***
Снег пушистыми хлопьями сыпал всю ночь, укрывая будто теплой периной крыши домов и склоны, которые некогда были зелеными. Зима пришла точно в срок, по расписанию, температура воздуха снизилась до приятной минусовой, урожай был убран и собран, из труб с самого утра валил клубами пар, от теплоты в доме запотевали окошки, близилось Рождество. Для швейцарцев Рождество — это приятный повод собраться всей большой семьей, поэтому к данному событию они готовятся очень тщательно. Приготовить праздничный ужин, выбрать и нарядить рождественскую ель, упаковать подарки — праздничные хлопоты не знают границ! Подготовка к празднику начинается почти за месяц до его наступления. За четыре воскресенья до Сочельника. Это время можно смело назвать стартом предпраздничной суеты. В церквях неустанно играют колокола и проходят службы. Городские улочки преображаются в праздничное убранство, а витрины магазинчиков не успевают пополняться рождественскими товарами. Страна превращается в настоящую зимнюю сказку: улочки швейцарских городов искрятся от разнообразия праздничных огней и декораций, снежные сугробы уютно располагаются у порогов старинных домиков, а рождественские ярмарки так и манят заглянуть на чашечку знаменитого «швейцарского горячего шоколада». Заснеженные пики гор скрываются за туманными облаками, и, как бы ты не извернулся в вагоне поезда, ты не увидишь ничего кроме пушистых шапок снега, что рассыпаются под порывистым ветром, скатываясь вниз к подножью. Тэхён, прилипнув к окну, снимает на видео любимый поворот, когда поезд выглядывает из туннеля, разворачиваясь к солнцу, которое выглянуло к обеду. Под его лучами искрится никем не тронутый снег, превращая раскинувшееся поле в мерцающее море из миллиарда крохотных снежинок. Сохранив видео, Тэхён уселся поудобнее, положив голову Чонгуку на плечо, и начал просматривать получившиеся кадры. В его волосах тут же оказалась ладонь, пальцы нежно массировали кожу и щекотали загривок, что заставляло его морщиться и откидывать голову назад, чтобы шаловливые ручки перестали его щекотать. — Всё получилось заснять? — спросил Чонгук, наклонившись к чужому лицу, чтобы рассмотреть видео в телефоне. Тэхён включил видео заново, но совершенно на него не смотрел, голова всё ещё была повернута к Чонгуку, кончик носа касался нежной щеки с легким пушком и россыпью родинок — маленьких созвездий. Он поцеловал его в щеку, трепетно коснувшись губами, чтобы после улыбнуться и, поймав уже родной сердцу взгляд, сцеловать с губ ответную улыбку. Чонгук стал более открытым в проявлении своих чувств. Он часто вспоминал отца, который проявлял любовь к маме, как только появлялась возможность, заботу, вроде ужина, когда та забывала о нем напрочь, погружённая в работу. Он накидывал на неё пальто и всегда брал с собой её перчатки, потому что мама отказывалась их носить, а когда мерзли руки, грезила о них и называла себя глупой, но папа всегда был рядом, чтобы подарить ей тепло и посмеяться над своей женой. Разговаривая по телефону, она порой забывалась и не смотрела, куда шла, и отец всегда был рядом, чтобы придержать ей дверь, дабы та не врезалась в неё лбом, приобнимал за талию и вёл в правильном направлении, держа в другой руке его, Чонгука, ещё маленькую ладошку. Любовь Чонгук видел с малых лет, и проявлять её сейчас по отношению к другому человеку казалось чем-то невероятным. Сочельник через две недели, его они решили провести вместе у Чонов, мама настояла. Узнав о том, что Чонгук дал ему шанс, им шанс, расплакалась прямо на пороге дома, едва увидев их в окне крепко держащимися за руки. Их дом был практически готов к празднику, однако у Тэхёна не хватало большой пушистой ели, за которой они и едут в столицу. Тэхён отложил телефон и улегся на крепкую грудь. Незаметно вытянув руку, он огладил живот Чонгука и забрался под его свитер, поглаживая тёплую кожу. Не касаться — невозможно, тепло родного тела хотелось чувствовать постоянно, так сильно тянуло, что, если бы не поезд с десятками людей, он бы с удовольствием сел ему на колени и, оголившись по пояс, прижался бы грудью к его, слушая ритм сердца и бегущей по венам крови. — Хватит баловаться, — Чонгук изворачивался в его руках, которые уже полностью заползли под свитер и прижимали к себе. Тэхён уткнулся носом ему в грудь, прижимая тело ладонями за голые лопатки, и целовал сквозь вязаную ткань. — Я не балуюсь. Просто не могу остановиться, — улыбнулся, хитро сощурив глаза, и вытянул губы, выпрашивая поцелуй. Чонгук оставался Чонгуком и часто его дразнил. Ничего не мешало ему сделать этого и сейчас — например, вместо поцелуя укусить за нос, чтобы через секунду посмотреть в шокированные застывшие глаза. — Кусаться вздумал? — Ты ещё скажи, что это только тебе можно, — хмыкнул, запустив пальцы в его светлые волосы. — Только мне и можно. Это моя привилегия, а у кроликов зубки маловаты. Рука в волосах остановилась, дыхание тяжелым воздухом осело на его щеках, Чонгук сдвинул брови к переносице и сомневаясь провел языком по своим зубам, очерчивая заметные клыки. Он был милым с виду, но взгляд выдавал его внутреннюю сущность с потрохами, показывая темную сторону, которой Тэхён не боялся: он всегда мог с ней справиться. Сделав глубокий вдох, Гук пробежался взглядом по сторонам и, убедившись, что на них никто не смотрит и никто ничего не видит, наклонился к открытой шее и прикусил уязвимое место, в которое можно было легко впиться зубами. Тэхён от неожиданности слишком сильно вздохнул и чуть было не закашлялся, но вовремя прикрыл рот рукой и стиснул ладонью чонгукову спину, слегка царапая отросшими ногтями. — А с виду и не скажешь, — произнес он издевательски, рассматривая свой укус на загорелой шее. Красный отпечаток от зубов был отчетливо виден, след наливался алым, вероятно горел и ощутимо щипал, но смотрелся на вытянутой шее более чем красиво. Чонгуку понравилась проделанная работа, теперь он понял, почему Тэхёну так нравилось его кусать, а после оставлять поцелуи близ яркого укуса. Губы, растянувшиеся в хитрой улыбке, целуют настойчиво, сминая и прикусывая, не отпуская. Тэхён мстит, только довольно приятным способом. — Убедил, больше не буду сомневаться в твоих способностях, — кожа ощутимо ноет, но это ничто по сравнению с чувством, которое испытывает Тэхён, смотря на довольного парня, что это ему сделал. Их встречает заснеженная станция, которую уже вовсю украшают золотыми огнями и на которой ставят большую ель в центре — рядом с ней наверняка будет сделано много фотографий. Прогуливаясь по Цюриху, они накупили кучу сладостей, успели поваляться в снегу, целовались, столкнувшись лбами; любовались включенными огнями на витринах магазинов, яркими шарами и баловались, как будто им было по десять лет, и хотелось им бегать по заснеженным улицам с распахнутой курткой и съехавшей на бок шапкой, вдыхая морозный воздух, и ловить глазами разноцветные огни, пока в груди разгорается волнующее чувство в преддверии Рождества. Чонгук был в восторге от такого Тэхёна, он мерцал огнями Рождества, безудержная энергия переливалась через край, глаза горели праздником. Они даже успели потанцевать, проходя мимо магазинчика, где играла красивая мелодия, так знакомая слуху. Глаза медленно закрывались, а губы шептали всем известные слова, ноги ожидаемо путались в сугробах, разъезжались в разные стороны, но они так крепко друг друга держали, что им не суждено было упасть, а если бы это и случилось, то только вместе, чтобы потом держась за руку — подняться. Всё чаще Гук оставался у Тэхёна дома, даже после работы он первым делом шел в направлении его дома, зная, что там его встретят сначала объятьями, забравшись ладонями под куртку, а после — поцелуями, но если уж и те не помогали отогреть его, то с этим хорошо справлялся совместный душ, а после тёплые носки на ногах и плед. Еджин такой порыв хорошо понимала и только хитро улыбалась, смущая сына и выпытывая у него вечерами подробности, всегда смеясь до слёз от его робкого бурчания. Сочельник уже завтра, а у Тэхёна до сих пор стояли голая ель под потолком и неразобранные коробки с игрушками. Чонгук усмехнулся себе под нос, снимая ботинки, и прошёл в комнату по пути снимая свитер. Дверь заведомо была открыта, но на пороге его никто не встретил, как это обычно бывало. Сжимая губы, он начал подозревать неладное, но подходя к кухне, из которой тихо лилась новогодняя музыка и в которой на столе стояли сладкие ингредиенты, он тепло улыбнулся, увидев, наконец, своего парня, который стоял у плиты и над чем-то корпел, смахивая мешающуюся челку в сторону. Сняв с запястья резинку для волос, он тихо подошел и, воспользовавшись моментом, когда Тэхён наклонился, принялся завязывать его волосы на затылке, открывая лоб. — Так ведь удобнее, правда? — Гук поцеловал ошарашенного парня в щеку и заглянул ему за плечо. — Что ты делаешь? — Я сегодня узнал, что здесь любят использовать в качестве праздничных украшений не только традиционные елочные игрушки, но и разные вкусности, поэтому я приготовил имбирное печенье и попытался испечь пряники, с ними мне твоя мама помогла, она как полчаса назад ушла, — заявил Тэхён, поднеся к губам Чонгука пряничного человечка, ну или нечто похожее на него. — Ну как? — А ты сам попробуй, — сказал он, облизнувшись, и вытянул губы навстречу чужим. Тэхён облизывал с губ сахарную пудру и яркий привкус корицы, сам облизывался и толкался языком меж приоткрытых призывно губ, пробуя сладость печенья. — Вкусно, — пройдясь последний раз языком по его губам, он заключил Чонгука в объятья, приподняв над полом. Скучал. — Ты же поможешь мне с украшениями? Мы накупили столько всего, что я даже не знаю с чего начать. — Я для этого и пришел, не могу позволить тебе праздновать здесь своё первое Рождество без колючего дерева, — чмокает в губы, и, пока Тэхён заканчивает на кухне, он принимается разбирать коробки. Начинается его любимая часть зимнего праздника. Дом наполнял запах только что сваренного глинтвейна, огни, закреплённые на арке под самым потолком, золотом заливали комнату. Огней было много, очень много огней, им даже не требовался дополнительный свет: настолько ярко было в комнате. Стены украшали еловые венки с живыми шишками и яркими красными глянцевыми шарами. Между гостиной и кухней они решили поставить ёлку, ближе к арке украшая её золотыми огнями и смешными игрушками, которые Чонгук доставал из коробки. В Швейцарии очень любят украшать дерево игрушками ручной работы из дерева и пряжи, на ярмарке их было множество, и теперь они наряжают ими высокую живую ель. Чонгук не знал, на кого смотреть хотелось сильнее, на красивую ель или Тэхёна, наполненного духом приближающего праздника, он не переставал улыбаться весь вечер и, повесив звезду — корону этой композиции, отошёл посмотреть, как это выглядит из далека. — Выглядит невероятно, — произнёс со вздохом. — Чонгук-и, что скажешь? А Чонгук смотрит, и сердце неумолимо ломит грудную клетку, щеки краснеют, а глаза становятся влажными. — Я люблю тебя. Чонгук влюбился в неудержимую энергию, упрямство, открытость, влюбился в биение сердца, когда он рядом; в дрожание и лёгкое покалывание пальцев рук и ног при поцелуе, в то, как надёжно его держат в ладонях, будто что-то хрупкое, хотя он таким никогда и не являлся; в заботу и уважение его границ и принципов. А присмотревшись ещё ближе, он разглядел в нём незначительные для многих, но ценные для него вещи. Россыпь редких родинок на лице, одну на лбу чуть левее, под левым глазом, маленькую, едва заметную на кончике носа, и на подбородке; влюбился в трещинки розовых губ, изгибы плеч и тонкость кистей, и в тот самый жест, который старший ненароком скопировал у него же — заправлять выпавшие пряди за уши. У Гука сердце каждый раз к горлу подскакивало от этого, казалось бы, обыденного жеста… — И мне это так нравится. Мне нравится чувство моей первой любви, — губы дрожат при каждом слове, он волнуется, даже когда его за талию прижимают к себе и соприкасаются с его лбом своим. Как же он любит этот жест. — Прямо, как в твоих книгах? — спрашивает Тэхён тихо, потому что воздуха в лёгких не хватает от переполняющего тело чувства. Ему открыто признались в таких сильных чувствах, открыто, смотря в глаза, искренне, такие вещи не проходят мимо его сердца. — Нет, сказки — красивы, романы — прекрасны, бесспорно, но я чувствую всё по-другому… Для Чонгука, это не бабочки в животе, что щекочут нутро. Это не было ярко, это не было страшно, это не эмоциональные качели, ссоры, слезы, каждая встреча была, как в первый раз, волнительная, интригующая, и это затягивало. Это смотреть друг другу в глаза, слышать чужое дыхание и понимать, что больше ничего не нужно, сердце бьётся ровно, размеренно, оно спокойно, телу комфортно, оно будто бы находится не здесь, на земле, оно парит, и в душе гуляет тёплый ветер спокойствия, уверенности, что человек рядом тебя не обидит, а наоборот защитит и успокоит. И не было этих самых бабочек, бабочки — это всё влюблённость, мимолётное чувство, это временно, как и нахождение самогó крылатого существа, с которым сравнивают это чувство. Бабочка окажется рядом, совсем близко, ты будешь ей очарован с первых секунд, ярким разворотом её крыльев и огромными глазами, но это секунды. В следующий миг она сомкнет свои крылья, покажет себя изнутри и, оглядев мир по сторонам, упорхнёт. И здесь уже тебе решать: влюблённость для тебя была лишь мигом, красивой картинкой, или ты готов догнать её, полюбив и другую её сторону. — Если честно, то просто больше не представляю жизни без тебя, — говорит Чонгук, положив на его щеку ладонь, к которой тут же прижимаются. — Это так странно, любить, быть в кого-то влюблённым, но это прекрасное чувство и я не жалею, что не влюблялся раньше, мне нравится любить тебя. Тэхён уложил его лицо в свои ладони и поцеловал в лоб, тесно прижимаясь губами. Своего тела Гук совершенно не ощущал, лишь родные руки и губы, что шептали бессвязные нежности, от которых они оба хихикали, смотря друг другу в глаза, и, соприкасаясь лбами, блаженно вздыхали не в силах прекратить улыбаться. — Как же я прекрасно тебя понимаю. Чонгук смеётся и прижимается к губам напротив своими горячими от глинтвейна и сладкими, безумно сладкими, по которым хочется пройтись языком и меж которых хочется толкнуться глубже, чтобы разогнать жар по всему тело, чтобы показать как сильно. Тэхёну можно так много того, чего Чонгук никогда не позволил бы кому-то другому. Каждое, даже мимолетное, прикосновение приносило нежный трепет, тело прогибалось под давлением ладоней, и воздух сжимал грудь до приятных судрог. Его целовали сегодня медленно, наклоняя голову, и щекотали за ухом, наслаждались сладостью сахарной пудры, которая всё ещё была на языке. Чонгук томно млел и практически не двигался, повиснув в чужих руках, но стоило языкам столкнуться, он будто бы очнулся от сахарной комы и перенял инициативу, опустившись ладонями на чужие ягодицы, и прижал Тэхёна к себе, оторвав его от стены. — Можно я открою свой подарок прямо сейчас? — Чонгук глупо улыбался и смотрел своими огромными горящими глазами, от чего Тэхён рассмеялся до слез. — Что за глупости? Твой подарок лежит упакованный и ждет своего места под ёлкой, а если ты о том самом… — он не договорил и снова залился смехом, сгибаясь пополам, удерживаясь только благодаря плечам Чонгука. — Если ты хотел озвучить это пошло, то получилось слишком мило, — его смех не прекращался порядка несколько минут, пока Чонгук крепко удерживал его в своих объятьях и вертел по комнате, не давая Тэхёну касаться пола мысками. Они стояли посреди комнаты, обнятые золотым свечением огней, влюбленные, ощутимо горячие под слоями одежды, от которой хотелось избавиться, ведь прижаться тело к телу хотелось до ужаса, до сжатых зубов на шее и рваных вздохов. Чонгук схватился ладонями за его бедра и приподнял ещё выше, чтобы старший обвил ногами его талию и прижался щекой к тёплой груди, оставляя поцелуи-бабочки. — Решил занежничать меня до смерти? — спросил Тэхён, безвольно укладываясь на парня, что руками уже забрался под его одежду. — Ты сам напросился, — Гук сам от себя не ожидал, что может быть таким нежным по отношению к кому-то, особенно в постели, заставлять дрожать кого-то в томительных судорогах. Он обнимал нагое тело, склоняясь над рельефным животом, на котором оставил уже порядка десяти, а то и больше, поцелуев, расцветающих алым на загорелой коже. Ладонями гладит ребра, пересчитывая те кончиками пальцев, слыша в ответ вздохи и тихие смешки. Тэхён пытается увернуться, приподняться выше, но его удерживали за талию, и младший сам приподнимается выше, чтобы поцеловать в губы, разомкнуть уста и углубить поцелуй, захватив чужое дыхание. Ладони продолжали бродить по уже влажному телу, сминая упругие бедра с внутренней стороны, оставляя свои отпечатки и разводя в стороны, чтобы улечься между, полностью навалившись на чужую взмокшую грудь. Губы гуляли по горячим щекам, целуя редкие родинки, прикусывали яблочки на щеках, но обходили губы, отчего слышались недовольные всхлипы и, в конечном итоге, его обняли за щеки и припечатали к своим губам, терзая то верхнюю, то нижнюю за издевательства. — Это выше моих сил, я сознание теряю, — шепчет Тэхён, опаляя чужие влажные губы. — А я ведь только начал. — Я знал, что ты меня доведёшь, — Тэ запинается на последнем слове, чувствуя пальцы на своих половинках, оглаживающие проход. Дорвался. — Не утруждайся сильно, я это предвидел. Чонгук отрывался от поцелуев на внутренней стороне бедра, подняв хитрющие глаза. — Или сам желал, — прикусил за самую мягкую часть. — Сейчас я желаю, чтобы ты поторопился. Чонгук прячет сумасшедшую улыбку на его груди и нежнее оглаживает бедра, пристраиваясь головкой ко входу, по которому уже в самом начале чувствуется, как там горячо и забвенно узко, что глаза закатываются от приятной тесноты. Тэхён ожидаемо кусается, терроризирует ложбинку между плечом и шеей, лижет языком трапецию и тяжело выдыхает, упиваясь умеренными толчками. Чонгук действительно решил занежить его до смерти. Они ловят взгляды друг друга и соприкасаются лбами, облизывая губы, и оба чувствуют, как щемит в груди от одного только взгляда, кричащем о том самом, что тонет в очередном поцелуе. Чонгук приподнимает его бедро одной рукой и толкается под новым углом, сильнее раскрывая для себя, а второй рукой опирается возле шеи, вплетая пальцы во влажные волосы. Нежные прикосновения обрушиваются контрастом тому, что происходит ниже, где ожидаемо трясутся ноги и поджимаются пальцы от интенсивных толчков. Тэхён жмурит глаза, поглаживая влажные плечи, любуясь своими отпечатками. Он не то, чтобы жуткий собственник, нет, такими наклонностями он не страдает, но от переизбытка чувств ему сносит голову и нужно куда-то выплеснуть свою энергию, желание, силу, с которой он любит этого человека, и укусы — лучшие тому подтверждение, пока Чонгук не увидит их утром в отражении зеркала. Но он знает, как будет просить прощения; знает, как нужно поцеловать, как правильно приласкать и зацеловать каждый отпечаток, чтобы его простили за такие порывы. Дыхание всегда медленно приходит в норму, но это прекрасные минуты, когда звезды под веками ещё не угасли и сердце не угомонилось, кончики пальцев пульсируют и слегка немеют, тело ватное от растянутых мышц, и сознание не подкидывает никаких подходящих мыслей, только улыбка неизменно украшает лицо. Тэхён, повернув голову в бок, наблюдал, как Чонгук потягивается, растягиваясь на простынях и тянясь за кусочком одеяла. Тэхён, приподняв уголок губ, перекатился на бок и подмял младшего под себя, устраиваясь между ног, которые запутались в одеяле. Его влажные пряди спадают на румяные щёки, щекочут, они немного влажные от слёз, всё ещё скопленных в уголках глаз, которые Тэхён стирает большим пальцем, медленно проводя по коже, он гипнотизирует россыпь веснушек, покоривших его сердце с самого первого взгляда. — Что такое? — спросил Чонгук, приоткрыв губы, которым подарили быстрый и нежный чмок, едва уловимый. — Ничего, все хорошо, — у старшего вдруг заслезились глаза, губы дрогнули от улыбки и ему больше нечего было сказать. — Ты такой очевидный. Мне кажется я с самого начала всё видел, просто был очень упрям и не хотел принимать правду за действительное, — Гук ладонью убирает его волосы назад, заправляя пряди за ухо, чтобы не лезли в глаза, в чертовски красивые теплые глаза. — Ты сказал, что у меня маниакальные наклонности. Было бы странно, если бы ты сразу пошёл на контакт, я выглядел не тем, кто внушает доверие, мальчик с золотой ложкой во рту. — Прекрати, — Чонгук его несильно бьет по груди. Доверие всегда нужно заслужить, чтобы подобраться ближе, но кто-то это делает из личных побуждений, во имя выгоды, это всегда видно, фальшь нельзя не заметить, хотя бы потому, что у людей есть предчувствие, к которому стоит прислушиваться. Но то, как медленно подбирался к нему Тэхён было похоже на искреннее желание стать ближе, был интерес не только к нему самому, но и ко всему, что ему нравится, он стал его частью по собственному желанию и тронул, это открыло наглухо запертую дверь, проход в которую теперь открыт для старшего, пожалуй только для него одного, потому что ему кажется, может быть он, конечно, немного романтизирует: как Тэхён, его не умеет любить никто. — Ты снова задумался, — Тэ перекатился с ним набок, утянув в свои объятья, обняв одной рукой за поясницу. — Иногда полезно проводить диалоги с самим собой, это помогает не сойти с ума от клубка мыслей, которые запутались. — А ты запутался? — Если только в одеяле, — усмехнулся и, подтянувшись выше, поцеловал, обняв ладонью его шею, чтобы было удобнее наклонять голову и ласково переминать всё ещё горячие губы.***
В доме Чонов невероятно пахло. Мясное рагу, блюда, облитые горячим сыром, пряности щекотали нос, безумно хотелось есть, но за стол можно было садиться только вечером, после темноты, в момент появления первых звёзд на небе, в момент первой — той самой путеводной Вифлеемской звезды, которая привела волхвов к младенцу Христу. Сейчас её символизирует свеча, колонну которых можно увидеть в каждом доме в Сочельник. Пока Чонгук зажигает свечи, аккуратно поднося спичку, Тэхён обнимает его со спины и так и перемещается с ним по комнате, не желая отпускать. В белой одежде и неизменных тёплых носках на ногах Гук выглядит столь уютно и мягко, что у старшего просто не хватает сил быть где-то в радиусе дальше метра. Еджин своими взглядами их больше не смущает, она игриво стреляет глазами, но учтиво ничего не говорит, любуется украдкой сыном, который впервые за те годы, что они здесь, выглядит счастливым, довольным, не понурым мальчиком, погруженным в свои мысли, но даже если те и вьются в его голове, то после каждой на лице появляется улыбка, потому что он думает о нём. — Мои родители устраивают праздник, что-то вроде приёма в поместье в честь Нового года, они спрашивали меня, приеду ли я, — Тэхён, смотря на танцующее пламя свечи, положил одну ладонь на грудь младшего в районе сердца, почувствовал, как-то ускорило ритм. — Я ответил, что приеду только с тобой. Чонгук медленно повернулся, смотря огромными глазами, пока его ладони перехватывают и поднимают к лицу, чтобы поцеловать. — Они бы очень хотели с тобой познакомиться, но я не стал им говорить, почему тебе так сложно будет приехать на родину, и я понимаю, что и просить об этом не должен, ведь покинуть страну была не просто прихоть, но мне бы хотелось, пусть не сейчас, позже, когда-нибудь, съездить с тобой в Сеул и познакомить со своей семьёй. Тэхён целует его костяшки и, не дав и слова вставить, притягивает к себе, укладывая голову на свою грудь, и начинает нежно поглаживать, завидев в любимых глазах долю испуга и смятения. Он целует в макушку и шепчет тихо на ушко, чтобы Чонгук не торопился с ответом. — Ты пропустишь праздник с семьёй… — Ты — моя семья. Я вырос, мои родители поймут, что у меня в жизни появились другие приоритеты. Ты сейчас на первом месте, с тобой я буду строить свою жизнь, поэтому твои чувства у меня на первом месте. У Чонгука нет сил поднять голову с тёплой груди, он смотрит перед собой не моргая, прокручивая в голове чужие слова. Корея. Дом. Его дом, где он родился и вырос, но где не обрел покой и себя настоящего, город, в который тяжело возвращаться; к тем людям, менталитету, который уже давно забыт, пусть и ненадолго. Он привык жить по законам этой страны и не хочет ничего менять, но теперь рядом есть человек, о котором тоже нужно думать, который думает о нём и считается с его мнением и желаниями в укор своим, потому что любит. Тэхён любит свою семью, но он дал понять, что его он любит больше. — Я люблю тебя и считаю тебя своей семьёй, и я привык, что в семье все держатся вместе в любой ситуации, даже когда ругаются, в семье ссорятся — это нормально, входят в чужое положение и ищут решение, семья — это взаимопонимание и чувство защищённости, и я знаю, как ты любишь родителей, по твои словам они замечательные, по-другому быть и не может, ведь ты их сын, — он уложил ладони на широкие плечи, обтянутые свитером. — И я не хочу, чтобы вы отдалялись… — Чонгук, постой… — Да мне чуточку страшно, но ты будешь рядом и мне от этой мысли дышать намного легче, — на последних словах Чонгук действительно легко выдыхает и обнимает старшего, ластится, прося негласно той самой поддержки. — Я поеду с тобой в Сеул.***
Поезд из Мортоке трогается с места, он направляется в Цюрих, а там их ждёт самолёт в аэропорт Инчхон, где их собирались встретить родители Тэхёна, но тот попросил дождаться их дома и без спешки пройтись с Чонгуком по улицам города, чтобы дать ему привыкнуть. Всю дорогу в поезде он не выпускал его из своих объятий. Чонгук лежал в его руках, поза была не очень удобной, спина немного ныла от полулежачего положения, но было тепло и спокойно. Он смотрел в окно, наблюдал за звёздами, луной, которая была полной в это раннее утро, и старался ни о чем не думать: так было легче принять действительное и не чувствовать дрожь в теле, как когда он собирался у выхода из дома. Пьер неспокойно вился у его ног, перенимая состояние хозяина, и ластился к дрожащим от волнения рукам, облизывал нос и тихо поскуливал, понимая, что Чон куда-то уезжает, но почему-то не берет его с собой. Еджин стояла поодаль, витая где-то в своих мыслях, и смотрела на профиль сына, который был точной копией его покойного мужа. Под горлом задрожало сердце, но она глубоко вздохнула, чтобы не пугать сына своим состоянием и дать ему спокойно провести время с семьёй Тэхёна, который в это время ждал его на улице. Уже стоя в аэропорту, Чонгук разглядывал огромный самолет, который готовился к долгому полету. Чонгук то и дело глотал тревогу и сжимал пальцы Тэхёна в своей ладони. Старший не торопил его, до посадки ещё много времени, как и времени передумать, о чем он ему спокойно сказал, опускаясь на колено, чтобы потуже затянуть развязанные шнурки. — Не говори глупостей, — Чонгук стоял опустив руки по швам и прислушивался к голосам людей, снующих туда сюда, спешащих, терпеливо ждущих и сонных. — Я уже сделал самое сложное — первый шаг, остальное мелочи, идущие по накатанной, всё в порядке, я просто… Нервничаю. Поднявшись, Тэхён отодвигает его шапку с глаз, задирая её на макушку, и целует в лоб. — Ты боишься, что что-то случится в шумном городе, где каждый седьмой может быть убийцей, каждый четвертый с психическими отклонениями, а каждый второй — облить тебя кофе, и последствием несчастного случая может случиться всё, что угодно, но ты никогда не сможешь предугадать, что может произойти, это воля случая, и от взмаха крыльев бабочки на другом континенте может случиться ураган. Чонгук смотрит на него стеклянными глазами, прекрасно понимая, что в этом мире он всего лишь маленький человек, от которого действительно мало, что зависит, и ты никогда не предугадаешь, долетит ли самолет до точки Б или же он рухнет, стоит только убрать шасси. — Но этот страх, последствие твоего шока от случившегося несколько лет назад, не должен мешать тебе жить дальше, не должен заставлять тебя прятаться. Жизнь ведь нам подарена не для этого, и смею предположить, что твоему отцу бы это очень не понравилось. — Ему бы понравился ты, — произнес Гук вполголоса, сжимая ткань его толстовки под распахнутой курткой. Взгляд Тэхёна был спокойным, таким успокаивающим, трепетным, его ладони не давали потеряться в пространстве, держали крепко в момент, когда это было нужнее всего. — Возможно. Я хорош собой, — наглая улыбка расцвела на губах. — Дурак, — Чон толкнул его в плечо, но тут же прижался к нему, спрятавшись под курткой, и уткнулся носом в шею. — Ни о чём не беспокойся, и, если тебе так будет спокойнее, мой дом находится за городом, огражден высоким забором и обезопасен системой защиты, каждый второй просто так не может туда войти, — младший посмеялся, примерно представив в голове, как выглядит чужой дом, он не удивится если у них есть даже дворецкий. — А я не отпущу твою руку. Чонгук чувствует на щеке нежный поцелуй и смущается, в деревне народу мало и многие уже прекрасно знали, кем они являются друг другу, а здесь целое скопление народа, и так в открытую он ещё не в силах проявлять чувства, хоть и очень хочется поцеловать эти губы, которые шепчут на ухо нежности. Сеул встречает их пушистым снегопадом. Яркие вывески с непривычки слепят глаза, здания под самые облака мерцают рекламой и новогодними огнями, люди проносятся мимо с такой скоростью, что даже не возможно зацепиться за их лица, а корейская речь слегка режет слух. С Тэхёном они говорили исключительно на французском. — Всё хорошо? — Тэхён заглядывает в его глаза, держа телефон у уха, пытаясь кому-то дозвониться. Чонгук в ответ только кивает, не сводя глаз со знакомых пейзажей. Он думал о море в Пусане, которое наверняка подмерзло и покрылось корочкой льда; песок под ногами смешался со снегом, и пахло свежестью. Сейчас пахнет уличной едой, от которой он отвык, знакомые запахи забиваются в нос, и у него ожидаемо урчит в животе. — Сейчас за нами приедет машина. Я могу попросить отвезти наши вещи, и мы могли бы прогуляться, если ты хочешь, — Тэхён греет его руки в своих, целуя пару раз ладони, пока никто не видит. — Я хочу поскорее увидеть твой дом. Город не так привлекает Чонгука, как мысль увидеть то, где вырос Тэхён; посмотреть его комнату и познакомиться с мамой, с которой он случайно увиделся, когда Тэхён говорил с ней по видеосвязи. Она красавица с выразительными чертами лица, очень много улыбалась. Ниса ему импонировала. — Хорошо, — Тэхён всё-таки клюнул его в губы, когда перед ними остановилась затонированная машина. — Господин Ким, рад вас снова здесь видеть, меня уведомили, что вы прибудете не один, я сначала даже не поверил, — мужчина корейской национальности в сером пальто и костюме открыл багажник и погрузил их вещи, чтобы после открыть дверь и поклониться, приветствуя Чонгука уже на французском. — Добро пожаловать в Сеул Господин Чон. Тэхён тихо посмеялся с реакции Чонгука на подобное обращение и поторопил его сесть в машину, пока их совсем не замело. — Это Юсу, наш водитель, практически член нашей семьи, я его ещё с годика знаю, ему можно доверять. — Почему ты говоришь мне это? — Потому что ты дрожишь, — Тэхён держит в замке его ладони и мягко поглаживает. Чонгук сам и не заметил дрожь, его захлёстывало огромное количество впечатлений за последние несколько минут, и он не мог успокоить бешенное сердце. — Ты устал, приляг, — Тэхён одним движением снял его обувь и закинул ноги на сиденье, а голову уложил на свои колени, предварительно накрыв их шарфом, чтобы Чонгуку было комфортнее. — Я тоже подремлю, нам долго ехать, ещё и по такой погоде. Поспи, — Тэхён опустил ладошку на его веки и аккуратно их прикрыл, перед этим поцеловав в щеку, чуть потеревшись о неё носом, вдыхая морозный аромат с примесью пряностей. Крыша пентхауса показалась лишь спустя два с половиной часа, и Тэхён не соврал про высокие ворота, хотя дом было прекрасно видно, так как тот находился на возвышенности. Снег не прекращался, валил хлопьями, готовя город к Новому году. Юсу сказал, что занесет всё сам, поэтому Тэхён взял Чонгука за руку, ведя его к дому, в панорамных окнах которого он видел взбудораженную маму, которая неслась к ним по лестнице и в одном свитере выбежала на улицу. Их сотрясли в объятьях, в сладком запахе мандаринов, который исходил от женщины с волнистыми волосами, аккуратно уложенными на плечах. Чонгука обняли за щеки, резко, но нежно, и он не мог не улыбнуться довольной женщине, которая с искрами в глазах смотрела на него. — Боже мой, ты очарователен, никогда не видела веснушек у людей корейской национальности. Ты метис? — Ниса гладила его щёки и ярко улыбалась. В живую она казалась ещё выше, и он заметил куда больше схожести с Тэхёном, чем в первый раз. — Нет, мои родители корейцы, но дедушка европеец, как и вся его семья, — скромно ответил Чонгук, хоть и был спокоен. Еджин такая же неугомонная и совершенно не знает, что это такое — скрывать свои эмоции, Ниса кажется тоже. — Ты выиграл генетическую лотерею! Тэхён рассмеялся, приобняв Чонгука одной рукой, дабы не упасть лицом в снег. — Мама, прекрати, прошу тебя. — И это чудо скрывалось в горах Швейцарии?! Сынок у тебя потрясающий радар, а судьба та ещё хитрюга, надо же было тебя потянуть именно в эту страну, так ещё в маленькую деревушку, — Ниса притянула к себе Чонгука, который робко обнял её, смотря во все глаза на Тэхёна, который вздыхал и одним только взглядом просил привыкнуть. — Дорогая, ты в одном свитере и домашних тапочках, решила за новогодним столом носом шмыгать и пугать всех кашлем? Бегом домой, я уже заварил тебе согревающую настойку! — с порога дома кричат Вонгю. — Наобнимаетесь дома! — Злюка, — тихо сказала женщина, скривив лицо, заставив Чонгука рассмеяться. — Ну вот, а то такой робкий. Внутри дом светился золотыми огнями гирлянд, прямо с порога было видно огромную ель под потолок, украшенную преимущественно золотыми шарами, декоративными игрушками и красными бантами, один из которых Чонгук позже заметил на Нисе, что аккуратно держал уложенные волосы на макушке. На горизонтальных поверхностях лежали ветви ели в тех же огоньках, венки и множество свечей. Пахло мандаринами и чем-то сладким, выпечкой и корицей. — Нос уже ледяной, Ниса, — проворчал её муж, всучив в руки чашку с отваром, за что сразу получил чмок в щёку в знак благодарности. — Добро пожаловать, Чонгук, рад что смогли приехать вдвоем. Устали? Тэхён сразу заметил замученный взгляд Чонгука и лишь кивнул отцу. — Тогда ступайте отдыхать. Завтра уже Новый год, поэтому выспитесь хорошенько, — Вонгю одобрительно кивнул сыну, взглядом метнув на Чонгука, и, пожелав спокойного сна, направился на кухню. — Тэхён, ваши вещи уже в твоей комнате. Я попросила убраться к твоему приходу, так что там всё уже готово, — Ниса, подойдя к сыну, который выше её на голову, погладила по голове, зачесав назад мешающиеся волосы, и чмокнула в щёчку, прежде чем протянуть руку к Чонгуку и с особой любовью так же заправить его кудряшки за уши. — Мы очень рады твоему приезду, надеюсь тебе у нас будет спокойно. Ты любишь панкейки? — Люблю. — Значит приготовим на завтрак вместе, — узнав о том, что Чонгук работает в пекарне и сам неплохо управляется с тестом, пришла в восторг, потому что хоть и много работает, но хотя бы раз в неделю позволяет себе уделить часы выпечке, а тут ещё и такой случай. — Отдыхайте, милые, — обняв Чонгука, и, напоследок, сына, что-то прошептав ему на ушко, от чего тот заулыбался, поспешила за мужем. — Что она сказала? — спросил Чонгук, с любопытством заглядывая в глаза старшему. Тот лишь покачал головой, не переставая улыбаться. — Вы весь вечер общаетесь взглядами, перешёптываетесь, я всё видел. Тэхён посмеиваясь притягивает Чонгука к себе, сразу же целуя в щечку, и ластится к пушистой макушке, всё ещё пахнущей шампунем, пока младший недовольно сопит на его груди и пытается выбраться. — Они влюбились в тебя с первого взгляда, родной, — Гук замер, подняв голову, и встретился с тем самым взглядом, который передаёт то, насколько Тэхён доволен. Он залился краской, щеки сразу загорелись, и Чонгук попытался их спрятать на чужой груди, но его голову приподняли за подбородок и прижались к губам, настойчиво сминая. — Мама в восторге от тебя, отец одобрил, ты здесь рядом со мной, и я чувствую себя самым счастливым, — он снова припадает к сахарным губам и, обнимая щёки, целует мягко, чуть прикусывая, как ему всегда нравилось. Чонгук жмется к нему ближе, забывая что родители где-то рядом и могут увидеть их в любую минуту. Неловко возможно будет потом, а сейчас важны только Тэхён и его теплые ладони, пробирающиеся под свитер.***
В комнате по-прежнему темно, до восхода ещё несколько часов и в незашторенном окне видно лишь голубую полоску света, означающую, что планета сделала свой оборот и утро наступит совсем скоро. Чонгук рано открыл глаза, безбожно рано, ещё бы спать и спать, но сон не идёт, так как сознанием он всё ещё находится в другом часовом поясе, неизменным лишь остается тихое рядом сопение, к которому он сумел быстро привыкнуть. Тэхён лежал на спине с повернутой в его сторону головой, убранной одной рукой под подушку — другая покоилась близ его и легонько сжимала пальцы. Чон лежал точно в такой же позе, перевернувшись ночью к нему лицом, любовался Тэхёном несколько минут и под мирное сопение заснул, убаюканный теплом и приятной тишиной. Полоска света становилась всё больше, хоть и тянулась медленно. Зимой всегда кажется, что время тянется, день начинается ближе к девяти и заканчивается к четырем вечера, но на Чонгука не влияла скоротечность дня, для него она была чарующей, что-то в ней было такое, заставляющее забыться, а ближе к Новому году ещё и разыгрывается забытое в детстве предчувствие чуда. Гук аккуратно отбрасывает одеяло, чтобы не разбудить старшего, и одевается в домашние вещи, которые подготовил ещё с вечера, и, тихонько открыв дверь, выходит из комнаты. Все повороты, конечно же, за вчера он не запомнил, но до кухни-гостиной дошёл без проблем. В ней уже горел свет. — Доброе утро. У столешницы стояла Ниса, нарезая дольки яблок и красиво укладывая их на большом блюде рядом с другими фруктами. — Чонгук? Почему ты рано встал, не спится на новом месте? — обеспокоенно поинтересовалась женщина, кинув в рот зеленую дольку. — Другой часов пояс вот и… Ниса понятливо хмыкнула и пододвинула Чонгуку тарелку поближе, угощая. — Тэхён, я полагаю, ещё спит, — закончив с фруктами, она выкинула очистки и налила себе стакан воды, второй поставила рядом с Гуком, который собственно и спустился на кухню за глотком воды. — В родном доме всегда сон крепче, а зимой, мне кажется, вообще не хочется вставать с кровати. Открываешь глаза, и всё ещё темно, сразу хочется закрыть глаза обратно. — Вы правы, — Чонгук метнул взгляд к окну. Звёзды были отчетливо видны, тускнел лишь диск луны под влиянием пробивающегося солнца. — Можешь начать готовить прямо сейчас, я думаю на запах как раз все и соберутся, — Чонгук ей улыбнувшись кивнул. В чужом доме было тепло, не хотелось от смущения провалиться сквозь землю, непринужденные разговоры придавали уверенности, и ему нравилось, как Ниса порой заслушивалась его рассказами и замирала. Так же, как и его мама, когда он ей читал. Было приятно, он чувствовал себя будто на своём месте, на этой большой кухне, наполненной запахами любимой выпечки. — У него мелодичный голос, правда? — тихая поступь подобралась быстрее и ладони оказались в районе талии, аккуратно обнимая, пока ещё сонное лицо свалилось на плечо и прикрыло глаза. — Чонгук часто мне читает. Мама, стоявшая у гарнитура, улыбнулась, смотря на сонное лицо сына, который ласково жался к Чонгуку, стремительно краснеющему. Она тактично повернулась к плите и достала сковородку. — А ещё он умеет петь, но тщательно это скрывает. Ты наверняка слышала, как он что-то тихо напевал, пока готовил, это привычка, — Чонгук вздохнул, повернув голову к Тэхёну с нахмуренными бровями, но тут же получил кусь в нос и, смутившись ещё больше, продолжил мешать тесто, чувствуя усилившуюся хватку на своей талии. — Привычка — это по утрам чистить зубы, тебе бы стоило, — возразил Гук, повернувшись к старшему вполоборота, чтобы лучше того видеть и умоляющим взглядом попросить не смущать его. Тэхён нагло проигнорировал все его попытки отступить, поцеловав, приобняв за шею, чтобы не вырвался, и дал понять, что стесняться абсолютно нечего: мама всё прекрасно знает и понимает. — Каждое утро должно начинаться с этого, а потом только зубы, душ и завтрак, — неприлично улыбаясь, Тэхён прикусил мягкую щёку и развернувшись на пятках пошёл в ванную, пока Чонгук не знал, как найти в себе силы повернуться и не сгореть. Позади хлопнула дверь, а когда Чон обернулся, то увидел Нису, достающую из пальто упаковку тонких сигарет, во дворе. Плита выключена, работа приостановлена, а на улице женщина показывает два пальца и указывает наверх, намекая на второй этаж. Невероятно. Чонгук мысленно благодарит её за тактичность и тихонько уносится на второй этаж, где уже за дверью слышатся звуки воды. Ручку даже не пришлось крутить, его тут же затащили в ванную и, прижав спиной к двери, атаковали губы, периодически посмеиваясь и облизываясь. — Ну и что ты устроил? — Гук обнял руками его щёки и отстранил от себя на несколько сантиметров, больше ему и не позволили. — Меня переполняют чувства от того, что ты находишься в моём доме, ты спал вместе со мной на моей кровати, я проснулся и увидел тебя готовящим с моей мамой на кухне завтрак. Я буквально влюбился в тебя заново, и, как ты думаешь, есть ли во мне хоть капелька терпения и чуткости, когда такое чудо рядом? — У тебя нет ни стыда, ни совести, — посмеиваясь от этих слов Тэхён прикасается своим лбом к его и трется носом о румяную щёку, довольно улыбаясь. — Зато у меня есть чувства к тебе. И как после этого можно злиться, когда тебя так любят, прижимая уже к плитке ванной, выцеловывая позвонки и нежно оглаживая ягодицы, фалангами проникая в дырочку.***
День пролетел словно несколько секунд, мгновенья словно кадры в кинопленке проскочили перед глазами, в ушах стоял шум щелчков камеры, и диктор из телевизора поздравлял с наступающим Новым годом — всё это перекликалось с праздничными песнями и неугасающими улыбками. В поместье было много народу, как Чонгуку уже объяснил Тэхён, это всё их родственники, даже дальние, с которыми он и сам толком не знаком, друзья семьи и люди из их компании со своими семьями. Кимы умели делать праздник с размахом, и даже в таком скоплении людей Чонгук чувствовал себя комфортно, пил игристое шампанское и беседовал с гостями, пока за его спиной стоял Тэхён, приобнимая одной рукой за поясницу. — Никогда не думал, что мне может понравиться что-то подобное, — вздохнул Чонгук, наблюдая за облачком пара изо рта, стоя на пороге дома в накинутом на плечи пальто. — Этот большой дом, ёлка, куча людей, с которыми я был раньше никогда не знаком, но с которыми быстро нашел общий язык и с которыми даже пел хором знаменитую Last Christmas… Мне давно не было так весело, возможно, даже никогда, — Чонгук затаил дыхание, как только с неба пошёл снег, а вместе с ним — парад разноцветных огней, без перерыва взрывающийся в небе. Он повернулся к Тэхёну, которому хотел что-то сказать, но на его губы обрушились родные теплые, которые очевидно не хотели отпускать и всё целовали, сминали, ласкали, вплоть до затишья фейерверков и гула голосов, одновременно кричащих: С Новым годом. Дыша в самые губы, он что-то шептал, но Гук не мог разобрать и только и мог, что улыбаться и целовать подставленные губы. — Люблю тебя, Чонгук, очень сильно люблю, и мне в жизни будет достаточно того, что ты просто будешь рядом. — У тебя? — У меня.***
На следующий день, как пол Сеула было засыпано снегом, они поехали в центр. Чонгук сам настоял на том, чтобы прогуляться по городу, хотелось бы съездить в Пусан, и он уверен, Тэхён бы это устроил, но он испугался, что просто не выдержит. Город преобразился за то время, что его не было. Появились новые высотки, магазины сменили собой другие, парки расширились, привлекая внимание всех своими огнями даже в светлое время суток. — Нет, не могу представить нас здесь, — начал Чонгук, схватившись за теплую ладонь. — Хочется вернуться на ту лавочку, где я читал тебе стихи, а ты был моим единственным слушателем вместе с птицами и лесом. Тэхён остановился и взял его в охапку, обняв за плечи, покуда позволяла дутая куртка. — Ты безнадежный романтик, — губы коснулись красного носа, чуть прохладного, на который то и дело падали редкие снежинки. — А ты принял это. — Я влюбился в это Чонгук. Как и в нашу тишину, — последнее тихо прошептал и, убрав кудряшки с глаз, коснулся губами прикрытых век и пушистых трепещущих ресниц. — Ну и кто из нас ещё романтик? — Это все ты виноват. — Просто я влюблен.***
Поезд гулко тронулся с места, глазу показались знакомые величественные горы, усыпанные пуховым снегом. Один вздох, и умиротворение растеклось в груди от осознания, что они дома. Теплые ладони Тэхёна под белоснежной толстовкой Чонгука, который долго упрямился и просил перестать баловаться, потому что хоть в поезде и мало народу, но они не одни. Тэхён это аргументировал тем, что у него замерзли ладони и ему нужно обо что-то греться, а горячее, чем тело младшего, ничего нет. Чонгук откинулся ему на грудь и под теплые поглаживания прикрыл глаза, периодически ощущая поцелуи-бабочки на своих щеках и тихий шепот о чём-то насущном. Тэхён был бесконечно счастлив держать в руках такое румяное солнце, которое сияло, даже во сне, и его было невозможно не касаться, хотелось всю жизнь держать его за руку и слушать его убаюкивающий голос, и даже тогда, когда тот требовательный или недовольный, любой, принадлежащий этому человеку чьи щёки поцелованы солнцем. Вздохнув, он оглядел панорамный вагон и остановил взгляд на месте, как ему показалось, очень знакомом, которое было повернуто не к пейзажам, а спиной к ним, будто те ничего не значили. Он вспомнил режущие лучи солнца и облитые золотом щёки, нахмуренные брови и малиновые губы, которые терзали зубы. Сборник стихотворений с пожелтевшими страницами и блуждающий по строчкам взгляд. Дыхание замерло в груди, тот самый день обрушился ярким воспоминанием перед глазами. Чонгук почувствовал, как старший замер и приоткрыл глаза, заметив, как он уставился в одну точку. — Ты в порядке? — Тэхён опустил на него взгляд, наблюдая за дрожащими ресницами, и без всяких объяснений поцеловал. Воспользовавшись распахнутым от неожиданности ртом, тут же проник языком, оглаживая мягкие губы с привкусом зеленых яблок. — Я вспомнил, что это именно тот вагон, где я впервые тебя встретил. Веснушек на щеках было больше, а лицо выражало так много эмоций сразу, но ты дарил их только книгам. Я помню, с каким трудом мне стоило завоевать твой взгляд, — он поиграл бровями и засмеялся, когда Чонгук пихнул его в бок. — Дурачок, — пролепетал сквозь очередной поцелуй, за которым потянулся сам, до сих пор моментами не понимая, каким образом он оказался в таком положении, рядом с парнем, который сумел вопреки всему встретить его здесь и был настолько терпеливым, что дорвался до его души. Кто же знал, что для того, чтобы отыскать своего человека и жить, как в сказке, не нужно их читать. Кто же знал, что для этого нужно лишь одно: создать свою собственную.