Воспитанник

      Рене пробежал глазами по небольшому помещению. Весьма скромное убранство простого дома простолюдинов: у окна стоял деревянный стол и три стула, на стене располагались полки с невзрачной посудой и запасами на зиму — связки сушеных трав и пряностей — и с одной стороны находился открытый огонь, над которым висел железный чайник. — У вас очень уютный дом, мадам?.. — Рене улыбнулся и вопросительно посмотрел на хозяйку дома. — Просто Сесиль, сударь, разве я мадам. — Уголки губ женщины дернулись в неуверенной улыбке. — Пожалуйста, садитесь за стол. — Она указала на стулья, и в тот момент, когда Жером охотно воспользовался предложением присесть, а священник остался стоять у огня, грея над ним руки, в главную комнату, которая служила кухней, гостевой и коридором перед лестницей, ведущей в две спальные комнаты, вбежала Мария, держа в руках глиняный кувшин. Девочка заспешила поставить его на стол, но в последний момент ее маленькие ручки дрогнули, и кувшин полетел на пол и разлетелся на мелкие кусочки, обрызгав подол ее платья бордовыми пятнами. Мария в ужасе застыла, смотря большими глазами на пролитое у ее ног вино. Она подняла небесно-голубые глаза на монаха, и тот в ответ послал ей улыбку. — Ничего страшного. Я тоже все время что-то роняю и разбиваю, — сказал Жером, взглянув на настоятеля, внимательно наблюдавшего за девочкой и разыгрывавшейся перед ним сценой. — Мария! — воскликнула женщина, которая, подобно дочери, несколько секунд находилась в неком оцепенении. — Я нечаянно, матушка! — Девочка всхлипнула и закрыла лицо руками. — Простите… Я не хотела… — Ох, Мария. Возьми тряпку и все убери. — Сесиль повернулась к молчавшему все это время Рене и виновато добавила: — Простите, господин. Это был единственный кувшин вина, теперь мне действительно нечего вам предложить, кроме воды и куска пирога. — Не стоит беспокоиться, — ответил Рене. — Лучше ответьте мне на несколько вопросов, Сесиль.       Женщина печально посмотрела на дочь, которая тихо плакала и собирала осколки кувшина, а затем настороженно взглянула на мужчину. — Господин? — Дорога к вашему дому занесена снегом. Вполне очевидно, что по ней давно не ездили, — спокойно заговорил Рене. — Если бы ваш супруг и… сын уехали в Париж, как вы говорите, несколько часов назад, то на дороге виднелись бы свежие следы.       Хозяйка дома перевела взгляд на окно и тяжело вздохнула. — Пожалуйста, сударь, выпейте воды и уходите. — Ее губы дрогнули, и она снова обратила взор на тихо плачущую дочь. — Мария, прекрати плакать. Слезами не вернуть разбитый кувшин. — Но, матушка. — Мария поднялась с пола и подошла к матери. — Что же скажет отец? — Она уткнулась женщине в живот и зарыдала, совершенно не обращая внимания на тихих гостей. — Он рассердится… — Я скажу твоему отцу, что это я разбила кувшин. — Сесиль наклонилась и поцеловала дочь в белый чепец. — Но тогда он тебя… — Тс-с, иди к себе, Мария.       Девочка кивнула и быстро убежала из кухни, а Сесиль обратилась к аббату. — Вам лучше уйти, господин. — Нет, — просто ответил Рене. — Я не уйду, пока не получу ответы на свои вопросы. — Я начинаю жалеть, что проявила доброту и пригласила вас в дом. — Я вошел бы и без вашего приглашения, Сесиль. — Рене никогда не позволял себе неуважения по отношению к женщине, но тревога за Луи, возможно, подогретая тем самым отцовским чувством, играла с ним в опасные игры, норовя подорвать его терпение. — Я знаю, что ваш супруг уехал из дома неделю назад, а не несколько часов назад. Более того, я знаю, что Луи вовсе не ваш сын, как вы говорите, а дальний родственник, которого вы забрали на воспитание после смерти его отца. Я также знаю, что каждый год мальчику причиняют страшные страдания. Ваш муж регулярно причиняет ему боль, издевается над ребенком. Я не думаю, что вы принимаете участие в побоях, потому что сами выглядите как еще одна его жертва, и я могу понять, почему вы лжете и покрываете его. Страх — всегдашний спутник неправды. Но если в вас действительно живет добродетель христианки, о которой вы упомянули, когда впустили нас в дом, то представьте, что Господь послал вам брата в лице священника, и вы можете рассказать ему всю правду и тем самым спасти невинную душу ребенка.       Сесиль утерла глаза белым передником. — Не понимаю, о каких страданиях Луи вы говорите, сударь. — Черт возьми! — рассердился Рене и вытащил из кармана плаща железный гвоздь. — Смотрите! — Он взмахнул им перед бледным лицом женщины. — На нем кровь! Кровь Луи! Не говорите мне, что вы не видели раны на его ладонях! На его ногах! Спине, где нет ни куска живой плоти! — Я… Я вас не понимаю, господин. Пьер иногда наказывает Луи, но… но он никогда… гвозди. — Сесиль сделала шаг назад от разъяренного мужчины и облокотилась на стену. — Я не знаю, о чем вы говорите.       Рене впился тяжелым взглядом в испуганное лицо женщины, пытаясь найти в нем намек на ложь. В какой-то момент он почувствовал вину за то, что стал причиной ее страха, но отступать было поздно. — Куда ваш муж увез мальчика? И когда он должен вернуться? Правду, Сесиль. — Пользоваться страхом несчастной забитой женщины было низко, и Рене дал себе слово, что строго ответит за свои поступки перед лицом Господа. — Я… я не знаю. Сегодня. Скоро… Они уезжают каждый декабрь за рождественскими подарками. Отсутствуют неделю, а потом возвращаются и… — И вы никогда не замечали, что после ежегодных поездок Луи выглядит больным?! — Нет! Никогда! Клянусь! Бог мне свидетель! Возможно, Луи плохо себя вел в поездках, и Пьер наказывал его. Однажды я на самом деле заметила его бледность и… и скованность движений, но Пьер уверил меня, что с мальчиком все в полном порядке. Что ничего особенного не случилось. Он… он запретил мне прикасаться к Луи, а я не смею его ослушаться. Господи… Что происходит? — Сесиль закрыла лицо ладонями и громко зарыдала, как некоторое время назад плакала ее маленькая дочь. — Отец мой, это он! — вдруг громко закричал Жером, вскакивая из-за стола и указывая пальцем на окно. — Тот мужик, которого я видел возле дома в Нуази. Но он один! Я не вижу с ним мальчика!