Клуб разбитых сердец

Только русский человек на вопрос «Ты куда?» может выдать гениальный ответ «Сейчас вернусь». Зарецкая встала из уютного мягкого кресла и подошла к окну, изучая раскинувшийся внизу пейзаж. Перед глазами возник не ноябрьский дождливо-серый плотно забитый машинами проспект, а пышная зелень парка, разбитого как раз напротив их номера. Позолоченная солнцем листва еще не утратила сочных и ярких красок — и сейчас даже не верилось, что всего несколько часов назад они еще были в неприветливо-стылом Питере, насквозь промокшем от зачастивших холодных дождей… Обещанное Бизоном «сейчас» растянулось на добрые сорок минут. Наконец он появился в номере — невероятно загадочный, с чехлом для одежды в руках. Маша резко обернулась на звук хлопнувшей двери.        — Ты чего так долго? — И тут же кивнула на ношу в руках Тарасова: — А это что?       — Сюрприз, — торжественно произнес Бизон и щелкнул молнией. Переливчатое струящееся шелково-кружевное чудо мелькнуло сквозь разошедшуюся застежку. Маша как завороженная смотрела на сверкающую светлую ткань, потом вскинула глаза на Тарасова. Тот довольно усмехнулся, наслаждаясь произведенным эффектом.       — По-моему, это просто издевательство, — изрек, собственнически оглядывая Машу с ног до головы. Аврора, невольно зардевшись от откровенности его взгляда, перекинула за спину косу.       — Ты о чем?       — О том, что я всего лишь один раз видел тебя в платье, и то на экране и под прикрытием. Полное безобразие, ты не находишь? Так что сегодня вечером мы идем с тобой в ресторан, и я хочу, чтобы моя жена всех там затмила. Тебе, наверное, постоянно говорят, какая ты красивая… Но я все-таки скажу еще раз, — добавил, остановившись рядом с ней. Маша усмехнулась. Дрогнули ресницы.       — Нечасто, — призналась тихо, чувствуя его горячее дыхание близко-близко. Внутри что-то сжалось — пугающе и сладко одновременно, не то от его близости, не то от того, как обыденно и просто он сказал это «моя жена». Она теперь его жена. Так непривычно, странно и страшно… За эти два дня их скоропалительного брака — когда только забежали в ЗАГС поставить подписи, а уже через полчаса Бизона срочно вызвал Булатов — она даже не успела осознать всех перемен, не то что к ним приспособиться. Не считая того короткого отпуска на его даче вдали от всех, только вдвоем, они и не были по-настоящему близки. Да и то… Бизон ни на чем не настаивал, не торопил, не давил — просто был рядом, давая привыкнуть. Они жарили шашлыки во дворе, радуясь внезапно выпавшим солнечным дням; пили вино у горящего камина под ненавязчивую музыку из радиоприемника; Бизон собственноручно лепил из печенья пирожные «картошка» и за чаем показывал ей старые фотоальбомы, рассказывая кучу забавных историй из своего боевого прошлого… И как мальчишка боялся. Он боялся ее спугнуть. Боялся напортачить, чем-то обидеть невзначай, сделать что-то не так… Маша оказалась первой женщиной, которую ему хотелось оберегать, первой женщиной, с которой он захотел семью и детей — хотя раньше в постоянной служебной горячке даже не задумывался об этом… Видимо, нужно было перешагнуть порог в полвека, чтобы наконец-то найти ту самую — и теперь он уж точно ни за что не позволил бы себе ее потерять…

***

Маша спала на его плече. Бизон смотрел и боялся дышать. Рассыпанные по подушке вьющиеся пряди, еще не сошедший со щек румянец, припухшие зацелованные губы… Она была так неуверенно-горяча и отчаянно-нежна… А он, обнимая ее, полуобнаженную, такую изящную, даже хрупкую, чувствовал себя неловким грубым медведем, по животной неуклюжести способным чем-то обидеть ее… Но в их первую ночь она доверилась ему безоглядно — и, судорожно сплетаясь телами на широкой гостиничной кровати, оба синхронно поняли самое главное. Они все сделали правильно. Поспешили, не подумали, скомкали… Но даже так, торопливо, наобум, ничего не загадывая наперед, они сделали верный выбор — потому что были предназначены друг для друга. Сойдясь однажды в случайной точке, они безошибочно узнали друг друга — и уже неважен был груз прежних ошибок, пропасть в пару десятков лет, какое-то прошлое… Прошлое… Тарасов невольно нахмурился, машинально поглаживая Зарецкую по точеным обнаженным плечам, не прикрытым сползающим одеялом. Прошлая… Уманова, как всегда, в своем репертуаре: ворвалась, влетела, свалилась как снег на голову, взбаламутив тихую заводь устоявшегося спокойствия. Вот уж точно — не девчонка, а смерч… Она всегда умудрялась застать его врасплох — с той самой первой встречи давным-давно и вплоть до сегодняшнего дня. Надо же… Кажется, целая жизнь прошла! Смешная ершистая девчонка, «солдат удачи», успела превратиться во взрослую женщину, опытного бойца — но что-то все-таки осталось в ней неизменным. Наверное, именно это и толкнуло его тогда к ней — спонтанно, порывисто, необдуманно… Она была вихрем — и этот бешеный вихрь зацепил и его тоже. Нежность, ностальгия, необъяснимая горечь о прошлом — все сплелось в запутанный тугой клубок, и вовремя остановиться он не сумел. А наутро, трусливо сбегая тайком, готов был сгореть от стыда: и перед Машей, и перед Леськой… Наделать глупостей, а потом скрыться — подобного он мог ожидать от какого-нибудь вертихвоста вроде Котяры, меняющего девчонок как перчатки, но никак не от себя, взрослого пятидесятилетнего мужика, и вот пожалуйста… Совесть грызла его безжалостно, хотя формально Бизону не в чем было себя упрекнуть: он ничего Умке не обещал, а уж Маша… Маша — это Маша, такая разумная, серьезная и строгая девушка уж точно не променяла бы свою команду, своих друзей и службу на сомнительные отношения с немолодым командиром. Одно время Тарасов даже всерьез взревновал, уверенный, что у нее что-то намечается с Вороном, но пронесло. А то, о чем он и думать себе не позволял, вдруг сбылось — так стремительно и невероятно, что он до сих пор не мог до конца поверить, что это ему не снится… Не снится… Тарасов усмехнулся, скользя ладонью по загорелому плечу, ощущая тепло нежной кожи и вновь убеждаясь: она реальная, настоящая, с ним. Отныне и навсегда… и в горе, и в радости, так, кажется, говорится? И большего пожелать уже невозможно…