***
Лань Сичэнь слегка промок, пока садился в лодку, но его это не тревожило. От лодочника он услышал, что внутри под навесом сидит молодой господин, которому нездоровиться и просил его не беспокоить. Чувство вины подняло голову, однако в этих диких местах да в дождь встретить лодку трудно, а он спешил в долину Люинь. Благодарно поклонившись в сторону бамбуковой шторки, Лань Сичэнь тихо сел. В момент почувствовал в воздухе знакомый аромат лотоса, правда вспомнить, где он его встречал, не мог, как и не мог рассмотреть человека, сидящего по ту сторону плотной преграды. Цзян Ваньинь проверил заметки. На водном пути из Юньмэна в Линьань есть долина под названием Люинь. По рассказам, из-за своеобразного горного рельефа, исполняемая там музыка особенно красива, и из любопытства он хотел бы посетить это место. Через некоторое время лодочник начал плыть мимо пейзажа, что напоминал Цзян Ваньиню описанный в книге. Тогда он молча достал спрятанную в рукаве чёрную бамбуковую флейту. Лань Сичэнь также заметил, что вид гор по обе стороны их водного пути похож на долину Люинь. И в момент, когда он хотел поинтересоваться, не будет ли отдыхающий господин против, если он сыграет песню, по ту сторону бамбуковой шторы раздался слабый звук флейты. Лань Сичэнь опустил руку с Лебином и прислушался к мелодии за завесой дождя. Сам Лань Сичэнь — мастер игры на сяо, и люди говорят, что пение его флейты помогает развеять душевный холод, однако он чувствовал, что даже его мастерство не сможет согреть мороз в сердце играющего человека. Это словно наблюдать за тысячелетним снегом на вершине Чжуннань, словно в одиночестве сидеть меж зарослей бамбука, позволяя обдувать себя ветрам, словно глубокой ночью не иметь иного собеседника под боком, кроме цикад. Разве может незнакомец облегчить чувство холода, да и нужно ли? Это своего рода глубокий, острый самоанализ, с одной стороны безжизненный и непреклонный, а с другой говорящий тебе, что ему нет нужды в весеннем карпе, что сломает лёд. В этом была некая мрачная удовлетворяющая торжественность, будто он под звуки флейты собирался произносить тосты в честь бренности этой грешной земли, но также был намерен поднять боевое знамя и пойти войной против мира. Неизвестно, чего, в конце концов, было больше. Однако господин, похоже, мало понимал, как устроена судьба. Лань Сичэнь посмотрел на силуэт за бамбуковой занавеской. Дыхание человека было не совсем стабильно. Немного поколебавшись, после вдоха он медленно последовал за мужчиной. Тон Лебина был чист и мягок. Он не пытался уменьшить холодность песни, лишь тихо гармонировал с главным мотивом, выравнивая ритм и скрывая лёгкую неустойчивость песни. В этот момент игра с другой стороны занавески внезапно прекратилась. Лань Сичэнь прижал пальцы к отверстиям, останавливаясь. Он был опрометчив. Возможно, господин с противоположной стороны не хотел, чтобы его так беспокоили, и не был рад, что кто-то будет играть вместе с ним. Сичэнь уже хотел извиниться, как услышал звук падения и сильный кашель с хрипом. Слишком потрясённый, он, не думая, подошёл и поднял занавеску, заглядывая внутрь: — … глава ордена Цзян?! Цзян Ваньинь почувствовал, как тело начало сопротивляться, задолго до окончания мелодии, но не смог вовремя приспособиться и удержать контроль. Дискомфорт в груди вызвал дикий кашель и головокружение от одышки. Он услышал, как другой человек открыл шторку, и рассержено поднял голову, только чтобы обнаружить человека, которого совершенно не ожидал увидеть в одной с ним лодке. — Лань… кхэ-кхэ… кхэ-кхэ-кхэ… Лань Сичэнь приподнял мантию и сел рядом, помог другому подняться и медленно направил свою внутреннюю энергию в тело Цзян Ваньиня. Он знал, что у того сейчас не было золотого ядра, и поэтому не использовал духовные силы, выбирая другой способ для помощи. Другой кашлял так сильно, что щёки приобрели неестественный оттенок красного. Невооружённым глазом было видно, насколько этот человек болен. Но по мере того, как внутренняя энергия вливалась в тело Цзян Ваньиня, стеснение в груди стало отступать, а слабость тела стала не так заметна, хотя совершённый поступок вряд ли был больше капли в море чужой болезни. Это лишь временное подавление симптомов. И хотя Лань Сичэня не просили о помощи, его всё равно поблагодарили. Лань Сичэнь кивнул и вежливо отвёл взгляд, позволяя Цзян Ваньиню привести себя в порядок: — Глава ордена Цзян… решил отправиться в странствие? — Да. — Если вы подхватили болезнь, почему бы не остаться в Юньмэне до выздоровления? Весенний холод особенно резок, главе ордена Цзян лучше соблюдать осторожность, — спросил Лань Сичэнь. Забота о других так вошла в его привычку, что не смог остановить себя, увидев, как тот кашляет. Цзян Ваньинь стряхнул с меховой накидки грязь и безразлично произнёс: — Хотел выбраться наружу, пока есть такая возможность. Лань Сичэнь молчал некоторое время, пока импульсивно не произнёс чужое имя: — Это из-за господина Вэя и его золотого… простите. — Не стоит извинений, не к чему его вспоминать. Я давно перестал говорить о нём и меня больше не волнуют его упоминания. — … — Лань Сичэнь взглянул на непринуждённое лицо собеседника, не заметив там и следа интереса, и с облегчением вздохнул. Нащупав за пазухой Лебин, он нерешительно произнёс, — в последнее время господин Вэй… очень по вам скучает. Цзян Ваньинь уже привёл себя в опрятный вид и снова взялся за чтение путевого дневника: — И что с того? — Он сбежал в канун нового года, чтобы навестить тебя, — Лань Сичэнь вспомнил усталый вид диди в тот вечер, — и когда вернулся, получил сто ударов в наказание. Хотя обычно шуфу не издавал запретительных приказов в сторону господина Вэя в будние дни, тогда был канун нового года. Все подношения и ритуалы были очень важны, отсюда шуфу строго запретил Вэй Усяню куда-либо убегать. Но у Ванцзи были дела, ему пришлось ненадолго отлучиться, а когда он вернулся, того уже не было. Только поздно вечером он вернулся, сильно пропахнув алкоголем. И хотя Вэй Усянь не испортил церемонию, шуфу был зол на него за неподчинение запрету. Только вмешательство Ванцзи не позволило наказать его суровее. Лань Сичэнь отчётливо помнил, что с тех пор, как Вэй Усянь юношей приехал обучаться в Гусу, то тот рыдал каждый раз, когда его подвергали физической боли. Но тогда, в родовом зале, когда по приказу шуфу его по очереди били по спине с силой, от которой лопалась кожа, Вэй Усянь не только не плакал, но с торжеством улыбался. Это была одна из нечастых улыбок, которые так редки в последнее время. Он с удивлением повернулся к Ванцзи, только чтобы увидеть, как его диди отвернулся и произнёс: «Не беспокойся, сюнчжан, я вернусь за ним и отведу обратно, когда его наказание закончится.» А потом он развернулся и ушёл. Тогда Сичэнь ещё не понимал, что происходит. Наконец, когда наказание закончилось, и Вэй Усянь не мог подняться самостоятельно, он подошёл, чтобы помочь, и услышал слова, сорвавшиеся с уст другого: — Хи-хи-хи… я видел А-Чэна… А-Чэн похудел… он больше не любит есть, как раньше… Лань Сичэнь был озадачен. На мгновение он задумался, стоит ли просить кого-то позвать Лань Ванцзи. В итоге он заказал принести миску отрезвляющего супа, ожидая, что сначала Вэй Усянь пробудится от влияния алкоголя, а уже потом он позволит диди забрать другого с собой. Слова подобного рода, услышав, забыть сложно. Подумав о Ванцзи, Лань Сичэнь нервно перебрал пальцами. Неужели Вэй Усянь так часто это говорит, если смотреть на реакцию диди? — Господин Вэй, — мягко, словно разговаривая с ребёнком, спросил Лань Сичэнь, — глава Цзян… снял запрет на вход в Пристань Лотоса? — Нет… я подглядывал за А-Чэном… как в детстве… — ответил сильно пьяный Вэй Усянь, но внезапно его глаза расширились и он резко притянул поближе Лань Сичэня, в панике продолжая говорить, — я ходил тайком, А-Чэн не хочет меня, мне нельзя заходить в Пристань Лотоса… мне нельзя … А-Чэн рассердится! Лань Сичэнь нахмурился и осторожно отстранился, забирая из рук подошедшего адепта миску с бульоном. Он не знал, что сказать, как внезапно Вэй Усянь упал на землю и разрыдался. — Мне нельзя в Пристань Лотоса… А-Чэн не хочет меня видеть… — он стоял на коленях, повторяя слова снова и снова. Он не обращал внимания на миску супа, проливая одну слезу за другой, — я не могу вернуться домой… А-Чэн больше не ждёт меня… — Господин Вэй, — Лань Сичэнь отставил миску с бульоном, — теперь здесь ваш дом, верно? Вы и Ванцзи даосская пара, и Гусу стал домом и для вас. Вэй Усянь поднял голову и некоторое время ошеломлённо смотрел на него в ответ, затем энергично закачал головой. Из его глаз лились слёзы, а выражение лица было таким осмысленным, что Лань Сичэнь почти подумал, что тот вовсе не был пьян. — А-Чэн — это дом. Лань Сичэнь неслышно вздохнул. Лань Ванцзи стоял перед храмом предков с холодным выражением лица.***
— Глава ордена Цзян, — Лань Сичэнь всё ещё не мог выкинуть из памяти тот случай и надеялся, что Цзян Ваньинь уступит его просьбе, — почему бы вам не посетить Гусу в качестве гостя, когда будет свободное время? — Я же говорил вам, что умираю, — в тоне Цзян Ваньиня появились нотки нетерпения, — нет этого времени. Лань Сичэнь перебрал пальцами, посмотрел в холодное выражение лица собеседника и, наконец, замолчал. Он не заметил, что пальцы Цзян Ваньинь тоже дрожат. Они уже зашли так далеко, что тут ещё можно сказать? Ему придётся сделать всё возможное, чтобы забыть жизнь, которую они прожили, забыть пропасть, что теперь лежит перед ними. И даже если он забудет, даже если Вэй Усянь вернётся к нему, восстановится ли их разрушенное доверие, их прошлая привязанность? Это не так просто. Цзян Ваньинь никогда не думал, что однажды он сможет отпустить эти сожаления, ударом меча отрезать годы ожидания, бесчисленные дни и ночи нерешительных надежд. Он прошёл войну с мечом в руке, пока его голос не охрип, а силы не иссякли, пережил сердечные боли и разрушенное прошлое. В той жизни они прошли путь от взаимного уважения и понимания до непримиримого противостояния, пока их битва не привела их к поражению. И в конце концов Вэй Усянь выбрал Лань Ванцзи в качестве новой семьи. В будущем другой человек будет отгонять собак от Вэй Усяня, относить на спине домой, есть и спать вместе с ним, путешествовать по миру. Он думал, что их имена в книге жизни и смерти никогда не будут писаться раздельно, но оказалось, что во второй половине жизненного пути Вэй Усяня его заменили на другого человека, что допишет главы, заполнив пробелы. И там не просто нет места для мужчины Цзян, но и его возможность писать эту историю пропала. Оглядываясь назад, их последние дни было много дурных событий, запутанности, бедствий, обрушенных на народ, и бесчисленных страданий. И был Вэй Усянь, не слушавший его советов и не осознающий сложности его, Цзян Чэна, ситуации. «Не нужно меня защищать, забудь об этом.» Несмотря на то, что в молодости они часто ссорились и мирились, драка в тот раз по-настоящему сломала их отношения. Тот довоенный разговор был последним разом, когда они стояли друг с другом как братья. Вэй Усянь был в его жизни достаточно долго, чтобы это стало привычкой, чтобы в следующие два года он каждое утро перед подъёмом с кровати сначала непроизвольно проверял другую сторону на присутствие там другого человека, с удивлением смотрел на второй кувшин абрикосового вина, что он купил, не удержавшись, или замечал, как естественно для него было указывать кому-то рядом с ним на озеро, полное светящихся лотосов во время фестиваля фонарей. Позже он привык, что рядом с ним никого нет, понял, что для Вэй Усяня «Улыбка Императора» лучше абрикосового вина, и принял факт, что сколько бы он не указывал на самые большие и красивые фонари, ему будет не с кем их смотреть. Он только смирился с положением вещей, может, хватит бередить его раны? В их пространстве воцарилось молчание. — Глава ордена Цзян. Цзян Ваньинь теперь невероятно сожалел о своём решении пустить мужчину на борт. Он нахмурился: — Ну, что? — Могу я спросить, как забыть важного для вас человека? Цзян Ваньинь с громким хлопком закрыл книгу и уже собрался отсесть подальше, как поднял глаза и увидел в глазах Лань Сичэня глубокую печаль. Слегка удивлённый, он вспомнил, что рассказал про храм Гуаньинь его младший ученик. Лань Сичэнь… и Цзинь Гуанъяо? — То, что было между нами, — Цзян Ваньинь в конце концов так и не сдвинулся с места, — отличается от того, что было у вас. — Ничего страшного, — усмехнулся Лань Сичэнь, — воспринимайте это, как отчаянную попытку лечения, глава ордена Цзян, и просто скажите. — Чтобы извлечь яд — отрубите руку. — И правда… — Лань Сичэнь застыл от удивления с измученной улыбкой на губах. — У тебя мерзкая улыбка, — Цзян Ваньинь отложил дневник и посмотрел на небо, что начало проясняться. Лань Сичэнь машинально поднял руку, чтобы ощупать лицо. Удивительно, он даже не понял, что улыбался. — …Впервые слышу подобную оценку. — Я лишь говорю, что если не хочешь улыбаться — не надо, здесь никто не увидит, — Цзян Ваньинь высунул наружу руку, чтобы проверить, идёт ли ещё дождь, но кожа осталась сухой. — Молодой господин, прибыли в Линьань! — прокричал лодочник с другой стороны лодки, замедляя ход вёсел. У Цзян Ваньиня было с собой немного вещей — лишь Саньду. Он проверил себя, не глядя на застывшего Лань Сичэня, заплатил за поездку и сошёл на берег. Только тогда Лань Сичэнь отреагировал. Понятия не имея, где они остановились, он неторопливо достал из рукава серебряный таэль и отдал его лодочнику, торопясь успеть вслед за мужчиной. — Глава ордена Цзян, у меня действительно мерзкая улыбка? Цзян Ваньинь в глубине души задумался, что этот человек забыл в Линьане. Услышав вопрос, он ответил, полагая, что сказанное было шуткой: — Да, тебе, что, никто не говорил? — Почему? — Ты улыбаешься, но это не доходит до глаз. Очевидно, что ты опечален, так зачем так стараешься? — Цзян Ваньинь даже не взглянул на него. Он шёл осторожно, стараясь, чтобы вода не забрызгала подол тёплого пальто, которое А-Че сшил специально для него. — Ради кого? Цзинь Гуанъяо мёртв, использование и предательство — факты, ненавидеть себя за неосторожный выбор друзей или плохую способность разбираться в людях тоже нормально. Он признался тебе перед смертью, и если ты растроган так, что не можешь этого вынести, то в свободное время почти тайком его память. Откуда пришло столько мёртвых вещей? Ты странствуешь с таким выражением лица, что незнающие будут предполагать, что у тебя неизлечимая болезнь, с этими усталыми глазами и вынужденной улыбкой, хотя это я тут умираю. Как главе секты тебе лучше как можно скорее собрать своё разбитое сердце и избавиться от этой дурной улыбки, и если у тебя остались какие-то неразрешённые недовольства по отношению к Цзинь Гуанъяо, то реши их как можно скорее. Это всё, что я хотел сказать, теперь прощай. Лань Сичэнь, только догнавший собеседника, остановился. Он привык улыбаться. Он привык устранять неловкие паузы, когда окружающие молчат, привык выступать от лица неразговорчивого диди, привык быть эталоном для окружающих — всегда сохраняющий хладнокровие, изящный и добрый глава ордена Лань, на которого клан может положиться в момент опасности. И когда он запаниковал, когда он не знал, что делать, запаниковали все. Он вспомнил, как вышел из храма Гуаньинь, где правда об А-Яо потрясла его до глубины души настолько, что, когда шуфу подошёл спросить его, он ответил с усталостью на лице и раздражением в голосе. Шуфу тогда был сильно озадачен его поведением. С одной стороны он был опечален, но с другой — до смерти уставшим. Даже для этого путешествия было выделено ограниченное количество времени. Он никогда не был своеволен или капризен и не знал, что значит «если не хочешь делать — не делай». Он всегда следовал принципу «если это хорошо для других, то я должен это сделать». Неужели… можно жить и так? Лань Сичэнь посмотрел вдаль, куда уходит фигура в пурпуре, и подумал поблагодарить его за слова, как увидел, что другой споткнулся и без чувств упал на землю. Лань Сичэнь поспешил к мужчине, только чтобы обнаружить, что Цзян Ваньинь лежит в обмороке, а изо рта течёт кровь. Неужели всё так серьёзно?***
Постоялый двор. Цзян Ваньинь очнулся, ощущая, что его тело чрезмерно горячее. Он открыл глаза и сразу заметил виноватую улыбку Лань Сичэня: — Лекарь сказал, что вам не следует находиться в холоде, так что… Цзян Ваньинь посмотрел на количество жаровен на полу, на плотно закрытые окна и двери и на несколько ватных одеял, которыми его накрыли. Он подавил в себе желание действовать импульсивно. — Глава ордена Лань, если так сильно топить жаровни, то человек задохнётся. Откройте окно. Лань Сичэнь моргнул и послушно открыл одно, самое дальнее, но не до конца, не позволяя ветру проникать внутрь и создавать сквозняк. Цзян Ваньинь почувствовал, что в некотором смысле Лань Сичэнь в сравнении с его младшим братом ещё более отрешённый от светского мира, и, не сдержавшись, покачал головой. — Прошу прощения, я был небрежен, — Лань Сичэнь склонился перед ним с лицом, сохранявшим мягкость и доброту. — …я говорил, что ты редко путешествуешь, а я всё равно умираю, — Цзян Ваньинь посмотрел на него, ощущая смертельную усталость, — тебе не кажется, что ты напрасно тратишь время Цзэу-цзюня? Лань Сичэнь стоял в изголовье кровати и наблюдал за человеком, что разговаривал о смерти с лёгкостью, которую используют для обсуждения повседневных дел. Он смотрел в эти по-прежнему грозные и внушающие трепет глаза, что сейчас подёрнулись пеленой неизлечимой болезни, и думал. — Значит вы, пользуясь этим временем, ведёте себя непочтительно. Никто не ожидал, что в последний месяц жизни Цзян Ваньиня они неохотно станут приятелями, будут звать друг друга по имени, перестав воспринимать другого, как главу-коллегу. Через некоторое время… Лань Ванцзи попрощался с Вэй Усянем и вернулся в Гусу тем же днём. Он увидел, как его сюнчжан застыл за партией в го — в его руке продолжительное время лежал белый камень, и казалось, что мужчина играет сам с собой. — Сюнчжан, — Лань Ванцзи нечасто видел, чтобы сюнчжан уделял столько времени игре, и не мог не позвать его. Лань Сичэнь поднял на другого глаза, будто только осознавая его присутствие: — Ванцзи? Садись. Лань Ванцзи подошёл и сел, внимательно разглядывая игральную доску. Он увидел, что тактика чёрных коварна и изменчива, и понял, что это не игра сюнчжана, а скорее партия, оставленная другим человеком. Лань Сичэнь мог видеть, о чём думает его диди. Он погладил камень в руке, также взглянув на доску, а после отвернулся, наблюдая заход солнца за окном. — …игра окончена. — Ещё нет.