***
Распахнувшиеся глаза начали лихорадочно метаться по бликам от игр света и теней. Ночные кошмары не давали уснуть половину ночи. Каждый кошмар искуснее предыдущего. Эвтида хорошо запомнила последний. В нём она словно наблюдала со стороны собственные похороны. Она лежала в саркофаге, обвитая белоснежным хлопковым плетением, но вокруг не было никого. Не было жреца, декламировавшего слова ритуала просветления; не было даровано магических амулетов, ушебти или скарабеев, как и воскурения ладана, музыки и поминовения. Она бесконечно смотрела пустыми глазами в чёрную пропасть. Оставленная и забытая. Ночной мрак лениво уступал настойчивым рассветным лучам, затапливающим улочки Мемфиса. Обезвоженная, прогорклая земля готова была впитать в себя весь солнечный свет и тепло. Скоро засушливый сезон сменится сезоном дождей. Его принесут дуновения прохладных средиземноморских ветров и окончательно стряхнут остатки летнего зноя. Эвтида встала глубоко заранее всем утренним ритуалам. Не проснулись даже слуги, бодрствовала только стража, простоявшая всю ночь. Впереди были длинные сутки, вслед за которыми ничто не станет прежним. Решение, которое сегодня номарх объявит на главной городской площади, было принято единогласно в политических и военных верхах и дискуссии не подлежало: одновременное введение комендантского часа и закрытие городских границ. Срок его оглашения оттягивался исключительно по причинам безопасности — было необходимо подготовить Мемфис и мирных горожан к неминуемым восстаниям и нарушениям порядка. После самостоятельного облачения в платье светлого аметистового оттенка и сбора волос в высокий хвост, удерживаемый золотым кольцом, Эвтида спустилась в полумрак личной библиотеки номарха. Лицо её — маска — отражало спокойствие и хладнокровие. В костяных тисках страстно бился орган, словно метающий молнии. Охровые девичьи глаза сосредоточенно скользили по глиняным полкам, пестреющим под гнётом свитков и иных письменностей, по приказу её отца отобранных для личного владения. Эвтида приноровилась корпеть над трудами учёных эллинистического и более поздних периодов Древнего царства не только вследствие последних событий, обрушившихся на её родной город, но те дали ей особый импульс в поисках. Если она не сопровождала отца или утайкою не встречалась с Аменом, то находилась в ней, не давая себе почти времени на трапезу и отдых. Несмотря на все прилагаемые усилия, в библиотеке номарха не находилось трудов, которые в полной мере могли бы утолить жажду познания болезней, порождённых чёрными практиками. Не хотелось терять время, и так ускользающее как песок сквозь пальцы в горах пожелтевших ото времени папирусов. Всё, что было в писаниях, было либо бесполезно, либо далеко от практической значимости. Болезнь была беспощадна, обрекала бренные тела и поселившиеся в них души на мучения, сравнимые со знаменитыми казнями Древнего царства. Она могла поставить на колени пред собой правителей земель с многовековой историей, в одночасье стерев их наследие с лица планеты. Чёрная хворь заставляла ощущать противоборствующих ей немощными и бессильными глупцами. — Кхм, нам пора, дитя, о чём ты там замечталась? — Из раздумий и внимательного анализа письменных источников её выбил голос отца. Эвтида возвращается в сухое и прохладное помещение, обнаружив себя посреди сложенных наперекосяк свитков папируса с одним из таковых в руках. — Я... Ничего. — Словно пелену, девушка смахнула её со своих глаз небрежным взмахом головы из стороны в сторону. — Куда пора? Ещё же утро. — Уже глубоко за полдень, дитя. — Самозабвенно улыбнулся номарх, словно за его плечами не было ответственности за весь столичный ном и нависающей угрозы шезму, решить которую прислали специально обученное войско и эпистата вдобавок. — Ох. — Эвтида выронила из рук папирус, обводя глазами «боевое» поле на столе. — Нужно прибраться. — Оставь. Слуги наведут порядок. Пойдём, нас ждут. Номарх протянул руку своей дочери и та поднялась из-за стола, делая первый шаг навстречу развернувшейся грозе. Это было волнующе, до судорожной дрожи в пальцах, до грохота в груди, но необходимо. Будоражащий трепет разбегался по телу крохотными бусинками. В отличие от отца, чьё влияние всё прочнее пускает корни, кто бесстыдно очаровывает в мгновение, на которого можно смотреть вечно. Эвтида заворожённо наблюдала, как стремительно собирался народ на главной городской площади. Она осторожно скользила взглядом по лицам жителей города. Пространство наполнялось взбудораженным рокотом. В мгновение запрокинув головы, люди с застывшими гримасами внимали словам своего номарха. Речь отца была безукоризненно отчеканена: на немилость многим закрытие города становится реальностью для всех граждан Мемфиса. Широкая площадь за ничтожный промежуток времени становится ураганным ветром, смертоносной суетой уличного переполоха. Надрывные интонации нечленораздельно что-то манифестируют, кто-то, вероятно, без придирчивого отбора называет последними обсценными словами. Эвтида не выдержала, отвернулась. В груди предательски кололо, коленки, сводимые яростной судорогой, подкосились. Дочь номарха согнулась пополам, но тут же руки из-за спины поймали её и потянули назад, долой с любопытствующей оравы глаз. Стало без притворств душно; хотелось выйти на воздух, находясь под открытым небом. Вскинув голову наверх, хотелось почувствовать на губах прохладу дождевых капель, но их лишь опалял дневной свет. Пока звонко и громко отплясывали в голове девушки беспорядочно беспокойные мысли, в воздухе раздался свистящий звук и победоносный крик. Посередине помоста уродливой кляксой растекалась гранатовая лужа крови, распускала свои багровые гроздья вдоль и поперёк пальмовых дощечек. Словно преклонив одно колено перед своим номархом, приставленный к отцу воин схватился за древко, торчащее из своего живота. Булькающий звук пока ещё живого мертвеца скинул с Эвтиды морок оцепенения. Девушку буквально вынес под руки один из отряда эпистата, следуя указаниям последнего. В водовороте хаоса не было видно никого из тех, кого желалось в первую очередь. Но слух улавливает знакомый властный тон, по ночам превращающийся в пленительную амброзию звуков и полутонов, которая змеится по позвоночнику вверх и вниз вместе с крупными белёсыми пальцами. — Домой их. Двоих. Усилить охрану. Дальше я сам. Эвтида почти была смиренна со своим положением — соглашалась, возникая лишь изредка. Так и сейчас: руки, не дающие потерять равновесие, всё ещё ведут вдаль от деревянного помоста, превратившегося из места гласа номарха в публичную казнь одного из его воинов в отместку за установление режима. Жертвы было принимать сложнее, несмотря на выполняемую ими при жизнь роль. Возможно, поэтому женщинам нет места во главе — сердобольны, эмпатичны, жалостливы ко всем: от крокодила до мошки. Сердечный ритм перестал бить по ушам барабаном только по прошествии времени, когда тело окутала волна родной домашней прохлады. Эвтида, наконец, обернулась к спасителю. — Где же наша усиленная охрана? Где мой отец? — Она провоцировала на эмоциях и ни слова благодарности. — Я здесь. Номарх скоро будет. — Меня такой ответ не устраивает. Вы хоть и посланы правителем во главе с Верховным эпистатом, но ты один против десяти разъярённых жителей не выстоишь. — С каждым словом Эвтида теряла нить разговора — она всё равно ничего не докажет. Придётся ждать. — Один в поле может стать воином. Это может сыграть на руку. — Человек эпистата посмотрел за спину дочери номарха. — Ждите здесь. Необходимо проверить дом. Эвтида кивает, отворачивается и глиняным изваянием стоит чуть поодаль от дверного проёма в ожидании отца. Номарх в окружении части воинского отряда эпистата появляется из-за угла, заставив девушку вздрогнуть от неожиданности. «На отце нет лица», проносится в её голове. Было горько, но всё это — для общего блага нома. Выбор был сделан, принести в жертву свою добродетель ному и своему народу, приняв бремя радикальных действий. Широкими шагами он направляется в свои рабочие покои, жестом заставляя сопровождающий отряд остановиться в дверях дома. Был ли этот жест адресован для Эвтиды? Нет. Мунх никогда не позволял себе разговаривать с собственной дочерью жестами. Потому она пошла вслед за ним. Рабочее пространство номарха чем-то напоминает хранилище, архив. Сквозь высокие оконницы пробивался пасмурный дневной свет, тускло освещая. Запах суховеев смешался с нательными аромомаслами ступивших внутрь людей. Эвтида остановилась в дверях, пока Мунх гневливым топотом проходил к рабочему столу и падал на стул. Между отцом и дочерью царило неловкое молчание. Избегая немой укор, она нарушила тишину первой: — Это было необходимо, отец. Ты же знал. — Когда ты правишь первым номом, дитя, то необходимо продумывать больше, чем кажется на первый взгляд. — Жители поймут. Номарх молчит. Эвтида успела догадаться, что этот разговор шёл в никуда, оттого сумасбродным порывом пересекла расстояние комнаты и приобняла отца со спины. Она положила голову на его правое плечо и прикрыла глаза. — Столица находится на пересечении торговых путей. Жители живут торговлей. Представь какого разорвать их связь с единственным достатком. — Вопреки поучительному тону, номарх накрыл руки дочери своими и несильно сжал. — Представь, что Чёрная хворь проникает в твой город и спустя несколько недель некому и не с кем будет торговать. — Да. То же самое сказал мне эпистат, присланный правителем. — Мунх непоколебимо сидел, поглаживая руки дочери. — Он оказался убедительным. — Кстати, где он? — Эвтида придала тону своего голоса праздный интерес, не более. — Будет здесь, как только решит вопрос с непорядками на улице. Мы должны будем продумать наши дальнейшие действия. — Конечно, отец. — Эва постепенно стала отстраняться, когда Мунх неожиданно оставил лежать свои ладони на девичьих рук, не давая шанс встать. — Как он тебе? — Без полунамёков номарх задавал вопрос в лоб. — Умён. Расчётлив. Внушает страх. О его качествах красноречиво говорит его положение, отец. Именовать Верховным эпистатом не будут недостойных. — Симпатичен тебе? — Уже не в лоб, а в глаз. Эвтида решила отвести подозрения, предубеждая. — Он не лишён харизмы и внешних достоинств. Но его предназначение — война. На пути войны нет места семье, отец. — Отрадно, что ты это понимаешь, дитя. — Номарх поцеловал свою дочь в висок и отпустил. — Ступай, отдыхай. Эвтида покинула отца. Тихой поступью проложила себе путь вниз, к святилищу, через главную залу. Тогда же порог дома переступил и гость здешних земель, о котором вёлся разговор парой минут ранее. Амен неспешно прошёл вперёд, окидывая внимательным взглядом своё войско, которое всё, до единого солдата, застыло, словно глиняные изваяния, строго глядя вперёд, но не на эпистата. Одна Эва не боялась смотреть ему в глаза — не была скована рамками протокола. Верховный эпистат едва видимо кивнул. Настроения слегка смягчились. Однако чеканящий пульс бил по вискам вопреки, когда в воздухе становился округлым, плотным аромат граната. Глаза предательски фокусировались на неизменно непроницаемом лице, обрамлённом белыми волосами с капельками багряного на кончиках. Мерцающие сапфирами глаза беспокойно обводили залу. Беспокойство поутихло тогда, когда глаза нашли её. Но её лишь наполнялись им. Светлые одежды были окрашены тёмными алыми соцветиями капель. Амен не свёл бы взгляда, но был вынужден. Смотрел бы так, чтобы никто не посмел причинить и толики боли, но никто из них не имел прав друг на друга. На его лице не дёрнулась ни одна мышца, он невозмутимо прошёл мимо. Его ждал номарх. Эвтида отсчитала несколько секунд, сохраняя горделивую осанку, и спокойно, ничем не выдав свою обеспокоенность окроплёнными кровью одеждами, продолжила свой путь к библиотеке.***
Солнце сделало несколько оборотов по небосводу прежде, чем дочь номарха под страхом причинения вреда, если кто-то узнает, кто она на самом деле такая, покинула отчий дом. Путешествие под завершавшей очередной поход звездой, как прежде, без спасительных стражей, только за маской непроницаемого одеяния, обернулось кошмарным сном наяву. Нервные окончания оголялись и стягивались в тугие узлы, пальцы сжимали хлопок до побелевших суставов. Редкие порывы шквального ветра трепали его словно назло, срывали с головы и вырывали из ладоней. Дочь номарха, съёженная, переступавшая нога за ногу, продолжала путь к редким закрывающимся лавочкам главного рынка. Плоды недавнего распоряжения номарха жители города пожинали во всей красе: торговцы распродавали последнее, нового брать было неоткуда, увеличивалась доля попрошаек и тех, кто выражал несогласие с политикой действующих господ более рьяно. Пропорционально увеличилось число меджаев на улочках города, пока силы были уравновешены, но надолго ли? Минуя рыночные ряды, Эвтида не без труда пробивается через столпотворения более и менее лицеприятных людей, некоторые из которых и вовсе походят на сбившихся в стайки маргиналов. Стоит дочери номарха увидеть оливковую кожу спины с короткой стрижкой, в которой кончики локонов растрёпаны как у непоседливого ребёнка, её начала распирать радость от предвкушения встречи. Увидев лицо приятельницы в профиль, девушка безошибочно считывала настроение даже на расстоянии и от радости не осталось и следа. — Агния! — Эвтида, пользуясь эффектом неожиданности, всё же заключила подругу в крепкие объятия. Торговка резко отстранилась и, не размыкая совсем физического контакта, пристально вглядывается в лицо не подруги. — Что с тобой? — Эва не поняла заставшего врасплох вопроса и осмелилась переспросить. — Зачем ты здесь? — Тебя увидеть... — Девушка потерялась совершенно, не зная, что сказать. Разговор обернулся не той стороной, на которую она рассчитывала, начиная его. — Довольна тем, что увидела? — Нет. — Искренне созналась она. — В любом случае, уходи. — Дёрнувшись, Агния смахнула с себя руки бывшей подруги и продолжила сборы. — Я бы хотела что-нибудь приобрести... — Эвтида не теряла надежды, попыталась начать сначала. — Товар закончился. — Как я могу помочь? — Ты? — Агния издала смешок с неприкрытой издёвкой. Если бы могла себе позволить — плевок в лицо с такой интонацией был бы завершающим аккордом. — Ты и твой отец уже помогли. Всему городу. — Эвтиду как кипятком ошпарило — она молилась, прикрыв веки, чтобы никто из минующих каждую минуту зевак не слышал их разговора. — Не драматизируй, Агния... — Не драматизируй? — Тонкая бровь вопросительно поползла вверх, руки бросили вещи и торговка приблизилась к дочери номарха, встав почти вплотную. — Не знаю, что и сказать, Эвтида. Как насчёт недраматизирования плачевного состояния большинства торговцев здесь, потому что они продают последний товар и неизвестно, когда получат новый? Как насчёт недраматизирования ситуации с едой, потому что нам её не на что купить? Как насчёт недраматизирования детской смерти? Сефу, продающий орудия из металла, потерял дочь, потому что девочка голодала неделю! Голодала, Эвтида! Ребёнок умер из-за таких, как ты! Эва застыла. В глотке застрял острый ледник, гранями вцепившийся в тонкие слизистые ткани. И без того тяжёлое положение ухудшалось с каждой секундой промедления. Слов не находилось. — Нечего сказать? И поделом. Уходи прочь! — Мера временная... — Люди умирают прямо сейчас, Эвтида! И это можно остановить только дав людям возможность на нормальное существование! Неважно, когда откроют границы. Важно, что происходит здесь и сейчас! — Агния шипела, как гремучая змея. — Отец пытается... — Недостаточно! — Торговка сорвалась на крик и только тогда Эва приняла для себя, что каждое её слово уже заранее будет воспринято в штыки. — Будь проклята ты и твоя семья! Убирайся! Дочь номарха сорвалась на бег. Агния изошлась торжествующим довольством, в то время как её бывшая подруга молилась быть непойманной. Чувство собственного достоинства потерялось там же, где и статная изящность. Десятки глаз, пока она бежала сквозь и наперекор, были обращены словно и на неё, и не на неё вовсе. Во след, как мазки по холсту, раздавались нелицеприятные слова, но никто не мешал побегу — маленькая победа. Эти люди — приоритет. Не пешки, не экспозиция вне шахматной доски. Эти люди — сердце города. С каждым шагом Эвтиде становилось легче и спокойнее, всё смелее поднималась голова навстречу приближающейся грозе. Она бежала вперёд, как потрясающий воображение галеон, а все ненастья оставались позади, там, где было самое место для них. Яростно содрогнулся воздух от оглушающего громового раската. Эвтида, готовящаяся ко сну, вздрогнула. Отодвинувшись от песчаного простенка с узким и высоким зеркалом, она бросила взгляд на дверь в свою спальню. Шквалистый ветер за окном заглушал всё постороннее. Отложив в сторону пахучую ёмкость и расправив тонкую струящуюся шёлковую ткань, Эвтида приблизилась к двери. Дочь номарха заметила на стене небрежные мазки длинных теней, танцующих в свете огней, оттого замерла, но за дверью не спряталась. Ей вспоминалось, что в вечернее время после минувшего часа даже слуги отца переставали передвигаться по дому без надобности до следующих суток. Тени проследовали в сторону покоев отца, за ними отправилась и девушка. Сердце в костяной клетке металось раненой птицей. Взгляд Эвтиды скользил вслед медленно то ускользавшим с её взора, то вновь появляющихся мрачных теней. Она крепко зажмурилась на мгновение, не представляла, что её поджидало. Тени передвигались бесшумно, что приводило Эву в замешательство. Раздражённо нахмурив брови, она подавалась вперёд шаг за шагом, пока тишину не нарушили властный голос отца и другой ровный мужской голос. — Кто вы такие? — Номарх был не просто возмущён, он рычал. — Стража! Эвтида вжалась в песчаную стену за углом, где в дверях разворачивался диалог. Сохранять спокойствие было сложнейшим испытанием, но необходимо, как и сдерживать порывы возмущённой гордости. Ноги, будто в помощь, налились свинцом и сковали девушку на месте. По коже колкими прикосновениями разливался страх. По позвонкам взбиралась холодная и склизкая змея. — Мы здесь. — Констатировал невозмутимый голос. — Вы — не моя стража. — Не имеет значения чья. Мы здесь по наводке. — Какой? — За углом послышался звучный шорох шагов и передвигаемых вещей. — Стоять! — В этом доме проживает одна из шезму, виновных в распространении болезни. Виски загудели от резкого прилива крови к голове. Болезненность прогрессировала, как после перенасыщения свежим воздухом из-за частых и глубоких вдохов. Стена напротив Эвтиды плыла подобно разноцветному калейдоскопу. Смелость рябила и тлела, а бушующий страх овладевал согбенным тельцем рвано, хаотично, но стремительно. Трясущиеся руки прятались в складках одежды для сна, а тронутые золотом глаза наливались солью. — Где указ правителя? — Мы и есть указ правителя, Мунх. Из соображений собственной безопасности и своей дочери, отойди с дороги и мы закончим быстро. Эвтида одной половиной лица выглянула из-за угла. Номарх Первого нома повержено снисходительно опустил взгляд и сделал шаг в сторону. Вверенные ему земли его предшественником по праву личностных качеств, удовлетворяющих руководящие органы эллинистов, переживали продолжительный бурный расцвет. Всё, что было возведено — его труд, его кровь, его наследие. Верное распределение ресурсов и внимательное правление сплотили разные слои населения, усиливали торговлю, налаживали дипломатичные отношения с соседями. Осталось последнее испытание: очистить Мемфис от грязных мятежных шезму, вытравить их из своих крысиных нор и придать ному былое величие. Однако прежде, чем земли восстанут из пепла, последует предпринять очень много усилий. Эвтида с отчаянной горделивостью оттолкнулась от стены и бросилась к отцу. В его объятиях привычно тепло. Он без слов понял, что она всё слышала — не могла иначе. В воздухе пахло солью. Глаза были закрыты, но слух улавливал поблизости глухой шум пергамента, сдвиги древесной мебели. Ей было не страшно, но отражавшийся хаос в её раскрывшихся глазах порождал чувство сомнения. — Ничего нет. — Голос одного из стражников звучал напряжённо. — Спальня дочери. — Резко, как команду к исполнению, произнёс второй, и оба мужчины тихой, но стремительной поступью прошли мимо номарха и его дочери, утешавшихся в объятиях друг друга. Кошмар наяву продолжился в её спальне, где несколькими минутами ранее она готовилась ко сну. Ей отчаянно хотелось верить в чудо, что всё не происходит на самом деле. Всё — плод её фантазии. Стражники не настоящие. Иллюзия. Хворь — иллюзия. Шезму — иллюзия. — Обыскиваем тщательно. — В напоминание упомянул один из стражников. Дочь Мунха, наконец, узнала их. То были люди Амена, хорошо обученные и подготовленные к любому роду сопротивлений воины. Самого верховного эпистата не было. Понимание, что к варварским обыскам в доме номарха и его дочери был причастен её возлюбленный, било по самому уязвимому месту. Вперившись немигающими глазами в стражников, она бы хотела разрыдаться, да понимала, что не сможет. Нервы, как натянутые струны, могли лопнуть в любой момент, но что-то их сдерживало. Эвтида меланхоличным, оттого рассеянным взором смиряла разворачивающее действо: её доселе неприкосновенные личные вещи валялись на полу, путались, сминались под нажимом воинских сандалий. Когда, казалось, обыск подходил к концу, оба стражника замерли на месте. Они переглянулись друг между другом и этот взгляд был красноречивее многих. Руки отца, лежащие на девичьих плечах, судорожно сдавили их нежную кожу. Не сказав ни слова, стражники обернулись. У одного в руках была поношенная хлопковая накидка чёрного цвета, у другого маска, по образу подобная древнеегипетскому богу Анубису. Это конец. Эвтида, не находившая слов, сомкнула ладони в кулаки. Ломая ногти, царапала кожу внутренней стороны обеих ладоней. Представляла, как тонкие ногтевые пластины вспарывали кожу, уходили в сухожилия до самых костей. Порождённое увиденным возмущение оставалось безмолвным. Эвтида не различала, что было правдой, а что было ложью. Всё остановилось. Всё потеряло форму, превратившись в большое чёрное пятно. Девушка могла представить, что её ждало прямо сейчас. Её обессиленное тело схватят в четыре руки, словно оно принадлежит особо опасному преступнику. Причинять боль не имело смысла — что бы она не сделала, чтобы ослабить стальную хватку, этого будет недостаточно. Её, обессиленную, будут волочь к выходу. Ноги будут болтаться, спотыкаться на ровном месте, пытаясь найти опору, но всё тщетно. Последнее, что она увидит на прощание с родным домом — перекошенное в непреклонном выражении лицо отца. На нём будет явно выражена борьба номарха с самим собой. Уголки губ поползут вниз, демонстрируя опустошённость. — Схватить шезму! Стражники приняли оборонительную позу и двинулись на Эвтиду. Отец попытался заслонить собой оторопевшую дочь, но был жёстко схвачен и отброшен с дороги в сторону. Болезненный стон резанул слух. Она не дёргалась до момента, пока один из стражников не ударил со всего размаха девушку ладонью по щеке. Бутон серебряных искр в то же мгновение раскрылся перед глазами за секунду до того, как в глазах потемнело, а тело потеряло равновесие и упало на пол. Кожа покрылась мурашками. Эвтида дрожала, но не от холода. Твёрдая рука, вцепившаяся в глотку, почти подняла девичье тело над полом. Ноги судорожно чертили хаотичные линии по полу мысами, пытаясь найти опору на исходе сил. Ей резко захотелось, чтобы каким-нибудь чудесным образом можно было выключить все воспоминания, начиная с этой секунды: не чувствовать боли физической и эмоциональной, не видеть отца, стоящего на коленях, не видеть раскалённый металл в глазах напротив. Блаженство наступает неожиданно, но стремительно, особенно когда сделать вдох из-за сомкнувшейся на шее вытянутой руке стражника оказалось больше невозможным. Всё вокруг, кроме яркого желания вдохнуть полной грудью, меркло. Перед глазами — последние воспоминания из недалёкого прошлого: величественный и родной Мемфис, изматывающие тренировки армии правителя Египта, идеальное лицо Амена с глазами цвета чистого живительного Нила с мерцающей водной гладью под палящим Солнцем, чёрная хворь, закрытие города, децентрализованные мятежи, ночные кошмары с истошными криками и бесконечные мольбы всем эллинистическим богам во спасение. В голове — эмоциональный делирий: страх, безысходность, опустошение, вина, гнев, одиночество, сомнение, любовь. По телу пробежал колющий холодок — предвестник небытия. Внутренняя борьба закончилась и она окончательно потеряла нить, связывающую её с реальностью.