Лабиринты прошлого

      Эвтида вздрагивает от разъярённого голоса как от оглушительного громового раската. Она потеряла счёт коридорам, поворотам, лестницам: с каждым шагом уверенность покидала её. То, что прежде казалось совсем близко, теперь ускользало от неё вопреки. Остановившись на очередной развилке, она осмеливается приподнять голову и замечает на песчаных стенах мазки длинных теней, танцующих в огне факелов. Она не смотрит в сторону продавших свою душу жрецов, только различает шелест их шагов, который, как ветер, тихим шёпотом разносится по подземным коридорам Ямы. От стен отражается грузный топот, и только спустя время она понимает, что это набатом бьётся и разрывается её сердце в висках, а в груди оно ощущается мечущейся в агонии убиенной птицей.       Эвтида хотела обернуться через плечо назад, туда, где, как она считала, в такт сопровождал её и приставленных жрецов тот, кто был прислан удержать порядок в Первом номе от имени правителя как Верхнего, так и Нижнего Египта. Она уже представляла себе, как увидит его алебастровую кожу и отражающийся от неё свет множественных языков пламени. Дочь номарха останавливается, за что следом чувствует сильный толчок в спину. Она едва держалась на ногах доселе, поэтому, обессиленная, падает на колени, а выставленные вперёд руки не выдерживают столкновения с полом и сгибаются. Девушка крепко зажмуривается. Во рту вновь землистый вкус сырого песка с примесью собственной крови. Она беспорядочно черпает ладонью рассыпчатую породу и, вновь без сил, отпускает. Эвтида поджимает губы и бесшумно заходится навзрыд из-за унижений и страданий. Никому нет дела, никто не поймёт.       От досады хочется стать такой же маленькой, как песчинки под ней. Она — вещь в руках обезумевших жрецов, и Эвтида не знает, что её ждёт впереди. Отец заверял, что с приходом эллинистов воцарился порядок, которое Царство не знало вовек, но теперь она могла в полной мере осознать насколько он был не прав.       — Что, уже выдохлась?       — Мы ещё даже не дошли.       — Интересно, сколько она протянет там: секунду или две? — Жрецы подхватывали мысль о ничтожестве дочери номарха один за другим и мусолили, как ребёнок дражайшее угощение, после чего в унисон засмеялись.       Только один человек из тех, кто сопровождал Эвтиду, не засмеялся. Он и вовсе мало говорил, будто мог донести всё что нужно иными способами; не выражал эмоций, словно это был удел слабаков; но если и что-то побуждало его нарушить тишину, должно было быть значимым. Он мог надавить на её слабость и уязвимые точки, но оставил это. Вместо всего прочего растолкал жрецов как тряпичных кукол, склонился над согбенным телом, взял за плечо и поднял на ноги одной рукой и одним движением.       Женское сердце пропустило удар от волнительной близости — это был её мужчина, её Амен! Девушка захотела податься вперёд и поблагодарить его, но стоило ей открыть рот, как она зашлась в приступе кашля, а из глотки частями выходил скребущий слизистые полости смоченный кровью и слюной песок. Благородное мужское лицо в ту секунду исказилось в пренебрежении только по одной причине: никто не должен знать об их связи.       После опустошения внутренностей, Эвтида собралась с духом поднять глаза, но крепкая рука покинула её плечо, а пугающий своей отстранённостью голос холодно приказал:       — Не смотреть. Вперёд.       Слова оглушают как раскат грома. Полумгла окружающего помещения давит сильнее прежнего. Тревожные мысли, как рой муравьёв, навязчиво захватывают физическое тело и сознание. Всё проясняется и закрепляется в сознании наверняка.       Здесь она не дочь номарха, не возлюбленная эпистата.       Здесь она — раб. И она сама за себя.       Путь по катакомбам оканчивается в скором времени после осознания неизбежного. В конце пути по ним от мерзкой камеры заточения до места назначения жрецы поспешили опередить Эвтиду — как будто плетущийся женский шаг после нескольких суток, проведённых в темноте, холоде, голоде и медленно наступающем обезвоживании, был невероятно быстр! Позади оставался Амен, но его присутствие в одночасье стало ей омерзительным. Он — враг, дышащий в спину. Никакого проблеска надежды на спасение от опрометчивого суда.       Глухой удар о камень под ногами выбивает жалкие остатки воздуха из грудины и вновь Эвтида на коленях, преклоняется не по своей воле, становится в очередной раз объектом для насмешек. Чернь в глазах мешается с серебристыми мошками перед глазами. Секунды, потраченные на то, чтобы вернуть зрению чёткость, бесконечны, а когда она поднимает глаза...       Антрацитовое грозовое небо низвергается тёплым дождём, капли которого от соприкосновения с кожей охлаждают ту до мурашек. Но главное — она увидела своих злейших врагов, выстроившихся кто в ряд стоя, кто сидя на заранее подготовленных стульчаках. Они взирали на неё, никчёмно падшую в их глазах дочь главы нома, алчно, жадно, вожделенно. Она ловила все их взгляды, смотрела снизу вверх издалека. Полковники Сотера, его цепные псы, якобы элитный отряд, скользили извращёнными взглядами по намокшему, изорванному, грязному платью, облепившему её тело. За их спинами и по краям обступали пространство жрецы и их слуги. Никто не может отказать себе в удовольствии обласкать взглядом измученное дрожью женское тельце.       Под их взорами Эвтида медленно встала на ноги. Глаза снова застилает мутной пеленой. Это место — Яма — вязкая топь, затягивающее болото; место, где остановилось время. Она надменно приподняла подбородок вопреки и назло каждому находящемуся.       — Исключая никому не нужную расточительную трату времени, перейдём к сути. — Голос одного из полковников Сотера раздался удивительно звучно и внятно. — Эвтида, дочь Мунха, номарха Первого нома, после рассмотрения неопровержимых доказательств обвиняется в пособничестве к распространению Чёрной хвори на землях, находящихся во власти своего кровного отца, и была приговорена к смерти.       Последнее слово остриём вонзилось в юный ум. Силуэты напротив, которые до этого стали отчётливыми, вновь потерялись и растворились. Всё вокруг исчезло. Осталась лишь она и намокший песок под ногами. Ей захотелось запечатлеть этот момент в памяти, будто у неё в запасе было ещё время, сопоставимое с возрастом Вселенной. Она на последнем дыхании смаковала этот момент объявления её скорой смерти, а хотела бы захлебнуться воздухом, но прежде...       Прежде увидеть его. И она его нашла.       Эвтида не хотела, но вопреки смотрела прямо на Амена с настолько отчаянной благоговеющей потребностью, что все внутренности стягивало в плотные узлы и выворачивало наизнанку. Всякий правитель грезил о таком взгляде от своих подчинённых, но подобную необходимость она страстно желала выразить только ему. В глубине своего сознания она лелеяла мысль о том, что этот её немой взгляд посеет в нём семя сомнения на её счёт.       Эвтида этого не могла увидеть или почувствовать, однако её взгляд сработал как спусковой крючок. Мужчина плотно сжал ладони. Его зоркий глаз военного, охотника, не упустил ни единого акцента от охровых глаз за трепещущими веками, обрамлёнными длинными ресницами. Она была дезориентирована, подавлена, растоптана, но не сломлена. Она могла быть сама назойлива до смерти, как мошкара по утру у берегов Нила. Она сама могла впиться зубами в чью угодно плоть, если бы захотела.       — Но? — Эвтида прерывает молчание.       Амен ухмыльнулся, узнавая в ней то, что делало её особенной: дочь номарха, эта непокорная девчонка, будет сражаться, пока бьётся сердце.       — Но? — Удивлённо переспросил другой полковник, заёрзав на стульчаке будто у него что-то зудело между ног.       — Я знаю: если бы приказ о моём наказании до́лжно было привести в исполнение, меня бы просто бросили в бассейн к аллигаторам с мешком на голове или закололи прямо там, в той темнице из песчаных блоков. Вместо этого я голодала, находилась в обществе нелицеприятных людей, мочилась под себя, пила собственную мочу, но осталась жива! — На последних словах Эвтида позволила себе перейти на крик. — Поэтому я задам вопрос ещё раз: я приговорена к смерти, но?       Её оскал разъярённой львицы стал красноречивее любого другого метода сопротивления. Люди и жрецы Сотера не ожидали столкнуться с обжигающей энергией человека, казалось бы, приговорённого к смерти. Её тирада отвлекла их, но ненадолго.       — Но из уважения к твоему отцу мы дадим тебе шанс, юная Эвтида. — На её вопрос ответил уже третий человек, ещё один полковник Сотера. Они были настолько лояльны ему, словно в головах каждого из них сидел один и тот же человек и управлял ими так, что они готовы были дополнять друг друга.       — Как благородно! — Эва буквально выплюнула эти слова сквозь зубы, на что Амен недовольно едва покачал головой. Она этого не увидела. И всё же, он надеялся, она понимает, что не должна вести себя вызывающе с теми, в чьих руках сейчас находится её жизнь в прямом смысле и будет более благоразумна, за что и молился, не переставая.       — Твоё злословие напрасно, Эвтида. — Слово вновь взял первый обратившейся к ней полковник, который объявил ей прежде приговор. — Мы предлагаем тебе жизнь, несмотря на твою провинность, а ты столь расточительна.       — Вы предлагаете мне жизнь в обмен на что? — Плохое предчувствие, если оно возникало ранее, как возникло сейчас, никогда не подводило её.       — Ах, дитя... — Полковники Сотера засмеялись в унисон настолько воздушно и легко, словно они были дамами из высшего общества, а не вояками. Человеком несломленных принципов, единственным истинным представителем военного сословия здесь был только Амен, и тот держался сдержанно, как и всегда, на публике. — Ты действительно не понимаешь на что можно обменять собственную жизнь?       Эвтида напряглась всем телом. По венам расползлись ядовитые змеи, отравляющие кровь и заставляющие оттого сердце биться в ускоренном темпе. Её глаза блуждали в пространстве, смотрели насквозь моросящего дождя, зрачки метались из стороны в сторону. Ей вновь становилось не по себе. Всё внутри болезненно сжималось, сдавливало даже кости, что-то крепкое словно прорастало прямо внутри.       — Вы мне предлагаете?.. — Она начинает, но осекается.       — Скажи это, дитя. Ну давай же. — Третий голос требовал этого так вожделенно, что открыл рот будто в предоргазмичном состоянии, смачивая губы слюной с кончика дрожащего языка.       — Предлагаете... Обменять свою жизнь на другую? — Девушка вздрагивает, пытается проморгаться, в её взгляде появляется осознанность и изумление от сказанного перемешивается с неподдельным страхом.       — О да, дитя. Да! — От томных возгласов Эве становится не по себе и она отворачивается, разрывая зрительный контакт со всеми.       В это же время Амен смиренно принимает каприз полковников Сотера, ибо знал — это их излюбленная потеха, а он не может нарушить церемонию, не подставив под удар ни Эвтиду, ни себя. Что бы он ни хотел сделать ради неё и для неё, это нужно было обдумать дольше, чем за пару секунд.       Он вспомнил все те утренние встречи под ленивыми лучами Солнца, когда Эвтида, мотивированная исключительно внутренним желанием, нарушала свой покой ради того, чтобы увидеть, как тренируется его войско. Изо дня в день она исполнительно присутствовала там, только наблюдала, никак иначе не участвуя, впитывая таким образом некоторые знания. Амен скептически и почти несерьёзно относился к этому, как к девичьему капризу. Сейчас же это, кажется, было её единственным реальным спасением — собраться и вспомнить то, что она видела.       Но одно дело — видеть и наблюдать, совершенно другое — стать участником. Амен видел, что осознание неизбежного и побуждение к принятию ломало его Эвтиду изнутри. Чувство панического удушья побуждали её делать частые короткие вдохи, судорожно обнимать саму себя, потому что рядом не было никого. Ей было зябко, она дрожала, а он был скован уже ставшей ненавистной легендой Верховного эпистата и не мог даже пошелохнуться. Он видел как она испытывала чувство всепоглощающего одиночества, словно она единственная во всей Вселенной и нет никого, кто мог бы просто встать рядом. Ненасытная бездна утягивала в себя всё её существо, оставляя лишь пустую телесную оболочку.       — И каков же будет... Твой положительный ответ, юная Эвтида? — Хищно смакуя, вопрошал ещё один, ранее не подававший голос полковник.       Слова встали комом в горле. Эвтида не могла ничего сказать в ответ. Отец для неё был примером беспрекословного служения людям и прививал свой пример всем окружающим его людям, в частности, своей единственной дочери. Жители его нома были его приоритетом. Она была его прямым продолжением и не могла опозорить имя родного отца, несмотря на то, что по закону не могла быть правительницей. Однако, рано или поздно, обязана была стать чьей-то мудрой супругой. Щенки Сотера охотно любовались живописной картиной: молодая дочь гуманного номарха вот-вот расстанется с человечностью. Ей просто не дадут иного шанса.       — Меня начинает утомлять её нерешительность!       — Давайте уже начнём, коллеги...       — Не могу не поддержать!       — А ведь завтра очередные собрания...       С пылким энтузиазмом люди правителя приближали момент, ради которого все и собрались в Яме. Эвтида не помнила уже саму себя; смирилась с тем, что стала невольной куклой в руках искусных кукловодов.       Будто подводя к кульминационной сцене, моросящий дождь сошёл на нет. Дочь номарха по-прежнему тяжело и часто дышала урывками, но утихала её боль, взор вновь прояснялся, и, всё же, на удержание концентрации уходило слишком много сил.       За спиной послышался неожиданный шелест и Эвтида подпрыгнула на месте, а после попятилась с того места, где стояла — около входа в Яму, в противоположную сторону — ближе к полковникам, жрецам, слугам. Изо тьмы катакомб вышло женское тело, такой же неприглядной наружности, в оборванной грязной одежде и смердящим ароматом естественных выделений. Оно было молодо, но также дезориентировано из-за выхода на свет, какой была и сама Эвтида несколькими минутами ранее. Незнакомое женское лицо вперилось сверкающими глазами в лицо дочери номарха и, как выброшенная на сушу рыба, открывало и закрывало рот без единого звука.       Эвтида, всё ещё настороже, но поддавшись то ли сентиментальности, то ли иным неведомым порывам, решила оборвать молчание.       — В чём провинность этой... Девушки?       — А тебе ли не всё равно чья жизнь пойдёт взамен на твою, любезная Эвтида?       — Вам, может, и да, но не мне.       — Ты слышала её — говори! — По обращению полковника к чернушке было ясно, что они по-прежнему чем-то были сдержаны, обращаясь к Эвтиде куда более благородно и менее темпераментно.       — Воровать. У гос-с-с-сподин. Много. Ч-ч-ч-часто. Оказаться тут. — Она говорила тихо и с ошибками не потому, что была неместной. Эвтида с ужасом осознала, что эта девушка могла находиться в этих ужасающих условиях так давно, что разучилась даже толком изъясняться.       — Всего лишь? — Эва, усмехнувшись, взглянула на вальяжно расположившихся полковников. — Она заслуживает несколько ударов плетью, но не...       — Не тебе, юная Эвтида, подвергать сомнению наши меры наказания.       Девушка ещё раз взглянула на ту, которая обменяет свою жизнь за её. Во рту чувствовался фантомный вкус крови и гнили от одного брошенного взгляда. Давняя пленница Ямы была неуклюжа и слаба. В голову Эвтиды забралась мысль, что, возможно, она давно молит о смерти как о единственном выходе из этого порочного места. Возможно, она подарит ей долгожданный покой своим согласием.       — И как вы намерены обменять её жизнь на мою?       — Ох, дитя! — И вновь пронзительным смехом заливается вся ложа полковников и жрецов, что нервировало Эвтиду больше, чем что-либо ещё. Они её высмеивали, как маленькую девочку, а она всё ещё не понимала где кроется подвох. — Ты правда полагала, что всю грязную работу за тебя будем выполнять мы, как стража твоего отца за него?       — Что за грязная работа?..       — А то ты не знаешь, что значит отвоевать свою жизнь у чужой. — Полковник, уставший от изрекающих глупостей дочерью номарха, наотмашь взмахнул рукой и, как по команде, жрецы, в чьих руках были посохи, в унисон стукнули ими о древесный пол.       Эвтиду с силой нечто за спиной толкнуло вперёд, и она, крепко ударившись головой, чуть не потеряла сознание. Она упёрлась локтями в мокрый песок и неуклюже попыталась подняться, а мысами ног попыталась помочь себе и сбежать прочь от неизвестной силы, но та, в свою очередь, молниеносно перевернула её с живота на спину и накинулась сверху.       Над Эвтидой нависала та самая неприглядная девушка. Её внешний вид был несоизмерим с её физической силой, с которой она придавливала дочь номарха в песок Ямы. Её неоформленную фигуру обрамляло холодное антрацитовое сияние, будто за ней была сила богов. В следующую секунду, после осознания божественной помощи старой пленнице Ямы, на фарфоровой коже тонкой девичьей шеи с силой смыкаются покрытые несколькими слоями грязи зловонные пальцы. Эва не понимала, задыхалась ли она по-настоящему от нехватки кислорода из-за перекрытых дыхательных путей или причиной той стал пронизывающий до костей ужас. Сквозь пелену навалившихся мыслей и нарастающее биение сердца в ушах, она уловила мерзкое шипение сквозь зубы, забрызгавшее ей всё лицо гнойной слюной:       — С-с-с-дох-х-х-х-ни, ш-ш-ш-е-з-з-зму-у-у-у!       Дочь Мунха изо всех сил билась и царапала руки противницы, вцепившейся ей в глотку. Ломая ногти, пыталась вогнать их ей под кожу как можно глубже, представляя, как будет рвать мясо до крови, а потом мышц и костей. Из ниоткуда возникшие чувства ярости и злости заставляли отчаянно желать причинить боль и, несмотря на очевидную разрушительную природу этих эмоций, они могли сохранить Эвтиде жизнь. Становилось жутко от осознания в кого она могла превратиться после Ямы, но за жизнь, она считала, стоило бороться. Какой бы она ни была прямо сейчас, время всё расставит по местам. После каждого забвения наступает ясная пора, как после каждой ночи наступает рассвет. Значит, и Яма однажды останется кошмаром прошлого.       Противница Эвы вскрикивает от проникших под её кожу острых ногтей, но хватку не ослабила, наоборот, озверела и лишь усилила. Испачканное в грязи и крови надменное возвышающее лицо уже искривляется в победоносной улыбке. Всё вокруг теряет очертания и форму. Не реальность, а сплошное смазанное пятно. Она в одночасье представила, как её бездыханное тело скинут на корм диким хищникам. Как сделают это на глазах всей павшей правящей семьи. Как исказится лицо Амена, когда он поймёт, что Эвтиды больше нет. Как горько и самозабвенно он будет сокрушаться, но ничем вернуть её будет нельзя. Ей захотелось в последний раз ощутить вкус воздуха...       Силы на исходе.       Это конец.       — Быстро. Скучно... Эй! — Один из полковников правителя кивает жрецу, тот склоняет голову в ответ и пропадает, а когда возвращается обратно в сердце Ямы, то близ головы Эвтиды прилетает тяжёлое металлическое орудие.       От страшного лязганья металла и сопутствующего грохота Эвтида распахнула глаза, отняла одну руку, протягивая к орудию, нащупывает то и наотмашь бьёт по голове соперницу. Та взвизгнула, как животное на убое, пошатнулась и свалилась с дочери номарха.       Обе девушки обессиленно метались по мокрому песку: кто-то в болезненной агонии, кто-то в попытке отдышаться и перевести дух. Прилив чего-то неизведанного внутри не позволяет Эвтиде утонуть в волнах темноты, а заставляет всплыть на поверхность, сделать глубокий сиплый вдох. Воздух как отрава сперва, тысячи мелких иголок пронзают тело с головы до пят, но естественный приступ кашля заставляет дышать ещё и ещё наперекор.       Голова кружилась, но Эвтида приподнялась сперва на одной руке, потом на другой, всё ещё с зажатым тяжёлым орудием в ладони. Первый взгляд она бросила на противницу — та держится за голову и жалобно стонет, отвернувшись спиной и сжавшись в комок. Она перевела взгляд на оружие с одним острым и тонким клинком посередине и двумя меньшими по краям, и вновь взглянула на корчащуюся от боли пленницу. Морщится от видимой квинтэссенции уничижения и слабости, и встаёт на обе полусогнутые ноги.       — Довольны? — Эвтида, шумно переводя дыхание, грязной от песка рукой провела по лбу и обратилась к ложе щенков Сотера, протянув обе руки по швам, словно ей нечего скрывать и терять. — Вы довольны?!       — Уговор был другим — жизнь в обмен на жизнь. — Мужчина кивает на скорченное тело на песке. — Прикончи её.       — Она настрадалась сполна...       — Так облегчи её страдания, милая Эвтида!       — Хватит! — Эвтида рявкает и переступает через лежачее женское тело. — Хватит мучений! Остановитесь! Вместо того, чтобы действительно ловить тех, кто распространяет заразу, вы потешаете свои низшие чувства и настроили против себя всех последователей моего отца!       — Твои слова пусты и не имеют ничего против неопровержимых... О!       За спиной Эвтиды метавшаяся от боли пленница успела прийти в себя. Она расчётливо поджидала и когда дочь номарха отвлеклась, произвела ответную атаку — перехватила вторую из пары саю с песка в свою руку и произвела колющий удар в обратную сторону ноги. Теперь уже вскрикнула от неожиданной пронзительной боли сама Эвтида и тут же потеряла равновесие, упав на колено одной ноги. На одном уколе противница не остановилась и норовила нанести как можно больше ударов в одну и ту же точку голени. Как ненасытный зверь, она хотела нанести чудовищные увечья будто испытывала личную неприязнь ещё задолго до встречи в Яме.       — С-с-с-дох-х-х-х-ни, с-с-дохни-и-и-и, ш-ш-ш-е-з-з-зму!       Эвтида наотмашь размахивает второй саей перед лицом противницы и когда та замахивается для очередного колющего удара, разворачивается и наваливается всем телом, придавливая горло поперёк оружием.       — Заткнись! — Эва шипела, одновременно борясь с тошнотворным чувством.       — С-с-с-дох-хни-и-и, ш-ш-шез-з-зму!! — Пленница повторяет одно и то же как молитву, что приводит её противницу в очередной приступ ярости.       — Я! Сказала! Заткнись!!       Эвтида надавила коротким острием на горло девушки под собой, отчего из появившейся ранки начали сгущаться капли крови, а когда она открыла рот, чтобы сделать звучный хриплый вдох, взяла саю за рукоять и воткнула ей в горло. Колющее оружие прошло через затылок и острым концом вошло в мокрый песок.       — И я не шезму... — На выдохе прошептала дочь Мунха ей в застывшее в предсмертной гримасе лицо и упала спиной на песок точно так же, как замертво распласталась её жертва.       Эвтида прикрыла глаза, представляя всю себя на суд богов, и зашлась в истеричном смехе, который спустя время превратился в рыдание. Она хотела расцарапать высокомерное лицо этой девицы, стереть с него ухмылку и заткнуть, чтобы не слышать лжи, и результат её... Опустошил. Победа рассыпалась на мелкие осколки и вонзилась в тело, пробивая себе путь к центру головы. Нервные окончания в теле обнажились словно кто-то умело срезал кусок за кусочком её эпителия.       Перед ней возникли караваном картинки из последних воспоминаний: жизнь до хвори, приезд Верховного эпистата, объявление о закрытие города, стремительное развитие отношений с карающей рукой правителя, его идеальное лицо и его руки, которые могли бы, при желании, обвить её тонкую талию, бегство, кошмары, поимка, Яма и вновь белокурый облик единственного и последнего её возлюбленного.       Путешествие по воспоминаниям заставило Эвтиду повернуться на бок и извергнуть из своего желудка последние остатки еды, перемешанные с багровой кровью и едкой желчью. Вспышки картинок сменялись бескрайней мглой, а после кровавыми пятнами и, наконец, всё исчезло.

***

      Сознание вновь настигло Эвтиду, когда та лежала на пальмовой циновке. Первым желанием было открыть глаза и исполнить его получилось не с первой попытки. Уставившись в потолок, она с нескрываемой тревогой признала, что не узнала окружение и задержала дыхание. Стоило ей подумать чуть больше о настоящем, как мысли без спроса заставили возвратиться девушку в недалёкое прошлое, и Эва тихо всхлипнула.       — Проснулась?       На щёки скатилась солёная влага, глаза предательски щипало. И если бы она не знала этого голоса, то непременно бы откликнулась, но сейчас зажмурила глаза сильнее и наперекор острой боли в ногах руками помогла себе повернуться к его обладателю спиной. Светлая, освещённая языками пламени свеч однотонная стена прекрасна в своей простоте. Никогда ранее Эвтида не испытывала такой ненасытной потребности найти спокойствие и умиротворение в чём-то до одурения тривиальном.       За её спиной в окружении того же тёплого света расставленных по углам свечей стоял недвижимо Амен. Верховный эпистат с досадой поджимал губы, но понимал и принимал такую реакцию на свой вопрос. Он внимательно наблюдал за Эвтидой, притаившись и ожидая.       Улавливая слухом лишь потрескивание некоторых свечей и больше ничего, девушка замерла, как, будучи маленьким ребёнком, замирала от непохожих ни на что звуков ночью, а те оказывались всего лишь шорохом ветра. Она пыталась убедить себя, что если не будет подавать признаков нахождения в сознании, то её оставят в покое ещё на какое-то время.       — Эвтида...       Тёплая мужская ладонь осторожно коснулась прикрытого тканью чистого одеяния женского плеча, но названная лишь боязливо дёрнула им и ладонь спала. Прикосновение не взращивает в ней ту ненависть, которую ей бы хотелось испытывать к мужчине за его прежнее бездействие, но и не дарует облегчения. Все её мысли были заняты тем, что никто не мог понять и разделить её настоящей боли, соответственно, и не было смысла в этих пустых жестах обозначения своего присутствия где-то рядом.       — Всё закончилось. — Два заветных слова выводят Эвтиду из себя, она хмурится и резко оборачивается, прожигая Амена тёмным от ненависти и боли взглядом.       — Ненавижу тебя.       — Я знаю. — Не меняя своей преклонной перед девушкой позы, он утвердительно резюмировал.       Перед Эвтидой вновь мелькали картинки мучительной пытки, которую ей устроили полковники Сотера на свою потеху, прикрывшись «разумным» обменом жизнь за жизнь. Разгоревшееся в грудине возмущение истлело как только она попыталась приподняться на руках и тут же обмякла от острой боли. Амен давно заметил её потерянный заплаканный взгляд, а сама Эва вспомнила о пролитых слезах лишь с новым болезненным уколом.       — Болит... Везде. — Она нахмурилась и болезненно проглотила ком в горле, а после с немой мольбой во взгляде впервые после Ямы так свободно посмотрела на любимого мужчину.       — Ты справишься. — В этот раз он протягивал руку, не опасаясь, что она будет сброшена. Эва приникла к ней своей прохладной щекой, как ластится кошка к любимому хозяину.       Дочь номарха и верховный эпистат молчали, замерев, пропуская сквозь себя незыблемый ход времени и не позволяя заполнить тишину в комнате ничем иным, кроме размеренного дыхания их тел. Её существование окутала приятная слабость, как только она оказалась в его руках, а он не мыслил возвращения к своим прямым обязанностям, да и к жизни без неё рядом.       — Где мы?       — Ты в безопасности, Эвтида. О большем не думай и не переживай. — Конечно же, такой ответ не устроил бы боевую дочь номарха ни в одном из существующих миров.       — Мой отец? — Она не унималась.       — Жив. — Полумрак трепещет на его лице от пламени свечей.       — Так где мы? — Эвтида из-подо лба направила любопытный, но грустный взор к Амену. Когда глазницы начали болеть, она непредусмотрительно захотела удобнее расположиться на циновке, и за это поплатилась очередным резким приступом боли. Тихий стон скрылся за прикусанной губой. — Ох... Что с моими ногами?       Следующие один за одним вопросы лишали Амена терпения, но не по отношению к дочери номарха, а к его же договорённостям с самим собой. Было, как он считал, правильным держать часть информации при себе, а в будущем выдавать её по частям. Лицо его, спокойное и отчасти холодное, тёмные синие глаза сосредоточенно скользили по юным очертаниям девичьего лица. Когда они встретились оно словно было с лёгкой детской припухлостью, но спустя недели его общества и новой реальности заострилось, между бровями пролегла складка от постоянных дум и хмурости. Амен с таким упоением любовался возлюбленной, как писарь корпит над своим трудом. Новообретённая связь обрекала его на новые, ранее незнакомые обязательства, обретала над ним непреодолимое могущество, но, вместе с тем, позволяла думать шире и глубже, была романтизирована и прагматична.       — Упрямая... — Он качал головой, противясь до последнего своим же желаниям нарушить один из собственных принципов. Эта девушка была бестией во плоти. — Скажи мне, Эвтида, что ты помнишь?       Эпистат видел, как в следующее же мгновение её лицо стало сконцентрированным на мыслях, тщательно отбираемых и выстраиваемых в чёткую картину прошлого. Ещё не оправившись от терзаний совести, не смирившись с собственным бессилием, она избирательно погружалась в недавно пережитый кошмар.       — Помню... — Девушка собирала воедино все образы и тогда пришла к неутешительному выводу: — Всё. Мятеж, обвинение, арест, Яма, холод, боль, голод, свет, полковники, приговор, жизнь за жизнь... Жизнь за жизнь... Не помню ранения и спасения. — Эвтида с вымученной мольбой в глазах застывает. — Расскажи, пожалуйста.       — Ты сражалась... Достойно для той, которая никогда не держала оружия в руках и была рождена, с пелёнок окружённая слугами. — Амен, это было видно, тщательно подбирал слова.       — Что с ногами?       — Тебя ранили, Эвтида. Множество раз, в одно и то же место. Ты потеряла сознание, когда...       — Убила человека? — Признание очевидного далось даже проще, чем его отрицание.       — Да. — Мужчина кивнул, украдкой пошевелил ладонь, на которой всё это время покоилась женская голова, и принялся рисовать невидимые щекочущие узоры на её щеке. — В бессознательном состоянии ты была похожа на покойницу. Я забрал тебя... Для отчёта перед правителем и погребения.       Нутро Амена сжалось, сдавив все внутренние органы непреодолимой силой. Было нелегко признаться в том, что в какой-то момент он действительно думал, что потерял свою возлюбленную навсегда, толком не успев насладиться единством с ней. Тогда ему хотелось содрать с себя кожу заживо, лишь бы избавиться от опустошающего ощущения. Он заверил себя, что это была крупная расплата за его предшествующее бездействие, и был достоин всех мук, насланных ему.       — Я понимаю.       Эвтида перехватила мужскую ладонь и поднесла к своим губам её тыльную сторону. Вены прожигало от неугасающей боли, и теперь уже неясно: то ли физической, то ли душевной. Однако во взгляде поблескивал огонёк веры. Слёзы, безмолвно стекающие с бледных щёк, дарили освобождение. По телу негой растекался знакомый трепет от прикосновений.       Амен не успел опомниться, как она притянула его лицо к своему, вынуждая опустить корпус ещё ниже, что отзывалось неприятным ощущением в обеих коленях. Ради неё он готов был терпеть что угодно. Она начала целовать его плотно сомкнутые губы, не ожидавшие её напористости. Движения её языка и горячее дыхание обжигали не слабее полуденного Солнца в Мемфисе. Прошло несколько мгновений, когда неизвестно откуда взявшаяся одурманивающая страсть побудила в ней желание поднять хотя бы верхнюю часть своего тела, и тогда с её уст против воли сорвался болезненный стон, который он поймал своими губами. В ту же секунду Амен прервал поцелуй, отстранившись лишь на толику.       — Извини... — Она действительно почувствовала себя виноватой за то, что захотела поцелуя, когда ничто не располагало к проявлению подобных эмоций.       — Никогда не извиняйся за свои желания, Эвтида. — Он коснулся своими тёплыми губами её холодного от упадка сил лба. — Но тебе пока стоит ограничить подвижность до минимума и сохранять ум в спокойствии.       — Как долго? Ты знаешь?       — Нет. — Девушка смиряется со своей участью обузы и безмолвно кивает, отстранённо обращая внимание на однотонный потолок помещения, который ей предстоит рассматривать ещё не один день впереди. — Но я обещаю тебе одно, Эвтида: ты встанешь на ноги вновь. А теперь отдыхай.       Амен в последний раз, перед тем, как покинуть на время дочь номарха, провёл кончиками пальцев по её лицу, ощущая на сердце томительную скуку от вынужденного прощания. Тронутые стальным желанием стать палачом для всех обидчиков потемневшие глаза смотрели на постепенно расслабляющееся вновь хрупкое женское тельце. Чувство управляемой злости было прекрасным в своём глубинном проявлении.       Покинутая всеми и оставшаяся наедине с собой Эвтида смогла расслабиться сначала телом, затем умом, и утонула в сладком эфире сновидений.