***
Цзян Чэн сел прямо, держась за пульсирующую болью голову. От него разило алкоголем, из-за чего пришлось в отвращении отвернуться. Несмотря на то, что он совершенно не понимал, как в такой ситуации оказался, для начала нужно было умыться. — Глава ордена, вы наконец-то проснулись? Сегодня утром тётушка Ли приготовила ваши любимые песочные печенья-лотосы. Я пришёл разбудить вас, потому что вы до сих пор не встали. Цзян Чэн вышел из комнаты, с недоумением прокручивая в голове услышанное. Глава? Цзян Ваньинь? Но он же сломал ногу и не играл против Вэй Ина. Тогда это Цзян Че? Цзян Че… уже глава ордена? Цзян Чэн потёр всё ещё ноющую голову и огляделся. На земле толстым слоем лежал снег, а несколько знакомых учеников орудовали мётлами, расчищая ему дорогу. Лепестки белой сливы и таявшие сугробы, неотличимые друг от друга, украшали полы внутреннего двора. Ему казалось, что когда-то он сам посадил эти деревья… Цзян Чэн сглотнул, сердце его забилось, словно барабан, и он спросил: — Цзян Лю, какое сейчас время? — Уже наступил час Дракона. — Нет, я имею в виду, — он повернул голову и уставился на Цзян Лю, — какой сегодня день? — Глава, вы не переборщили с выпивкой? – большие глаза Цзян Лю округлились. – Сегодня первый день нового года по лунному календарю, вчера был канун Нового года, вы и старший глава ордена напились до беспамятства во внутреннем павильоне. Ах, хотя нет, старший глава ордена не был пьян, только вы. В конце концов мы подняли вас и отнесли внутрь. Канун Нового года? Напились? Неужели, может ли тогда быть…? Сердце Цзян Чэна дрогнуло, и, не обращая внимания на встревоженный окрик Цзян Лю, со всех ног бросился к комнате Цзян Ваньиня и, распахнув резную дверь из красного дерева, воскликнул: — Учитель! Цзян Ваньинь в это время сидел на диване, читая книгу. Его тело больше не то, что раньше, и, хотя угля в топке достаточно для обогрева комнаты, он всё же был дополнительно завёрнут в толстую двухслойную накидку. Ему было тепло, из-за чего слегка хотелось спать, как вдруг его громко окрикнули. Испуганно подняв глаза, он увидел запыхавшегося Цзян Чэна, пристально смотрящего не него: — Наконец в состоянии встать с постели? В будущем не хвались так громко… — Учитель! - Цзян Чэн в мгновенье подбежал, присев на колено рядом с диваном, с глазами, полными радости и волнения, без возможности выговорить хоть слово. — Учитель! Учитель! — … — Цзян Ваньинь молча отложил книгу, пять худых пальцев опустились на чужое плечо, смахивая снег, нападавший за всю дорогу до комнаты, и тихо произнёс, - ты здесь за красным конвертом, не так ли? Предупреждаю, в этом году никто не получит красный конверт, вы оба уже совсем взрослые… Цзян Чэн почувствовал, как защипало глаза от подступающих слёз, и проморгал несколько раз влажными глазами. После встал и крепко обнял своего учителя: — Учитель! Этот ученик вернулся! Цзян Ваньинь нахмурился, наклонив голову, и стукнул другого свёрнутой книгой: — По-моему, у тебя всё ещё похмелье! Сходи, выпей отрезвляющего супа! — Мгм! — Цзян Чэн подавил всхлип, имея возможность произнести лишь «Мгм». Колебание настроения в прошлый раз было тем самым переломным моментом, и на этот раз он может оставить свой след в этом мире. Он сделал это. Он действительно сделал это. Он просил, пока не получил желаемое, и спасал до тех пор, пока, наконец, не спас. Его постоянная мучительная борьба из последних сил, его возвращения, когда ему каждый раз приходилось начинать сначала, все эти неизменные попытки склеить треснувший сосуд наконец окупились. Тётушка Ли запомнит, что ему нравится песочное печенье-лотос с небольшим количеством сахара, старик Чжан будет напоминать, чтобы он не клал гроссбух на кровать после прочтения, а Цзинь Лин будет прокрадываться во внутренний двор во второй половине дня, чтобы перекусить. Наконец-то ему не придётся из раза в раз повторять эти душераздирающие сцены, раз за разом испытывая сердечную боль, переживая за Цзян Ваньиня. Главное, Цзян Ваньинь наконец-то вырвался из жизни, полной разрушения и опустошения. Теперь на склоне лет у него будет тёплая и оживлённая Пристань Лотоса, послушные, разумные и сильные адепты. Он может наблюдать, как Цзинь Лин с каждым днём становится всё больше похож на истинного главу ордена Цзинь, как распускаются лотосы в прудах Юньмэна, как семья Цзян становится всё лучше и лучше. Они смогут отправиться на прогулку тёплым мартом, громко петь и смеяться высоко в зелени гор, наблюдать, как Цзинь Лин ссорится со своими шиди за кусочек печенья-лотоса. В жаркие и душные летние дни, когда озёра покроются одеялом из листьев лотоса, они смогут укрыться в прохладной тени, неподалёку от играющих в воде адептов. Они смогут слушать стук осеннего дождя во время игры в шахматы, найти по книгам на небесном куполе скопления звёзд за чаркой вина. Они смогут завернуться в тёплые шубы, присев рядом с жаровней, чтобы смотреть на падающий снаружи снег. Он просил этого, он спасал ради этого. Наконец-то он ухватился за его руку в этом водовороте событий, и он собирается вытащить этого человека, навстречу миру и лучшей жизни. Как в такой ситуации ему не быть счастливым?***
— Глава, ешьте побольше, — тётушка Ли поставила на стол ещё два блюда, — Вы со старшим главой одинаковые, что один, что второй, оба худющие, словно не люди. Ну же, это песочное печенье-лотос всего с одной ложкой сахара и в меру лёгкое и сладкое. Цзян Чэн схватился за и без того округлившийся живот: — Но я уже сыт… — Глава сегодня встал поздновато, поэтому этот старик сделает исключение и выдаст гроссбух на большее время, — старик Чжан подошёл к нему, держа в руках упомянутую книгу, — только вам не разрешается оставлять её на кровати после того, как вы закончите читать, она помнётся. — Почему ты оставляешь гроссбух на кровати? - Цзян Ваньинь непонимающе взглянул на него, — я всегда кладу его на стол сразу, как заканчиваю просматривать отчёты. — Более того, старший глава, — подливает масла в огонь старик Чжан, недовольный, что другой недостаточно страдает, — молодой глава и сам лежит на этой кровати, просматривая бухгалтерию, иначе как книга может оказаться там. — Эй! Старик Чжан, так нечестно! — Цзян Чэн немедленно встал и отошёл на пять шагов, желая скорее покинуть опасное место, — я… я сыт! Пойду, проверю тренировочный двор! В нескольких шагах от выхода позади него раздался голос Цзян Ваньинь: — Как увидишь Цзинь Лина, напомни, чтобы тот усердно тренировался, иначе оба получите! — Слушаюсь, учитель! На улице шёл снег, и Цзян Чэн прошёл весь путь под зонтом, но так и не нашёл Цзинь Лина. Этот мальчишка вчера спал в Пристани Лотоса, и ему ещё не нужно было возвращаться. Небрежно остановив двух адептов, он спросил их, не видели ли они его, на что те посмотрели друг на друга и послушно сообщили: — Господин Цзинь… во внутреннем дворе. Ха, ещё не время для послеобеденного отдыха, Цзинь Лин нынче становится всё более смелым, играя с огнём. Цзян Чэн, повертев в ладони ручку зонта, увидел, что младшие всё ещё стоят перед ним неподвижно, и уже хотел сказать, что они могут идти, как они заговорили: — Вы… — Гл-глава ордена, — они даже не смотрели ему в глаза, когда произносили это, — гуань вам очень идёт! Затем они сразу же скрылись из виду. …это потому, что здесь я, а будь на моём месте учитель, вы бы не смогли убежать, так как ваши ноги стали бы ватными от страха. Цзян Чэн скривился и быстрым шагом вошёл во внутренний двор, схватил Цзинь Лина и потащил его на тренировку. Пока он шёл, его окружал снег и мороз подгонял в спину, но на сердце цвела весна и грело солнце.***
Когда весна вот-вот должна была вступить в свои права, Цзян Ваньинь позвал Цзян Чэна, чтобы передать некоторые не особо важные дела. Что касается прочего, в последнее время Цзян Ваньинь любил поговорить об уровне совершенствования Цзинь Лина и об управлении сектой Цзян. Затем он сообщил Цзян Чэну, что через несколько дней продолжит свои странствия, и на этот раз возьмёт Саньду с собой, сказав, что ему действительно тяжело расставаться с мечом. Цзян Чэн, естественно, согласился. Так или иначе, у него при себе есть немало духовных мечей высшего качества. Однако предстоящее расставание с Цзян Ваньинем уже заставляет его скучать. — …Разве вы не объездили весь мир? – с некоторым сомнением произнёс Цзян Чэн, отогревая свои покрасневшие от холода руки с помощью жара от жаровни. — Объездил весь мир? - Цзян Ваньинь безразлично собирал дорожный мешок, — почему я об этом не знаю? — В таком случае, Цзинь Лин… — Не говори Цзинь Лину, скажи ему, что меня просто не будет некоторое время. — …хорошо. По правде говоря, если другой собирался уйти, то мог ли он или Цзинь Лин заставить его передумать? Цзян Ваньинь всегда был Цзян Ваньинем. И пусть его учитель отпустил навязчивые мысли, его характер остался неизменным: он остался всё тем же Цзян Ваньинем, что каждому делу отдаёт всего себя, уставший одинокий человек, никогда не признающий этого, как глава ордена Юньмэн Цзян. — Я спрошу тебя об одной вещи, но если ты не хочешь, то можешь не отвечать, — Цзян Ваньинь собрал вещи и сел рядом около жаровни, — ты помнишь, что сказал, когда напился в канун Нового года? Цзян Чэн моргнул. «Учитель, ученик уходит. У ученика есть глупый шисюн Вэй Ин, который ждёт, когда ученик вернётся домой.» Цзян Чэн посмотрел на Цзян Ваньиня и медленно покачал головой: — Поскольку ученик был пьян, как ученик может помнить? — … — Цзян Ваньинь на мгновение нахмурился в ответ, после чего слега кивнул, — верно, я просто забылся. Он не хочет рассказывать Цзян Ваньинь об этом. У него есть глупый шисюн по имени Вэй Ин, он шумный придурок, его это постоянно раздражает, но шисюн добр к нему, и шисюн ждёт, когда он вернётся домой. Однако у Цзян Ваньиня был только бывший друг Вэй Усянь, упрямый блудный сын, сбежавший из дома на тринадцать долгих лет, никогда не оглядывавшийся назад, никогда не воспринимающий всерьёз чужое ожидание, никогда не заботившийся о нанесённой другим боли, на сегодняшний день нашедший нового человека и новую семью. Он больше не хотел вспоминать об этом Они долго молчали, ничего не делая, согреваемые теплом жаровни. Когда Цзян Чэн толкнул дверь, чтобы выйти наружу, Цзян Ваньинь, протирающий Саньду, окликнул его: — А-Че. — Учитель? – он оглянулся. — … — Цзян Ваньинь, медленно проводя рукой с тряпкой по мечу, тихо поблагодарил другого с несколько неуловимым намёком на боль, — ты хорошо постарался. Он… не такой. Если говорить о тяжёлой работе, то как это может сравниться с тем, кто был молод и беспомощен, без какой-либо поддержки, но вынужденный тащить на себе превратившийся в хаос родной край, сравниться тем, кого ссора с братом поставила по разные стороны баррикад, и теперь больше нет места, где можно было бы рыдать во весь голос. Да, у него есть ты, есть Пристань Лотоса, но это не то же место, которое занимают в его сердце Вэй Ин, старшая сестра, отец с матерью и родной клан. Ему не грустно. Ему горько, потому что он не смог спасти его. Но теперь всё хорошо, к чему эти разговоры о хорошо выполненной работе? — Учитель преувеличивает, — Цзян Чэн улыбнулся, его глаза изогнулись полумесяцами, — когда наставник вернётся, ему придётся снова выпить с учеником. Этот ученик определённо сможет напоить вас в следующий раз! — Ха, — Цзян Ваньинь хмыкнул, — да что ты? Даже близко нет. — Не говорите раньше времени, я выиграю. Вот увидите, учитель. — Хорошо, я увижу.***
Потом… Потом, когда Цзян Чэн сидел в просторном зале предков и слушал рыдание Цзинь Лин, чувствуя, как неестественно холодный для весны ветер кружит меж висящих белых траурных лет, он наконец понял, почему Цзян Ваньинь благодарил его и почему тон его голоса был полон жалости. Он говорил, что собирается уйти, действительно уйти, окончательно укладывая тяжкое бремя на одинокие плечи А-Че. Он знал, каково это – быть молодым наследником, променявшим беззаботность подростка на путь главы ордена, и когда он смотрел в лицо ученика, так похожее на его собственное в юности, он понял, что не выдержит вид того, как эти сияющие глаза, которые волей случая он снова увидел, погаснут из-за жёсткого соперничества и перипетий ста бессмертных семей. Но он ничего не мог поделать. Действительно не мог. Он не в состоянии продержаться так долго. Он не просто лишился золотого ядра, он лишился жизни, сократив её срок до минимального значения, отдавая Вэй Усяню свой долг. Когда отшельник с гор северного региона, угостивший его пустым чаем, произнёс: — Юноша, похоже, жить вам осталось недолго. То он смог только улыбнуться, принимая чашку: — Да, пользуюсь шансом попутешествовать, пока есть возможность. На этот раз он вернулся домой, чтобы встретить новогоднюю ночь с А-Лин и А-Че. Пусть их ночь будет не такой, как у него, когда он просыпается в полночь от сладкого сна, где вся семья снова была в сборе. Пусть их ночь будет не такой, как у него, когда он, засыпая, не имея ничего, просыпается с пустыми руками.***
Когда Цзян Чэн поднял Цзинь Лина, приказав стоящим у входа ученикам отнести его в комнату, дабы тот успокоился там, он вдруг увидел Лань Сичэня, стоящего рядом с залом предков. Именно Лань Сичэнь вернул тело Цзян Ваньинь. По его словам, они случайно встретились во время своих путешествий, и прежде, чем Цзян Чэн успел спросить какие-либо подробности, Лань Сичэнь начал рассказ сам. Он не приглашал чужих участвовать в траурных обрядах, однако, поскольку Лань Сичэнь привёз тело, он закрыл на нарушение глаза. — Глава ордена Лань, что-то случилось? — Я забыл об этом в прошлый раз. Цзян Чэн посмотрел на предмет, который оказался мечом Цзян Ваньиня — Саньду. — … — он принял его, — премного благодарен. — Глава ордена Цзян говорил, что надеется быть похороненным с этим мечом. Он говорил… — Лань Сичэнь замолчал, не зная, как продолжить. Тогда Цзян Ваньинь, прислонившийся к изголовью кровати, был белым, как лист бумаги, и с лицом, отражавшим болезненность его состояния. При малейшем движении у него начиналась отдышка. Лань Сичэнь много раз звал врача, но каждый раз ответ был одни – пациент смертельно болен, от его болезни лекарства нет. Он слушал, как Цзян Ваньинь рассказывал о весне в Пристани Лотоса, о фруктах, плавающих летом в озёрах, о падающих лепестках сливы, провожавших его в путешествие, о шумящих старших адептах и хладнокровии младшего ученика, о фонариках, которые зажигают в Юньмэн на Новый год. Его веки медленно закрывались во время рассказа, и когда он собирался упасть, Лань Сичэнь пренебрёг этикетом и приблизился, поддерживая его. Именно это позволило ему услышать: — Я хочу, чтобы меня похоронили вместе с ним. Его костлявая рука сжала рукоять любимого меча. — Мама узнает меня и без Цзыдяня, но отец… без Саньду… боюсь, меня не вспомнит.