Лабиринты прошлого

      Проснувшись этим хмурым утром, Эвелин впервые почувствовала, что оцепенение покинуло её. Сон был для неё желанным отдыхом от реальности, если не считать снившихся ей кошмаров. Все они были связаны с той ночью, когда она получила известие о коматозном состоянии отца.       Испуганная, потерявшаяся, не знающая, что предпринять, она стояла на улице около дома с апартаментами профессора Рэйвенскрофта и не могла сказать ни слова в ответ человеку, находившемуся по ту сторону телефонного разговора. Это был Джон Паркер, командир батальона пожарной станции, в которой работал отец Эвы. Его голос как гранитная твердь спустя десятки лет работы в пожарной службе — он не впервые сообщал родственникам своих людей плохие известия. С филигранной выдержкой, но не утратив человеческого сочувствия, он пытался простыми словами изъясняться с Эвелин, в конце концов, когда она перестала отвечать односложными «Да» или «Нет», просто достучаться. В вихре испытываемых сложных чувств она расслышала немногое: пожар на химической фабрике, специфические ожоги, интоксикация, глубокая кома. Она бы так и осталась стоять посреди улицы, глядя на ночное сиднейское небо, покрытое будто пеленой зацементированных облаков, если бы не подъехавшее такси и короткий сигнал клаксона.       Только усевшись в такси и попрощавшись до скорой встречи в Торонто с командиром Паркером, Эвелин «включалась» и стала один за другим открывать окна приложений, писать интернет-запросы. Для начала ей нужно было заказать ближайший авиабилет из Сиднея. Следом, уже утром, необходимо дойти до деканата и написать заявление на академический отпуск в университете в связи с непреодолимыми обстоятельствами личного характера. Взяв на месте двухнедельный отпуск, Эвелин понимала, что это был оптимальный срок, отсутствие в который принесёт ей минимальный ущерб как студентке аспирантуры.       Полутора суток без сна сказались на состоянии девушки. Перешагнув порог своего семейного дома в Торонто ближе к полуночи, она планировала не терять ни единой минуты и тут же, не распаковав чемоданы, уехать в больницу к отцу. Но присев всего лишь на мгновение на диван в гостиной, чтобы перевести дыхание, она не смогла совладать с собой и уснула.       Когда подушка нагрелась от дыхания, сознание очнулось, а мысли двинулись в заранее определённом направлении. Нынешний день необходимо было провести активно, без прошлых сожалений или копаний.       Эвелин приехала в больницу заранее. Часовая башня католической церкви рядом не отчеканила очередной час, а она уже вглядывалась через полупрозрачные двери в холл заведения.       Более трагичных мест она не видела. Стерильная чистота насыщала воздух призрачным зловонием. Много было маленьких лавочек, но, казалось, они были ни к чему: у пострадавших не было столько родных и близких. Медсёстры бегали как заведённые с самого начала, врачи показывались реже, словно был где-то, среди одинаковых дверей, вход в потустороннее измерение, державшее их всех и выпускающих по одному.       Приём в отделении с тяжело больными пациентами начнётся после трёх часов дня — об этом информировала медицинская сестра со своего рабочего места с неподдельным сожалением. Эвелин сжала челюсть до сводящей тупой боли, скрежета, отдавшегося глухими отголосками в висках. Ей нужно было принять факт: она никак не приблизит это время, даже вывернув себя наизнанку или прыгнув выше головы.       Сменив импульс на расчёт, Эва покинула больничное здание. Не было смысла в ожидании, нужно было искать выход. Находиться одной дома — нельзя. В нынешних обстоятельствах не стоило рисковать одиночеством — неизвестно что могло ожидать, погружённой в него вкупе с болью. В голове противно тикала секундная стрелка, а вместе с ней сменялись пустые мысли, пока не осела одна, кажущаяся самой правильной в сложившейся ситуации.       Эвелин спрятала красные глаза за солнцезащитными очками и вышла к проезжей части бульвара. В утренние часы траффика в сторону, куда она собиралась поехать на такси, не было.       Приехав к месту, на выходе из машины Эву встретило безмолвие улицы и пустота там, где обычно стоят несколько рабочих экипажей. Подходя ближе, она подметила, что красная кирпичная стена привычно строила рожицы из фрагментарных трещин, как и десять лет назад. Над входом в здание горделиво развивалась государственная символика, а Эвелин с каждым шагом чувствовала дурное давление, будто она здесь ни к месту; никто её не ждал здесь, потому что никто не приглашал.       Не осмелившись войти внутрь, она присела на один из тряпичных раскладных стульев вдоль стены — именно на них сидела бригада пожарных в перерывах между вызовами и рабочими делами по станции. С места открывался любопытный вид на окрестности: это была окраина Торонто, на низинном рельефе были построены преимущественно одноэтажные постройки разного толка и все они были видны из части как на ладони.       «Твоя цель — спасти. Не любой ценой и не любыми средствами. Толку от мёртвого пожарного или спасателя?»       «Герой — это не тот, кто не боится, а тот, кто напуган до смерти и всё равно делает так, как нужно».       «Иногда бывает, что обыскиваешь комнату, а в ней пусто. А потом узнаёшь о ребёнке, который был под кроватью».       «У меня есть две семьи. Не многие люди смогут сказать такое».       Эвелин стиснула обеими ладонями пластмассовые подлокотники. Она слышала столько разговоров напарников отца, столько раз сидела на том же самом месте, что теперь не верилось как это могло закончиться в одночасье.       Шелест подъезжающих машин вырвал Эву из цепких лап ценных воспоминаний. Невидимая сила будто пригвоздила её к месту, пусть желала девушка противоположного. Сначала в гараж части заехала машина парамедиков, следом экипаж спасателей и пожарных — тот самый, на котором глава немногочисленной семьи Пирс работал последнюю пару десятков лет. Замыкала цепочку въезжающих обратно машина командира всей части. Обычно он выезжал на особо чрезвычайные вызовы, в остальном у шефа всегда есть куча бюрократической волокиты.       Ко всё ещё сидящей на месте Эвелин подался сразу же командир Паркер. Стремительно приближающаяся фигура, в конечном счёте, подняла её со стула. Она стояла, вытянутая как струна, руки точно вдоль туловища, лицо поднятое навстречу, но не вздёрнутое. Её нервозность читалась во всём. Джон Паркер шёл безбоязненно и без лишних слов заключил в отеческие объятия дочь своего верного сотрудника и друга.       Стоя на месте, Эвелин, в постепенно ослабевающих тёплых объятиях начальника её отца, окружили его коллеги. Сквозь застилающую взор пелену она едва узнавала лица, но все смогли узнать её. Под гнётом неуверенности и подталкиваемая изредка рукой шефа, она вошла сначала в саму часть, а затем, минуя несколько коридоров, проследовала в его кабинет.       — Пожалуйста, присаживайся. — Голос Паркера был с лёгкими хрипами, будто он достаточно долго кричал, а теперь был вынужден разговаривать обычным тоном. Ослабив галстук на шее, следующие слова он проговаривал вымученно и сочувственно. — Когда ты прилетела, Эвелин?       — Сегодня... Вчера... — Она нахмурилась, как от острой боли.       — Ясно. С кем прилетела?       — Одна. — Между бровей шефа пролегла хмурая складка. Тогда он взял в руки трубку проводного телефона, приложил к уху и набрал неизвестный внутренний код станции.       — Дебора, у нас есть одно свободное койко-место? — Эвелин плохо соображала, оттого не вмешивалась в разговор. — Отлично. Поручи кому-нибудь из парней подготовить его. Спасибо, Деб. — После краткого разговора шеф положил трубку и вновь обратился к Эве: — Переночуешь пока в части. Из минусов только непредсказуемые уведомления о вызовах, в том числе посреди ночи. Плюсы — горячая еда, которую готовят за тебя, тёплый душ, тёплый приём и Арчи. — Джон улыбнулся такой обескураживающей улыбкой, которую имели люди из управления и политики.       Арчи был помесью далматинца с обычной дворняжкой, которую не забрала семья после пожара в своём доме. С того пожара прошло одиннадцать лет, Арчи по-прежнему был любимым питомцем всей части.       — Спасибо. Кстати, — Эва небрежным тоном перевела тему, — что случилось... Там?       — Ты точно хочешь это знать, девочка? — Паркер откинулся к спинке своего кресла и сложил руки в замке на животе.       — Да. — Уже более твёрдым голосом заявила Эва, в конце добавив: — Я мало что поняла по телефону.       — Что ж... — Шеф перевёл взгляд к дальней стене, находящейся за спиной девушки, тщательно старался подобрать слова. — Ты, наверняка, помнишь завод синтетических волокон дальше на западе от части? Поступил сигнал о пожаре, утром, разгар рабочего дня. Туда стянули отряды пожарных, спасателей и парамедиков со всего района — мне всё ещё неизвестны точные цифры пострадавших и погибших. Счёт пока идёт на десятки и тех, и других.       — А отец?..       — Тушил пожар внутри. Под ним проломился пол и он упал этажом ниже, прямо в зал с химическим сырьём. Балки нарушили целостность его защитного костюма, остальное, думаю, ты сама можешь представить.       — Прогноз? — Эвелин сощурилась, а следом вовсе прикрыла защипавшие глаза ладонью.       — Неоднозначный. Большего я тебе не скажу. Ты будешь нужна отцу оживлённая и полная энергии, а не увязшая в тени скорби. — Джон утвердительно кивнул вслед своим словам. — Пойдём, провожу тебя на кухню, поешь, поздороваешься с Арчи, покажу твоё место, а дальше отдыхай с ребятами.       Бегло Эвелин пробежалась робким взглядом по постепенно возрастающей над ней фигуре. Хотелось вновь блаженно прикрыть веки и насладиться разочарованием. Никто не обещал ей, что, узнав подробнее о случившемся на фабрике, станет проще или легче. Реальность обратилась землистой, горькой полынью.       Шеф Паркер стремительно пригласил за собой Эву и та повиновалась. Затаившиеся в полутени от тусклого освещения коридоры провожали не рьяно, только посещение кухни, совмещённой с импровизированной гостиной части, где было всё, и даже телевизор, встрепенуло в истерзанном сердце щемящие воспоминания. Теперь все светлые и тёплые воспоминания о семье можно было уместить в орган, размером с кулак.       Эвелин сделала несколько робких шагов на кухню, когда шеф Паркер покинул её, и на том же месте её подхватили сослуживцы отца, закружили на несколько часов разговорами об Австралии.       «Эвелин, подъём!»       Сомнительно мягкая твердь койки окутала своими объятиями почти сразу, как только девичья щека коснулась её. Всё тело в мгновение превратилось в сковывающий битум, увлёкший в себя даже свирепствующие мысли. И только она затерялась в лабиринтах Морфея, как почувствовала тактильные сигналы и резкий голос, призывающий встать.       Эвелин лихорадочно маялась, пока с трудом поспевала за командиром Паркером. В голове болезненным набатом раздавался звон разгоняющего ток по кровеносной паутине органа. В ушах — почти глушь. Однако тело, словно наперекор иным своим частям, было послушно и без труда совершало простые механические движения: шаг первый, шаг второй, выйти за угол, пройти в гараж, открыть дверь машины, следом захлопнуть.       В пути, который лишь спустя несколько потерявшихся в прошлом секунд она узнала, почувствовала накатывающее через раз, волнами, изнеможение и нервозность. Ехали в полной тишине. Слова были излишне. Было понятно, куда они ехали, едва ли не нарушая скоростной режим на некоторых отрезках спринта.       Полупрозрачные стёкла больницы была устланы мириадой измороси. Эвелин нашла в себе силы и поспевала за шефом Паркером почти вровень. Он громко, на ходу спросил «Куда?», а безропотная медицинская сестра, заставшую подобный тон врасплох, лишь импульсивно показала нужное направление мужчине в форме. Эва замечает размытые блики на фоне, прежде всего ориентируясь на Паркера. Тот самозабвенно пересекает больничный коридор, пока резко не остановился в одном из проёмов. Девушка чуть менее резво затормозила и через мужское плечо увидела неутешительную картину: больничная койка, суетящиеся четверо врачей над телом, в котором Эва пока не могла признать отца, и пронзительно звонкий и настойчивый гул электроприборов, поддерживающих в теле жизнь, неутомимо, секунда за секундой, сигнализирующих о потере.       Кровь закипала в жилах. Ресницы трепыхались, как на морозной стуже. Всё внутри постепенно обмирало вслед, клеточка за клеточкой.       — Н-нет... Не уходи... — Одними губами, безмолвно проговорила Эвелин и потянулась рукой вперёд, возжелав обнять недвижимого отца, уже объятого паутиной пластиковых трубочек.       Джон перехватил и крепко прижал тряпичное девичье тельце, бережливо, но настойчиво, так, чтобы не было возможности вырваться. А у неё сил не было даже на единое промолвленное вслух слово.       — Время смерти: тринадцать часов сорок девять минут. — Оповестил всех присутствующих холодный голос.       Тревога внутри подскочила, а с губ Эвелин сорвался вымученный стон. Бешеный калейдоскоп событий совершил очередной оборот вокруг метающегося, как зверь в клетке, сознания.       Отныне она одна. В ней — зияющая пустота.       — Нет! — Эва упрямо упиралась руками Джону в грудь, но ни за что на свете ей не хватит сил разомкнуть его стальные объятия.       Праведный гнев был бесполезен. Она не хотела сдерживаться — хотела разорвать что угодно, что попадётся под руку. Шеф Паркер смотрел сверху вниз, со снисхождением, без осуждения. Девичий отпор был впечатляем, но бесполезен: Эва обратилась в разъярённую бурю, брыкалась, выгибалась, впивалась ногтями, только не кусалась, не сдавалась до последнего. Джон стойко выдерживал все нападки, не изменяясь в лице ни на дюйм. Рано или поздно изольётся последняя капля её огнедышащего естества, так оно и случилось.       Ослабевшая, Эвелин спрятала своё безжизненное лицо в намокшей под изморосью синтетике. Сквозь неё не проступало тепло. Болотистая сырость на лице причиняла дурноту, от которой то ли хотелось спастись, то ли увязнуть в ней по самую макушку.       «Медленный вдох наперекор всему. Оставить слёзы там же, где эмоции. В последний раз взглянуть и попрощаться».       Впереди тело отца ожидал долгий путь. Сейчас Эвелин видела его в последний раз, хотела проводить взглядом, но не запоминать. Не такой она хотела сохранить в себе память об отце.       Эвелин смиренно выдохнула и отвернулась.

***

      Влажные ладони небрежно сжимали бумажный носовой платок. Эвелин не поднимала головы всю прощальную процессию, едва смогла закончить чтение по листочку прощального слова. Зыбкое чувство отпущения настигло её, когда официальная часть сменилась дружеской встречей в стенах части всех, кто когда-либо работал с мистером Пирсом, включая членов семей. Многих Эвелин видела впервые, многих узнавала с первого взгляда после долгих лет забвения, иногда она упорно пыталась вспомнить, как именно познакомилась с человеком, а в памяти не было ничего, кроме чернильной пустоты. Зато никто не мог не отметить её схожести с отцом; коротких бесед обо всём и ни о чём, услужливо опускающих темы сочувствия и жалости, стало меньше через полчаса с начала неофициальной встречи.       Девушка, остановившись около стола с алкоголем, придирчиво осмотрела ассортимент. Ничего не ела и не пила с утра — как-нибудь переживёт одну дозу на голодный желудок. На языке разливалась горечь, а гнетущая тревожность распадалась с каждой поглощённой каплей. Сощурившись, выкинула пластиковый стаканчик в мешок и, ничего не подозревающая, обернулась.       Лёд в её жилах растаял. Эвелин вздрогнула. Точнее сказать, попятилась назад, словно получила удар, когда встретилась взглядом с взаимным интересом в глазах Амена. Они смотрели друг на друга долго, не моргали. Она словно видела призрака во плоти. Его взгляд светлых голубых глаз источал тепло и сострадание, в то время как её холод и пустоту. Она медленно выдавливала из себя воздух, но потом опустила голову и присела на ближайший стул. Её лицо мгновенно приобрело призрачную белизну, виски гудели от взрыва адреналина и хлынувшего тока крови.       Амен, не теряя из поля зрения перепуганную девушку, делал один плавный шаг навстречу за другим. Нахмуренные брови проложили несколько складок на его фарфоровом лице. В его глазах отражалась только она, охваченная паникой, сбитая с толку. Он обнаружил дрожавшей свою нижнюю губу, когда до Эвелин оставалось с десяток шагов.       Услышав приглушённые всхлипы, Амен остановился. Он был не в меньшей растерянности, чем она. Вдали суетились люди, а они отдалились, будто вне времени и пространства. Эва не открывала глаз, бесшумно горевала, будто похороненная вместе с отцом под тоннами земли. Остановившийся в шаге от неё мужчина, как палач, возвышался тёмной фигурой.       — Мисс Пирс, примите мои искренние соболезнования. — Голос как сладкий мёд, тягучий и обволакивающий. Амен присел перед девушкой, которая по-прежнему не размыкала заплаканных век, поравнявшись с ней. Она прикусила язык, с которого чуть не сорвался нервный всхлип.       Эвелин молилась, чтобы рядом оказался близкий человек в это непростое время. Она не представляла, кто окажется на этом месте.       Это не могло происходить на самом деле. Это нереально. Это — в её голове. Это злая шутка, подложка, иллюзия, и она может её развеять. Нужно лишь очнуться.       Эва не могла соображать в полную силу, будто находилась под хмелью не одного выпитого высокоалкогольного напитка. Ей нужно было прийти в себя, как, например, после ночного кошмара. Будет ли выходом ущипнуть себя? Посмотреть себе под ноги? Каждая идея казалась ещё более бредовой, оттого её разум окончательно встревожился, а телу стало сложно сопротивляться накатившему волнению. Она распахнула глаза и начала жадно хватать ртом воздух. Сердце норовило вырвать из костяной клетки, а на лбу выступила паническая испарина. Морок затмил взгляд.       — Мисс Пирс, вы меня слышите? Мисс Пирс, дышите медленно. Дышите, вдох за выдохом, вдох за выдохом, сфокусируйтесь на дыхании. Вдох на раз-два-три-четыре-пять, задержите дыхание на четыре секунды, выдох на раз-два-три-четыре-пять. — Профессор Рэйвенскрофт безошибочно распознал у аспирантки паническое расстройство. — Мисс Пирс, вы не одна, я с вами, вы не умираете, это не инфаркт, не инсульт, это паническая атака. Это не катастрофа, это всего лишь паническая атака. — Он достаточно часто видел то, что она испытывала: ощущение нереальности, внетелесности, отстранённости от собственного тела и всего мира. — Сосредоточьтесь на своём теле, посмотрите на него; посмотрите, как ваши ноги касаются пола, как одежда касается кожи. — Профессор понизил голос до почти вкрадчивого шёпота. — Теперь сфокусируйтесь на моём голосе в своей голове. Мой голос в вашей голове — это якорь. Направляйте всё внимание на него. Мысленно опишите его скорость, форму, представьте его на ощупь. Не спешите, помните, мой голос в вашей голове — это якорь... А теперь мы делаем глубокий вдох... — Мужчина шумно вдохнул, показывая Эве, как нужно делать, — и медленный выдох... Ещё один раз глубокий вдох... И выдох. Хорошо. Теперь начинайте постепенно расслаблять одну часть тела за другой, начиная с простого.       Амен бережно коснулся своей раскрытой ладонью сжатой в кулак руки Эвелин. Небольшое свидетельство, что для неё ещё не всё закончилось.       — Начинайте расслаблять пальцы рук под моей ладонью. Почувствуйте, как в тепле ваши пальцы рук постепенно расслабляются. Не сопротивляйтесь, расслабьтесь. Это не катастрофа, вы в безопасности. Расслабьте постепенно пальцы рук, пальцы ног, шею, плечи, позвоночник. — Он сделал минутную паузу, дав спазму в мышцах пройти и постепенно приходить в норму. — Дышите, мисс Пирс, медленно дышите. Закройте глаза или же найдите точку, чтобы заблокировать излишние стимулы.       Морок отступал. Эвелин подняла глаза и задержала взгляд на лице напротив. Воздух трещал, как провода под высоким электрическим напряжением. Тепло чужого тела перетекало в другое как нега. В охровых девичьих глазах меркли всполохи бушевавшей грозы, а он умиротворённо смотрел, как страшная буря уносила вслед за собой все невзгоды.       — Мисс Пирс? — Профессор Рэйвенскрофт оставался недвижим, словно мог спугнуть девушку одним движением.       — Откуда вы взялись? — Эвелин, как отражение, замерла вместе с мужчиной, продолжая вглядываться и пытаясь уличить подвох.       — С Луны свалился. — Мимика женского лица по-прежнему непроницаема, но кончики пальцев рук окончательно расслабились под мужской ладонью. — Спросите меня что-нибудь, что знаем только вы и я.       — Тема моей диссертации?       — Формирование и развитие культа богов Египта в эллинистический период. — Эвелин расправила плечи, удовлетворённая ответом на последний вопрос, но всё ещё терзаемая первым. — Я прошёл проверку? — Её подозрительность была обоснована и чтобы расположить к себе девушку, профессор позволил себе лёгкую улыбку.       — Да... Почти.       — Это уже интереснее. — Профессор кончиками пальцев рисовал неосязаемые круговые движения по шелковистой коже. Он предвкушал.       — Откуда вы взялись? Как здесь оказались? Почему не в Австралии? — Эва засыпала его вопросами, после чего тихо ойкнула, когда более осознанно прочувствовала чужое прикосновение.       — У вас есть время? — Без излишней тягомотной борьбы мужчина согласился на все условия.       — Вполне. — В груди девушки вновь тяжелело.       Амен оборвал телесный контакт, вновь встал в полный рост перед Эвелин, но лишь на пару секунд, пока не схватил поодаль от себя стул за спинку и не поставил рядом с ней.       — С чего мне начать?       — С самого начала, полагаю. Каким образом вы здесь оказались, профессор Рэйвенскрофт? — Она покосилась на образ перед собой со стороны, отведя голову немного вправо.       — Я работал в этой пожарной части. Вместе с вашим отцом, а не однофамильцем, как теперь оказалось. Это было достаточно давно, более пятнадцати лет назад. — Последние слова Амен добавил после непродолжительной паузы.       — Кто вас пригласил? — Эва не боялась быть бесцеремонной. Она жаждала ответов.       — Бессменный командир пятьдесят шестого батальона, Джон Паркер. Истинный мужчина чести и большого сердца, коих я знал очень мало. — Девушка немигающим взглядом лишь мысленно подтверждала каждое сказанное слово. — Ему всегда было важно, чтобы пятьдесят шестой батальон оставался семьёй, несмотря на приходящих и уходящих людей. В эту семью входят все, включая родных и близких служащих.       — Вы прибыли один. — Заметила Эва.       — В Канаде у меня почти ничего не осталось. Только пятьдесят шестой батальон, как часть моего прошлого, и ещё пара мелочей. Моя жизнь — личная, профессиональная — в Австралии.       — Не знала, что вы хорошо разбираетесь не только в истории Египта, но и пожарной службе.       — Это был шанс доказать некоторым людям, что я чего-то стою. — Амен нахмурился, задумавшись. Он словно перебирал в мыслях папки воспоминаний и жизнь пробегала у него перед глазами как ускоренная в сотню раз кинолента. — Боюсь, мисс Пирс, об этом я вам больше не поведаю.       — Почему вы ушли из пожарной службы?       — Когда я был молод, почти так же, как вы, и даже моложе, мне было очень трудно держать себя в рамках. Если отдыхать — на полную катушку. Если спасать людей, то, иногда, в обход протоколов, самозабвенно. Система такого не любит и не прощает. На первый раз тебя прощают, но всегда наблюдают. Второй раз — и ты сам виноват.       — И всё же, вопреки собственным деяниям, вы здесь.       — Со временем я понял, что система, как закон, создана для того, чтобы был порядок. Я был молод и глуп, но ваш отец был одним из тех, кто верил в меня.       — Он никогда не говорил о вас.       — С чего бы должен был? — Профессор искренне удивился.       — Вы... Объективно выделяетесь.       — Ох... — Мужчина скромно рассмеялся, приглушая звук. — Вероятно, не столь сильно. Ваш отец, мисс Пирс, видел в людях самую суть, ему не было дела до внешних атрибутов. Я его не знал так хорошо, как вы, но, уже вылетев из батальона, понял, что многое потерял. — Амен, в знак сочувствия, опустил взгляд на свои колени. — На службе он был словно глыба: спокоен, непроницаем, опора для каждого. И оттого я скорблю сильнее вместе с вами, что он больше не с нами.       — Спасибо, профессор Рэйвенскрофт. — Эва стёрла с лица одну слезу, после чего перекинула одну ногу через другую и сложила на колени руки, сцеплённые в замок. Допрос был ещё не окончен. Оставалась, как минимум, одна тайна. — Позвольте уточнить. Получается, какое-то время вы жили недалеко от нас. Вы могли знать мою семью, в конце-концов, меня?.. Как странно... Я вас не знала до встречи в университете Маккуори и по-прежнему не узнаю.       — Торонто — немаленький город, мисс Пирс. К тому же я жил в разных местах: в съёмном жилье, в университетском общежитии. Я обрёл чувство умиротворения только после устройства на кафедру египтологии, до этого моя жизнь была весьма терниста. Поэтому нет, я вас никак не мог знать, только вашего отца и только в рабочие часы. — Амену стало не по себе. Что-то внутри болезненно сжалось. Ветви дикой орхидеи распахнули свои объятия, сдавили всё пространство в грудине, а томный аромат цветов заставил взять продолжительную паузу, будто этими самыми цветами Эвелин сама набила ему рот, перекрыла голосовые связки.       Он лукавил. У него были подозрения.       — Что ж... Благодарю вас. Простите, что побеспокоила.       — Пустяки. — Сдавленно прокашлявшись, профессор почувствовал облегчение. Стискивающие нутро лозы орхидей ослабили хват. Ему был нужен свежий воздух. — С вашего позволения, я отойду, но в скором времени вернусь. Просите о чём угодно, мисс Пирс, не стесняйтесь.       — Если это будет не в тягость, просто... Присмотрите за мной, пока я здесь. Я боюсь повторения панической атаки. А пока мне тоже нужен... Покой. — Мужчина безмолвно кивнул. — Спасибо, профессор Рэйвенскрофт.       Амен вышел на пронзительный холодный ветер, в то же время Эвелин оставалась на одном месте.       Она не заметила, как постепенно была поглощена им: мыслями, эмоциями, его присутствием. В то же время он был окружён ею, вплотную: стоило закрыть глаза, и он мог поклясться, что обоняет её запах и слышит её голос даже при бушующей грозе.       Холодный торонтский воздух подействовал на него отрезвляюще. Профессор решительно зашагал обратно, в пожарную часть. Вечер памяти был ещё не окончен, хотя время мероприятия перевалило в свою вторую, и заключительную, часть.       После разговора с профессором и покоя вне поля его зрения, самочувствие Эвелин немногим улучшилось. Это не означало, что она прекрасно себя чувствовала — она всё ещё потеряла отца несколькими днями ранее. Но вступая в диалог, зачастую повторный, с сослуживцами отца и их родными, она чувствовала себя неодинокой.       Амен добросовестно играл свою роль. Он учтиво кивал, произносил слова поддержки, ни на шаг не отходил от Эвелин, следуя за ней по пятам, но на почтительном расстоянии. Он был готов к любому исходу: если бы она послала к чертям это сборище, если бы рухнула прямо посередине зала обессиленная и опустошённая, если бы решила выстоять вопреки себя и ради всех собравшихся.       Если бы... Неудивительно, что Эва предпочла вернуться домой, прежде стойко продержавшись час с небольшим поминального вечера. Он знал, рано или поздно это случится. Амену было невыносимо думать какого это — находиться в месте, где всё напоминает об умершем родителе и все разговоры вокруг только о нём. Куда сложнее было думать без жалости о той, которой предложил свою помощь без шанса на обжалование. Он не мог вообразить, что могло взрастить на нервных окончаниях этой девушки стальной панцирь; что она повидала за свою пока ещё недолгую жизнь?       Осенний Торонто был скуп на хорошую погоду. Операцию «на живую», начатую поминальным вечером, над Эвой продолжил пронзительный ледяной дождь и холодный ветер. Если утром и днём небо был только лишь затянуто серой пеленой, то к вечеру расклеилась не только мисс Пирс. Прогулка должна была выдаться недурной. Эвелин завязывала на талии пояс в тон бежевому тренчу, одновременно морщилась тем немногочисленным капелькам дождя, попадавшим на её лицо, когда услышала голос из-за спины:       — Мисс Пирс, вы же не думаете идти домой в одиночку в такую погоду?       Она оглянулась по сторонам. Путь от пожарной части, где работал отец, до дома был ей знаком с детства. Она знала на нём чуть ли не расположение каждого мусорного бака, точное количество поворотов, светофоров и даже могла припомнить как выглядели окрестности какое-то время назад и сравнить с настоящим. Маньяки и извращенцы встречаются везде, но сейчас ей было не до страхов о своей безопасности. Один из страхов уже воплотился в её жизни на днях — она осталась совершенно одна. Ни живой матери, ни отца. И никаких братьев или сестёр. Осталась только лучшая подруга Дия, два её родных брата и отец, но это было совершенно иным. Они не были семьёй в том сакральном смысле, которое взращивается в каждом ребёнке с пелёнок.       — Хватит раздумий. — Амен раскрыл чёрный зонт и преградил собой Эве весь обзор, вынудив её поднять свой охровый взгляд к его лицу. — Прогулки под таким дождём заканчиваются воспалением лёгких. — Он предусмотрительно умолчал, что от этого заболевания люди умирают. — Пойдёмте. Я отвезу вас домой.       — Хорошо. — Она выдавила из себя единственное, что пришло на ум. Сопротивляться бессмысленно и отняло бы силы, которых уже не было. На пути к машине профессора вспомнила о вежливости и добавила: — Спасибо.       Амен подвёл Эвелин к передней двери со стороны пассажирского сиденья своего чёрного «Ягуара», но она отрицательно помахала головой и потянулась к ручке заднего пассажирского сиденья. Мужчина лишь осмотрительно отошёл на половину шага, дав пространство, и захлопнул дверь следом, после проследовав к водительскому месту.       За стёклами машины неустанно шумел дождь. С заведённым двигателем салон наполнили электронные звуки музыкальных инструментов. Это была не классическая музыка, а лишь инструментальные аранжировки разных песен без слов.       Эва вложила собственные ладони одна в другую, сложила их на ногах, сама отвернулась к окну и не моргающим взором вглядывалась в дали размытых неоновых вывесок. Впервые после съезда со стоянки пожарной станции на дорогу взглянув на не издающую ни звука Эвелин, Амен задумался, о чём она могла думать прямо сейчас. Любая мысль казалась ему до безобразия глупой и тривиальной. Что казалось ему более реальным — это их встреча, похожая на перст судьбы. И чем чаще он всматривался в безупречное, но покрытое вуалью скорби девичье лицо на заднем сиденье через зеркало, тем сильнее убеждался в этом.       — Где вы живёте?       — Вест-куин. — Её губы шевелились так незаметно, словно любое, даже мимолётное движение доставляло боль.       — Какой у вас номер дома? — Спросил он совсем тихо и мягко, таким он не позволял себе быть очень давно. Состояние Эвелин его не пугало, но заставляло напрягать все чувства до предела, чтобы не упустить фатальной детали или не навредить ей.       — Восемнадцать.       Профессорский разум зацепился за название улицы, которая была ему очень хорошо знакома. Со временем воспоминания тускнели и превращались в прах, но одно названное слово воскресило и раскрасило насыщенными оттенками давно позабытое прошлое. Тем не менее, заинтересованного вида мужчина не подал, только кивнул.       За всю дальнейшую поездку никто из двоих не проронил ни единого слова; Эва — потому что не хотела, Амен — потому что не смел нарушить этот воцарившийся хрупкий покой. Он мог бы в шутку упрекнуть свою студентку в том, что даже сам, будучи на более, чем голову её выше, не рискнул бы один добираться до Вест-куин пешком в такую погоду, но всё его существо твердило ему, что не юмор был ей нужен, а просто кто-то рядом.       Въехав на дорожку к названному Эвой дому, Амен заглушил мотор.       — Ждите.       Профессор Рэйвенскрофт вылез наружу, раскрывая большой чёрный зонт, обошёл свой «Ягуар» и открыл дверь заднего пассажирского сиденья. Эвелин вылезла, не поднимая головы, только заметно съёжилась и в сопровождении профессора прошла несколько шагов до входной двери.       Пока девушка доставала ключ, он оглянулся по сторонам. Земельный участок освещали маленькие светильники, днём заряжающиеся от солнечного света. Вокруг них были высажены цветы и кустарники. Ландшафтный дизайн явно был придуман на скорую руку, но, вместе с тем, был приятен в своей простоте. В столь позднее вечернее время был слышен голос лающей собаки с противоположной стороны улицы и песни ночных птиц, отсыпавшихся днём. Он бегло осмотрел фасад здания, отметив про себя наличие второго этажа и гаража.       — Я... — Мужчина осёкся на единственном звуке, когда дверь в дом распахнулась и Эвелин вошла в неё, не закрыв за собой.       Амен молча наблюдал за немой картиной: Эвелин звонко выронила из рук небольшую связку ключей, с приглушённым звуком каблуков по полу, прикрытому ковром, она прошла в постепенно окутывающую её силуэт темноту к дивану в середине гостиной и рухнула на него, едва удержав равновесие. Она сидела ровно, словно сквозь неё проходила воображаемая ось, только заметно склонила голову вниз. Она выглядела так, будто находилась между миром живых и миром мёртвых; как ходячий мертвец.       — Мисс Пирс?       Амен сложил зонт и вошёл в дом, закрывая за собой дверь. Он провёл сначала рукой слева, потом справа и, нащупав выключатель, нажал на него. Светильник, в котором должны были работать три лампочки, осталась рабочей одна, остальные перегорели. Предусмотрительно поставив зонт в специальную стойку, профессор сделал пару шагов вперёд.       — Мисс Пирс, как вы?       Дело в том, что Амен, кажется, впервые в своей жизни был обескуражен и не мог знать наверняка, где проходила в данных обстоятельствах грань между назойливостью и уважением. С одной стороны, мисс Пирс всё ещё была его аспиранткой, а он профессором, и эти роли строго регламентировались в университетах большинства развитых стран, включая и Канаду, и Австралию. С другой стороны, всё стало не таким простым ещё с того уничижительного вечера в Сиднее. Эва, очевидно, поступилась ради помощи преподавателю, который накануне откровенно использовал её как громоотвод. Профессор Рэйвенскрофт всё ещё не понимал как перейти эту неосязаемую грань со своей стороны, но чувство долга давило на совесть, а та заставляла действовать.       — Эва?..       Амен коснулся спинки дивана и неосторожно задел девичье плечо, и это послужило ей триггером. Он упустил момент, как в следующую секунду женское тельце содрогнулось, а тишину засыпающего дома нарушили разверзнувшиеся глухие рыдания. Она не позволяла себе даже сейчас освободиться, старалась почти не издавать звуков, только бесконтрольно прерывисто вдыхала и выдыхала. Её удивительное выражение безмятежности сменилось оттенками грусти, тоски, скорби, боли... Страдания. Она тонула в шквале переживаемых чувств и эмоций, её душили собственные слёзы. Слабость была настолько омерзительна, что Эва возненавидела себя за испытываемое.       Амену сразу же захотелось её обнять или хотя бы просто коснуться, обозначить своё присутствие более явно. Женские слёзы — то немногочисленное, что причиняло ему реальную физическую боль без прямого воздействия. Он не мог спокойно стоять и смотреть на эмоциональные истязания Эвы, отчего в порыве обогнул диван и привлёк её к своей груди. Он осторожно перебирал её шелковистые волосы, шепча успокаивающие слова на французском языке; вдыхал аромат жасмина, преследовавший его везде, где бы он ни был, только сейчас он был реален и оттого ещё более желанен. Однако мысль обладания им напускала тьму на его душу. Он не мог позволить себе этого, он был недостоин этого.       Крепкие, но не давящие объятия пробудили Эвелин от беспамятной скорби спустя какое-то время. Ей потребовался глубокий вдох.       — Простите меня, — сказал Амен, не зная, с чего начать разговор.       — Ничего, — не поднимая головы, прошептала Эва и шмыгнула носом.       — Вы что-то ели? — Она покачала головой. — Я приготовлю омлет.       — Профессор...       — Никакие «нет» не принимаются.       — Зачем? — Она это прошептала совсем еле слышно, вытирая тыльной стороной ладони слёзы с лица.       — Что?       — Зачем вы возитесь со мной? Идите домой.       — Гоните меня? — Амен специально изобразил грозный голос, который Эва не могла проигнорировать и подняла свои заплаканные глаза. Когда она увидела играющую ухмылку на губах профессора, невольно усмехнулась сама и покачала головой. — Вот так, мисс Пирс. — Он невесомо пригладил женские волосы и аккуратно сжал оба её плеча в ободряющем жесте. — Снимите пока верхнюю одежду, а я пойду на кухню. — Эва скованно кивнула. — Что-то не так?       — Нет... Неважно. Хорошо.       Приобнимая Эвелин за плечи, они вместе привстали с дивана. Стоя на ногах, она не испытывала ничего, кроме колоссальной усталости. Её лицо то краснело, то бледнело. Пальцы запутались в узле ремня от тренча. Выплакав изрядно слёз, теперь её состояние было очень далеко от заурядной истерики, да и прежде она не капризничала и не разыгрывала дешёвых сцен, и потому Амену было тяжело видеть её в таком состоянии.       — Оставьте. Я помогу.       Эвелин оставила тщетные попытки развязать тугой узел на талии, пальцы остались в нём, а локти свисали вниз. Она отдавалась целиком на милость человека, которого могла называть знакомым, и то с большим кредитом доверия. Эмоциональный вакуум глушил все проявления стыда, неудобства, растерянности. Ей, в общем-то, было сейчас всё равно кто перед ней. Амен перехватил женские пальцы и аккуратно поочерёдно вытащил те из крепкого узла. Её руки низверглись вдоль тела, как у тряпичной куклы. Она пустыми глазами смотрела будто сквозь мужское тело. Он почувствовал, что Эва вновь балансировала на грани. Одно его слово может всё спасти или всё безвозвратно разрушить.       — Обо мне давно уже никто не тревожился. — Женский шёпот поглощала белоснежная рубашка, прикрытая однобортным пиджаком.       — Это всего лишь... Помощь. — Амен почти пожалел о сказанном, прозвучавшие слова обесценивали всё, что прежде смогла из себя выдавить опустошённая девушка.       — Видите? — Она устало, очень медленно прикрыла веки, вдохнула, задержала дыхание и выдохнула. — Для вас это сущий пустяк.       — Я не хотел...       — Для меня же — единственное утешение. — Мужчина аккуратно перевёл взгляд на застывшее лицо девушки, свободное от каких-либо переживаемых эмоций. Это было удивительно — ей хватило минуты гореваний на диване, и она вновь надела маску безмятежности. Её выдавала только манера речи: она делала нарочитые паузы между словами и неестественно тянула все гласные, будто игла граммофона замедлила ход по виниловой пластинке.       — Будет ли легче... — Амен подумал дважды, прежде, чем поддержать откровенный разговор. Эва обезоруживала своей эмоциональной наготой; так он посчитал, что это будет справедливо. — Я вас понимаю. Я один уже очень давно.       — Значит, понимаете... Хорошо. — Она осторожно, но совершенно бесстрашно подняла взгляд своих охровых глаз и в приглушённом освещении столкнулась с потемневшим сапфировым взором. Её широко распахнувшиеся ресницы напомнили ему картину, как маленький ребёнок с интересом наблюдает за всем, что увидит перед собой. — Почему так?       Эвелин чуть склонила голову, но глаз не отводила от лица профессора. Он выдержал ещё несколько напряжённых секунд этой встречи, а после сдался и поднял взгляд, смотрел в полумрак за девичьей спиной. Амен пожал плечами и, словно защищаясь, сильно зажмурил глаза, поднёс пальцы руки к их внутренним уголкам. Он признавался в своём одиночестве лишь одной женщине, много лет назад, и та была далека во всём от той, что стояла перед ним сейчас.       — Почему так? — Эва не унималась, была настойчива, но голос почти шептал.       — Скверный характер, стремлюсь держать всё под контролем... Мне продолжать?       — Да.       — Непостоянен, недоверчив, сквернословю, зависим от...       — Чего?       — Многого. Разные годы — разные зависимости.       — Ещё.       — Ещё? — Амен с издёвкой переспросил, разлепив глаза.       — Да, ещё. Я серьёзно.       — Боюсь, я наговорил достаточно для одного диалога, мисс Пирс.       — Если вы знали моего отца или тех, кто знал его, зовите меня Эвелин. — Она развернулась к мужчине спиной, плавно повела плечами и дождевой плащ постепенно стал спадать с них. — Мы дома. — Эва сделала паузу. — В десяти тысячах миль от места, где должны придерживаться строгих правил.       — Справедливо. В таком случае и я прошу о той же услуге.       — Уже не впервые. — Она произнесла это с невесомым намёком на улыбку.       — Прошу прощения?       — Той ночью, в Сиднее, после «Марбл». — До настоящего момента профессор считал, что помнил события достаточно хорошо. Всё-таки некоторые детали не могли не ускользнуть от него. — Я справедливо полагала, что меня с кем-то перепутали, но выполнила ту маленькую просьбу.       Амен поднёс обе руки, чтобы перехватить женский плащ, но Эвелин упорхнула прямо перед его носом, когда их разделял какой-то дюйм. Он почувствовал волнение воздуха, лёгкое дуновение, созданное ею. Его зрачки сузились, но дыхание участилось. Что же он ещё мог наговорить в пьяном бреду?       Он покинул гостиную следом. Они временно разминулись: Амен, как и обещал, пошёл на кухню, чтобы приготовить лёгкий омлет, а Эва наверх, в свою комнату.       Всё в ней было по-прежнему с утра: наотмашь откинутое одеяло, смятая после беспокойного сна и пробуждения простынь, согнутая пополам перьевая подушка. Сил, чтобы убрать постель, не было. Эвелин рухнула на неё прямо в одежде, заблаговременно откинув плащ из рук на кресло, в чёрном платье-футляре и туфлях. Оставшись наедине с собой, она раскинула руки, прикрыла веки и дышала полной грудью, словно время остановилось. Не было суетящегося внизу на кухне профессора, не существовали последние события. Словно отец отбыл на службу на сутки и вернётся завтра домой в то же самое время, с порога крикнув на весь дом «Привет, любимая дочь!». Она услышит приветствие, где бы ни была, и побежит навстречу. Встретит вернувшегося после рабочих суток отца крепкими объятиями. Его волосы будут пахнуть горелым, лицо зарастёт однодневной щетиной, он будет усталым, но по-прежнему доброжелательным, ни смотря ни на что. Соберёт всю волю в кулак, но не покажет рабочих переживаний: ни эмоциональных, ни физических. В духовке или на столе уже будет дожидаться его любимый яблочный пирог из фруктов из сада с соседней улицы. Она пригласит его за стол, а сама побежит дальше заниматься своими срочными делами...       Теперь всё в прошлом. Ни матери, ни отца. Остался только дом.       Эва присела на кровать. За окном было темно и различались лишь силуэты из соседнего дома. Скинув небрежно с ног туфли, она сначала сходила и освежила лицо прохладной проточной водой, накинула на плечи объёмную кофту из шерсти и босиком пошла на кухню, туда, где хозяйничал её гость.       На весь первый этаж раздавался запах жареных яиц. Эвелин шла по нему, как на ощупь, приближаясь к месту, где аромат был самый насыщенный. Беззвучно присев за кухонный островок, она застала увлечённого своим делом Амена. Он нашёл всю необходимую утварь и продукты, словно бывал в гостях у семьи Пирс не раз. Сковывающий движения пиджак снял заранее, манжеты расстегнул и закатал оба рукава выше локтя. Он нарочито склонялся над столешницами, его рост был явно велик для подобной высоты кухонной мебели. В семье Пирс никто не отличался высоким ростом.       Эвелин закрыла глаза и захотела вспомнить когда в последний раз кто-то готовил для неё что-то, что она хотела бы съесть. Мать, когда она ещё была жива, все просьбы злили, а отец не то, чтобы был кулинаром, тот же омлет превращался в груду угля в девяти случаях из девяти. Зато её еду он уплетал за милую душу и нахваливал так, как не хвалил блюда супруги при жизни.       Когда Эвелин блаженно, оттого медленно, открыла глаза, то её уже смиряла пара голубых глаз напротив.       — Приятные воспоминания? — Амен на пару секунд остановился, переводя дух.       — Да. В последний раз для меня готовили еду когда-то... В детстве. — Она задумалась. — В остальное время либо сама себе и другим, либо ходила в кафе и рестораны, но это не было принято в нашей семье до последнего времени.       — Ресторанная еда не сравнится с домашней.       — Например, только дома можно испечь фруктовый пирог и положить сверху кусочки сыра!       — Потрясающее сочетание! — Улыбнулся Амен, который никогда не пробовал нечто близко похожее на описанный изыск.       Через пару минут омлет был подан, а вместе с ним три ломтика вермонтского чеддера. Эвелин, предвосхищая ужин, захлопала в ладоши.       Они сидели за островком напротив друг друга. Мужчина не обделил и себя кусочком омлета, время для ужина было самым подходящим. Эва ела блюдо с превеликим аппетитом, чем заставляла посмотреть в свою сторону довольного Амена. Он понимал: у него был один шанс из тысячи вытянуть девушку из омута скорби. У неё появился аппетит. Значит, надежда всё-таки была.       — Амен? — Эвелин впервые назвала его по имени.       — М-м-м?       — Я хотела спросить. — Она положила в рот кусочек сыра, отложив приборы. — Ты сейчас счастливее, чем раньше? — Мужчина коротко вдохнул от такого вопроса и у него запершило в горле. Першение перетекло в кашель, который с трудом удалось подавить после сделанного глотка воды. — Прости.       — Эвелин... Ну и вопросы.       — Я задумалась о словах про одиночество, что довольно долгое время ты один. Вот я и спросила: а сейчас ты более счастлив, чем тогда?       — Я мало знаю о счастье. — Он бормотал слова сквозь зубы. Без злости, как и без рьяного воодушевления.       — А я пытаюсь быть счастливой, хоть не всегда получается. Но омлет, однозначно, подарил мне счастье, сравнимое с детским восторгом.       — Это проявление обретённого счастья великолепно в своей простоте. Всего лишь еда и столько эмоций.       — Так почему ты решил, что мало знаешь о счастье?       — Жизнь как-то не располагала.       — Мне кажется, быть почётным профессором на ведущей кафедре египтологии во всём мире — немалое счастье.       — А мне кажется, ты спрашивала меня о другого рода счастье, более... Семейном. — Эва вжала шею в плечи, она поймалась. — Я прав?       — И об этом. Сложно поверить в долгое одиночество, но с годами должно ведь становиться легче?       — Не легче. — Отрезал мужчина. — Становится безразлично.       — Какого это?       — Начинаешь жить одним днём: без оглядки в прошлое, без планов на будущее. Точнее, планы есть, но без далёких перспектив. Люди приходят и уходят, как и, например, деньги, и радость, и счастье.       — Звучит цинично.       — Ты хотела знать подробнее.       — Что-то мне подсказывает, это не всё.       — Это не всё. — Подтвердил Амен. — Однако этого будет достаточно на сегодняшний вечер. А теперь ешь.       Эва не стала возражать и взялась за маленькую булочку. Она никуда не торопилась, разламывала её на мелкие кусочки и постепенно клала в рот один за другим. Когда булочка закончилась, девушка растерянным взглядом обвела все пустые тарелки: и из-под омлета, и из-под сыра.       — Вкусно? — Поинтересовался мужчина с тенью довольства.       — Великолепно! — Эти слова заставили его коротко рассмеяться.       — Как самочувствие? — Амен задал второй вопрос с предельной осторожностью.       — Лучше. — Эва кивнула. — Я у тебя в долгу.       — Эвелин. — Он вцепился беспощадным взглядом в девичье лицо, которое не было достойно подобного в любом случае. Под его тяжёлым взглядом она замерла. — Извини. — Его метаморфозы были похожи на театр масок: в эту секунду надета одна, а в следующую маска сменяется. — Всё, что я сделал сегодня, натуральному обмену не подлежит. Передо мной у тебя нет никакого долга.       Не сказав больше ни слова, Амен встал из-за столика, взял все тарелки и загрузил в посудомоечную машину.       — Я пойду.       Эвелин всё ещё сидела на прежнем месте, смотрела, как немногим суетливо собирался покинуть жилище семьи Пирс, будто задержался в нём на непозволительно долгое время; словно вот-вот и вернутся с работы родители, а их единственная дочь в компании мужчины много старше воркует на кухне.       Амен встретил в ответ сдержанный кивок. Даже такой безмолвный ответ словно окутал его тело своим хрупким теплом.       Эвелин до боли прикусила нижнюю губу — всему приходит конец. Всего рано или поздно будешь лишён, без остатка. Хаос, вырвавшийся наружу, лопал капилляры и пускал в них яд.       — Доброй ночи, Эвелин.       — Доброй ночи, Амен.       Молниеносными движениями профессор Рэйвенскрофт покинул дом Пирсов — до его оставалось не более пяти минут.