. Отправь адрес». Услуга... Какое неприятное слово, какой отвратительное, вынуждающее её на резкие действия, лишённые мотивации адекватно мыслить. Ужин не входил в её планы. Она рассчитывала уехать в этот раз окончательно, поклявшись на крови, что более такой опрометчивой ошибки не допустит, но вновь и вновь ситуация уходила из-под контроля, стоило Евгении отвлечься на романтизированные мысли о былых запретных чувствах. Однако нельзя было оставить без внимания тот факт, что этот полуночный незнакомец представлял теперь угрозу её существования. Она ничего не знала о нём, и именно незнание вынуждало её тревожиться. В университете всё было для неё просто — досконально изучила материал и ловко парировала им в дискуссиях. Здесь же всё совсем обстояло иначе: она не доверяла чужим людям. Чего ждать от того, кто едва тебя не сбил? Пускай и по твоей вине. — Мама, а Кощей вернётся? — как же ей не нравились его эти надоедливые вопросы о Соколове. И как же корила она себя за то, что имела смелость злиться по этому поводу! Ведь Лёвушка ни в чём не виноват. Это она, только она — сама заварила эту кашу и ныне крутила носом, лишь бы её не глотать. — Вспомни сказку, милый, Кощея победил Иван Царевич. Так что... Я сомневаюсь, что к нам он ещё заглянет на огонёк, — Женя нежно зарылась пальчиками в его тоненькие кудри, — завтра вечером мы уезжаем. Надоели мы дяде Руслану. Позанимались кочевничеством и хватит. — она забавно ухмыльнулась, приметив, как сморщился мальчишка. Таких слов он ещё не знал, хотя многое читал и понимал. Человеку важно обладать богатым багажом знаний, иначе без него он приближается к первоначальной стадии своего развития, где он привык охотиться на мамонта и выть. Иногда наша жажда информации настолько велика, что мы теряемся среди уже изученной, той, что говорила нам о мере познания. И тогда на задний план уходят понятия морали и чести, безрассудство пляшет на костях здравого смысла, и руки тянутся к картам, рунам и прочей атрибутике, которую мы зачем-то нарекли магической. И если кому-то они действительно дарят волшебство, то остальные вынуждены мириться с грустной реальностью мироздания, при которой мечты так просто не исполняются, а, наоборот, становятся неисполненной надеждой, терзающей душу вплоть до последнего вздоха. Серафима Мирославовна со многим столкнулась в молодости. Когда-то у неё была большая семья с кучей ребятишек. Они жили бедненько, но никто не жаловался ввиду воспитания – не успели ещё истлеть воспоминания о прошедшей великой войне, разрушившей миллионы судеб. Симочка родилась спустя год после победы советской армии. Она была шестой из семи детей и росла послушной и тихой девочкой. Этим она и отличалась — до восьми лет девочка молчала, и мать нарекла её юродивой, хотя любила пылко, жарко, как любая другая родительница, замученная деревенским бытом и забитая собственным мужем. Тот колотил её за всякую провинность, а иногда и за просто так, лишь бы выместить накопившуюся злобу. Симочке попало только раз — пьяный отец ударил её по лицу грязной тряпкой, которую ещё не успела постирать мать, за то, что та не могла при нём произнести ни слова. Впрочем, окружение не имело значения. Она молчала и молчала бы и дальше, если бы однажды с ней ни случилось чудо. Или не чудо вовсе. Заблудившись в лесу, девочка обошла кругом более или менее знакомые тропинки, спотыкаясь и надрывая тоненькое холщовое платьице, и села под ель, запрокинув голову и уставившись на тёмное небо. Вдалеке слышались раскаты грома. Симочка обняла себя за плечи и тяжело выдохнула, уже прощаясь с жизнью. Она была понятливой и знала, что без чужой помощи ей не выйти из лесной чащи. Наверное, её разорвут волки, и девичья кровь вот-вот окрасит жухлую траву, сильно пахнувшую дождём. Сначала сидела у самого ствола, прислонившись виском к острой коре, потом сползла спиной к земле и свернулась клубочком, отчего мало-помалу стала дремать. И уже сквозь сон, лёгкий и недолгий, больше похожий на дымку, она слышала приближающиеся шаги. Скорее, нет, не шаги — так проминались ветки рядышком. Подобрав к груди ноги лёжа на боку, Симочка поднялась на локтях и вгляделась во мглу, внезапно окутавшую лес. Невидимые бровки округлились, вздёрнувшись на мягком лбу. — Бог. — сорвалось с детских уст одно короткое слово. Как ей понравилось нарушать это названное вечным молчание. Но свершилось это не потому, что она так свято верила во Всевышнего, не потому, что молилась Ему днями и ночами, лишь бы Тот отогнал от неё злой недуг, а потому, что так говорили все взрослые — упоминали Его имя всуе, так, чтобы заполнить недостающую часть среди потока беспокойной крикливой речи. Из тьмы на неё вышла собака. Она их боялась, ведь несколько лет назад с цепи спустили старого Полкана, грозного дворового пса, охранявшего курятник от голодных лисиц, и зверь кинулся прямо на Сумочку, покусав больно ей руку, отчего теперь она подрагивала, стоило ей только начать отчего-нибудь переживать. Но эта собака была иной — всего лишь щеночек, такой же сбившийся с пути, как и она. Он спешно приблизился к ней, и она, зажмурившись, ощутила, как его мокрый тёплый нос коснулся её синего колена. Поборов страх, Симочка протянула к нему руку, и щенок позволил почесать шею и пушистую грудинку. С минуту помиловавшись, они, словно понимая друг друга, направились вместе по тропе, и когда лес уже был посади, то Симочка, оглянувшись, не приметила подле себя хвостатого товарища. Лёжа сейчас в постели, Серафима Мирославовна складывала между собой морщинистые пальцы и всё мечтала с кем-нибудь поговорить. Внук ушёл от неё часом ранее, а врачи и вовсе запретили ей вставать до вечера. Так у неё вышло — она глядела на серый высокий потолок и размышляла, как бы ей поскорее вернуться домой. Её волновала судьба Жени. Но не от того, что они когда-то были знакомы, ведь до этого они раньше никогда не встречались. Просто старушка умела чувствовать людей, находить в их душах надлом и принимать его за свой. Она за всех болела, за всех погибала, и никто ей ещё по-настоящему не говорил «спасибо». Карты велели ей оберегать Женю, хотя она знала это без них. Кое-кто с того света стучался в мир живых, и Серафима Мирославовна, сердобольная женщина, не смогла не откликнуться на истошный крик о помощи того, кто не смог в своё время оградить родного человека от боли и печали. Чем больше она старалась слушать зов мёртвого страдальца, тем яснее становился для неё его голос — мужской, бархатный, особенно гипнотизирующий. И именно он сейчас уговаривал её решиться на отчаянный шаг, и она, слишком мягкая, добрая и открытая, опираясь ладонями на скрипучую кровать, встала с неё, пошатнулась, перекрестилась. В палате стояла ещё одна кровать, благо, она пустовала, и, уложив трясущуюся руку на её прутья, она прошла к двери и выглянула в коридор. Медсестра, подперев щёку кулаком, старательно делала вид, что совсем не хочет спать, хотя, не дождавшись смены, уже подумывала положить голову на стол и закрыться журналом от пациентов. Хождения эпизодических медсестёр вскоре тоже завершились, и Серафима Мирославовна, дождавшись, когда на этаже станет тихо, осторожно отворила дверь и, набросив на плечи шаль, в одной больничной сорочке вышла в коридор, невкусно пропахнувший лекарствами. Правую ногу повело, но она, коснувшись стены, только замерла, чтобы не издать ни звука. Обойдя этаж, старушка поняла, что здесь нет ничего, что могло бы ей помочь, да и прыгать было бы совсем опрометчиво; тогда она просквозила к лестнице и быстрым шагом, таким, какой позволяли ей её больные ноги, отправилась на этаж ниже, на первый, надеясь, что там на неё не станут обращать внимания. В углу на табуретке сидела молоденькая медсестричка, наверное, студентка медицинского колледжа, как определила Серафима Мирославовна, так как та почти не заметила её — лишь проводила беспокойным взглядом до поворота, а потом любезно подсказала, где находится туалет, где старушка удачно обнаружила, открытое окно и, скрестив руки, стала раздумывать, как ей бы перевалиться через оконную раму и не сломать ни её, ни свою шейку бедра. Она отодвинула посильнее стекло, вызвав мерзкий скрип, выглянула на улицу — чувствовалась морось, но особого холода не наблюдалось. Тогда она, закинув кропотливо одну ногу на подоконник, коленом упёрлась в перекладину ледяной трубы и поставила рядом вторую ногу. Понадобилось несколько минут, чтобы отдышаться. Она знала, что на улицу законным образом её бы не пустили — не положено, так как её и без того привезли без сознания, поэтому пришлось поступать несколько радикально. Один тапок, что прихватил с собой Семён, соскочил с неё, но тянуться за ним было бессмысленно; Серафима Мирославовна вылезла из окна первого этажа, оказавшись почти босой. Озябнуть она ещё не успела, но богатый опыт жизни на земле подсказывал ей, что нужно идти быстрее, пока ветер не вытворил с ней злую шутку — не наградил пневмонией. Ведь как страшно болеть, когда ты взрослый! Нет рядом заботливой мамы, которая обязательно закутает тебя в пуховое одеяло, накормит вареньем, напоит горячим чаем и прочитает сказку, приговаривая, что именно сон и есть самое лучшее лекарство. В детстве нам многое казалось простым: познакомиться, подружиться, взять за руку. Протянул конфету в ярком фантике, а тебе в ответ — какую-нибудь деталь паззла. И всё — дружба до конца жизни. И всякий раз, когда мы становились старше, наша жизнь невообразимо преобразовывалась и зачем-то усложнялась. Теперь девочкам мало одной конфеты для начала бурной дружбы. Им и не хватит того, что ты изо всех сил дёрнешь им за длинные косички. Иногда кажется, что общение с представительницами прекрасного пола — вообще целое искусство. Или наука. Или и то, и то другое. И чтобы познать обе эти стороны, следует родиться Чернышевским, бодро поднимавшимся на свой этаж на лифте. Он не считал себя фаталистом и практически не верил в бумеранг, он просто знал, что если делать добро, то оно вернётся в троекратном размере. — Как ни зайду к тебе, ты всё куда-то собираешься... — присвистнул Руслан, стоя на одной ноге и развязывая шнурки на кроссовках, — поглядите на неё, платье достала, волосы собрала. Соколов что ли прощения просил? Нежинская одарила друга недоброжелательным взглядом напряжённых голубых глаз, подведённых тушью. На фоне слышались звуки детских песен, которые прослушивал с упоением Лёвушка, тихонько сидя в углу дивана. — Не пойму, где ты здесь платье увидел, — пожала она плечами, — юбка и блузка. Я в этом в театр ходила по приезде. И ничего. — она застегнула косметичку после того, как нанесла лёгкий блеск на пухлые губы. Руслан зачесал назад рыжую копну и прошёл в гостиную, где уселся в кресло. — Ну, уж извините, ошибся. Привет, Лев! — поздоровался он с мальчиком, и тот лениво помахал ему открытой ладошкой, — не знаешь, куда твоя мама уходит? — Отстань от ребёнка, — несколько строго попросила его Женя и встала с места, чтобы подтянуть колготки, — ни с каким Соколовым я никуда не иду. В мире что, нет больше никаких мужчин? Именно так она себя и убедила в том, что ей жизненно необходимо сходить хотя бы раз в сто лет на свидание. После расставания с Михаилом она и не думала вступать в отношения. У неё никого после него не было. Но Женя прекрасно понимала, что жить прошлым у неё не выйдет — это травмирует, ущемляет и порабощает её, не позволяя радоваться и исполнять личные мечты. Если продолжать всего бояться и никому не доверять, то можно сразу замуровать себя в квартире и поклясться сидеть там до скончания времён. — А с кем, если не с ним? — он вопросительно изогнул бровь, будто желая вытянуть из неё все данные, как из самого несговорчивого грабителя. Научился-таки в юридическом. Негодяй. Женю даже разозлила его эта неуместная пытливость. Она была рада называть его одним из близких друзей, однако ей было невыносимо больно обнаруживать в его тоне насмешку. А ведь он и вправду насмехался над ней, над её слабостью. Он помнил, как она, обиженная и брошенная, с пеной у рта доказывала, что никогда её нога более ни сойдёт на перрон шелеховского вокзала. И вот, она сидит у него в квартире, с энтузиазмом наносит на реснички тушь и готовится выбежать на улицу, в объятия какого-то глупца, решившего вновь воспользоваться её простодушием и теплом. Сама Женя таковой себя не считала. Самостоятельная жизнь закалила её, заострила, как нож, грозившийся разрезать неприятелю грудину. Даже сейчас она держала ситуацию под контролем, разрешая себе эту слабость в виде прогулки с мужчиной. Она делала этот из особой злости. Ей очень хотелось потом похвастаться перед Соколовым своим успешным променадом. Он же не поверил в то, что у неё мог быть кто-то после него. Но дальше поставленных границ она идти не станет – просто ужин в странной компании без возможности получить надежду. Её не будет – умерла. — С кем угодно, только не с ним, — грубо поправила Руслана девушка, завязывая волосы в пучок на затылке, — будь добр, налей Льву йогурт, но сразу не давай. Пусть погреется. Чемоданы собраны, завтра вечером выезжаем. Всё-таки ты был прав. Пришла пора расставания с прошлым. Если жить воспоминаниями, вряд ли получится обзавестись новыми эмоциями и чувствами, а старые меня душат. Кстати, как у тебя всё прошло? Смена темы воодушевила Чернышевского. Он, воспрянув духом, на выдохе выпрямился, как бравый солдатик, и хитрым взглядом изворотливо прошёлся по фигурке драгоценной подруги. Она слабо улыбнулась, искренне радуясь счастью Руслана, но не показывая это открыто. Парень сел рядом со Львом, но мальчик на него никак не отреагировал – он, обнимая подушку, дремал, отчего его мать старалась говорить тише обычного. — Да всё было просто чудесно! Впервые ощутил такой полный контакт в общении, будто что-то щёлкнуло в голове. Люда такая лёгкая в общении. Договорились на выходных сходить вместе в бассейн… Но это ещё ладно! Оказалось, что она ходит в тот же спортивный клуб, что и я, только она появляется там по четвергам, а я – в пятницу и воскресенье, — Женя всегда видела в друге неугомонного ребёнка, жаждавшего внимания к своей персоне, причём такого огромного, что они часто ссорились на этот счёт; но в этот раз его детскость шла ему на пользу – девушкам он нравился отсутствием вечной озабоченности, с ним было свободно и просто, не требовался особый ум, чтобы завязать с ним разговор, хотя сообразительность и смекалка почти никогда его не покидали, — после прогулки Люда позвала меня к себе на чай. У меня так крышу снесло от этого внезапного приглашения! — Так, интересно. И что, вы поехали к ней? — блондинка вышла в коридор и поманила за собой Руслана, чтобы разговорами не будить сына, к вечеру уставшего от игр; парень, ещё не поверивший в то, что подруга действительно куда-то уходит поздним вечером, встал в проходе, закрыв спиной спящего Лёвушку. — Ага, конечно, — фыркнул он с обидой, характерной для человека, лишённого самого сокровенного, — вдруг ей позвонила её тётка, и началась какая-то сюрреалистичная драма. Тётка ушла от мужа, потому что поняла, что его не любит, но совесть её мучит, и она, рыдая, собрала все свои пожитки и приехала к Люде, чтобы пожить у неё несколько дней, пока вина не перестанет её терзать. Там, если послушать, можно с ума сойти. А этот её муж, который объелся груш, тоже её не любит, и всё у них в семье плохо, и детей нет, и доверия тоже. Типичная среднестатистическая семья в России. — Ну, я бы так не сказала, — она даже на мгновение задумалась, застёгивая замочек на сапожках, — для семьи данного типа характерно большое количество детей и отсутствие отца вообще. Или алкоголизм, свойственный обоим родителям… а то, что произошло у Людмилиной тёти, даже хорошо, ведь если муж и жена не видят смысла в браке, то зачем ему существовать? Ещё и детей нет. Бессмысленно держать друг друга. Конечно, если от этого не зависит чья-нибудь репутация. Ладно, я с тобой заговорилась тут. — Нежинская уже обратила внимание на бесконечное число сообщений и звонков от Саши и Вероники, но ни одной из них в этот вечер перезванивать не желала. Они начнут поучать её, а в советах она сегодня не нуждалась. Она и без них знала, что поступает несколько бездумно и вульгарно. — Мне кажется, тебе не стоит уезжать завтра. Да и сегодня тоже. Останься. Ляг пораньше спать, отдохни. Давай вернёмся к хорошим воспоминаниям, добрым, связанным с беспечным периодом жизни, — неожиданно выпалил Руслан, перехватывая из её рук длинный вязаный шарф, — пропуски в институте закроешь потом, да и неужели они там без тебя не справятся? Лёве у меня нравится. — Я бы с удовольствием осталась, если бы не Соколов и весь театр, Руслан, но всё очень сложно. Люди спрашивают о моём сыне, им интересно знать, как я живу, а вечно врать я не согласна. У меня не получается. Всё, отдай шарф. — как-то измученно звучал её нежный голос. Она не предприняла никаких попыток, чтобы отобрать у друга свой шарф, вместо этого она лишь брызнула на запястья лимонные духи и набросила на плечи пальто с припрятанным в кармане грецким орехом. Парень молча протянул ей шарф, стараясь не смотреть в глаза. — Хорошо, твоё право. Безусловно. Но я лучше нарушу закон, чем позволю тебе уехать! — ни с того ни с сего Руслан быстро направился в гостиную, где стоял чемодан, дёрнул его за ручку, разворачивая к себе, и стал показательно рыться в одежде Жени, разыскивая среди них её паспорт. Девушка, встревоженная его поведением, резко ударила его по спине ладошкой, и несколько иголочек затанцевало у него вдоль позвоночника; Чернышевский сконфузился и инерционально отошёл в сторону, что помогло девушке пробраться к чемодану, вытащить документы из бокового кармана и прижать их к груди. Тогда он попытался отобрать их у неё, но она, достаточно ловкая, извернулась и рванула к входной двери, около которой трясущимися руками вложила папку в сумку. — Мама? — послышался испуганный детский голос из гостиной; из-за шума Лёва проснулся, и теперь мигал большими глазами, которые слезились и блестели в полумраке, — мама, где ты? Девушка тяжело вздохнула – телефон вибрировал, напоминая о том, что у подъезда её ждёт знакомый Форд. Она слишком любила сына, чтобы уйти во мглу, не попрощавшись и не убедив его, что она совсем скоро вернётся. Руслан, подняв руки в знак обещания, что больше её не тронет, ушёл на кухню, и она смогла пройти к Лёве и заключить его в крепкие объятия. Как сильно он был привязан к матери! — Дядя Руслан побудет с тобой этим вечером. Он прочитает тебе сказку перед сном, а утром мы с тобой уже будем вместе, — ласково шептала ему она в самое ухо, поглаживая по голове, — скоро мы с тобой вернёмся домой. И будем жить лучше всех, мой львёнок. — А йогурт? — это пробило её на короткий смешок; больше всего Лёвушку волновал вечерний йогурт, который ему всегда подавали с песочным печеньем или ломтиком батона с ягодным вареньем. В гостях у дяди Руслана такой сладости ещё не находилось, но йогурт он не пропускал — ещё бы! Мама заботливо покупала его для него и наливала заранее, чтобы йогурт успевал согреться. — Дядя Руслан тебе его нальёт, напомни ему только, а то что-то сегодня он балуется, как маленький. Ты же у меня уже взрослый мальчик, присмотри за крёстным. — она снова обняла его и расцеловала щёки, после чего посмотрелась в зеркало, смотря в которое несколько раз накрутила на палец передние пряди, делая их более округлыми. Дверь хлопнула. Руслан едва не ударил по ней кулаком так, чтобы полетели щепки. Но Нежинскую это уже не волновало — пускай он ругает её, пускай проклинает. Никто не имеет власти над её жизнью. Она хозяйка своей судьбы, поэтому вольна поступать так, как считает нужным. Возможно, матери в такие моменты ей действительно не хватало. Когда-то они были очень близки, особенно после смерти папы, когда маме становилось дурно от слёз и успокоительных. Тогда девочка садилась у изголовья кровати, гладила материнские волосы, растягивая прядки между пальцами, и тихо приговаривала: «Моя мама самая сильная, самая лучшая, её невозможно сломать...» Она сама нуждалась в этих словах, но понимала, что ей это ещё скажут друзья, а мама осталась у неё совсем-совсем одна. — Он из-за меня погиб, я знаю, — всхлипывала Тамара Вячеславовна, безудержно рыдая, — я не ценила его, так редко говорила, что люблю... — Нет, ты не виновата, мамочка, никто в этом не виноват. Это был несчастный случай... — Женя не могла определить, кого в первую очередь в этом уверяла — себя или маму — и решила, что обеих, — все мы когда-нибудь умрём, кто-то раньше, кто-то позже. Мы живём ровно столько, сколько нам отвёл Господь. Увы, иногда лучшие люди покидают этот мир скорее, чем все остальные. — Только ты меня не покидай... — мама поймала руку Жени и нежно расцеловала каждый её тоненький пальчик. «Не покидай» — эти слова выжгли ей сердце. Зачем ты, мама, так говорила, если сама покинула первее? Женя молилась Богу за здоровье Тамары Вячеславовны, потому что она была единственным родным человеком, простила её и за малость встреч, но всё чаще она замечала, как скучает по ней. Ей хотелось обнять её, поплакать в материнское плечо, но у неё теперь всё было иное — новый мужчина, новый дом, новый автомобиль. У мамы всё было новым, только вот дочь продолжала прятаться за всем старым, что могла только бережно сохранить в своей голове. — Добрый вечер, — у примеченного издали Форда стоял мужчина в дорогом классическом костюме, но его вычурность Евгению не сразила, наоборот, только напрягла; она почувствовала себя неловко, так как сама пыталась согреться в объятиях тонкой блузки, — Евгения, верно? — Кажется, да, — в этот раз она говорила не особо отчётливо не из-за стёртого в крови языка, а из-за неприятного чувства, скопившегося в груди; ей было невдомёк, откуда мужчина узнал её имя, ведь в их первую и единственную встречу она лишила его такой возможности, — Клюев-С-М? Мужчина по-доброму расплылся в улыбке. — Семён Матвеевич. Можно просто Семён, — он не сводил с неё глаз, и благодаря долгому зрительному контакту, Женя смогла определить, что они у него голубого цвета, — приглашаю к себе в автомобиль, не могу смотреть на то, как ты мёрзнешь. Он открыл дверь и помог девушке удобно разместиться на переднем сиденье. В салоне витал аромат индийских пряностей. Она узнала его, так как Милославская, приезжая домой после ночных репетиций, пребывала временами в прекрасном расположении духа и готовила вегетарианские карри с тофу. От воспоминаний Женя нервно сглотнула. Всё-таки ужин бы сейчас не помешал. — Признаться честно, я не думал, что ты позвонишь, — они ехали плавно, словно скользили вдоль улицы по тонкому ледку, который, к слову, медленно овладевал асфальтом, — но я приятно удивлён, пускай твой звонок застал меня врасплох. Перед кем ты разыгрывала сцену, если не секрет? — Важно ли это сейчас? — Женя мило отмахнулась, — сомневаюсь, что тебе будет интересно это послушать. Но из всех моих знакомых почему-то вышло позвонить только тебе. Но не надо считать это судьбой. — припомнила ему она собственные слова и смутилась. Он относился к ней слишком хорошо, и она решила даже улыбнуться ему в ответ. В ресторане Семён был таким же галантным и обходительным — отодвинул для Жени стул, укрыл её дрожащие колени тканевой салфеткой, оттянул кружевные рукава её блузки чуть выше запястий. Она ощущала себя беспомощной, и это состояние, такое несвойственное для неё, удивляло и будоражило её одновременно. — Скажи, пожалуйста, — он заметил, с каким неподдельным любопытством девушка осматривала зал ресторана; здесь Женя ни разу не была, скорее всего, заведение открылось недавно, отчего его новизна казалась ей увлекательной: хотелось разглядывать каждый металлический столик на витых ножках, каждое растение на подоконниках, придававшее живость помещению. Она запрокинула голову, и глаза её округлились от изумления — её синева заискрилась от красоты росписи потолка, изображавшей библейские сюжеты. — Это так странно, — подметила Женя, не услышав обращение Семёна к ней, — мы буквально грешим под святостью Божьей. Чревоугодие, похоть, уныние... Сколько грехов... И всё под Библией. Я бы не стала на месте владельцев выбирать подобный интерьер. Клюев поднял глаза к потолку и со всей педантичностью, присущей художественному критику, оглядел весь вытянутый красочный прямоугольник, изображающий явление Манны небесной, строительство Ковчега и царицу Есфирь. Адвокат развёл руками, готовясь высказать свои мысли на этот счёт. — Я согласен с тобой насчёт неуместности библейский сказаний в данном заведении, так как, в основном, народ идёт сюда, чтобы хорошо провести время, а не за тем, чтобы рассуждать на тему религии, однако дизайнерская идея мне понятна, пускай я и атеист. Видишь ли, в чём тут дело, это иллюстрации Ветхого завета. Пока человек здесь, он вправе грешить, однако, выйдя из ресторана, он вновь оказывается в Божьей власти, — Семён ловким движением опустил салфетку на колени и скромно улыбнулся Жене, — не хочу загружать тебя тяжёлыми размышлениями. Но если хочешь обсудить этот вопрос, я рискну побыть твоим оппонентом. К слову, христианство пришло из Римской империи, которая так или иначе распалась, а на её территории образовалось множество стран, одна из которых – Португалия. Именно её кухня представлена в этом ресторане. — Ты сказал, что ты атеист. Но откуда такие познания? Как ты быстро определил, что это именно Ветхий завет? — заинтересованная Нежинская заметила, как в голосе спонтанно возникли игривые нотки; она плавно листала меню, но не могла пока точно сказать, чего бы ей хотелось попробовать, — хотя философию изучают все, кто действительно ищет ответы на все вопросы в просвещении. — Да, ты права. Порой меня остро волнуют вопросы мироздания. Я изучал некоторые религии в рамках обучения в университете, но из всех теологических явлений мне ближе всего буддизм, хотя ни к одному из них я себя не причисляю. Кроме того, у меня крайне набожная бабуля, — его чувственные губы опустились одними уголками, изображая насмешку, — я воспитывался, в основном, ею и часто проводил каникулы в Шелехове. Мои родители рано ушли из жизни. Теперь у меня осталась только она. Впрочем, меня так же интересует история. Причём не только отечественная, но и зарубежная в том числе. Она ощутила некую интимность в его словах, отчего ей стало вдруг неловко. Мужчина делился с ней сокровенным так просто, что она захотела рассказать что-нибудь ему в ответ. Он явно располагал к себе, но доверия не вызывал. В голове продолжал буйствовать вопрос – откуда Клюев узнал, как её зовут? Ни в одной социальной сети Шелехов не был указан в качестве родного города, да и на месте фотографии пользователя всюду красовался портрет Марии Фёдоровны Романовой, императрицы и супруги Павла Первого, женщины, которая всегда вдохновляла Женю на свершение невозможного. В общем, отыскать какую-либо информацию о ней было практически невозможно. Она умело скрывалась от недоброжелателей, но они заставали её врасплох уже при очной встрече. Как тогда, так и сейчас девушка принялась безудержно волноваться, старательно пытаясь успокоить себя так, чтобы компаньон не заметил её дурного состояния. — Прошу прощения, вы готовы сделать заказ? — молодой официант, вероятно, ещё школьник, подошёл к их столику и стал постукивать наконечником колпачка шариковой ручки по небольшому блокноту. Девушка остановилась на странице с блюдами из рыбы и поджала украшенные липким блеском пухлые губы. Засиживаться допоздна она не планировала так же уверенно, как и не употреблять алкоголь в компании чужого человека. Но у Клюева были на этот вечер иные планы. Он тотчас же заказал бутылку игристого шампанского, фейжоаду, густое мясное рагу, и шоколадное мороженое. Женя призадумалась – как он повезёт её домой после такого празднества? — Может, обойдёмся без шампанского? Нет настроения. Я бы выпила сок или какой-нибудь коктейль, — она одарила его милой улыбкой, и он согласился, попросив официанта заменить бутылку шампанского на графин апельсинового сока, — мне, пожалуйста, запеченную форель по-гречески под соусом из помидоров и какой-нибудь десерт. — Могу Вам посоветовать «Пао де Ло». Это мягкий и рассыпчатый бисквит с жидкой ягодной или фруктовой начинкой. Или «Бекон с небес» — в его состав входит сахарный сироп, дробленный миндаль, сливочное масло и куриный желток. Подаётся обычно с чаем, какао или кофе, но и сок вполне подходит. — щебетал официант, пока Женя обменивалась взглядами с царицей Есфирь. Клюев опередил её – заказал первое лакомство, и девушка не посчитала нужным с ним спорить. Когда они вновь остались одни, мужчина несколько раз проверил телефон на наличие попущенных звонков и сообщений. Нежинская, воспользовавшись мгновением, проделала то же самое. — Тоже есть кто-то, за кого ты переживаешь? — заметил Семён её манипуляции и понимающе кивнул, Женя вздохнула, и он, расценив это за утвердительный ответ, продолжил, — у моей бабули сегодня случился сердечный приступ. Она у меня своеобразная… Не хотела никак в больницу ложиться. И несколько раз за утро клялась мне, что немедленно сбежит. Я, конечно, предупредил охрану и врачей, но и в её способностях не сомневаюсь. Приходится время от времени мониторить ситуацию, чтобы, если что, первым отправиться на её поиски. — Моя бабушка умерла, когда я была маленькой, — начала свой рассказ девушка; увы, его притягательность росла с каждой минутой, оттого ей захотелось нарушить тишину и своим голосом тоже, — отца я тоже почти не знала. Он погиб в автокатастрофе несколько лет назад, и я не успела с ним вдоволь пообщаться. Сейчас я ращу маленького сына. Ему в этом году три. Не спрашивай, пожалуйста, от кого я забеременела, ибо на данный вопрос я давно перестала давать ответ. И жалеть не надо меня. Всё в порядке. Мы ни в чём не нуждаемся. У меня получается совмещать и работу, и учёбу, и воспитание ребёнка… — Что ж, это… Это действительно заслуживает уважения. У меня не было и мысли жалеть тебя. Тебе эта жалость совершенно не нужна. Только похвала и гордость, — Семён многозначительно хмыкнул, — как зовут твоего сына? — Лев. Храбрый и сильный. Это про моего мальчика, — Женя всегда говорила о сыночке с любовью. Внешне он безумно напоминал Соколова, и только его большие голубые глаза достались ему от молоденькой мамочки, ставшей для него опорой и защитой, — кстати, имя… Как ты узнал моё? — Ты сама представилась вчера. Разве ты не помнишь? — уверенно ответил он без всякой запинки, отчего Женя даже растерялась. Она не могла вспомнить детально всё, что случилось ночью, поэтому пребывала в странном состоянии, прокручивая в голове его слова, покачивая тихонечко правой ножкой, наброшенную поверх левой, чётко стоявшей на полу и упиравшейся каблуком сапога в плитку. Снова ситуация выходила из-под контроля. Или уже вышла. Она не успевала за скоростью развития событий, посему откровенно нервничала. Наверное, она была вчера слишком пьяна, чтобы здраво оценивать своё поведение. Она вполне могла бы выкрикнуть своё имя, поддавшись эмоциям, захлестнувших её с головой. — Да, по всей видимости. Вчера выдался сложный день, волнительный. Могу многое не помнить... — горло сжалось от дикого желания выкурить сигарету, но вместе со вчерашним инцидентом забылось то, где лежала любимая пачка «Вог». Осторожничая, Нежинская стала разбираться в сумке. — Всё в порядке? — Клюев не сводил с неё глаз, и она заёрзала на стуле от отсутствия уюта в этом моменте. Её руки выловили из бездонной сумки паспорт и выложили его на край стола, чтобы вслед за ним достать ключи и мятную жвачку. — Да, прости. Убеждаюсь лишний раз в том, что ничего не забыла. В последнее время у меня всё идёт не по плану. Но завтра это проклятие должно кончиться. — Почему именно завтра? — Клюев улыбнулся, наслаждаясь ароматом говядины, которую только-только поставили перед ним в глубокой тарелке, — полнолуние? Звездопад? — Поезд, — Женя усмехнулась, нащупав пачку сигарет, — у меня билеты взяты на завтра. Какой раз пытаюсь выбраться обратно, в Москву, но всё никак. Я переехала в столицу почти три года назад. И уезжать оттуда не планировала. Просто так вышло. Иногда же нужно возвращаться к истокам. — Я так и делаю. Ты права. Я сам из Петербурга. Работаю там неплохим адвокатом, но, в основном, по арбитражным делам, больше экономическим, — признался он, наливая Жене сок в высокий стакан, — а ты? Ты сказала, что и учишься, и работаешь? На кого и кем? — Учусь на преподавателя иностранных языков. А работаю... Кем придётся. По выходным в ночном клубе администратором, в будни — беру репетиторство. Везде по чуть-чуть. Ещё блог веду, но не так активно, как хотелось бы, так как никакой прибыли он не приносит, а контент из воздуха не берётся, — девичьи плечики поднялись и опустились, — зарабатываю достаточно. На жизнь хватает. — добавила она внезапно, так, чтобы мужчина не подумал, что она вынуждена хвататься за всякую возможность получить деньги как можно быстрее. Они ужинали без особой спешки, много говорили; Клюев постоянно у неё что-то спрашивал, и Женя всегда находила, что ему ответить. Он неоднократно подметил её начитанность и сообразительность, хотя иногда она просила его перестать осыпать её комплиментами, вгонявшими её в краску. Вдруг раздался звонок. Клюев молниеносно отреагировал, приложив тотчас на телефон к уху. Он то щурился, то пыхтел, слушая то, что ему говорили на другом конце провода, что-то бурно уточнял, пока, наконец, не вздохнул и не пообещал скоро приехать, чтобы обязательно во всём разобраться. — Что-то случилось? — поинтересовалась девушка, укладывая в розовый рот последний кусочек рыбного филе, достаточно нежного и в меру солёного. — Не совсем. Бабуля только характер показывает. Сбежала-таки, — он вроде старался шутить, но по нему было видно, что он сейчас испытывает смешанные чувства, метаясь между злостью и надеждой, — не хочу портить вечер, но... — Да, я всё понимаю. Тебе пора ехать. Кто знает, что может случиться с пожилой женщиной в холоде и осенней тьме? — девушка сложила обратно в сумку всё, что из неё посмело выбраться с её подачи, — поезжай, конечно, меня можно не подвозить. Я сама. — Ох, нет, ни в коем случае. Это исключено. О моей бабуле ты заботишься, а о себе нет? Я не допущу, чтобы ты шла одна. Я тебя увёз — я тебя и привезу обратно. Спорить ей не пришлось. Да и платить за выбранные ею блюда тоже. Клюев, оплатив все вкусности, под руку вывел из ресторана Евгению, смешливо беседуя с ней о погоде. Забавно. О погоде говорят тогда, когда более нечего обсудить. На небе собирались грозовые тучки. Внутреннее напряжение росло, но он всё ещё таил его, пускай оно уже преодолевало всевозможные границы. Где сейчас его Серафима Мирославовна? А ведь из одежды у неё была лишь больничная сорочка. Как же зол он был, как же неистово ему хотелось всё рвать и метать! Но эмоции не совсем заполонили его аналитический разум. Он в целости и сохранности довёз Женю до знакомого подъезда и с её немого позволения мягко обхватил её тонкое запястье, по-настоящему любуясь её молодостью и красотой. Её ангельская обворожительность, вероятно, заставляла многих преклонить колени и отдать во служение всю жизнь. Ему бы хотелось оставить её у себя, но та уже не единожды сообщила ему, что завтра уезжает. Но ему требовалось чуть больше времени, чем несколько часов до отбытия поезда. Вновь увидеть её, вновь поговорить, вновь коснуться руки. Они прощаются. Дверь с характерным грохотом закрывается. Семён поворачивает голову на место подле себя — Женя ушла. Как вернуть её? В воздухе ещё чувствуется лимонный аромат, прожигавший сердце невозможностью взаимного счастья. Его глаза неожиданно сходятся на одной точке — девушка забыла сумку. Щелчок. Рука нахально расстегивает замочек, будто на платье покорной любовницы. Вот оно — предвкушение победы, предчувствие крышесносного оргазма. Шершавая обложка, холодная от низкой температуры всего Шелехова. Клюев бросил её паспорт в бардачок и, взяв сумку, выскочил на улицу вслед за Женей. — Боже мой, вот я дура! — она, как оказалось, уже собралась бежать к нему, чтобы забрать сумку на этих ненавистных длинных ручках. — Хорошо, что я ещё не уехал, — засмеялся Семён, галантно вручая ей сумочку, и она, краснея, принимает её и прижимает к груди, — всё, ступай скорее домой. На улице морозить начинает. Ночи стали совсем холодными. — Семён, спасибо. Правда. Большое спасибо за вечер. Мне было хорошо. Иногда мне нужны такие прогулки, хотя бы для души. — он осторожно взял её руку, огладил тыльную сторону кисти и бережно коснулся тёплыми губами, оставляя на коже крохотный поцелуй. Когда Женя зашла в лифт и нажала на кнопку нужного этажа, её спина легла на металлическую стенку и опустилась к полу. Она закрыла лицо руками и с тяжестью выпустила в них горячий воздух, вырвавшийся из вздымавшейся груди. Ей казалось, что, если бы её сердце было гораздо больше и менее израненным, она бы обязательно вручила его Семёну, но оно не слушалось — бунтовало. Все её мысли были заняты Михаилом Алексеевичем, и эта мучившая её болезнь, эта грешная беда, давила на рёбра, на всю внутреннюю составляющую. Не вытащить щипцами эту опухоль, нет от неё ни лекарства, ни оружия. Остаётся выпить яд. Но жить хочется. Ради Лёвушки.