В ложе Дьявола

казалась строгой и холодной, другим — искренней и добродушной. Всякий молодой артист, появившийся в стенах Шелеховского Драматического театра, проходил первые пробы именно под её опекунством: Шульц, получив благодарность от самого президента за свой профессионализм, с радостью наставляла юных актёров, разделяя с ним весь опыт, нажитый за долгие годы службы в театре. К ней обращались за советом не только по вопросам той или иной постановки, но и по сугубо личным: Марина Измайлова, не находившая порой поддержки в лице Татьяны Соколовой, шла к Екатерине Михайловне, чтобы спросить, чем поить дочку, вдруг слёгшую с ангиной; Надежда Боголюбова, получившая премию за написанные ею стихотворения, брала у Шульц платья, чтобы выступить на литературном мероприятии, где рассказывала о своей работе, новых поэмах и эпиграммах. Даже Алла с Кириллом иногда просили у неё помощи. Но то, что случилось сегодня, ввело в заблуждение и её саму, привыкшую всех поучать и опекать. — Ну-ка, ну-ка, — скомандовала она, расталкивая молодых людей и выстраиваясь между ними, — с этого момента поподробнее. Алла закатила глаза до такой степени, что стал виднеться сплошной белок. Она схватилась за волосы, скрученные в хвост, стала перебирать их концы, несколько посечённые и требовавшие умелых ножниц мастера. Обычно девушка следила за внешностью, никогда не пропускала визит в парикмахерскую, но, увы, в связи с подготовкой к предстоящей премьере, какую театр вызвался показать в честь открытия сезона, богатого на новые постановки, она просто не находила времени на то, чтобы после рабочего дня успеть к мастеру на окрашивание или стрижку. Весь август труппа отдыхала, разбираясь с накопившимися домашними делами, путешествуя или наслаждаясь долгими ночами, среди которых не приходилось время от времени просыпаться и повторять текст. Их небольшой отпуск подошёл к концу после двадцатого августа, когда директор сообщила о том, что в их театр явился талантливый режиссёр, желавший одарить Шелехов свежими формами актёрского мастерства. — Подслушивать нехорошо, — криво подметила Алла, ломая пальцы; Кирилл, выведя губы в тонкую трубочку, поспешно зашагал в обратную сторону, но коллега поймала его под руку и оглядела исподлобья, — мало ли, о чём мы тут говорим. Это личное, Екатерина Михайловна. Впервые Самойлина дерзила так открыто. Да, она была непростой, живой, яркой и колкой. Руководству порой было сложно совладать с её требовательным характером. Если зрителям она казалась хрупкой и утончённой натурой, то труппа могла заметить в ней опасный огонёк непослушания. Тем не менее, она никогда ни с кем не конфликтовала, умела находить со всеми общий язык и, если её что-то не устраивало, тихонько жаловалась об этом Кириллу, а после мало-помалу приспосабливалась к тому материалу, с которым нужно было работать. Шульц покачала головой, ощущая, как в её хватке взыгралось давление – Емельянов активно пытался сбежать. — Детка, я знаю, что вышло не совсем хорошо, но раз уж я услышала такое, тебе следует мне всё рассказать, иначе я начну придумывать и накручивать себя. Что будет, если я поделюсь мыслями с кем-то ещё? — и вправду, Шульц могла всё неверно интерпретировать и устроить переполох вселенского масштаба. Перебирая бахрому на шляпке, женщина нетерпеливо дёргала за каждую ниточку реквизита. — Я Вас очень уважаю, но это не Ваше дело. Вот честное слово. Я Вам душу готова всю вытряхнуть, но про то, что Вы услышали, не скажу ни слова, — настаивала на своём Алла, накручивая на палец край чёрной футболки, — Вы мне, считайте, мать заменили, дали многое... Здесь — извините. Никак. — Аллочка, я что, тебя обидела? — Екатерина Михайловна потупила взгляд, словно почувствовала себя виноватой, и повернулась к Кириллу, которого тотчас же отпустила, — скажите мне, дети, я вас обидела? — Екатерина Михайловна, что Вы сразу начинаете выдумывать? Мы тут вообще ни о чём таком не говорили. Вам показалось. — Емельянов беспечно улыбнулся, но это коллегу не успокоило. Алла подумала, постояла, попыхтела. — Вы точно никому не скажете? — девушка нахмурилась, выпытывая ответ. Актриса сложила морщинистые руки ладонями друг к другу и утвердительно кивнула, словно говоря этим движением: «Аллочка, милая, я же могила!» Кирилл махнул на это дело и ретировался вон. Он тоже пребывал под большим впечатлением от услышанного, что хотел первым обо всём рассказать Соколову, но тот как назло заперся в грим-уборной с монологом Марселя. Ему ещё было безумно интересно, наведывался ли он в «Зяблики», ведь это он раздобывал столь важную информацию, а значит, вполне мог рассчитывать на его благосклонность и нарекание протеже. — Скажи мне честно, Алла, у Миши есть ребёнок от той девочки? — от «той». Екатерина Михайловна знала её имя, знала и фамилию, но называть не стала, лишь приглушённо на неё намекнула. Какое-то табу легло мраком на фигуру Нежинской. Она была человеком, которого не боялись, но которым пренебрегали. Её были рады видеть, но за спиной всегда называли чужой, потому что она зрительница, ей служат, как и всем гостям театра. Она там, за чертой между искусством и бренностью бытия. И Соколов перешагнул эту черту, как Амур, полюбивший предательски безупречную Психею. — Кажется, да. Сын. Я не особо поняла, потому что вмешался в разговор Кирилл. Женя осеклась, не успела всего мне рассказать… Я виновата перед ней. Чувствую себя дрянно! — артистка ударила себя по голове бутафорским камешком, который у неё тут же отобрала Шульц. Она заметно призадумалась над её словами, потом на её лице задвигалась морщина, напряглась челюсть. — Не вини себя, не надо. Вышло, конечно, не очень хорошо, но ты не могла знать, что об этом услышит Кирилл. И я. Если всё так сложилось, значит, кому-то это нужно было. Возможно, самому Богу… Ты мне напомни-ка, мы сегодня до двух репетируем? — Как помреж скажет. Виктор Фёдорович вносит последние правки. Олю должны послушать. У неё вечно стеснение просыпается, когда надо Баранова целовать. — Ох, уж эта новая школа режиссуры и драматургии! — с презрением фыркнула Екатерина Михайловна, приглаживая седину под париком, — чёрт знает, что происходит. Сомневаюсь, что Гвидо должен был исполнять такой великовозрастный товарищ. Взяли бы Андрея – мордочкою походит на гадёныша. Да и по возрасту самое то. Ничего я не понимаю! Они, обменявшись всё понимающими взглядами, рассмеялись. Но Алле от этого легче не стало. Она, извинившись, вернулась вскоре на сцену, где продолжила репетировать танец, который с каждым разом получался у неё всё лучше и лучше. Расспрашивать Щербакову о её сегодняшнем появлении в компании Владимира Владимировича она не рискнула – не самое подходящее время для очередных ссор и переживаний. Ни в чью жизнь она больше вмешиваться не хотела, но в голове забарахталась шальная мысль – написать заявление и уволиться к чёртовой матери. О ней она тоже решила умолчать, чтобы не сорвать премьеру, которую обещала отыграть превосходно. Публика любила её, уважала и боготворила. Алла ни в коем случае не хотела огорчать поклонников, но понимала, что морально уже не справляется со шквалом внутренних скандалов, о которых ничего неизвестно зрителям. Шульц отличалась опытной выдержкой, поэтому снесла известие с особым пониманием. Всю труппу, за исключением первопроходцев, она считала своими детьми, поэтому проникалась их бедами так сильно, что болела вместе с ними их болезнями и смеялась тем же смехом, что и они. Безусловно, как и все, она тоже помнила Женечку – эту лучезарную, скромную и тихую девочку, которую угораздило влюбиться в женатого мужчину. Зла на неё она никогда не держала. Но вот Михаила Алексеевича просто презирала за подобную выходку. Уже потом, в долгом разговоре после её переезда, ей удалось выпытать правду у него, и Екатерина Михайловна узнала, что любовь между ними существовала чистая, искренняя, настоящая, что любить он грозился её до конца своих дней, что ненавидит себя и желает стереть с лица земли. Как только она его ни заговаривала! Как только ни упрашивала! Соколову не мог помочь даже его закадычный друг Баранов, пытавшийся изо всех сил вытащить товарища из пут алкоголизма. Его жена, ревнивая и обиженная, металась между работой и родственниками, ходила в церковь и просила Бога облегчить её страдания. Она обладала такой незаурядной натурой, притягательной, сочувствующей, сердобольной. Екатерина Михайловна никому не могла отказать, но сейчас сама нуждалась в неплохом совете. Она покрутила бесполезную шляпку и, прижав её к пышной груди, отправилась прямиком в кабинет доброго друга, Аристарха Галактионовича, не умевшего ей отказывать ввиду продолжительного знакомства. Вместе они открывали первый театральный сезон в Шелехове, вместе встречали новых артистов, вместе плакали, провожая в последний путь самых старых служителей Мельпомены. Дверь со скрипом отворилась. Когда Екатерина Михайловна вошла, гримёры всё ещё кружились рядом с мужчиной, коренастым, с заметной лысиной на затылке, во фраке, и показывали ему эскизы только-только придуманных образом. От всех он отворачивался, забавно морща большой нос. Вдруг Шульц попросила всех выйти. Не осталось и причины, чтобы не оставить их наедине. Аристарх Галактионович обернулся к ней с улыбкой и блеском в глубине карих глаз. Женщина подобного счастья не разделяла, тогда он встал, приблизился к ней и с почтением поцеловал руку. — Что такое, Катюша? На тебе лица нет. Непорядок. — он в замешательстве приобнял её за плечи и напористо усадил в кресло, потом подвинул к ней термос с кофе, но та отказалась. Тогда он набрал в пластиковый стаканчик из личного кулера прохладной воды, и она, пригубив его, начала откровенничать, заходя издалека. — Аристаша, алмаз мой чистейший, как давно ты общался с Мишей? — женщина пыталась скрыть волнение, но оно, подгоняемое любопытством, так и рвалось наружу. Вишневский вздёрнул густыми бровями и оглядел свою грим-уборную, будто оказался здесь впервые. Всё тот же столик с большим зеркалом, знакомый шкаф с огромным количеством его костюмом, гора коробок в двух углах, кулер, рядом с ним мусорное ведро, несколько его сумок, широкий скрипучий диван со сломанной пружиной у грядушки. Такой обычный вопрос казался до жути не обычным. — Да как-то не приходилось… В пятницу вот, после «Ивана Царевича» он ко мне заходил, мы разбирали с ним «Иоанну…», и он ушёл спустя час. Уже и так поздно было. А что такое? Он не приехал ещё что ли? — Приехал, куда ж он денется? Дело в другом. Вы после того случая с девочкой по имени Женя не поднимали эту тему? Он не упоминал её в разговоре? Может быть, случайно или намеренно… Это я не знаю. — мужчина почувствовал себя как-то неловко, словно Екатерина Михайловна что-то от него пыталась скрыть, словно даже здесь, вне сцены, она играла одной ей известную роль, оставляя приятеля в дураках. — Ты либо говори прямо, либо я сейчас начну с тобой ругаться. — предупредил он её, отчего она несколько стушевалась. Спорить с ним было невозможно, тогда она проверила, нет ли кого в коридоре, обошла его гримёрку и на выдохе объявила: — У Миши есть сын. — Вишневский громко кашлянул в мощный кулак, не веря данному сообщению. Но Шульц казалась чересчур убедительной, отчего он просто не мог ей не поверить. Он огладил бороду, раздумывая, о чём спросить в первую очередь. — С чего ты взяла? — своим вопросом Аристарх Галактионович огрел коллегу по голове. Он старался проверять каждое слово, которое ему говорили. И на то были свои причины – таким подозрительным и недоверчивым он стал после смерти супруги, долгие годы боровшейся с онкологией. Сын боялся обо всём сразу сообщать отцу, зная, что того эта новость просто скосит в корень. Ему пришлось врать, что мама идёт на поправку, что вот-вот наступит ремиссия. Лилия умерла на новый год. Ложь вскрылась. — Есть у меня проверенные источники. Я стала невольным слушателем телефонного разговора Аллы с этой девочкой. Там, правда, был ещё Кирилл. Они пытались исправить положение, но было поздно. Мне всё стало ясно. Миша, насколько я поняла, ещё не в курсе… Нехорошо получается. — Ты хочешь, чтобы я ему об этом сказал? — он накрыл рот ладонью, обдумывая, как лучше поступить в этой странной ситуации, — это не совсем целесообразно. Во-первых, не хочется мне поднимать больную для него тему, во-вторых, меня это никак не касается. — В-третьих, Аристаша, ты его наставник. Ты должен ему всё рассказать. Тебе не было жаль Женечку? По-моему, каждый из нас в своё время был к ней открыт и добр, но когда Таня скомандовала её ненавидеть, то все и забыли, сколько тепла она и сама дарила нам. Мы живём в провинции, где по-хорошему нельзя добиться великой славы и нескончаемого признания. Год идут, поколения сменяются. Это скажи спасибо, что каждый раз у нас полный зал. А если бы и его не было? Нежинская навещала и прославляла нас, приводя компании сверстников на постановки. Нами интересовались школы, приходили студенты. Мы были в центре внимания. И с тех пор ничего не изменилось. Но было ли это, не появись в наших стенах Женя? — Не жури меня! Я и сам прекрасно понимаю, что эта девочка в один момент привела нам публику, когда мы выкарабкивались из кризиса после пандемии. Всё. Перестань. Я поговорю с Мишей, только не дави на меня. Ребёнок не должен расти без отца, это ясно. Но Татьяна… — он и сам налили себе воды и осушил стаканчик в миг. Екатерина Михайловна выдохнула носом и вытянула губы в трубочку. — А вот это уж точно, как ты выразился, ни тебя, ни меня не касается. Эту кашу Миша будет расхлёбывать в одиночку. Сделал сына – будь добр, воспитай, как следует, да обеспечь. Девочка совсем молодая. Ей бы учиться, а не с дитём маяться. — промелькнула злость в её голосе. Шульц возмущённо разъясняла свою позицию, словно она была единственной, к чему необходимо прислушаться. Аристарх Галактионович не отличался той же вспыльчивостью, которая преобладала в характере женщины. Поговаривали, что если бы не его извечная скорбь, то он обязательно бы женился на ней, так как они идеально дополняли друг друга: она – крупный моторчик с бесконечным запасом топлива, он – сдержанный и спокойный меланхолик, больше походивший на пожилую черепаху. Иногда, конечно, он заходился от гнева, и труппе доставалось по первое число, но в остальное время Вишневский предпочитал казаться незаинтересованным. Сейчас ему было даже невдомёк, как он мог преподнести такую новость Соколову. Поверит ли он ему? Впрочем, какая разница? Его просят озвучить эти реплики, взять на себя роль доносчика сплетен. Пусть он разыграет комедию, если Михаил возжелает обернуть представление в лоскуты драмы. — Ты мне лучше скажи, как ты себя чувствуешь? — Шульц удивлённо посмотрела на близкого друга и прикусила внутреннюю сторону щеки, — за всех хлопочешь, всем помогаешь, а сама ни разу ещё не пожаловалась на собственные дела. — Так это ж, наверное, и хорошо, что я на себя не жалуюсь. Я в порядке. Живу вот, вроде даже не чихаю, упаси, Боже. На мне держится наш драмтеатр! — она горделиво повела плечом, и Аристарх Галактионович рассмеялся. Она вполне была смущена, но эта похвала ей нравилась, и он об этом знал. — Как там с пьесой? Что-то я читал, там какой-то конфликт случился с одним режиссёром. Прислал письмо, что якобы наш руководитель украл у него текст и что мы не имеем права ставить пьесу в нашем театре, пока не выплатим ему гонорар… — мужчина вновь кашлянул, и Шульц лишь махнула рукой. — Да что скрывать? Этот самый пресловутый режиссёрушко хочет с нами судиться. Не понимает, что идея для сюжета не запатентована им, не взята от Бога. История про Иоанну, первую папессу Римскую, существовала очень давно. И неудивительно, что и наш режиссёр привёз текст про неё. Эта ситуация тождественна тому, как если бы воскрес Грибоедов и стал с нами судиться за постановку «Горе от ума», — она ядовито прыснула смехом, — давайте тогда не будем показывать «А зори здесь тихие» к Дню Победы, ведь этот спектакль ставили ещё в Москве, а у нас нет никаких прав на это. Не бред ли? — Напомни мне автора «Иоанны Римской: Женщины на вершине мира». — Ты имеешь ввиду всех, кто пробовал её писать? Или того, кто затеял весь этот шум? — Ты меня запутала, Катюша, — Вишневский взял бумажную салфетку и промокнул ею вспотевшую лысину, — кто автор текста, по которому мы работаем? — А! Так Павлов. А его конкурент – возмущённый Яблоновский. Они когда-то пересекались на каком-то из фестивалей и что-то не поделили… А в период карантина Павлов скоропостижно… Да. — Вот как… Печально, очень печально. Эта чума лишила нас многих талантливых людей. Видимо, Всевышнему они нужнее. Но да ладно. Не будем о грустном. Раз у тебя всё хорошо, то и у меня тоже неплохо. Я постараюсь поговорить с Мишей, но за последствия не ручаюсь, честно. — предупредил Аристарх Галактионович, невербально выпроваживая подругу из его грим-уборной. Женщина поняла его без слов, встала с места, расправляя подкладку платья, и, подойдя к двери, внезапно напомнила: — По молодости ты мне даже нравился, Аристаша. — Как жаль, что отныне мы беспомощно стары. — он пожал плечами, и она вышла в коридор. Шум воцарился кругом. Все суетились, ещё не зная, что они находятся на пороге страшного скандала, о котором пока поговаривают исключительно верхушки шелеховского театра. И пока эта тайна держалась от них на приличном расстоянии, каждый считал своим долгом отслужить свою роль блестяще. Соколов растирал ладони докрасна, когда к нему подошла Надежда, воодушевлённая происходящим. Боголюбова светилась от счастья, поистине наслаждаясь рабочим процессом и иногда подсказывая декораторам, в какой цвет им покрасить тот или иной стол. Большая сцена с крутящимся диском в центре была освещена яркими софитами, сведёнными в одну точку. Помреж что-то записывал в планер, обильно зачёркивал чёрной ручкой предыдущие пометки и пыхтел, словно кипящий чайник. — Как я давно не была репетициях! Я так рада, что меня решили ввести в постановку, — поделилась эмоциями актриса. Михаил Алексеевич лишь учтиво кивнул, сосредоточенный на выученном тексте монолога, — вот кто бы что ни говорил, а служанка и вправду нужна Иоанне. Ты же понимаешь всю задумку? Это аллегория! Мы смотрим на события через призму современности. Порой женщинам приходится брать на себя мужские обязанности. Неважно, по каким причинам! Это закаляет и мотивирует. Мне очень нравится эта идея. Обязательно напишу оду во славу нашего режиссёра! — Не понимаю, откуда в тебе всегда столько энергии. Она буквально не кончается никогда. Ты на батарейках работаешь? — некое раздражение читалось в жёстком тоне мужчины. Он не смотрел на собеседницу, только иногда косо поглядывал, убеждаясь в том, что она и впрямь стоит поблизости, а не щебечет у него уже в мыслях. Боголюбова даже не обиделась. — Смешной ты, Мишка, и такой злющий в последнее время. Переживаешь из-за премьеры? Очень зря. Все награды твои, а ты из-за такой ерунды трясёшься. Хотя, честно признаться, я тоже немножко нервничаю. Всё-таки вводят меня срочно. Так и знала, что без меня не обойтись! — Надя, ты буквально выходишь пару-тройку раз за весь спектакль. У тебя даже слов нет. Вспомни: сначала ты выносишь цветы, потом помогаешь Оле переодеться, в середине ты плачешь. Всё. — актёр недовольно выдохнул, выискивая кого-нибудь, на кого мог бы «сбросить» девушку, как надоедливую вошь. А она всё улыбалась. Глупая. — Да что ты! А ведь без слов играть гораздо сложнее. Каждое моё действие должно нести смысл, каждое всхлипывание. Для правдоподобности я ещё решила сморкаться. Как думаешь, какой для этого взять платок? Будет сцена прощания с Иоанной. Я сначала решила взять чёрный платок, так как чёрный – это цвет скорби. Потом, знаешь, появилась мысль высморкаться в фиолетовый платок. Этот цвет говорит о моей духовности и скромности, а ещё о верности и гуманности. Очень даже в духе преданной своей госпоже служанки! — Мне абсолютно плевать, в какой платок ты собираешься сморкаться, Надя, оставь меня в покое, пожалуйста. У меня жутко болит голова. — Соколов искал среди актёров режиссёра, чтобы отчитать перед ним монолог и уехать поскорее домой, чтобы обсудить бракоразводный процесс с Татьяной, но как назло тот словно испарился. — Как это – плевать? Вообще-то фиолетовый помогает наполниться чувствами и помыслами близкого человека. Я думаю, этот цвет идеально подойдёт для этого душераздирающего момента, ведь там Иоанна расстаётся с женской сутью в присутствии немой служанки, которая становится единственным доверенным свидетелем... Это очень сильно! — она, скрестив на груди руки, продолжала восторженно лепетать. Как думал Михаил Алексеевич, передник и чепчик служанки ей пришлись впору. — Да-да, Наденька, ты просто гений. Как мы только тебя заслужили, дорогая моя? Что ж такого натворили, чтобы ты оказалась в нашем театре? Молодец. Умница. Ты самая лучшая. Хвалю, — говорил он быстро, гладя ей предплечья, — а теперь оставь меня, я тебя умоляю. Сейчас на колени встану, только бы ты от меня отстала. Правда, невозможно уже. Мне нужно собраться с мыслями. — ещё с минуты поговорив, Боголюбова всё-таки отошла от него, вспомнив, что не обо всём расспросила помрежа, а ведь её мнение было настолько уместно, что его должны были услышать все в округе. Мужчина стал умело массировать переносицу от усталости, надавливая на необходимые точки во имя избавления от головной боли. Как ему надоело это не свойственное для его характера бессилие! Злость бушевала в каждой жиле. Это ревность брала под свой строгий контроль его естество. Нежинская уехала из гостиницы со своим приятелем. Что могло измениться за эти три года? Может быть, девушка научилась не только курить, но и искусно лгать?.. Может быть, она давно замужем за рыжим недоноском? Михаил Алексеевич клялся, что никогда не станет искать встреч с Женей и противоборствовать её счастью. Больше всего на свете он хотел, чтобы она встретила хорошего человека и разделила с ним жизнь. Но Чернышевский явно не подходил по всем критериям. И виной тому не был когда-то сломанный нос, он просто желал ей быть любимой кем-то ещё, кем-то, кто пожертвует всем ради неё. Жертвенности Соколов так и не научился. Но он понимал, что, пожертвовав спокойствием, сможет воссоединиться с Женей, вернуть её, дать поверить в него и его стремления. Раскрыв тайну супруги, он вдруг увидел зелёный свет пред собой, намекавший ему, что пришла пора действовать. Он держался вдали от скандалов почти три года, сглаживая все возможные острые углы. И сейчас, когда неприятности сливались в единую круговерть, в голову пришла сладостная идея: позволить Богу руководить его судьбой. Пусть они разведутся с Татьяной, пусть об этом станут говорить в театре, в городе, на каждой улочке Шелехова, пусть его мать выдохнет. Он будет счастлив только тогда, когда об этом триумфе узнает Женя и найдёт в себе силы простить его раз и навсегда. Всюду мерещились её глаза, словно покрытая инеем синева бездонных озёр. На плечах застыли её небрежные касания, мечтавшие преодолеть ткань его одежды и сойтись с горячей кожей. В их недавнюю встречу он долго смотрел на её пухлые губы, дрожавшие от слёз. Он умирал от горького желания прильнуть к ним. Поступил ли он правильно, когда отвергнул её чувства? Михаил Алексеевич дорожил ею, и всякий раз, когда публика высмеивала его похождения, сердце кривилось от боли. Он неоднократно убеждал жену в том, что семейные узы давным-давно не держат его, что в этой девочке он видит продолжение особой любви к понятию искусства. Но Татьяна упрямо смеялась ему в лицо. — Она достаточно опозорена твоими выходками, Миша. Сгубил жизнь малолетке! Ты маньяк, дорогой мой, просто нездоровый маньяк. — приговаривала актриса, вступая с ним в ссору. И скоро он сдался – распрощался с Женей под предлогом ненависти по отношению к ней. Эта неправда сделала его рабом своих фантазий. Он называл её мерзкой и инфантильной, безответственной и глупой, давил на чувство вины, говоря, что та совсем не думает о будущем и тратит свободное время на встречи с ним, а не на подготовку к предстоящим экзаменам. В последний проведённый вместе вечер Михаил Алексеевич преступил черту – он имел смелость назвать её падшей женщиной. Её – эту маленькую птичку, возложившую нежные крылышки на алтарь его самолюбия. — Миша, здравствуй, — он и не заметил, как танцевавшую на месте Боголюбову сменил его великий наставник, сценарист многих отечественных спектаклей, заслуживших награды и признания на различных фестивалях провинциальных театров, Аристарх Галактионович Вишневский, — как настрой? — Недурно. Могло быть и лучше, но спал сегодня отвратно. Кошмары мучили. Ещё и Таня приехала раньше времени. Устал я… — на самом деле Соколова тревожило другое. Он хотел сегодня же разыскать Чернышевского и закатать его в асфальт. Он смутно помнил улицу, подъезд и квартиру парня, но полагала, что ему необходимо уточнить этот момент, чтобы не попасть впросак. Вишневский сложил руки на круглом животе, на левой заблестели дорогие часы; гадая, как подступиться к коллеге, он для начала попросил его отчитать заготовленный монолог, чтобы тот в порыве шока не сорвал репетицию. Пётр Абрамович, трудившийся над расстановкой декораций, в первую очередь скомандовал светооператорам настроить софиты, затем велел Шульц покинуть сцену и спуститься в зал, а Емельянову – перестать запугивать Щербакову, что во время премьеры у неё сломается каблук и порвётся платье. Облачившись в бархатную накидку гранатового цвета с золотой тесьмой по краям капюшона, мужчина оказался в центре диска и сложил руки в скромной молитве, явно призывая собравшихся к тишине. Его герой, Марсель, опекун Иоанны, девушки из небогатого рода, взятой им на воспитание, имел своё видение на положение политических и экономических дел страны; он был опасным и хитрым человеком, разуму которого завидовали недоброжелатели. Особенно религиозный, прыткий, гениальный, проницательный и холодный, он влюблён в свою обманутой судьбой подопечную, но вскоре жертвует её женским началом во имя процветания Италии. Соколов помнит всю эту историю, и дикая жалость просыпается в нём по отношению к главной героине, согласившейся стать юношей, чтобы впоследствии занять место папы римского. Марсель отобрал у неё женственность, но не по тому, что не ценил её, а потому что знал, что только она справится с этой непосильной ношей. Может быть, здесь они были похожи – Михаил Алексеевич тоже решил судьбу Жени без её на то воли. Он оттолкнул её, хотя знал, что это окончательно сломает её. — Отец мой Всевышний, слышишь ли ты меня? Ах, если слышишь, то даруй мне глаза, что не умеют лить слёзы, смотреть на Иоанну так, словно она центр мироздания и вся душа тянется к её губам, находить в ней черты херувима; я не сын твой более, я неспокойный раб, которого однажды разлучили с родителем своим и нарекли плебеем. Что я творю чужими руками? Разве мог я воцариться на небе и посметь распоряжаться судьбами? Покорённый дьявольской усладой, я обнаруживал в себе ростки райских цветов, благоухавших в волосах Иоанны. Безродная, умытая росой, наученная тобой, отец, складно глаголить и мыслить, как всезнающий старец, кого ты даровал мне в прислугу, чтобы я позволял себе глумиться? Страсть, взыгравшая в грешных чреслах, подначила меня устрашать милое создание, и оно, отчего-то проникнувшееся неразделённой любовью, прыгнуло мне в ноги, окропив их жаркой слюной девственного поцелуя. Иоанна совершает ужасные деяния лишь по тому, что я так захотел, я поднял кубок, полный её крови, и осушил его! — Марсель опустился на колени и коснулся сцены ладонью, — ничтожны мои молитвы, Господи! Ничтожны, как и я сам. Стыд, о, я познал стыд, посрамившись собственного безрассудства. Отобрав красоту её младенческой нежности, я одел её в грубые латы мужского тела и забрал последние девичьи мольбы о светлом и добром. Злодей ли я, раз спас её от блуда? Злодей, раз выцарапал на лбу Гвидо день его казни? Злодей ли я, раз, мучившись от сладострастия, не случившегося между мной и Иоанной, я вырвал из её груди живительную силу и вдохнул в неё жёсткий голос юноши? Господи! — послышался утробный крик терзавшего Марсель раскаяния. Мужчина открыто плакал, страдая прямо на холодном полу. Не выдержав, Алла вскочила с места и зааплодировала. Её настрой подхватили Ольга и Кирилл, поражённые профессионализмом опытного актёра. Соколов не ждал признания – он встал, отряхнул костюм и скрылся за кулисами. Емельянов хотел было что-то сказать Алле, но девушка показательно развернулась и пошла в другую сторону, игнорируя его оклики. Как и ожидалось, она затаила обиду, хотя ещё вчера они смогли выйти к примирению. Он решил оставить её в покое и отправиться на поиски Михаила Алексеевича. Однако, стоило ему только пройти в коридор между грим-уборными, проскочив комнату ожидания, путь ему перегородила Екатерина Михайловна, вручившая тотчас же ему коробку с нарезанной цветной бумагой. Артист с непониманием покрутил коробку, зарываясь в её глубину рукой. Ему было любопытно, что может скрываться на дне. — Кирилл! — недовольно обратилась Екатерина Михайловна, останавливая его бестолковые исследования, — нет там ничего. Бумагу нарезали, чтобы сверху сыпать на Марсель после его покаяния. Думали водой брызнуть, но потом все начнут скользить по сцене, как на катке. — И что это значит? Почему бумага? Для чего? — не понял он задумку помощника режиссёра и сконфузился. — Листья. Что здесь непонятного может быть? Поднимется ветер, полетят осенние листья, один из которых Марсель поймает и поцелует, воображая Иоанну. После этого он и его пустит по ветру, — объяснила женщина несколько надменно, — ты, кстати, далеко собрался? — Как это? В гримёрку иду. Телефон там оставил, вдруг кто позвонил. — Дурью не майся. Отнеси коробку к сцене. А к Соколову ходить не смей. Мы сами разберёмся. — она буквально вдавила край коробки в грудь Кирилла, и тот протяжно охнул, подпирая груз руками. Шульц пригрозила ему и пошла вдоль коридора, касаясь в полумраке стен. Ему ничего не оставалось делать, поэтому он вернулся в зал, столкнувшись в проходе с Щербаковой, спешившей следом за Барановым, размахивавшем шпагой из стороны в сторону. Что-то непонятное поселилось в театре. Каждый стремился поступать по совести, но по незнанию делал всё, что можно было бы именовать смертным грехом. Ольга, воспользовавшись объявленным перерывом, решила провести его с Владимиром Владимировичем. Пока окружающие посмеивались, она всё уговаривала его полакомиться взятым с собой обедом. Несмотря на скверное утро, девушка успела прихватить с собой контейнер с тёплой гречневой кашей и овощным рагу. Актёр мотал головой, активно отказываясь от угощения. Ему не хотелось лишать Ольгу вкусного обеда, поэтому он нарочито съел перед её удивлённым лицом шоколадный батончик и вооружился аргументом, что после сладкого употреблять гречку не особо хочется. Тогда она просто разместилась в его гримёрке на старом диванчике и, поджав ноги, открыла контейнер. — Ты решила меня соблазнить, да? — на полуулыбке произнёс Владимир Владимирович. Щербакова смутилась. — Боюсь спросить, каким образом… — буркнула она почти сердито. Мужчина пожал плечами. — Чарующим ароматом. Уплетаешь тут за обе щёки гречку с овощами и надеешься, что я поддамся и отберу у тебя хотя бы часть. Не надо делать из меня хищника! Ешь сама. — Владимир Владимирович заметил, как загорелись огоньками глаза собеседницы. Девушка была в меру скромной, и он знал, за какие ниточки её дёргать, чтобы достаточно раскрепостить для главной роли. Она, облизав ложку, поставила контейнер на поставленные друг на друга коробки с какими-то проводами и гирляндами и хмуро поглядела на мужчину. Она очень не любила испытывать на себе чужие шутки, причём неясные ей. — Я просто за Вас переживаю, Владимир Владимирович, работаете на износ и лишаете себя полноценного обеда. Думаете, что этой несчастной шоколадки хватит за глаза? — Хорошо, в следующий раз я предпочту счастливую шоколадку несчастной. — он залился смехом, и Ольга, наконец, его поддержала. Всё-таки его юмор, хоть и был немного сложным, пришёлся ей по вкусу. Вытерев губы влажной салфеткой и ощутив горький привкус алоэ-веры, она отряхнула заодно руки и спросила прямо: — Как Вы считаете, я хороша в роли Иоанны? — Теперь да. В конце октября откроем сезон «Иоанной Римской», а потом с этой же постановкой поедем в Воронеж на фестиваль. Выиграем грант и обустроим малый зал для камерных спектаклей. А то мне уже тошно от одного рояля и глупых картинных выставок. — он свернул фантик и через некоторое время сделал из него ровный самолётик. Ольга улыбнулась. — Буду надеяться, что Вы провидец. — Не надо. Лучше надейся на себя. Грант дают за лучшую женскую роль. Напрягись, поработай над собой. Тебе придётся играть не только девушку, но и юношу. Это сложнее, чем кажется. — Спасибо Вам. Серьёзно. Если бы не Вы, я бы так и не разглядела в этой пьесе ничего стоящего. Сначала мне казалось, что она про политические игры итальянских гордых мужей. А теперь я уверена, что она про женщину, которая была настолько самоотверженна и храбра, что сумела образумить тысячи людей, лишённых здравого смысла. Это же и сейчас невероятно актуально! Скольким женщинам приходится в одиночку тащить семью, сколько их – брошенных и преданных мужчинами? Я несказанно благодарна судьбе за возможность рассказать об этих проблемах миру! — У меня, конечно, другие мысли на этот счёт, но и твоя точка зрения кажется мне интересной. Как минимум, твоё видение пьесы делает из Павлова человека, которого действительно волновала женская доля. — Баранов ухмыльнулся. Он отложил сделанный самолётик и, взяв оставленную нитку с иголкой, решил-таки пришить самостоятельно ещё одну пуговицу на манжеты кафтана, чтобы не цеплять рукавом всё подряд. Ольга предложила помощь, но он мягко от неё отказался. — А сами Вы как думаете, о чём «Иоанна…»? Не находите ничего общего с историей Жанны Д’Арк? Обеих влекло желание защитить родные земли. Это вдохновляет. — Ну... — протянул Владимир Владимирович, прикусывая край нитки и затягивая на ней узелок, — я бы не стал их сравнивать. Да, кое-что общее у них есть: Иоанна делала успехи в военном деле, хоть и не обладала как таковым опытом. Она победила арабов, примирила Рим с Константинополем, распространила христианство на страны Запада и Востока. Всё это, безусловно, похвально для хрупкой женщины, которую взрастил Марсель, но конец у неё другой, не такой, как у Д'Арк. Обе — простолюдинки, но Жанна сразу же воспитала в себе дух полководца в то время, как Иоанна ещё страдала брезгливостью. В конце концов Жанну сожгли, а Иоанна, обручившись с Феликсом, вернулась домой. — Зато они свято верили в Бога и служили Ему, несмотря ни на что. Да и они – просто самый настоящий прорыв! — защищалась Ольга, на что Владимир Владимирович лишь мотал головой. — Грешницы, да и только. Где же их святость, если они обе были богохульницами? И Иоанна, и Жанна нарушают божественный закон, нося мужскую одежду. Ты можешь вступиться за них, сказав, что на то их вынудили обстоятельства, но это чепуха! Им понравилось быть на кураже, только вот первая из них испугалась расправы, ведь за её спиной строились ужасные козни. Вторая же не обладала боязливостью. — Или она была готова отдать жизнь за любимую страну. — Жанну погубила её же собственная слава и предательство короля, замешанное на подлости. А Иоанну ничего не погубило. Ей просто надоело быть куклой Марселя, давно отошедшего от всех дел. Поэтому, Оленька, моё мнение таково: эта пьеса о человеческом умении вовремя выпутываться из неприятностей. Как писал Артур Конан Дойл в «Приключениях Шерлока Холмса»: «Головой надо иногда думать, а не носить её, как украшение». — Значит, не о смелости женщин? — Скорее, об их дурости, — Баранов затянул нитку, сделал пару стежков и вытащил иголку из ткани, — Иоанна не знала по-настоящему, что такое любовь к родине. Ей это внушил воспитатель. Уж это он желал Италии процветания, а девица на такое была не способна. Родился бы мальчик — Марсель научил бы и его всему, что знал. Ладно. Не буду тебя и дальше загружать. Скоро перерыв кончится, а я хотел ещё сигаретку выкурить. Щербакова почувствовала себя неуютно, словно провалила главный экзамен в жизни, словно ей нарисовали в зачётку тройку и отправили на пересдачу. Она взяла контейнер, стряхнула с велосипедок невидимую пыль и вышла из грим-уборной Баранова. Какой-то неприятный осадок остался, словно она осталась невыслушанной, словно ей было что сказать, но это никого не интересовало. Опустив глаза в пол, она шла к себе, тряся ложку внутри контейнера и громыхая ею, как вдруг некто, широкий и высокий, врезался в неё. Ощутив знакомый терпкий парфюм, Ольга подняла голову и столкнулась взглядом с Соколовым. Мужчина оценивающе прошёлся по ней карими бусинами и, нахмурившись, пошёл прочь, явно не желая заглядывать к другу. Ему было непонятно, почему так себя ведёт Володя. На протяжении трёх лет он пытался вытащить Михаила из затяжного пьянства, внушая, что отношения с молодой девушкой оказались ужасной ошибкой, а теперь и сам вляпывается в нечто подобное. Как мог судить его? Как мог примерить на себя маску Понтия Пилата, когда его руки, ещё не вымытые, так и жаждут касаний юной девы? Михаил Алексеевич не мог ему завидовать. Что за вздор! Но он ощущал несоответствие словам действий со стороны приятеля, злился и на него, и на себя. Необходимо было срочно выйти на свежий воздух и вдохнуть его так глубоко, чтобы осенняя прохлада поселилась в лёгких и обустроила там яблоневый сад. Он открыл всем корпусом дверь и выпал в уличный вихрь, купаясь в порывах ветра. Как назло, Вишневский увязался за ним, поймал его за край куртки. Наставник приобнял его и вот, увлекая воспитанника в дружеский лад, повёл его вдоль парковой аллеи, прилегавшей к зданию театра увядшими ирисами. Михаил Алексеевич продолжал нервничать, но хамить не смел – слишком уж уважал Вишневского. — Не знаю, как тебе это сообщить, друг мой, но не могу не сказать вовсе, — начал Аристарх Галактионович, кутаясь в бесформенный пиджак, который совсем не грел, позволяя ветру пронизывать тело до костей, — ты не виделся случайно с Женей? Соколов тяжело вздохнул. Этот вопрос интересовал всех. — Она вернулась в Шелехов на некоторое время. Да, мы столкнулись в театре недавно, но всё кончено. Это известно каждому, увы. — Так-то оно, так… Но есть ещё кое-что, Миша, — он выдержал речевую паузу, а Михаил Алексеевич остановился посреди дорожки, внимательно прислушавшись к его словам и ожидая что-то, что ошеломит его, — скажи мне, пожалуйста, только честно. Когда ты был близок с ней, не мог ли процесс выйти из-под контроля и… — К чему ты ведёшь? — не выдержал Соколов. Его лицо приобрело пугающий вид, но Аристарх Галактионович не стушевался. Он деловито огляделся и сказал вполголоса: — Ходят слухи, что Женя родила от тебя сына. Там всё очень непросто закручено: об этом говорили Кирилл и Алла, а услышала обо всём Екатерина Михайловна. Не могла она смолчать. Поделилась со мной, а я решил сообщить напрямую тебе, чтобы ты не был объектом пустых разговоров. Что-то кольнуло в сердце, в этом дурацком мешке с кровью. Рука оттянула воротник от мощной шеи, помогая справиться с нехваткой воздуха. Он не поверил. Стал часто моргать, словно пытался вытолкнуть из глаз мешавшее бельмо. Ему хотелось рассмеяться и от этого хохота рухнуть на землю, где бы он, валяясь, как пьяница, возился в грязи голыми руками и пытался удавиться. Каким идиотом они чувствовал себя, каким ненавистным человеком, противным, мерзким, тошнотворным. Как он мог отказаться от этой святой девочки, подарившей ему ребёнка? Он почти свихнулся. — Не может... Не может такого быть. — он не кричал, но очень хотелось. Аристарх Галактионович похлопал его по плечу. — Я не знаю, насколько это правда, Миша, мне нужно время, чтобы всё разузнать и проверить. Ты готов ждать? — Я сам с этим разберусь. Мои ошибки — только мои. Я не хочу кого-то в это впутывать. Достаточно. Всё. Три года я терзал себя идеей о том, что она далеко, что она не мучается из-за меня, что с ней рядом кто-то, кто делает её счастливой. И что я слышу теперь? Что она, оказывается, мать моего ребёнка! — Михаил Алексеевич нелепо расплылся в широкой улыбке, блеснув непривычной слезливостью тёмных глаз, — скажи мне, я псих? — Иногда бываешь, да, — прорезюмировал Вишневский несколько задумчиво, — слушай, я понимаю, такие новости никогда не ждёшь, но это не повод устраивать сцены. Возьми себя в руки. Если хочешь с этим разобраться самостоятельно, я только рад! Но помни, что Женя так просто с тобой об этом говорить не станет. — Знаю. Знаю-знаю. Я всё испортил, перечеркнул, уничтожил. Да! — он развёл руками, разрезая воздух, — хотел как лучше, причём лучше же для неё. А оно... Чёрт с ним. — Тебя можно понять. Осознав свою ошибку, ты решил её исправить, но вместо того, чтобы помочь Нежинской зализать раны, ты облил их водкой. Взрослый мужчина воспользовался слабостью наивной девчонки... И она, уверовав в любовь, решила, что ты всегда будешь с ней. И тут ты с желанием спасти её от скандала говоришь ей, что всё кончено. Господи! — мужчина перекрестился, задевая густую бороду, — сколько мне лет? И с какой ерундой я столкнулся на склоне лет? Такое не ставят даже в столичных театрах. Ты, оболтус этакий... — он сжал пальцы в кулак и показал его Михаилу Алексеевичу. Тот скривился. — Что я могу сделать? Как вернуть её? — Очнулся! — когда они подошли наконец к фонтану, Аристарх Галактионович опёрся на один из высоких бортиков и шумно выдохнул, продумывая, что сказать дальше, — дурак ты, Миша, какой же ты дурак. А если и вправду окажется, что у Жени есть сын? Готов вообще к воспитанию? Ребёнка растить надо, на ноги поднимать. Это тебе не сказочные мечты и розовые грёзы. Эх, так бы и огрел тебя чем-нибудь тяжёлым! Соколов себя неистово презирал. Не осталось никакой жалости по отношению к собственной персоне. Он мечтал валяться в ногах у этой девушки и вымаливать у неё прощения. Тем не менее, приходилось держать марку. Он виноват. Но он слишком любит её, чтобы пресмыкаться. Ей необходимо крепкое плечо, и он ей его предоставит. Говорить долго Вишневский не стал — он ещё немного порассуждал на тему отцов и детей, привёл печальную статистику, показывавшую, что число матерей-одиночек безбожно растёт, надавил на жалость, обругал и пошёл в одиночестве в сторону театра, оставив Михаила Алексеевича тет-а-тет с мыслями. Он зачерпнул воды из фонтана — не самое лучшее решение. Вода была мутная, грязная, в ней плавали трупики насекомых и пожелтевшая листва. Вымыв руки, он потряс ими, рассеивая холодные капли по разные стороны. — Потише, эй! — несколько капель отлетело в лицо Емельянова, и тот с капризным возмущением принялся суетливо перескакивать с плитки на плитку, лишь бы вода больше не летела в него; Соколов повернулся к нему, выражая чистый гнев, — чего это с тобой? — Действительно, Кирилл, чего это со мной? Может, то, что я узнал, что у меня есть сын, немного меня покоробило? Или нет, эта новость меня стёрла в порошок! — влажными ладонями он направил к затылку кудри тёмных волос и закатил глаза от негодования. — Я как раз по этому поводу и пришёл. Хочу при тебе позвонить Измайлову. — Зачем ему-то хоть? — Андрей подвозил в пятницу Женьку до гостиницы же. Сопоставь факты, дружище. Это был детский спектакль, на него она одна пойти не могла. — Емельянов многозначительно поиграл тонкими бровями, напрягая рельефный нос. Внутри Михаила Алексеевича полыхал пожар. — Набирай, набирай, я тебе говорю! — властно приказал он, почти хватая Кирилла за грудки. Тот, предугадав сей выпад, сделал несколько шагов назад и приложил к уху телефон. С первого раза актёр, конечно, трубку не взял, да и со второго тоже. В третий раз он сбросил, что говорило о том, что вообще-то звонки он видит, только не в состоянии на них ответить. Отчаяние росло с каждой попыткой дозвониться до Андрея. Наконец, послышался звонкий детский смех на конце провода, затем их оглушила весёлая музыка, голос коллеги они еле-еле различили. — Кирилл, быстро, говори, что тебе нужно! У дочки день рождения сегодня, ни черта не слышу! — мужчина, кивнув супруге, отошёл в уборную, чтобы там членораздельно услышать каждое слово собеседника. Забрав Дашу после школы, радостные родители привезли её вместе со всеми её маленькими друзьями в кафе, где был уже давно заказан аниматор, стол, полный вкусностей, куча шариков и прочих сюрпризов. Бабушки и дедушки, окружившие единственную внучку, тянули девочку за уши, пока та забавно верещала, оглушая официантов. — О! Слава Богу, ты трубку взял! Я и так быстрее некуда! — Кирилл подмигнул Соколову и вкрадчиво стал допрашивать Андрея, — Женьку подвозил в пятницу? — Какого? — Ты дурак? Не какого, а какую! Женю Нежинскую! Подвозил или нет до гостиницы? — он мог поклясться, что если бы Измайлов был рядом, то он убил бы его моментально за отсутствие сообразительности. Молчание, забитое громкой музыкой, нарушилось криком Кирилла, — ты глухой что ли? Андрей! Андрей, едрид-мадрид! Измайлов не любил ругаться с женой, но в последнее время она будто сама намеренно искала поводов для ссоры. Встав поперёк дверного проёма, Марина сверлила его недовольным взглядом. Несколько раз он просил её выйти из туалета, но она лишь упрямо шипела ругательства, обещая с ним развестись, если тот немедленно не вернётся к остальным. — Ну, было дело, — уклончиво подтвердил он, чтобы не слышала Марина, — а что стряслось-то? Орёшь, как резаный. — А ты её одну подвозил или она с кем-то была? — нетерпеливо спросил Кирилл с долей угрозы в голосе. Измайлов снова замолчал, явно прикладывая телефон динамиком к груди и уговаривая Марину скорее выйти. Актриса, насупившись, действительно вышла, но хлопнула дверью с такой силой, что даже от хлопка вздрогнул и сердитый Емельянов, — тебя там застрелили? Вот и правильно! — Не язви, а. Говорю же, у дочки день рождения. А Женька была с сыном. Сама мне так и сказала, мол, да, мой и только мой, отца нет и не надо. Всё. Отвали от меня. И так дел невпроворот. Сбросил. Емельянов повернулся к Михаилу Алексеевичу, в меру потрясённому тем, как идеально всё сходится. Он пытался вспомнить, в какой из вечеров он перестал контролировать ситуацию, но это было абсолютно невозможно. Много воды утекло с пор. Когда-то они напивались шампанским, закусывая фамильярно кислый алкоголь клубникой в сахаре, поэтому просчитать всё до мелочей не выходило. Он должен был остаться с ней тогда и никогда не гнать её вон. Ничего не говоря коллеге, Соколов бросился наперерез к своему джипу, преодолев расстояние так быстро, что когда заводил мотор, то заметил, что всё никак не может отдышаться. Ударил по газам, как сумасшедший. Выезд, поворот направо, светофор, пешеходный переход. Он не ехал, он буквально летел. Когда Михаил Алексеевич провернул ключ в замочной скважине, он сразу понял, что что-то не так. Слишком тихо было в его большой квартире. Татьяна всегда наводила шуму, когда оставалась дома одна: распахивала окна, гоняя сквозняк по комнатам, гонялась с тряпкой за паучками, набежавшими в период её отсутствия, танцевала с кошкой в руках под Майкла Джексона и громко пела, будто знала в совершенстве английский язык. Нет. Было слишком тихо. Даже кошка не мяукала противно. Когда он вошёл, ему стало бесповоротно ясно: Татьяна уехала. На комоде в гостиной, рядом с их совместной фотографией лежал тетрадный лист, исписанный широким почерком. Сверху — обручальное кольцо. Ему на мгновение стало даже грустно от того, что человек, к которому он достаточно привык за столько лет, в один миг исчез. Он взял оставленную женой записку и опустился на рядом стоявший диван, укрытый голубым пледом. — Михаил, не переживай, в этот раз я обошлась без ярких вспышек гнева. За последние три дня мы достаточно друг друга изжили. Всё началось тогда, когда спутался с той девчонкой. Поначалу я ненавидела её, но потом стала понимать и завидовать. Я бы хотела оказаться на её месте и ощущать твою любовь, но, увы, срок нашего брака подошёл к концу, — прочитав данные строки, Михаил Алексеевич не единожды проморгался, — ты всё правильно понял. Я тоже отныне не одна. Не знаю только, насколько я поступила правильно, но, думаю, нет смысла это скрывать. Изменой отвечают на измену, когда обижены и ранены до хруста костей, но я не видела в своей измене такого начала. Я хотела быть счастливой. Как ты, по всей видимости, когда встретил её. Нет во мне ненависти, угасла и ревность. Я прижимала тебя к сердцу, которое давно окаменело для твоих рук и губ. Мой психолог посоветовал мне пустить ситуацию на самотёк. И вот, куда она меня привела. Я забрала необходимые вещи, за остальными приеду немного позже, после того, как мы вместе сходим в ЗАГС и подадим на развод. Сейчас я живу у старшей сестры Алевтины, тоже своей племянницы. На работе пока никому ничего не говори. Нужно сделать это совместно. Извини меня, пожалуйста, за всё. Мужчина откинулся на подушки, опустив на лицо листок. Всё кончено. Нет, как это? Он ещё раз перечитал, не веря, что Татьяна сдалась столь быстро. Неужели намучилась? Неужели настрадалась? Он зажмурился. Что ж, теперь он один. Рядом нет никого, кроме душащей неизбежности. Нет! Так тоже быть не может! Артист подскочил, как ошпаренный, принялся звонить всем подряд, кто мог бы знать точный адрес проживания Чернышевского, беспокоил даже преподавателей Нежинской, разорвавших всякий вид связи с ученицей спустя три года после выпуска. Их номера он находил на сайте школы, затем представлялся давним знакомым и выяснял, где ранее жил нужный человек. Все они, сопротивляясь, велели ему больше не докучать звонками, тогда он, отчётливо выругавшись, что тоже себе особо не позволял, решил ехать по тому адресу, который помнил. Ошибка это, опрометчивость, глупость — Соколов плюнул на всякую мораль. Только бы найти её, только бы прижать к своей груди и шептать ей на ухо искренние слова о любви и верности. Да. Таких слов Женя не слышала давно. Она затыкала уши и старалась пропускать всякую романтику, затеянную в её честь, игнорируя признания некоторых одногруппников, неровно дышавших по отношению к ней. Она, строптивая и познавшая цену обещаний, не сближалась ни с кем. И теперь, обложившись малым количеством одежды, привезённой с собой, она смотрела на эти тряпки и не понимала, как их сложить аккуратно. Лёва пытался помочь маме, поднося ей свои кофточки и штанишки. Она радовалась его стремлению облегчить её жизненные тяготы, ловила его и погружала в тёплые материнские объятия. Она привыкла куда-то постоянно собираться. Бегала, как белка в колесе, успевая сделать всё, что планировала, за день. Сын замечал, что маме непросто, что она переживает какую-то свою особую печаль, и знал, что когда-нибудь эта болезнь её покинет, стоит только ей в этом помочь. Ему было почти три года. Все почему-то округляли его возраст, хотя до декабря ещё было время. Его заранее считали взрослым мальчиком, умным и сообразительным. Впрочем, таким его растила Женя, даря ему всю заботу и ласку, на которую только была способна. Милославская, что-то не жаловавшая её частыми звонками, поддерживала подругу и во многом её наставляла за счёт возраста и опыта. Теперь же она сама находилась вне равновесия – заболел её драгоценный мужчина, и Александра переживала, что его состояние приведёт к больничной койке насильно, если он по доброй воле не решится обратиться к врачу. Женя писала ей всё утро, рассказывая, как её едва не сбили ночью, шутила насчёт спасительного грецкого орешка, но, так и не получив ответа, грустно вернулась к чемодану, который зачем-то отважилась перебрать, ведь ещё вчера сумела его застегнуть и отставить в угол. Когда она начала собирать косметику, невольно вспомнился выпускной, к которому она готовилась тщательно. Тот вечер навсегда останется в её памяти. Она была изумительна. В бархатной коробочке сверкала золотая медаль. Молодые руки с выступившими синеватыми венками удерживали её, боясь растерять. Мечта сбылась — страхи позади. Прекрасно сданы экзамены, впереди ожидает светлое будущее, больше не будет в её жизни школьных звонков, столовских обедов и звонких смехов первоклассников. Не будет до той поры, пока она сама не станет учителем. Вокруг звучали фанфары, взрывались хлопушки, осыпая её ярким конфетти. Одноклассники спешили её обнять и поздравить. И лишь преподавательница по литературе скромно подошла к ней, чтобы пожать руку и пожелать успехов. Евгения осознавала всю горечь расставания с этим человеком и не могла поверить, что больше она не сможет прийти к ней на дополнительные занятия и обсудить с ней отечественную классику и зарубежные творения. — Вот ты и взрослая, — начала Мария Сергеевна, тая слёзы, — умничка моя. Ты всегда отличалась от всех детей, такая развитая не по годам, чуткая, внимательная. А ты мне всё жаловалась, что не сдашь ничего. Набрала больше восьмидесяти по каждому предмету! — Этого недостаточно, — выдохнула Нежинская, неловко пережимаясь на чудесных каблучках; подол очаровательного лилового платья колыхался слегка, как и прядки золотистых локонов, красиво вплетённых в невысокий пучок, — вряд ли у меня получится поступить без последствий. Мария Сергеевна расплылась в доброй улыбке и по-матерински обняла ученицу за плечи, успокаивая её дрожавший стан. — Глупышка. У тебя всё получится! Найдём тебе подходящий университет. Ты уже определилась с профессией? Не передумала? — девушка помотала головой, — не хочешь на чисто международные отношения? — Мама настаивает на переводоведении. Но меня тянет в педагогику... Мария Сергеевна, я буду по Вам скучать. — не выдержала девочка и развела руками от бессилия. Она старалась не плакать, так как на пушистых ресничках лежала тушь, но эмоции выходили из-под контроля. Учительница была немного ниже Жени. Её вечернее платье отливало цветом морской волны, а в платиновом каре притаилась заколка в виде малахитовой бабочки. Она была необыкновенной женщиной, в меру строгой, но достаточно мягкой и ласковой для тех, кто разделял любовь к её предмету. Она огладила лицо Жени, чтобы ненароком не смахнуть с него пудру и блёстки. — Девочка моя, ты можешь звонить мне в любое время суток. Я всегда буду рада услышать твой голос. И заходи обязательно ко мне, как будет время! Жалко, конечно, что ты перешла в нашу школу уже в выпускном классе. Была бы ты помладше, мы бы с тобой ещё столько конкурсов бы выиграли! — они обнялись, заливаясь добрым смехом. Жене всё равно было тяжело принять факт того, что ей так или иначе придётся расстаться с этим городом, ведь Соколов отказался от неё, а мама, узнав о её беременности, велела уезжать, во что бы то ни стало. Прошёл ровно месяц после их расставания, но с каждым днём она чувствовала, что дальше жить не сумеет. Просто не справится с ответственностью, рухнувшей ей на плечи. Тем временем, её животик постепенно округлялся, она набирала незаметно вес и думала, что совсем скоро сойдёт с ума. — Спасибо Вам большое, Мария Сергеевна, правда. Без Вас я бы не справилась совсем. Вы подарили мне бесценные знания, научились мириться с трудностями, преодолевать препятствия... Вы всегда поддерживали меня и оставались на моей стороне, несмотря ни на что. Мне нравилось проводить время с Вами. Вы замечательная. Судьба нас обязательно ещё сведёт, я уверена. — наконец, Женя просияла улыбкой, которая была действительно искренней, а не вымученной. Учительница вновь обняла её. Затем они вместе вышли к общей толпе, собравшейся на городской площади, где девочка разглядела среди выпускников рыжую макушку Чернышевского. — Руслан! Он не слышит... Руслан! — позвала она друга, волнуясь, что не успеет к построению на вальс. Он, не различив поначалу её голос, стал вертеться по сторонам, пока не увидел Женю и не поспешил ей навстречу. — Ты просто огонь, Женька! Слов нет. Моя умница и красавица, — смеялся он, и Женя смущённо отводила взгляд, признаваясь самой себе, что в этот вечер она по-настоящему прекрасна, — выглядишь, как принцесса. Нет! Как королева. Я в любви. Позволь мне быть твоим рыцарем. — Льстишь мне, Руслан, но спасибо. Скажи мне, пожалуйста, когда нас пригласят на танец? На репетиции я не услышала точного времени. Боюсь, что наш класс рано в парк уйдёт... — лёгкая вуаль, прикрывавшая ей плечи, вдруг слетела с них, хотя она удерживала её края пальчиками, — ветер ещё поднимается. На фотографиях плохо получусь. — Сомневаюсь. Ты всегда неотразима. Твой-то придёт полюбоваться? — Женя знала, о ком он говорит. После первого экзамена она была раздражена, не хотела ни с кем разговаривать и порыве гнева пообещала Руслану, что Соколов обязательно посетит их выпускной. Возможно, тогда это было актуально. Сегодня же существовали иные реалии. Она выдохнула. — У него много дел. Мы идём с ним завтра отмечать вдвоём, — соврала девушка, уверенная в том, что уже завтра уедет в другой город, необъятный, пугавший её, неизведанный. Ей приходилось придумывать легенду на ходу, чтобы никто не познал позора и стыда, чтобы эти неурядицы прошли мимо неё бесследно, — почему ты спрашиваешь? — Да так. Удивлён, что Соколов не явился на такое важное для тебя мероприятие. Непонятна мне ваша любовь. — Тебе многое непонятно, — с обидой подметила Нежинская, — поправь галстук, ты его завязал криво. — ей хотелось больно его толкнуть, но настроение, поднятое милой Алисой Сергеевной, ещё держалось, оттого она всего лишь похлопала по плечу и обошла стороной, отыскивая в толпе Веронику, пришедшую её поздравить. Впрочем, долго говорить с ней, увы, не пришлось: ведущие выпускного вечера объявили о начале бала, и Чернышевский, взяв её под руку с особенной лаской, увёл подругу в центр площади. Заиграли первые ноты чарующей музыки. Родители, братья, сёстры, учителя, друзья, гости города, представители администрации — все замерли в ожидании чуда. Выпускницы, подобно распустившимся цветкам, стали выходить с двух сторон изящными линиями, вскоре обходя друг друга уместным крестом. Их кавалеры, галантно возложив позади руки, медленно двинулись к ним волнами, изображая то две колонны, то одну, пока девушки, сказочно семеня, сплетались в два круга по обе стороны от них. Трепетные вздохи, аккуратные шажки — Женя останавливается подле Руслана, и тот первым протягивает ей руку, которую она бережно принимает. Нежная мелодия велит ей обойти друга, пока тот преклоняет пред ней колено; на припеве иностранной песни они уже вальсируют, двигаясь по известному им квадрату. Выученные поддержки, доверие друг к другу, счастливые улыбки — множество пар образует единый треугольник, каждый элемент которого вальсирует, кружится и плывёт. Момент! Девушки оказываются по иную сторону от партнёров и движутся тонким кружевным узором, чередуя взмахи и касания. Жене ничего не хочется говорить — она сосредоточена на танце и не желает ни о чём думать. Но голова, непослушная и упрямая, заставляла её вновь и вновь возвращаться к переживаниям. Перед ней внезапно возник зал ресторана, принадлежавшего отелю «Услада», в котором они проводили жаркие ночи. Евгения, встревоженная известием о пополнении, сидела за столиком, пряча в сумке праздничную коробку, украшенную красным бантом. Внутри неё с небольшой открыткой лежал положительный тест на беременность. Она хотела обрадовать Соколова, ведь тот всегда мечтал о ребёнке. Но сердце сжималось, когда она время от времени посматривала на экран телефона и замечала, что время идёт, а любимого всё нет. Однако, он пришёл. С заметным опозданием, хмурый и грустный. Она даже не узнала его сначала — настолько он выглядел убитым. Отыскав нужный столик, мужчина бросил на него стопку книг и увесистый дипломат, с которым часто ходил на работу. Женя подумала, что, вероятно, что-то стряслось в театре и что сейчас она обрадует его. Она от нетерпения заёрзала на стуле, забросив ногу на ногу. — Привет, милый! — помахала она ему ладошкой, радостная и испуганная одновременно. — Перестань так меня называть и сядь нормально. Мы в приличном месте. — он говорил с ней строго, отчего в душе Жени зародилось опасное предчувствие: что-то поистине просачивалось сквозь её израненное сердце, и она поняла — это кровь. — Миш, ты чего? — несмело поинтересовалась девушка, несколько краснея. Её пальцы стали почёсывать от волнения щёку, стараясь не задеть там маленькую родинку. — Михаил Алексеевич, — поправил он её, устанавливая личные границы, — мы встретились, чтобы обсудить график наших свиданий. Ты же свободна вечером в среду, пятницу и воскресенье? Нежинская насупилась. О каком графике говорил Миша? Что он выдумал на этот раз? И этот его странный тон! Он подвинул свои вещи, убрал вниз дипломат. Нервная дрожь проскочила вдоль позвоночника. Она выпрямилась, как струна, тяжело вздохнула и сложила руки на столике. Любезный официант поставил между ними чайничек и две чашки, но пить из них никто не собирался. Пустая трата времени и денег. — Что ты такое говоришь? Я тебя не понимаю. Мы не планируем наши встречи. Мы видимся, когда нам этого хочется. — Женя беспомощно ловит его большую руку, надеясь, что он придёт в себя, но этого не случается. Соколов отмахивается от её прикосновений. — Ты моя любовница. Нам нужно быть осторожными. — Что? Миша, ты с ума сошёл? — девочка решила, что он шутит; она стала помешивать сахар на дне чашки, бьясь о её стенки ложкой, — ты мужчина всех моей жизни. Я люблю тебя. — Я мужчина, который тебя просто трахает, — грубое слово ударило в живот, она бросила ложку и закрыла лицо руками, не веря своим ушам, — Женя, я уважаю Таню, разве непонятно? У нас было сложное время, как это бывает в любой другой семье. Ты помогла мне почувствовать себя молодым и полным энергии. И эта живость, проснувшаяся во мне, нужна моей супруге, с которой я разделил долгие годы. — Ты говорил мне, что у вас всё идёт к разводу. Я стерпела нанесённую обиду, когда она вызвала меня на сцену и объявила проституткой. Я не стала поддаваться расстройствам, но сейчас ты меня вынуждаешь. Прекрати! Мне это не нравится! — Какая королевна! Не нравится ей. А мне нравится, по-твоему, постоянно лгать? С меня довольно. Не хочешь работать по графику? Без проблем. Нам было хорошо вместе. Мы были счастливы. Я благодарен тебе за эмоции. Но я люблю Таню. — Михаил не смотрел ей в глаза, хотя она неоднократно порывалась заглянуть ему в лицо. Он возился в бумагах, перекладывал с места на место книги, что приволок с собой, нервничал. Девичье лицо осунулось. Она не плакала — встала из-за стола, задвинула стул и молча покинула ресторан, закрыв за собою дверь. Ушла-таки, не попрощавшись. Голова кружилась вместе с парами, что продолжали танцевать, меняясь местами и изображая сверху звёздочку, вспыхнувшую в их жизнях в виде новой мечты, к которой тянулись молодые сердца. Затем они вывели собой два круга, сформировав вскоре один большой. Обходя друг друга то лицом, то спиной, девушки и юноши улыбались, хвалились, искренне радовались концу школы. Свобода. Взрослая жизнь. Самостоятельность. Независимость. Непокорность. — Женя, ты мне нравишься... — краснея, признался ей Руслан, и его веснушек стало не видно из-за румянца. Девушка жалобно взглянула на него и оказалась внутри девичьего кольца, чужие руки легли ей на талию, и она изогнулась слегка в спине, подняв правую ногу, скрытую за пышным платьем. К чему ей это признание? Она любит другого. Того, кто не любит её. Несколько движений — и она вновь стоит перед Чернышевским, мечтая, чтобы танец завершился как можно скорее. Вокруг мелькают вспышки фотоаппаратов. Вероника посылает подруге воздушные поцелуи. Она единственная, кто знает о переезде Нежинской и завтра поедет её провожать. Парень держит её за руку, ведя её красиво то вправо, то влево. Их ладони соприкасаются, затем взмывают в небо. Поворот, шаги, объятия. Линия становится наискосок, демонстрируя присутствующим обворожительность выпускников. Вдруг Руслан кладёт ладони на её глаза — Женя не любит сюрпризы, но это мгновение околдовывает её. Музыка затихает. Повсюду слышатся счастливые крики, поздравления, толпа скандирует имена и пожелания. Вспыхивают фейерверки. Девушка открывает глаза. Руслан, стоя на одном колене, подаёт ей алую розу. Она ненавидит розы. Звонки от Руслана телефон ей тоже не демонстрировал. Впервые про неё все забыли. На мгновение она даже порадовалась, что теперь ей не придётся ни перед кем отчитываться за своё поведение. Она вольна делать всё, что угодно, и не ждать осуждения со стороны. Приятель, нашедший утешения в лице милой официантки детского кафе, с утра пораньше отправился с ней на променад, позабыв, что сегодня началась рабочая неделя. Как он мог пропустить выходной Людмилы? Пара, наслаждаясь обществом друг друга, отправилась в музей ювелирных изделий, будто бы у Руслана было достаточно средств, чтобы выкупить для подружки какой-нибудь браслетик. Женю это не заботило – окончив сборы, она отправилась на кухню, чтобы сварить щи для сына, увлёкшегося игрой со своими солдатиками. — Лёвушка, не сиди на полу! — попросила она его ласково, и мальчик послушно пересел на кресло, размахивая фигурками и что-то пища неразборчиво. Девушка, накрутив волосы на затылке, закрепила их заколкой, потом закатала рукава свитера и принялась рубить капустный кочан. Неожиданно в дверь позвонили. Она бросила мимолётный взгляд на кухонный стол, а именно на блюдце у стены, в которое Руслан часто зачем-то оставлял ключи. Блюдце пустовало. Значит, это не он. Вытерев руки полотенцем, Женя осторожно подошла к двери и, наученная горьким опытом, выглянула в глазок. Ужаснулась. За дверью возвышался Соколов. Она попятилась. Как он нашёл её? Следил? Не открыть совсем она не может – ей нечего бояться; нужно смотреть страху в лицо. А если он узнал, что она уезжает уже завтра? А если узнал, что у них есть Лёва? Первым делом она побежала к сыну, которого тотчас же увела в гостиную и попросила сидеть тихо. — Сыночек, давай с тобой поиграем в молчанку? Если ты выиграешь, я попрошу дядю Руслана свозить тебя на вечерний сеанс в кино. Тебе же там понравилось? Показывают ещё один мультфильм, который ты не смотрел. — попутно Женя прятала все игрушки, которые не успела покидать в сумку; запихнув за шкаф железную дорогу, девушка поцеловала сына в лоб. — А завтра мы уже поедем на настоящем поезде! — воскликнул он радостно, и мама, согласившись с ним, приложила палец к губам, намекая, что игра началась. Она закрыла дверь в гостиную и вышла к незваному гостю, полная решимости и непредвзятости. По крайней мере, она хотела казаться непроницательной. Он должен подумать, что ей абсолютно всё равно. И вот этот момент настал. Соколов видит перед собой милую Женечку вновь, но не может ответить на свой вопрос, что она здесь делает. Вдруг он ошибся? Вдруг она всё-таки сошлась с Чернышевским? А если родила не от него, а от своего дружка? Тошнота подкатила к горлу. Нет, не могла. Она бы никогда не посмела. Она чересчур его любила. Мужчина выглядел крайне серьёзным и сосредоточенным. Женя приметила у него в руках коробку конфет и невольно ухмыльнулась — скромно, едва приподняв уголок красивого розового рта. — Как ты меня нашёл? Или искал вовсе не меня? — спросила она безэмоционально, хотя внутри всё сжималось. Михаил Алексеевич осматривал краешек квартиры, насколько ему это позволяла девичья фигурка. — Всевышний подсказал. Привет, Джейн. — издевательское обращение к ней вернуло её в состояние беспомощности. А ведь это наречение пошло после её признания в том, что она хочет стать преподавателем иностранных языков. — Это квартира Руслана, — Женя удивилась, осознав, что начала неожиданно оправдываться, — я здесь остановилась, чтобы ты меня не искал. Но ты пришёл. Жаль. — Пустишь? Или твой рыжик дома? Впрочем, может, он сейчас вовсе и не рыжик. — презрение. Девушка вновь ухмыльнулась. Он даже сейчас смел её ревновать. Ненормальный. — Какое тебе до него дело? Зачем ты пришёл? — У нас есть сын? — выстрел в лоб. Нежинская рвано выдохнула, почти осев. Откуда он знает? Венка на шее бешено запульсировала. Она поймала волнение во взгляде Михаила и испугалась — он будто надеялся, что она подтвердит эти проклятые слухи. — С чего ты взял? — обронила она испуганно. Он почувствовал её растерянность. Дальнейший ответ ему был без надобности. Он всё понял. Это правда. — Женя, пожалуйста, скажи мне, что это так. Я вижу по тебе, — Соколов сделал шаг вперёд, блондинка – назад, — я приму его. Всё изменится, честное слово. Мы заживём всеми вместе, одной семьёй. Она нервно сглотнула, готовая сорваться на крик. Пусть он уйдёт! Пусть оставит в покое. Это не его ребёнок. Он принадлежит лишь ей. — Миша, не надо. Уходи. Мы договаривались увидеться в среду. Не нарушай обещаний хотя бы сейчас... — Нет! Женя, ты не выставишь меня так просто за дверь. Всё. Я здесь. Не гони меня. Финита ля комедия, — мужчина вошёл в квартиру в поисках какого-нибудь маленького человечка; Женя ринулась за ним, больно пнув его в плечо, — игра окончена! — Ты сумасшедший! Это частная собственность. Хватит вести себя так, словно тебе всё можно! — кричала она, хотя обещала, что не повысит голос, зная, что в квартире находится маленький сын, который, к слову, услышав, что «игра окончена» поспешил покинуть укрытие, провернул дверную ручку и оказался в проходе, прямо перед своим отцом. Михаил Алексеевич замер, отмечая для себя неподдельное сходство между собой и выбежавшим в одном носке ребёнком.