***
За окном раздался гром, тот будто над самой крышей, сотрясал черепицу, и молния озаряла светом комнату через незашторенные окна. Пошёл проливной дождь, залил с такой силой, что из виду пропали соседние дома, Пьер, поджав хвост, спрятался под лестницей. Поливало так, будто из вёдер нещадно выливают воду, в ушах шумело, а приоткрытые окна только добавляли шума, и создавалось ощущение, что поливало не где-то там за окном, а в соседней комнате. Чонгук налил себе бокал белого вина и уселся с ногами на диванчик вдоль широкого подоконника, периодически поглядывая в окно. Сердце ныло, он то и дело посматривал в телефон, но уведомления никакого не было, пропала позже и связь: видимо пострадали провода электропередач. Никак не удавалось погрузиться в книгу, строки ускользали, а ведь он же, напротив, хотел успокоиться и забыться в романе, чтобы противный ком не давил на горло, вызывая тревожную дрожь. Сделав ещё один глоток почти допитой бутылки, он услышал стук в дверь и настороженно встал. Сердце пробивало рёбра вместе с раскатом грома, и он невольно вздрогнул, прислоняясь лбом к двери, а после открыл её, увидев мокрого насквозь Тэхёна. Тот улыбался широко, стуча зубами, топтался на месте, переминаясь с ноги на ногу, дрожал. Тэхён потянул к нему руки, но остановил себя, понимая, что весь мокрый, полностью, насквозь, до самых костей, которые наверняка продрогли. Из приоткрытой двери врывались ледяные капли, и порывистый ветер забирался под кожу, Чонгук не может даже представить, насколько Тэхёну холодно. — Я с самого утра мечтаю к тебе прикоснуться и поцеловать каждую твою веснушку на щеках, но сейчас, когда ты так близко, я не могу этого сделать, потому что весь мокрый, ну что за несправедливости! — сказал Тэхён, стуча зубами, хмурясь досадно, вытирая рукавами куртки влагу на щеках от прилипших волос. Чонгук не знал, чего ему хочется больше: разозлиться, рассмеяться или засмущаться. Понимая, что на это сейчас совсем нет времени, он вздохнул, улыбнувшись уголком губ, взял Тэхёна за руку и закрыл за ним дверь. Он молча помог ему снять верхнюю одежду и обувь, потому что пальцы старшего настолько замерзли, что даже не слушались, и дал сухие вещи, направляя в ванную, прежде включив горячую воду. Закрыв дверь, он прислонился к ней спиной, чувствуя, как дрожат колени и теперь уже ледяные пальцы. От двери до прихожей тянулась дорожка мокрых следов, которые Чонгук наскоро вытер тряпкой, и разжёг камин, благо дрова он ещё с утра занес в дом. Включил неяркий свет настольных ламп и замер с брошенной книгой, которую собирался убрать, в руках. Взгляд поплыл, буквы съезжали с положенных строк, видимо трёх бокалов хватило, чтобы опьянеть и чтобы сойти с ума, увидев насквозь мокрого Тэхёна у своей двери. Когда Тэхён вышел, Чонгук тут же одел поверх его футболки свитер, просунув тому через горло голову, и только собирался открыть рот, как Тэхён взял его лицо в ладони. Дыхание спирало от желания стиснуть его в объятиях, настолько крепких, что был бы слышен хруст костей. — Что такое? — спросил хрипло, не понимая посыла пустого взгляда, размытого и всё ещё дрожащего. — Я соскучился, а может…не знаю. Не пойму, — пытался объяснить так же тихо. Чужие ладони дрожали на щеках, но уже не от холода, согрелся. — Но своё желание ты озвучил ещё на пороге моего дома, — улыбнулся задорно и потянулся корпусом вперёд. Перед глазами плыло, но лишь немного, он не сказал бы, что сильно пьян и ничего не соображает, просто переволновался и теперь не знает, как успокоиться, наконец увидев Тэхёна перед собой. — Кто-то много выпил, — констатировал факт тот, поглаживая и без того румяные от алкоголя щёки. Тэхён наклонился ближе и, повернув голову, коснулся носом его щёк и повёл по коже, вдыхая запах. — Белое вино, рыхлые страницы книг и полевые цветы… — блаженный стон и взгляд пронзительный, глаза в глаза. — Так пахнет моя любовь. — Л-любовь? Вместо ответа Тэхён оставил на чужих губах несколько маленьких поцелуев и улыбку. Они так и стояли прижавшись губами друг к другу, растворившись на мгновенье, не слыша разгневанной погоды за окном, треска сухих поленьев и даже собственного облегченного вздоха. Нет ничего прекраснее, чем просто чувствовать друг друга, только прикосновения имеют значение, тепло, исходящее от тела, ещё влажного после душа, то, как тебя заключают в ласковые объятья, поглаживая по голове и прижимая к своему плечу, второй рукой обнимая за поясницу. Есть люди, которые по сути своей напоминают дом, они уютные и к ним всегда хочется возвращаться. Рядом с ними тепло, и каждый взгляд, касание, протянутая горячая кружка ароматного чая дарят эмоции. Эти чувства делают Тэхёна живым, и он без сомнения скажет, что чувствует себя счастливым, ему хорошо, он чувствует себя на своём месте рядом с ним. Стоя напротив Чонгука с этой самой кружкой дымящегося чая, ягодного, смотря на его задумчивое лицо, взглядом прожигающее собственную кружку, в которой тот помешивает сахар, понимает — с ним он дома. На секунду, как ему показалось, Чонгук задумался, как пахнет его первая любовь. Нельзя назвать что-то конкретное, это что-то теплое, душистое, свободное в своих желаниях, безрассудное, дарящее взгляд нежнее лепестков пионов, поцелуи слаще ягод и согревающие объятья лучше любого чая, который он гипнотизирует. Чонгук в замешательстве смотрел на чужие ладони, забирающие из его рук чашку и на то, как его потянули в объятья. Он к протянутым рукам тянулся, к поцелуям тянулся, подставляя щеки. От алкоголя они казались теплее, чем обычно, сейчас же ещё больше пылали жаром, и непонятно: от смущения или удовольствия, что Тэхён исполняет своё желание, сказанное на пороге. Кожу атакуют горячие от согревающего напитка губы, не противится Чонгук, когда его за скулы прикусывают, а после там же проходятся языком. Они перебрались на диван, удобно устроившись, переплетя друг с другом ноги, на которые опустился тёплый плед, а на молочную шею — ладони, мягко поглаживающие большими пальцами щёки. Чонгуку нравилось то, как Тэхён нежно смотрел на него, как целовал его медленно и глубоко, с оттяжкой, вдавливая в диван с напором, которому Гук не противился, как и чужому языку, который игрался с его языком и облизывал губы, словно ничего вкуснее никогда пробовал. Интересно: он когда-нибудь насытится? Вряд ли. Тэхён понимал, что нет, не насытится, не сможет оторваться, когда теперь уже можно. Его переполняли эмоции от того, что можно обнимать своего человека сколько душе угодно, целовать, когда и сколько вздумается, получая чувственную отдачу в ответ. Тэхён оторвался только тогда, когда лёгкие свело спазмами от нехватки воздуха. Он прислонился своим лбом к чужому и ловил своими губами горячее дыхание вперемешку с сухим вином. На столе стоял недопитый бокал, который он, потянувшись, осушил одним глотком. Во рту у Чонгука было слаще. Сделал он выводы и молча схватил раскрытую книгу, поставив её перед Чонгуком, который из состояния сидя, перешёл в полулежащую позу, головой уместившись на его левой половине груди. Уловив намёк, Чонгук перехватил книгу, коснувшись его руки и отметив, какая та тёплая, тронул тыльной стороной ладони и нос, тёплый. Окончательно согрелся. Тэхён смотрел на его действия с такой нежностью и трепетом, и как бы Чонгук не фыркал и не упирался, говоря, что он безразличен ко всему, он заботливый и романтичный, очень. Чонгук читал прозу тихо, вполголоса, прерываясь на поцелуи, которые терроризировали его шею, из-за чего невозможно было не отвлечься, когда они подбирались совсем близко к губам. Оба чувствовали, что засыпали под звуки дождя, что сменил свой гнев на милость и умеренно моросил, еле слышно стуча каплями по крыше, поленья в камине дотлевали, огонь уже не обдавал жаром кожу, было просто тепло, сил подняться до второго этажа не было, ведь это означало разорвать объятья и потерять такое необходимое сейчас тепло. Согревшиеся и окончательно успокоившиеся, они засыпали на диване, долго смотря друг на друга слипшимися глазами, которые стоило закрыть и здравствуй Морфей. — Мне ещё никогда так сильно ничего не хотелось, как увидеть тебя сегодня, — шепчет Тэхён, поглаживая щеку Чонгука ребром ладони. — Вероятно так глупо выглядел со стороны, когда носился по деревне. А когда пошёл дождь, мне стало так грустно, ты себе даже не представляешь, как мне в один миг стало так одиноко. Все разбежались по домам, укрываясь от дождя, а я стоял один и не знал куда мне податься, я тебя везде обыскался, даже к твоей маме ходил… — Ты не взял телефон, я звонил тебе, — прижимаясь щекой к тёплой ладони, Чонгук всё же прикрыл глаза. — Ах да, его я забыл дома, но возвращаться уже не хотел, думал, что ты, как и всегда, появишься где-то рядом: даже когда не хотел, ты всегда был где-то поблизости, — наклонившись ближе, Тэхён коснулся его своим носом, даря эскимосские поцелуи. — Мне стало так холодно, и дождь будто был совершенно не причём, хотя он был ледяным, но до костей пробирало от другого. Чонгук, вздохнув, обнял его лицо ладонями и чмокнул в губы, не размыкая веки. — Глупый. — Я просто соскучился. Дай мне возможность немного побыть дурачком, я всё же только-только влюбился и имею на это полное право, — посмеялся в мягкую щёку и тут же поцеловал, опуская веки и ловя своими губами чужое дыхание — заснул под мирное сопение уже уснувшего Чонгука.***
Еджин вернулась домой глубоким вечером, когда гроза окончательно прошла и облака уступили место звездам, расположившимся на своём законном месте. В доме было прохладно из-за приоткрытых окон, которые она поспешила закрыть. На шум прибежал Пьер и начал её обнюхивать, ластясь к руке. Женщина уже было хотела открыть рот, как увидела две макушки, выглядывающие из-под пледа на диване. Она приставила палец к губам и попросила ретривера быть потише, тот, конечно же, мало, что понял, но тихой поступью пошёл за ней. — Наконец-то и в твою дверь постучалась сказка, милый, — прошептала, смотря сверху вниз на двух парней, тесно прижатых друг к другу, буквально губка к губке. Она невольно вспомнила, как маленький Чонгук, читая сборники сказок, пересказывал ей истории, восхищаясь героями; спрашивал, возможно ли такое в реальной жизни, ведь сказки — это выдумки. А ей всегда было, что ответить: — Придумай свою сказку и поверь в неё так сильно, будто уже прожил все эти чувства, представь и вспоминай почаще, тогда любовь постучится и в твоё сердце. С детства впечатлительный и романтичный Чонгук думал о словах матери часто, книги усиливали веру, и Еджин рада видеть, что он нашёл любимого человека, пускай это не девушка и она никогда не дождётся внуков, но у него есть Тэхён, и он ей нравится не меньше, чем Чонгуку. Женщина тайком их сфотографировала на маленький полароид, сразу же достав снимок, и положила его на стол, чтобы утром услышать громкое, «Мама!», смех Тэхёна, разносящийся по всему дому, и умиление вместе с каплей стыда. — Не смотри на меня так, вы выглядели очень мило, я бы себе не простила, если бы не сфотографировала вас, — оправдывалась Еджин, уже стоя на кухне за приготовлением кофе. — Ну так оставила бы себе на память! — ворчал Чонгук, сонно размахивая фото перед её лицом. — А как же посмотреть на ваши смущённые личики? — она состроила плачущее личико и надула губы, но это не особо ей помогало. — Мама! — Да, я мама! И я очень люблю вашу любовь, так что не лишай меня такой маленькой радости, милый. Чонгук со стыда закатил глаза, спрятав снимок в карман своих штанов, чтобы больше никто кроме него его не видел, Тэхёну тоже нельзя. — Знаешь, как ужасно это прозвучало? Господи. — Да ну тебя. Тэхён, пойдём поможешь мне с завтраком, Чонгуку нужно сбить температуру, а то ещё немного и на щеках можно будет сыр плавить, — подшучивала она и подмигнула Тэхёну, который перехватив Чонгука в проходе, завёл за стенку, поцеловав в надутые от негодования губы, по очереди чмокая и в щёки, которые всегда заслуживают должного внимания. — Твоя мама замечательная, — прикусил за нос и обнял за талию ладонями прежде, чем уйти на кухню. Чонгук думал, что это Тэхён замечательный, ему ничего не нужно объяснять, он такой простой и лёгкий, сам все видит и понимает. Правда Чонгук так и не понял, как Тэхёну всегда удаётся прийти в нужный момент, когда он сам больше всего желает его присутствия рядом с собой. Тэхён не уходил домой до самого вечера, октябрьский ветер пригнал дождевые тучи, которые заволокли небо, и дождь не прекращаясь шёл с самого утра. Тэхёна вообще-то никуда и не гнали, Еджин тактично закрылась у себя в мастерской, чтобы не смущать Чонгука, который довольно улыбаясь тянул Тэхёна в свою комнату. У Чонгука в комнате не было штор, это первое, что бросилось в глаза. До пола струилась вуальная тюль, что колыхалась от легкого сквозняка из приоткрытого окна, пахло дождем и свежестью стирального порошка, несомненно деревом и немного — цветами, очевидно теми, что стояли в вазе на столе — дело рук Еджин. Уютная кровать, застеленная пледом и подушками, композиция из зеркал прямо над изголовьем в виде пчелиных сот, шкаф у стены с раздвижными дверями, стеллаж напротив кровати, заставленный книгами и тематическими безделушками в окружении золотистых огоньков, которые включил Чонгук, и мягкая лежанка Пьера у самой кровати с игрушечной косточкой. На полке, висящей над столом, в мерцающих золотистых огнях, закрепленный на крючок висел ловец солнца, привезённый Тэхёном из Кореи. Переливающийся в призме кит навёл его на слова, написанные второпях карандашом на страницах романа, который до сир пор лежит в его комнате. — Ты писал в «Дневниках памяти» о трёх китах. Половина слов стерлась, я так и не понял, что ты имел ввиду, — Чонгук задумался, приглушая свет настольной лампы. — Не думаю, что ты имел в виду миф о трёх китах из средневековой Европы, где считалось, что киты представляют вершину предметного мира, на котором находится Земля. Чонгук усмехнулся. Нет, ни о каких мифах речь не шла, хотя понимание китов у всех, действительно, разное. Три кита считаются символом того, на чем держится всё вездесущее в мире, для каждого оно своё, и у Чона были свои киты. — Это были: вера, надежда и любовь. Сильные чувства, на которые я опираюсь. — он прислонился спиной к столу, опираясь на него ладонями. — Я верю, что все получится, вселенная все слышит, оттого делать шаги по ступенькам легче. Надеюсь на лучший результат, но ожидаю худшего, чтобы было не больно падать. Любовь, страстное чувство к тому, чем занимаешься, без которого нет и смысла что-либо продолжать. Я убеждён, что тебя услышат, в час, когда страстно желаешь, можешь, хочешь, стремишься. В этом мире мы не одни. Даже сильным людям нужна помощь. — В жизни без поддержки нельзя, иначе сломаешься, — подытожил Тэхён, встав напротив него. Рука потянулась к подбородку и, приподняв за него, он встретился с блестящими глазами, в которых отражался тёплый свет огней и блики от стеклянной призмы, на которою падал свет; там была нежность, которой он не мог сопротивляться и довольно ей улыбался, желая всем телом окунуться в неё и никогда не уходить. Иногда утонуть — не значит с концами, это значит раствориться, подобно пене, в которую превратилась русалочка в оригинальной версии сказки Ганса Христиана Андерсена. — Так хочется тебя обнять, — признался Тэхён. Он любил говорить всё, о чём думал, чего желал, любил быть честным и безусловно смотреть на то, как смущается Чонгук. Чонгук безмолвно сам потянул к нему руки, окольцевал спрятанную под свитером талию, а после сомкнул руки за его спиной в замок, встав вплотную, прижавшись ещё и грудью, на которую Чонгук положил голову. Тэхён был немного выше его, и в этом был свой плюс, ему нравилось быть немного меньше и чувствовать себя чуть более защищенно в чужих руках, хоть иногда. Без поддержки нельзя — сломаешься. Было так приятно водить по его спине ладонями, нарочно пробираясь под свитер, вызывая мурашки под кожей; чувствовать, как кровь ускоренно движется по телу под ритмом сердца, которое он чувствовал свои телом; приподняв голову, уместить под его подбородком голову и уткнуться носом в ключицу, блаженно вздыхать, пока в его кудри зарывалась ладонь, массируя макушку. Они плавно перебрались на кровать, неуклюже дойдя до неё так и не разорвав объятий, глупо улыбаясь, когда ноги запутались и Чонгук чуть не свалился на пол, но его держали слишком крепко, чтобы подобное допустить. Гук лёг к изголовью, Тэхён уместился рядом, прижавшись к его плечу, и захватил в свой плен ладонь, играясь с чонгуковыми пальцами. Они говорили о чём-то тихо, вполголоса, обсуждая настоящее: не хотелось говорить о прошлом, у каждого были причины о чём-то умолчать, потому что в настоящее это втягивать не хотелось. В какой-то момент Тэхён сжимает его пальцы сильнее и, прикрывая глаза, лезет носом под шею, которую ему доверчиво открывают, откидывая назад голову. Они замолкают, а потом Чонгук внимательно наблюдает, как Тэхён забирается на его колени, разводя свои ноги в стороны. Тэхён сидел на нём, обнимая всеми конечностями, пряча от света фонарного столба за окном, который нагло вторгался в комнату, наблюдая за ними. Ладонями обнимал шею, запуская пальцы в тёмные локоны, аккуратно подстриженные на загривке. — Ты буквально светишься, — говорит Чонгук, не имея возможности сдержать улыбку, когда на него так смотрят. — Я наконец дорвался до тебя, я могу тебя касаться, целовать, и от этого факта я разрываюсь, прямо как сверхновая звезда. Они одновременно потянулись вперед и соприкоснулись лбами. Тэхён сходил с ума от осознания, что Чонгук принадлежит ему. Этот человек целиком и полностью его, и факт того, что это чувство взаимно, приятно сжигает его изнутри. Чонгук за поцелуем потянулся первый, неторопливо и чувственно, вызывая у обоих мурашки на коже и тяжелые вздохи, слетающие с губ. Чонгук неловко начинает поднимать руки по его бёдрам и невесомо касается талии. Свитер был снят минутой ранее, так что ему посчастливилось оказаться к нему ещё ближе. Это желание с каждой встречей становилось только сильнее. Чонгук понял, что по-настоящему влюблен, ведь ещё никогда ничего подобного он ни к кому не чувствовал, никого не хотелось видеть с собой рядом, никого не хотелось раньше вовсе. — Ты можешь касаться меня везде, у тебя нет ограничений, — прошептал в губы, улыбаясь Гуку, заметив, как его взгляд заметался в нерешительности. — Даже сердца? — спросил, подавшись вперёд, чтобы коснуться губами груди в районе сердца. — Ты уже его коснулся, — Тэхён приподнял его голову и поцеловал в лоб, ненадолго задержавшись, чтобы потом со чмоком отстраниться и обнять ладонями веснушчатые щёки. — Облюбовал со всех сторон, — а затем зацеловал каждую веснушку, не забыв и про вздернутый носик. — А я задел твоё сердце? Хм, задел. Прозвучало слишком грубо. — Пожалуй, — Гук улыбнулся и оторвался спиной от подушек, чтобы крепче прижать к себе Тэхёна, который совсем не против, чтобы чужое дыхание щекотало его грудную клетку и трапецию. — Ты коснулся моей души. У нас другой уровень близости, совсем не такой как… Договорить ему Тэхён не дал и обратно повалил спиной на подушки, затягивая в поцелуй, суматошно двигая губами и взлохмачивая тёмные кудри, улыбаясь самой счастливой улыбкой, на которую вообще способен, получая в ответ искренний смех.***
Чонгук шёл вдоль аллеи высоких тополей, протянувшейся на километры, смотря на табун лошадей, который старик Дани вывел прогуляться на пастбище, пока не выпал снег и не засыпал поле белым бархатом. Октябрь нещадно сорвал с деревьев последние листья, оставив голые ветви, и вместо голубого неба над головой тянулось серое полотно. Впереди бежал ретривер, ловя носом редкие кружащие снежинки, которые скорее были похожи на замёрзшие капельки слегка моросящего дождя. Они почти дошли до станции, чтобы встретить Тэхёна с поезда. Он уезжал в Цюрих по работе, его не было три дня, пришлось задержаться, и им едва ли удалось договориться о том, что Чонгук останется в Мортоке, ведь у него и самого есть работа. Чонгуку не нравилась мысль, что Тэхёну вновь придется встретиться с тем мужчиной, но его жена заверила Тэхёна ещё по телефону, что супруг улетел в Штаты и встреча будет проходить исключительно с ней и её командой по дизайну, которая уже была в процессе создания по тэхеновому проекту. Они созванивались по вечерам, Тэхён, увлеченный проектом, рассказывал о нём не стесняясь в выражениях и эмоциях, показывал заготовки и говорил, что на создание тёплого колорита вдохновил его именно Чонгук, как и на фактурную отделку отдельных участков стен в виде книжных строк и газетных вырезок. Чонгук признавался, как скучал и от нетерпения кусал губы, яро ощущая, что на них чего-то не хватает — его тёплого дыхания. Сейчас грудную клетку распирало только радостное предвкушение от встречи, и от вида приближающегося локомотива ритмичней билось сердце. Чонгук замечал, что Тэхён всегда выделялся на фоне остальных, но в этом песочном пальто, черной водолазке, заправленной в брюки, и чёрной шляпе с небольшим чемоданчиком на перевес, стуча каблуками лаковых ботинок, он выглядел как персонаж из 19 века. Чон любит эту эпоху за их горячую войну, за чувства и справедливость, за их манеры и слова, и Тэхён для него такой же джентльмен, который при встрече целует сначала замерзшие ладошки, а после уже в щёку, вдыхая запах теплой румяной кожи. Чонгук инстинктивно потянулся за продолжением, протестующе хныча, когда от него начали уворачиваться и смеяться, сжимая веснушчатые щёки. — Кто-то очень скучал, — Тэхён расцеловывал его щёки и скулы, мазал губами за ушком и под челюстью, чувствуя, как вся усталость разом спадает с плеч. — Кто-то очень нуждается в ласке, в твоей ласке, — Чонгук нагло распахнул его пальто и потянулся ладонями к теплому под одеждой телу. — Идём. Они отошли от дороги и спрятались за деревом от всех проходящих мимо. Может никому до них и нет дела, но подобное вызывает азарт, и Тэхён, впечатав Чонгука в ствол раскидистого дерева — целовал его, сминая губами чужие, запечатляя на них целомудренный поцелуй, через который проглядывалась улыбка. Они жались друг к другу, сталкиваясь губами снова и снова, ловя ответные вздохи и блестящие взгляды. Их заметил пастух Дани и несдержанно посмеялся с молодёжи, которая не могла оторваться друг от друга, прерываясь на короткие фразы, которые тонули в новых поцелуях. Его смех донёсся до них лишь спустя пару минут: они такие счастливые, что им не было дела до того, что их увидели вместе, они посмеялись вместе с ним, и старик, махая рукой, предложил сделать пару кругов на лошадях, прогуляться. Улыбаясь друг другу, они ответно кивнули и держась за руки поспешили к загону, подгоняя Пьера, что вальяжно плёлся позади. Сидя верхом они неспешно шли по полю бок о бок, и между ними будто бы молнии игрались, стоило им соприкоснуться друг с другом. Тэхён впервые почувствовал, что значит быть жадным. В нём разгорелась настоящая жадность, когда человеком не хочется делиться, ни им самим, ни его вниманием. Чонгука не хотелось отпускать, он соскучился по его присутствию рядом, по голосу, тихо читающему по вечерам, убаюкивающему, и тому, как гармонично он смотрелся в его доме, стоя посреди комнаты с огромными глазами, смотрящими так проникновенно, что для него хотелось сделать всё в этой жизни, и даже в последующей. Он не сопротивлялся, когда Гук мешал ему снимать верхнюю одежду, лез обниматься и отпихивал руки. У него тут первая любовь, и он будет за неё всеми лапками цепляться. — Что с тобой сегодня? — спросил Тэхён, когда ему всё-таки дали снять ботинки и они переместились в его комнату. Он был не намерен отпускать сегодня Чонгука домой. — Человеку были даны чувства не для того, чтобы он их держал в себе. — Раньше у тебя это отлично получалось, — напомнил он о том, как Чонгук вёл себя в первые недели их знакомства, прикусив за ушко. — То было до того, как я понял, что влюбился, — честно признался, алея щеками, не дав Тэхёну и шанса этим полюбоваться — примкнул к его губам, настойчиво целуя. Он и сам не понимал, что на него нашло, почему так хотелось сгореть в смущении и удовольствии дотла, почему было так мало того, что Тэхён был рядом, отчего его так не хватало и его просто хотелось. Поцелуй из настойчивого перешел в нетипично жаркий, когда Тэхён раскрыл его рот шире, надавив пальцами на подбородок, и коснулся губ языком, мягко очерчивая контур, и вторгся внутрь, услышав довольный стон в ответ. Характерные звуки разносились по комнате, в ушах шумела кровь, и было так приятно осознавать тот факт, что желание взаимно. Оно чувствовалось тугим узлом в паху, его невозможно было не заметить или не почувствовать. — Хочешь остаться сегодня у меня? — у Тэхёна горели губы, горело в груди, и всё, что ниже пояса, в огне, но он отлично контролировал себя и Чонгука, в глазах которого всё очевидно читалось. Но знал ли он, во что ныряет? — Хочу, — без заминок. — Этого хочу. Ему казалось, что он не знает чего именно, ведь никогда не пробовал, не касался себя там, где собирался позволить Тэхёну, которому хочется открыться с этой стороны и доверить своё тело. Ему самому хотелось Тэхёна не меньше, но сегодня он хочет отдаться сам, думая об этом все те дни, что его не было. Чувства воспылали до того, что ему впервые захотелось с кем-то близости, и он пытался всем своим телом это показать — говорить неловко. Тэхён выдохнул в его рот и коротко чмокнул в губы, уложив ладонь на поясницу и повёл к застеленной кровати, на которой покрывало явно лишнее. Он усадил на постель Чонгука и, обнимая за щёки, целомудренно поцеловал, после резко отстранился с громким чмоком, чтобы развернуться к шкафу и выдать младшему полотенце. — Сначала в душ, — вновь поцеловал заалевшие щёки и прикусил шею, сжимая так сильно, ведь не хочет отпускать. Но чем скорее они примут душ, тем быстрее будут тело к телу, которые нагрелись до нереальных температур. Приняв душ по очереди за рекордные сроки, они оказываются в объятьях друг друга, буквально врезаясь губами, стоило только увидеть во взгляде немое согласие и ни капли страха. Пусть даже Чонгука и трясло, подгибались колени от осознания, что сейчас произойдёт на этой кровати, от юркого языка, вылизывающего его рот, и ладоней, так бережно обхватывающих за талию, ему не страшно отдаться, пусть он и всё знает только в теории. Полотенца быстро покинули тело, они суматошно, но нежно целовались, откидывая в сторону покрывало и мешающиеся подушки. Тэхён не давал Чонгуку застыть в смущении, он целовал его полузакрытые веки и оглаживал талию, прижимая обнаженное тело к себе. Чонгук восседал на его голых бёдрах, пока Тэ крепче держал его одной рукой за талию, а другой за ягодицу, сминая ту в ладони, получая в ответ гортанные стоны, от которых вибрировали губы. Прижимал ближе к своей груди, чтобы ни миллиметра между, хотя ближе уже просто некуда, и вёл носом по впадинке на ключице, молочной выгнутой шее, не удержав себя в руках, то и дело кусал, и ещё, и ещё. Надавливал на кожу зубами и сцеловывал сладковатый жар. Поднимался по венам выше и не переставал царапать зубами, прикусывая особо сильно, когда Чонгук прогибался в его объятьях, проезжая ягодицами по его члену, и шептал что-то запредельно нежное, от чего у него срывало голову, и от переизбытка чувств он прикусил его щёку, тут же слыша резкий вздох. Огромные глаза смотрели доверчиво, они погружали в горячую магму, срывая дыхание, которое тонуло в очередном поцелуе. Тэхён впился в его губы, проскальзывая внутрь языком, получив негласное приглашение, ласкал нёбо, запрокидывая его голову назад, сдавливая влажную от пота шею. Своей грудью он чувствовал чужое бешено колотящееся сердце, приятный рокот и желание, с которым Чонгук тянулся ближе, дорвавшись до того самого наслаждения, которое требовало всё его нутро. Его отзывчивое тело трепетало, жаждало, хотело этого тепла, этого пожара, этой нежности, которая отзывалась в каждом движении параллельно с диким желанием Тэхёна, который наконец-то таки дорвался и теперь может целовать сколько угодно, прикасаться сколько пожелает и смотреть на него, не считая минуты. Он знал, что для Чонгука это будет первый раз, первое касание там, где не касался другой, первый раз, где чувства приумножают удовольствие, и он хочет видеть, насколько ему будет хорошо в его руках, как будут закатываться глаза и сознание покидать эту планету. Он хочет довести его до той степени удовольствия, которую он заслуживает, которую Тэхён хочет ему показать; показать то, насколько близко он хочет видеть его в своей жизни, рядом, под одним одеялом, чтобы щека к щеке по утрам, чтобы первое, что хотелось сделать, вынырнув из сна, это найти чужие губы и примкнуть к ним, наплевав на несвежее дыхание. Прохладная смазка, взятая из прикроватной тумбочки, будто окунула в ледяную воду, но взгляд остался таким же мутным, метался по румяному лицу, что довольно улыбалось, и принимал поцелуи на свои веснушчатые щеки, пока между его ягодиц проскальзывал палец на одну фалангу. Легко. Не туго. Оглаживая нежное местечко под яйцами, Тэхён проталкивал второй палец оглаживая горячие стеночки, влажные, мягкие, а в голове уже картина, как его член погружается в его пространство, и Чонгук не сдержал томного вздоха, когда Тэхён чуть ослабил хватку на его талии, и он, совершенно не удержавшись на дрожащих ногах, приземлился на его пальцы, опускаясь на них по костяшки. Перед глазами искры, кислорода ужасно не хватало, он как рыба ловил воздух, выдыхая Тэхёну на ухо, все ещё обнимая того за шею ладонью. — Прости… Ты в порядке? — Гук молчал, горячо выдыхая на ухо. — Меня, если честно, сейчас пугает твоё молчание. — У меня перед глазами падают звезды, мне сейчас не до алфавита, я кажется забыл все слова. Тэхён усмехнулся, прикусив его за потайное местечко под ушком, которое у Гука оказалось очень чувствительным. — Для того, кто забыл алфавит, ты слишком много говоришь. Тэхён оттянул его ягодицу второй ладонью и плавно погрузил в него третий палец, продолжая слышать на ухо рваные вздохи. Сцеловывая жар чужой кожи, он продолжал ласкать дырочку внутри, любовно водя фалангами по стеночкам, чтобы когда он вошёл, они плавно под ним расступились и не причинили никому из них сильного дискомфорта. Он понимал, что там будет очень узко, девственно нежно, и с его члена уже достаточно накапало на постельное белье об одной только мысли, что он окажется внутри, принеся себе и Чонгуку удовольствие. Судя по его раскрытым губам, горящим щекам и взгляду полного наслаждения от пальцев внутри себя, он был уверен, что Гук его хочет не меньше, возможно уже требует, но не решается попросить. — Хочешь? Хочешь чего-то особенного? Как бы тебе хотелось? — пальцы всё ещё внутри, губы на положенном месте — в миллиметре от чужих. — Хочу чтобы ты смотрел на меня вот так… Когда будешь внутри. И руки… — Чон обвил ладонью его руку, которая придерживала его за талию. — Я ни в коем случае тебя сегодня не отпущу, а от моих пальцев на твоей коже, возможно, даже останутся синяки, — улыбка, что появилась у него на лице, была ужасно неприличной. — Пускай. Губы столкнулись в поцелуе, мокром, когда то, кто ведёт, становится неважным, хочется только чувствовать чужие на своих и проклинать воздух, который иногда необходим, чтобы не потерять сознание. Чувствовать то, как чужой язык скользит по твоему, ведёт по губам, так сладко, что сводит скулы, то, как Тэхён не выпускал его из своего плена, посасывая снова и снова примыкая к губам, смущало до мурашек, от которых волосы вставали дыбом. Вот, что значит — слаще. Тэхён обдумывал пару минут, какую выбрать позу, пока покусывал ключицы, после чего поднял ласковый взгляд на Чонгука, что висел на грани сознания из-за него. Он уложил Чонгука на смятые простыни, ведя рукой от бедра, оглаживая ягодицу, до самой шеи, где уже виднелись пара укусов и тёмные пятна в районе трапеции. Тэхён надеется, что его простят, но улыбался, не жалея о содеянном. — Ты пахнешь мной. Он вёл по груди носом, оглаживая выгнувшуюся спину, целовал под подбородком и медленно раздвигал чужие ноги, двигаясь бёдрами вперёд к хорошо растянутой дырочке, перепачканной в смазке. — Так сладко, — тянет, задыхаясь. — Ты поэтому меня всего искусал? Я каждый твой след чувствую. — Нравится то, что я везде? — Ещё не совсем. Открыто намекнул, двинув бёдрами вниз, и вскрикнул, когда головка точно попала в его дырочку, и на пробу толкнулся вперёд ещё раз, пока Тэхён не перехватил его бедра, удерживая на месте, и другой рукой плавно не направил в него головку, не отводя глаз от глубокого космоса, как и обещал. Тесно. Горячо. Он приподнял его над кроватью, придерживая за поясницу, пальцами впиваясь в бока, и потянул на себя, чтобы до упора, и сделал несколько глубоких движений, задыхаясь от узости чужого тела, которое льнет доверчиво ближе и целует, показывая, как нуждается сейчас в нём, в его руках на своём теле, в нём внутри себя. Волосы прилипли ко лбу, он хлопал влажными от слёз ресницами, раскрывая губы в немом стоне, не веря в происходящее. В ушах стоял гулкий шум, он слышал тяжёлое дыхание, стоны с его сорванным именем на губах. Тэхён не переставал терзать его кожу лёгкими покусываниями, ему казалось, Тэхён просто хочет проглотить его целиком. Он спускался губами по груди ещё ниже, не замедляя темп своих бедер, которые соприкасались с его влажными ягодицами. — Ожидание встречи с негой Предвкушает час сладкой казни, Где любви расцветут побеги, Открывая греховный праздник. Словом можно проникнуть в тайну, Обнажая земные чувства. Не бывает любовь случайной, Приводящая страсть к безумствам… — Ого, ты и такие стихи знаешь, — толкнулся резче. — Чудо… Не перестаёшь меня удивлять. С тобой что ни встреча, то событие. Знаешь сколько у меня в голове припрятано таких воспоминаний? Чонгуку хотелось бы умилиться с этого, заострить внимание на разливающемся тепле в груди и сказать, что у него этих мгновений не меньше, но то, как сильно Тэхён стимулировал его простату, опуская его бедра с громкими шлепками на свой член, не давало думать ни о чем конкретном, кроме как о дикой агонии, в которой находилось тело, расплавившись, подобно пластилину в объятьях горячих ладоней. Тэхён гладил его румяные щёки, целовал в кончик веснушчатого носа, ведя губами к влажному лбу, и перехватил поудобнее, заставляя Чонгука привстать, упираясь коленями в матрас. — Устал? — Немного, — упал головой на его плечо. — Но я не хочу останавливаться. Тэхён понимал, как Чонгуку важно растянуть этот момент, он никуда не торопился, не проникал остервенело в нутро, сдерживаясь, размеренно толкаясь внутрь, поглубже, захватывая всё больше пространства, наполняя так, что у Гука закатывались глаза. Он входил с оттяжкой на возможную глубину, гуляя ладонями по влажному телу, убирал с чужого лба чёлку, лезущую в глаза, и целовал в закрытые веки. Укусы на теле приятно тянуло от нескончаемых поцелуев и следов чужих зубов, губы жгло от горячего дыхания, что опаляло их при каждом вздохе. Чонгук чувствовал каждый его след на своём теле, они отдавали фантомными прикосновениями. Он соврёт, если скажет, что наличие чужих отметин не вызывало в нём странную реакцию, ему нравилось принадлежать. Возможно, утром он будет смущен их наличием, увидев себя в отражении зеркала, но сейчас его ничего не смущало, он откровенен в своих движениях и в звонких стонах, несдержан в поцелуях, в которых нуждается похлеще воздуха. Резкость чужих движений внутри довела до экстаза, судорог в бёдрах, на которых он еле удержался, но всё же в конечном итоге Чонгук упал на подушки, удерживаемый за поясницу широкими ладонями. Тэхён, кончив в презерватив, навалился на него сверху, обнимая всеми конечностями, и не переставал касаться губами кожи, до которой мог дотянуться. Оба так устали, что сил хватило только на то, чтобы убрать всё лишнее и, стерев влагу брошенным на край полотенцем, надеть футболку и лечь под одеяло, наблюдая за тем, как садится солнце за незашторенными окнами. Чонгук ластился к чужой груди, довольно рокоча от своевольных укусов, он ведь так и привыкнуть может, о чём и сообщает Тэхёну, чувствуя на своей шее его губы, растягивающиеся в улыбке. — Привыкай, смущайся и отвечай мне лаской в ответ, — практически замурлыкал, целуя Гука под шейкой. — Звучит, как приказ, — хихикнул, ловя губами чужие, и мягко чмокнул. — Нет, желание. — Не нужно этого желать и просить тоже нет смысла, я не тот, кто поддастся на уговоры и будет что-то делать против воли, — чмокнул в щёку. — Я хочу тебя по собственному желанию. Слова тонули в ленивом поцелуе, а закрытые веки больше не поднимались. Налившись свинцовой тяжестью, они опустились и остались в таком положении до самого утра, пока сквозняк из приоткрытого окна щекотал кожу, заставляя два тела прижиматься друг к другу плотнее и закутываться в одеяло по самый нос.