***
Как только Цзян Чэн зашёл в чайную, тут же в глаза бросились сидящие у окна вансяни. Они по-прежнему выделялись среди остальных, однако их измождённость была очевидна. В соответствии с оригинальной историей сейчас они должны путешествовать и наслаждаться свободой, воспитывать младших и баловать кроликов, но это не так. И дело не в том, что Цзян Чэна интересует их жизнь, а в том, что эти новости достаточно широко распространились в мире заклинателей. Говорили, что неугомонный Старейшина Илин, прослывший бичом народа, теперь не покидал резиденции семьи Лань, и все гадали, не заточил ли его Лань Цижэнь. Цзян Чэн сел напротив них, отведя взгляд в сторону, чтобы не смотреть напрямую. Теперь он наблюдал пейзаж пруда с лотосами сквозь рисунок неокрашенной оконной решётки – так один из цветов на воде был разрезан деревянным вертикальным узором пополам. Он не хотел смотреть куда-либо ещё. — Глава ордена Цзян… — хриплый голос Вэй Усянь звучал умоляюще, будто умирающий увидел последний луч надежды. — …скажу прямо, — Цзян Чэну не хотелось слушать подобный тон, поэтому он мог только перебить его, — он действительно не хочет тебя видеть, и ты знаешь это. Бам! Бам! Бам! Перед ним раздался громкий непрерывный стук, и все остальные в чайной повернули головы в их сторону. Почувствовав, что стол и чайный сервиз дрожали, он не мог не оглянуться. Причиной шума был Вэй Усянь, что с силой бился о поверхность мебели, и так усердно, так настойчиво, что не отличить, пришёл ли он умолять или всё же сдохнуть. — Я умоляю тебя… — Вэй Усянь снова и снова бился головой о стол, а его пальцы так сильно вцепились за край, что ещё немного, и ногти оставят там свои отпечатки, — я умоляю тебя. Цзян Чэн хмуро посмотрел в сторону Лань Ванцзи, заметив, что янтарный взгляд другого был наполнен жалостью и скорбью, однако он не остановил Вэй Усяня, лишь крепче вцепившись в чайную чашку, не позволяя себе прикоснуться к человеку рядом. Почему? Цзян Чэн проследил взглядом расстояние, разделяющее двух мужчин перед ним, исследуя окружающую их ауру, что больше не была совместимой. Увидев кровь на лбу Вэй Усяня, Цзян Чэн вытянул руку и поставил её между головой человека и столом: — Господин Вэй, учитель только ушёл, я не могу пойти против его последних слов. Не вынуждай этого ученика так поступать. Вэй Усянь, подняв взгляд, резко схватил его за руку. Кровь со лба скатывалась по лицу вместе со слезами, и Цзян Чэн ясно увидел уставшие красные глаза, сине-зелёные мешки под ними и впалые щёки. Кто бы поверил, что человек с настолько исхудавшим лицом является Старейшиной Илина. — Я просто… посмотрю на него издалека, тайком, он не узнает… — Вэй Усянь крепко сжал его руку, словно утопающий за спасательный круг, выпрашивая желаемое, будто ребёнок, — я умоляю тебя… умоляю тебя. Цзян Чэн несколько раз попытался вырвать руку, но не смог, поэтому перестал двигаться, наблюдая за пепельно-бледным измождённым лицом Вэй Усяня. Но ожидающие глаза сверкали также ярко, как у молодой его версии в ту ночь, когда он вернулся домой после побега. Он помнил, как Вэй Усянь просил, или, скорее, умолял его тонким голоском: «ты всё ещё поможешь шисюну всегда прогонять собак?» Цзян Чэн повернул голову, чтобы снова посмотреть на лотосы за окном. Ветер сдул их с прежнего положения, и теперь, когда оконная рама не режет их, они вместе колышутся на водной глади, тесно переплетясь. Он вздохнул и выдвинул ультиматум: — Завтра во время похорон мы пройдём мимо озера Цзинлян. В Пристань Лотоса войти нельзя, но снаружи имеется беседка, сидя в которой можно будет издалека наблюдать за похоронной процессией. — …спасибо тебе, — слёзы Вэй Усянь потекли ещё сильнее, а речь стала вовсе неразборчивой, в его непрекращающемся бормотании можно было только понять «спасибо тебе». Цзян Чэн вытащил руку, опустил на стол чаевые и вышел из чайной, но обнаружил Лань Ванцзи в нескольких шагах от себя. Он и предположить не мог, что тот встанет его провожать. — Вам лучше присмотреть за ним, когда он такой. — … — Лань Ванцзи долго молчал, после чего произнёс холодным и мрачным тоном, — он не убежит. Вэй Усянь не убежит. Сначала Лань Ванцзи волновался и сидел рядом с ним дни напролёт, однако другой никуда не срывался. Он лишь прижимал к себе шкатулку с золотым ядром и звал Цзян Чэна снова и снова, не позволяя кому-либо уговорить себя разжать хватку. И каждый раз, когда Лань Ванцзи садился напротив него, даже напрямую заглядывал в его глаза, он больше не видел прежнего сияния. Он не видел даже собственного отражения. После событий в храме Гуаньинь, в тот год, когда Цзян Чэн ушёл, они жили, как все обычные люди: смеялись, целовались, ели, спали, но Лань Ванцзи ясно ощущал между ними невидимый барьер. И каждый день он чувствовал себя неповоротливым и неуклюжим актёром, играющего свою роль в пьесе. А после… после Вэй Усянь просто сдался, и спектакль закончился. Он смотрел на три вещи, оставленные Цзян Чэном в храме Гуаньинь, словно те были бесценными сокровищами. Лань Ванцзи раз за разом звал другого, но тот так и не поднял головы и ничего не ответил. Был один случай, когда только принятый ученик не знал человека перед ним и застенчиво назвал его «шисюн», Лань Ванцзи увидел в глубине взгляда давно пропавшие искры. Несмотря на мимолётность мгновения, Лань Ванцзи, наконец, понял, что дело не в отсутствии чувств, а в том, что они не принадлежали ему. — Вы больше не любите друг друга? — прямо спросил Цзян Чэн, не имея понятия, с какой интонацией и лицом разговаривать с этими двумя. Лань Ванцзи не злился и не показывал недовольства, оказавшись разоблачённым, в конце концов для тех, кто умеет наблюдать, всё сказанное – факт. Он повернул голову, мельком посмотрев на Вэй Усяня, и снова вернул взгляд на Цзян Чэна: — Он каждый день рядом со мной, но в его мыслях чужое имя. Тот, кого он бережно несёт в постель, будит его криком среди ночи, продолжая звать Цзян Чэна. Тот, о ком он заботится, помогая менять нательное бельё, падает в обморок с именем Цзян Чэна на губах. И каждый раз, когда тот видит цветок лотоса, или фиолетовый цвет, что-то, связанное с семьёй Цзян, то его существо наполняется Цзян Чэном. Он больше не мог этого терпеть, больше не мог бороться с желанием избавиться от привязанности. Каждый день подобной жизни был похож на пытку «тысячами надрезов». Это утомляет его сердце. — Да? — Цзян Чэн спокойно посмотрел на него, — но раньше он не относился к тебе серьёзно, и всё же ты упорствовал на протяжении тринадцати лет. Лань Ванцзи вздохнул, его глаза потускнели, слово погасшая на ветру свеча: — В то время он не думал о других. Он устал. За этот год он страдал больше, чем за предыдущие тринадцать лет. Те года были наполнены страхом неизвестности и тонкой иллюзией, заставляющее его сердце трепетать от возможностей прихода весны. То был путь, освещённый надеждой. Но в последний год становилось лишь холоднее и холоднее, будто пришла суровая зима, а он, не желая признавать собственных ошибок, ждал, пока завядший цветок не расцветёт вновь. В пробирающий до костей ледяной ветер он, не щадя себя, разрывал промёрзший грунт, стремясь оживить растение, однако в тот момент, когда вся грязь была убрана, обнаружилось, что корневище цветка совсем сгнило. Что ещё он может сделать? Что? Он упрямо не поднимал вопрос первым, ожидая прямого ультиматума Вэй Усяня, чтобы тот сам положил конец этой тирании, лишь на словах называющейся отношениями. В конце концов весть о смерти Цзян Чэна раскрыло карты. — Я хочу увидеть Цзян Чэна. Вэй Усянь сказал ему только это, от начала и до конца, но в момент, когда они посмотрели в глаза друг друга, оба понимали, что таков их конец. Сегодня он не с Вэй Усянем, он просто не может понять одну вещь. Он никогда не присматривался, и поэтому размышлял, что за человек этот Цзян Ваньинь? Почему этот темпераментный, несдержанный, холёный, дерзкий богатый молодой господин стал для тебя таким важным? Почему ты рискуешь собственной жизнью ради того, кто всей душой презирает этот мир? Цзян Чэн не стал скрывать, что заметил взгляд Лань Ванцзи, и только невозмутимо произнёс: — Мой учитель в десять раз выносливей, в сто раз лучше меня. Ханьгуан-цзюнь, смотря на меня, не увидит истинной красоты Цзян Ваньиня. Один из них ждал, пока другой умрёт, чтобы навестить. Как забавно. — На самом деле всё равно, — Цзян Чэн посмотрел в его янтарную радужку со смесью замешательства и негодования, — у тебя на уме только Вэй Усянь. Ты когда-нибудь смотрел на кого угодно, кроме него? Это было то, о чём они с Лань Чжанем говорили, обсуждая Лань Ванцзи, и теперь он говорит это непосредственно ему в лицо. Лань Ванцзи выглядел так, будто его поразила молния и снизошло озарение. — Тебе не нравится мой учитель… но что ты знаешь о нём? – вскоре после окончания речи Цзян Чэн быстрым шагом ушёл прочь от чайной. У него слишком много забот, чтобы обсуждать жизнь с горным цветком, что с высоты своего хребта не может в себе разобраться. Лань Ванцзи долго стоял на одном месте, не замечая, как гостям чайной приходилось обходить его, чтобы пройти. Естественно, он недолюбливал Цзян Ваньиня… но что конкретно в нём ему не нравилось? Он ненавидел его за то, что тот убил Вэй Ина… ненавидел, что тот грубил Вэй Ину… ненавидел, что половина жизни Вэй Ина была потрачена на него? Вэй Ин? Почему всё Вэй Ин? Отрешившись от Вэй Ина, что не нравится ему конкретно в Цзян Ваньине? У него нет ответа. Он не знает Цзян Ваньиня. Он ненавидел его, потому что не понимал из-за своей любви к Вэй Ину. Лань Ванцзи, Лань Ванцзи, столько лет самосовершенствования, чтобы утверждать, будто непоколебимо верен истине, но в конце концов ты не можешь быть спокойным объективным. Так что ты всё это время практиковал? Лань Ванцзи поднял взгляд и посмотрел на небо, повернул голову в сторону Вэй Ина и, наконец, подошёл сказать: — Я возвращаюсь. Вэй Усянь, получив одобрение Цзян Чэна, перестал вести себя словно безумец. Посмотрев на Лань Ванцзи спокойными и ясными глазами, он кивнул: — Ага. Оказывается, одна весть о нём способно вытащить вас из глубин ада. Лань Ванцзи больше на него, он развернулся, встал на Бичэнь и ушёл. Практикуясь в бессмертии, его тринадцать лет не более, чем мечта о красоте радостного воссоединения. Но теперь он проснулся и должен восстановить своё самосовершенствование, держась подальше от красной пыли. Теперь, расставшись, он ни о чём не жалеет.***
Вэй Усянь уже довольно долго сидел в чайной и хотел было пойти в ресторан напротив за выпивкой, но понимал, если выпьет сейчас, то обязательно опьянеет. Завтра похороны А-Чэна, он не может напиться. Он хочет тайком наблюдать за ним, как когда-то делал в детстве. Он ждал, пока Цзян Чэн ляжет спать, чтобы подкрасться и посмотреть, как длинные ресницы легонько трепещут в свете луны, как они отбрасывают тень на переносицу. И когда раньше они выпивали, он специально опаивал Цзян Чэна основательно, а затем втихаря обнимал его, наблюдая, как тот краснеет щеками и бормочет во сне. Даже во время практики на мечах, он полагался на свой талант, чтобы иметь возможность лениво наблюдать со стороны за сильным утончённым силуэтом Цзян Чэна, кружащегося в отблесках Саньду и пристальным взглядом миндалевидных глаз. На самом дела… он овладел искусством тихого наблюдения за ним в совершенстве. И этот раз не будет исключением. Он хотел бы снова увидеть тот лотосовый пруд, в котором они играли в детстве. Как он изменился спустя десятилетия, спустя бесчисленные кровавые жизни семьи Цзян, после всей любви и ненависти, что была сыграна их судьбой. Но он обещал не шуметь, не докучать А-Чэну. А-Чэн устал, он собирался спать. Он отгородился от своей любви и ненависти из первой жизни, а теперь отдал всё оставшееся из второй жизни, чтобы в последний раз посмотреть на него. За этот год он много размышлял. Он понимал взгляды Лань Ванцзи, но не был в неясном сознании или на краю сумасшествия. Он всего лишь много чего вспомнил. Например, как в детстве ему нравилось подглядывать за А-Чэном, как во время пересадки ядра, в особо болезненные моменты его мысли уходили к А-Чэну, как в наслаждении «Улыбкой Императора» в Гусу, в душе он тосковал об абрикосовых цветах Юньмэна, как каждый раз… каждый раз, когда он просыпался и чувствовал тело у себя под боком, его главной подсознательной мыслью было принять его за Цзян Чэна, а не Лань Ванцзи. Чем дольше он думал об этом, тем сложнее ему было улыбаться, и тем сильнее он отвергал любого, кто пытался подобраться близко к сердцу, кроме Цзян Чэна. Когда он начал забывать об этих вещах по собственной инициативе? Как он посмел сказать те слова А-Чэну в храме предков семьи Цзян? Как он посмел ранить его талисманом, зная, что духовная сила А-Чэна не восстановилась? Какого чёрта он творил? Он вложил в своё сердце тринадцать лет «допроса» Лань Ванцзи, боль от шрамов, полученных ради него, влюблённое «ты радуешь моё сердце». Он не жалеет, что любил Лань Ванцзи. Лань Ванцзи выбрал его, когда он окунулся в три тысячи слабых вод, Лань Ванцзи был последним лучом света в его абсурдной жизни, в чьём тепле он согрелся. Когда они сошлись, они очень старались остаться собой и любить друг друга. Но вот что странно, чтобы полюбить кого-то, не нужно лезть вон из кожи. Ты влюбляешься естественно. И вот он всё реже чувствовал себя рядом с Лань Ванцзи, как дома. Он всё так же много смеялся и дразнил, но сердце мало-помалу уплывало вдаль к фиолетовому силуэту. В ту новогоднюю ночь он смотрел на молодого главу ордена Цзян и Цзян Чэна вместе, и внезапно осознал, что в жизни Цзян Чэна его больше не будет. Цзян Чэн будет улыбаться для других людей, и показывать им свой юношеский дух. И это не обязательно должен быть ты, Вэй Усянь. Он чувствовал, как его сердце болезненно разрывается на кусочки. Он вспомнил, как его спросили: «как в то время самыми важными людьми для него могли быть его родители, у которых больше не было возможности выжить?» и ему снова захотелось сброситься с Луаньцзан. Цзян Чэн с детства был резким и гордым. Он должен был знать, какие последствия его ждут, если его поймает орден Вэнь. Он побежал не потому, что Вэй Усянь не вернулся, он побежал, потому что он бы вот-вот наткнулся на патруль. Это из-за тебя, Вэй Усянь, из-за тебя. Я говорил тебе не держаться за меня, бросить, но ты остался ждать. А-Чэн, почему ты такой глупый? Я такой неудачник… тебе было бы лучше без меня. И теперь ему действительно лучше. Он не просто больше не хотел его видеть, но и оборвал все связи, что их когда-то связывали. Он вернул всё, что напоминало ему о нём. Пристань Лотоса больше не была той Пристанью Лотоса, с которой он был знаком. Ему больше некуда возвращаться. Вэй Усянь почувствовал, словно вместо чая выпил вина, иначе почему у него так болела голова, а глаза видели настолько плохо, что когда он посмотрел на вечернее небо сквозь дверной проём, то увидел двух детей, которые направлялись домой, держась за руки. Он медленно поднялся и, покачиваясь, пошёл по улице. Те двое уже исчезли, и он мог смотреть только на изгиб Юньмэнской реки, на длинный ряд огней в окнах, на луну в небе, на дрожащих от весенних заморозков прохожих. Он присел на корточки и заплакал. Он лишился последнего члена своей семьи. Эти огни в домах, этот клубящийся от печек дым, этот процветающий мир больше не имели к нему никакого отношения. Если у него будет ещё один шанс, пусть даже его гибель будет неотвратима, даже если он будет в стеснённых обстоятельствах, даже если весь мир направит против него свои мечи, я не отпущу тебя. Я умоляю тебя, моя жизнь пуста, в ней необходимо твоё присутствие.