***
Дни переписывания книг пролетели быстро, и Цзян Чэн обнаружил, что ему действительно нравится просто сидеть и весь день напролёт заниматься одним единственным делом, ни о чём не размышляя, ни о чём не беспокоясь. Без Вэй Усяня жизнь и учёба в ордене Лань стала тише, больше некому было безобразничать и навлекать на себя беды. Цзян Чэн знал, что все смотрели на него, словно на новый вид зверька, но его это больше не волновало, поэтому он продолжал спокойно слушать лекции Лань Цижэня, делать бессмысленные записи и отвечать на вопросы, когда к нему обращались. Его спокойная, словно гладь озера, манера поведения даже удостоилась похвалы от Лань Цижэня, когда во время одного урока неожиданно прозвучало: «молодой господин Цзян своим изяществом почти неотличим от адепта Лань». И хотя почтенный учитель сразу осознал собственную ошибку, сказанного уже не вернуть. Слова, произнесённые просто посторонними, терпимы, однако стекающие с уст старшего поколения фразы имеют пугающий вес. В сочетании с большим количеством приглашённым в Гусу учеников, вскоре в ста бессмертных семьях поползли слухи, что «почтенный учитель Лань хочет принять сына главы ордена Юньмэн в качестве ученика», а также говорили о «трёх героях одного цвета». Сам Цзян Чэн не обращал не это внимания. Только под конец учёбы он внезапно осознал, что совершенно не хочет возвращаться в Юньмэн, но и оставаться в ордене Лань нельзя, так как это равносильно подтверждению слухам. В день расставания Не Хуайсан подошёл к нему: — Цзян-сюн, уже собираешься в Юньмэн? Почему бы тебе не посетить наш Цинхэ? Цзян Чэн даже не потрудился открыть глаза. Сразу было понятно, что этот второй Не – информатор Вэй Усяня. — Нет, – Цзян Чэн покачал головой, — я соскучился по дому, поэтому возвращаюсь. Не Хуайсан, услышав это, кивнул: — Ох… в таком случае, как-нибудь в другой раз. — Да. В последний шичэнь в Гусу Цзян Чэн отправился к Лань Ванцзи, потому что не был уверен, кто из оставшихся сможет снова увидеться с Вэй Усянем. — Помоги мне передать кое-что Вэй Усяню. – сразу перешёл к делу Цзян Чэн. Лань Ванцзи молча смотрел в ответ, во-первых, потому что сама просьба была неожиданной, а во-вторых, потому что Цзян Чэн ничего не достал. Под взглядом другого Цзян Чэн неспеша встал, взмахнул рукой и после резкого щелчка Саньду и отчётливого звука разрезаемой ткани поймал в воздухе отрезанный уголок одежды. — Вот, отдай ему это. Лань Ванцзи непроизвольно положил руку на Бичэнь, слегка застыв от удивления, это ведь… отказ от братства? — Я не предполагаю, что ты поможешь мне просто так, однако у меня нет с собой ничего ценного, – Цзян Чэн проигнорировал реакцию другого, доставая из рукава запасной серебряный колокольчик на тонкой цепочке, — цепочка колокольчика Цзян из серебра, так что возьми её. Он сложил цепочку и отрезанный лоскут вместе, развернулся и собрался уходить. Только тогда Лань Ванцзи отреагировал, отказавшись. — Он придёт к тебе на встречу, – Цзян Чэн предвидел это, — но если ты не хочешь, тогда я отдам это Лань Сичэню. Увидит он тебя или твоего старшего брата – решать тебе. Конечно, после этих слов Лань Ванцзи замолчал, казалось, на его равнодушном лице отразилось слабое предвкушение. Цзян Чэн сел в лодку, которую Юньмэн прислал за ним. И после того, как Не Хуайсан в течение продолжительного времени не был в поле его зрения, вырубил лодочника, а сам направил меч в другую сторону. Куда конкретно? Он не знал. Он не знает, куда направляется, однако он точно не хочет возвращаться в Юньмэн. Он просто не позволит чему-либо начаться. Тогда не будет их противопоставления друг другу, не будет ссор, не рухнут хрустальные замки с башнями из слоновьей кости, не будет тринадцати лет ожидания с уверенностью, что Вэй Усянь вернётся. Вэй Усянь станет молодым главой и с помощью своего ореола «главного героя» спасёт всех мужчин, женщин и детей семьи Цзян. Что до него, то мир настолько велик, что он может просто путешествовать по горам и рекам. Таким образом Цзян Чэн постоянно держал в голове направление, противоположное Юньмэну, не имея понятия, где он находится. Иногда он гулял по улицам городов, иногда бродил по горам, спал в храмах, когда уставал, и продолжал идти, когда просыпался. Была отважная девушка, остановившая его, чтобы подарить ароматическое саше, была добросердечная старушка, молчаливо постиравшая его одежду в реке. Однажды, оказавшись в горах, он не нашёл ночлега, поэтому заснул неподалёку от двора в один дом, чтобы проснуться в постели старика, который в этом доме и жил. Старик был слеп, но приготовил Цзян Чэну тарелку имбирного супа. Всё это время Цзян Чэн сидел на кушетке и смотрел, как тот, сгорбившись, раздувал огонь, как котелок начинал бурлить. В прошлый раз он полагал, что Юньмэн – лучшая семья, но теперь он чувствовал, что где угодно в сравнении с Юньмэном, люди лучше. — Почтенный господин, – спросил Цзян Чэн, — где я? — Цинхэ, - прохрипел старик, протягивая ему тарелку отвара из имбирного корня, – прошлой ночью ты спал на улице, будь осторожен, чтобы не заболеть. Цзян Чэн не знал, как он попал в Цинхэ, хотя понимал, что попадёт сюда, не получив повторного приглашения от Не Хуайсана. Молча взяв тарелку супа в руки, он подул и уже собирался выпить, как вдруг старик встал, будто что-то вспомнил, и подошёл к шкафу, ощупывая его. Когда Цзян Чэн собирался подойти и помочь ему, тот вернулся с фарфоровым кувшином. — Боюсь, этот имбирный отвар будет трудно проглотить, – старик протянул его ему, – внутри сахар, можешь добавить его. Дом был маленьким и ветхим, однако кувшин был очень чистым, сразу заметно, что это любимая вещь пожилого мужчины. Цзян Чэн открыл крышку и бросил самый маленький кусочек сахара себе в тарелку. Услышав характерный звук, старик улыбнулся. — Можешь добавить, сколько хочешь, – тон голоса старика слегка притих, — я хранил сахар для сына, однако больше он мне не нужен, – Цзян Чэн ещё раз подул на отвар, но ничего не сказал, — он ушёл, не знаю куда, но больше он не возвращался. Я ждал здесь десятилетиями, его матушка была предана земле, но он так и не вернулся. Хриплый голос старика хранил в себе бесконечное опустошение, но крошечный намёк надежды всё ещё звучал. Глаза Цзян Чэна увлажнились. Он потягивал суп маленькими глотками, когда услышал, как старик произнёс: — Возвращайся домой как можно скорее. Дома суп определённо вкуснее. Дверь и окно в доме были открыты настежь, хорошо освещая помещение. Цзян Чэн посмотрел наружу, и солнечный луч невольно ослепил его. Выставив вперёд руку, он растопырил пальцы, защищаясь, как внезапно поднялся ветер, и задрожавшая тень от деревьев скрыла озорной кусочек солнца. Он поставил тарелку и тихо вздохнул. Цзян Фэнмянь едва ли ждёт его, однако дома суп действительно вкуснее. А также там есть женщина по имени Юй Цзыюань, которая действительно любит Цзян Ваньиня.***
Сегодня вечером в Юньмэн был праздник фонарей, толпа шумела, повсюду сверкали огни ламп и веселились люди. Ему пришлось спрашивать дорогу, чтобы добраться до окрестностей Юньмэна, а после спрашивать направление до дома, что было чертовски унизительно. Он неспеша шёл сквозь толпу, не слишком быстро, но и не медленно, слушая гомон людей, но не слыша, наблюдая красоту родных земель, но не различая. Словно он живёт в мире, не имеющего к нему никакого отношения, замечая радость и горе окружающих людей, но не ощущая этого в сердце. На углу ларька с многочисленными фонариками его с силой схватили за запястье. Цзян Чэн понятия не имел, как Цзян Фэнмянь узнал его среди толпы, ведь на нём даже не было формы адепта Юньмэн Цзян. Но Цзян Фэнмянь просто узнал. Не обращая внимания на выражение лица Цзян Фэнмяня, он оцепенело уставился на фонарик в виде лотоса. Цзян Фэнмянь, не разжимая хватки, купил этот фонарь и всунул ему в другую руку. — Идём, возвращаемся домой. Цзян Фэнмянь медленно пошёл впереди, а Цзян Чэн последовал сзади. Цзян Фэнмянь был подавлен – когда он спросил, являются ли семейными правилами «знания о том, что ты не можешь сделать», Цзян Чэн недовольно ответил, что это «три тысячи правил семьи Лань». На мгновение он удивился, но потом подумал, что если Гусу – более достойный путь для Цзян Чэна, чем Юньмэн, то пусть будет так. Цзян Чэн не способен «стремиться достичь невозможного», он знает это. Его сын такой же упрямый и строптивый, как и третья госпожа. Однако его сын не остался в Гусу, он путешествовал, однако в конце концов вернулся в Юньмэн. В итоге он выбрал Юньмэн. И вот опять. Снова Цзян Чэн испытал гораздо более сильные эмоции, чем в прошлый раз. Наблюдая, как широкая спина идущего перед ним мужчины расплывалась от набежавших слёз, ему приходилось кусать губы, чтобы не издать ни звука. Его глаза и нос чертовски болели, отчего он крепко сжимал в руке фонарик, не зная, что делать. Он снова услышал голос, но на этот раз вместо усмешки слышалась дрожь: — Прошло семнадцать лет, а отец впервые лично ведёт меня домой. Грудь Цзян Чэн вдруг сдавила острая боль, но он вспомнил, что Цзян Фэнмянь не любит, когда Цзян Ваньинь плачет, поэтому с силой вырвался из рук Цзян Фэнмяня и бросился в переулок неподалёку. Добежав до самого конца, он присел, обнял себя и, не в силах больше сдерживаться, безутешно зарыдал. Он плакал от обиды Цзян Ваньиня на то, как в детстве у того забрали щенят, плакал от обиды на то, как Цзян Фэнмянь поднимал на руки Вэй Усяня и хвалил его, плакал от обиды на то, как на него не обращали внимания. Не зная, как долго он рыдал и где теперь Цзян Фэнмянь, он только понимал, что вот-вот упадёт в обморок от слёз. Медленно приведя себя в порядок под светом луны, он двинулся наружу, и только вышел из переулка, как его с огромной силой обнял другой плачущий человек, от оглушительного рёва которого заболели уши: — Цзян Чэн, наконец-то, блять, мы тебя нашли! Ты станешь причиной моей смерти!! Ты, чёрт возьми, знал, я чуть с ума не сошёл!! Я собирался полностью перевернуть Облачные Глубины!! Хотел прибить Не Хуайсана!! Ты знал?! – оглушительный крик Вэй Усяня звучал душераздирающе, в придачу его слёзы продолжали литься, смачивая чужой воротник. Он рыдал во весь голос, начав задыхаться. Его трясло от обиды, страха и паники, опасаясь, что его могут отбросить, словно маленького зверька… — Но тебя нигде не было, нигде… тебя не было нигде… я больше не был тебе нужен… совершенно… я поранил ногу, пока искал тебя… каждый день искал тебя на мече, пока мои силы не иссякали… но я всё ещё не мог найти тебя… не мог найти… – рыдая через слово, он снова начал кричать, — ты не возвращался, ты всё ещё не возвращался! Какого чёрта ты не возвращался?! К чёрту «трёх героев»! Ты – человек нашего Юньмэна, и если хочешь быть героем, то тогда ты – герой Юньмэна!! И ничей другой!» Цзян Чэн смущённо наблюдал, как проходящие мимо люди показывали на них пальцем. Ему также казалось, что Вэй Усянь его сейчас задушит. Он мягко прошептал: — Разве я не вернулся, шисюн? Он почувствовал, как ещё больше слёз смочило его одежду, прежде чем он наконец увидел лицо Вэй Усяня в лунном свете. Он никогда раньше не видел Вэй Усяня в таком потерянном состоянии, даже в плохие дни в будущем, в его воспоминаниях Вэй Усянь был ослепительным и раскованным, в худшем случае безумным и вспыльчивым, но сейчас перед ним был бледный, исхудавший, хрупкий и ранимый Вэй Усянь, отвратительно плачущий. Но его глаза сияли, будто он нашёл потерянное сокровище. В ту ночь Цзян Фэнмянь шёл впереди, а он и Вэй Усянь позади, рука об руку. Вэй Усянь сказал ему: — Шимэй, я обещаю не попадать в неприятности, тебе больше не придётся убирать за мной беспорядок, – затем он добавил тихим голосом, — поэтому, возможно ли, что ты всё ещё поможешь шисюну всегда прогонять собак? Он глубоко вздохнул, поднял голову и увидел в небе огромную луну, вместе с фонарями освещавшую Юньмэн. Он услышал, как сказал: — Хорошо.***
Вэй Усянь не смог бы оставаться в стороне неприятностей до конца своих дней. На восемнадцатый день после после возвращения домой, Цзян Чэн с мрачным выражением лица наблюдал за метанием Вэй Усяня по всей комнате, пока другой пытался поймать курицу. За последние шестнадцать дней он уже разбил две вазы, проспал утреннее занятие, подшутил над новым шиди, убил трёх куриц и пять рыб. Что было в первый день? Из-за того, что он не спал, выискивая Цзян Чэна, он обнял его и проспал с ним в кровати целый день Цзян Чэн подпёр подбородок, чувствуя, как голова вот-вот взорвётся. Внезапно Вэй Усянь о чём-то вспомнил и перестал возиться с курицей, отчего Цзян Чэн испугался, что он придумал нечто более ужасное. Однако Вэй Усянь просто аккуратно достал из шкафа одежду и молча отдал её Цзян Чэну. Цзян Чэн развернул её, но это была всего лишь форма адептов Юньмэн Цзяна? К тому же старая. Он присмотрелся снова и обнаружил на подоле кривые стежки, которыми был пришит отрезанный когда-то кусок. Он вспомнил, что выбросил саму форму где-то в Облачных Глубинах. — …ты сам сшил? — …да, - нервно ответил Вэй Усянь, перебирая пальцами. — Уродливо. Цзян Чэн сунул форму под подушку, как вспомнил, что спали они вместе, поэтому переложил её в шкаф. Вэй Усянь с облегчением вздохнул, потёр крошечные кровавые отметины на пальцах, и достал кое-что из рукава. — И ещё… когда я увидел, как Лань Чжань достаёт его… я подумал, что у тебя даже серебряного колокольчика больше нет, и взял Суйбянь и срезал её. Цзян Чэн посмотрел на серебряную цепочку, про себя размышляя, какой смысл было отрезать её для Лань Ванцзи, если тот ей не воспользовался, и сказал: — Я отдал её в качестве платы, а ты вернул обратно. Стыд-то какой. — Второй господин Лань очень богат, ему плевать на это, – на самом деле Лань Ванцзи такого не говорил, Вэй Усянь просто отнял её, но ему было всё равно, - твой шисюн, наоборот, очень беден, подарил бы мне, а не ему. Цзян Чэн начал прибирать беспорядок, устроенный Вэй Усянем, когда тот нерешительно произнёс: — Тогда… на самом деле, в тот день я хотел броситься в переулок за тобой, – Вэй Усянь, следуя за ним по пятам, осторожно продолжил разговор, - но Цзян-шушу остановил меня, не разрешая идти внутрь. Он сказал просто подождать тебя, - руки Цзян Чэна остановились в середине движения, — я спросил его, почему нельзя, раз уж ты там, и он ответил… – Вэй Усянь почесал в затылке, — он ответил, что у тебя было важное дело, которое ты обязательно должен решить сам. Мы же просто должны подождать. Остановившийся на полпути в уборке хлама Цзян Чэн не поворачивал взгляд в сторону Вэй Усяня. Он хотел сказать что-нибудь, чтобы разрядить обстановку, но не мог вымолвить не слова, словно что-то застряло в горле и мешало говорить. — Не волнуйся, я не буду спрашивать, почему ты ушёл и что за важное дело это было, – Вэй Усянь неловко смотрел на него, во взгляде читалась исключительная искренность, из-за чего обычно красноречивый юноша сейчас выглядел крайне неуклюже, - но Цзян Чэн, твой шисюн рядом, и твоя семья тоже здесь, если у тебя что-то случиться, расскажи шисюну, ты не можешь… не делай так снова. Я испугался. Вздохнув, Цзян Чэн заметил про себя, что в последние несколько дней делал это он крайне часто. После он тихо произнёс: — Разве это не я не нашёл тебя? — Вини меня! Это моя вина! - Вэй Усянь принял оправдание, звучащие слишком слабо, чтобы быть правдой, с великой охотой, – Чэн-Чэн, не волнуйся, ты больше никогда не сможешь не найти шисюна! …ха. Цзян Чэн вымученно улыбнулся, не в силах определить, какая эмоция преобладает в его сердце. В тот же момент за дверью прозвучал голос младшего шиди: — Эр-шисюн, госпожа Юй зовёт тебя. — …понял. Цзян Чэн убедился, что его внешний вид в порядке и заставил собравшегося последовать за ним Вэй Усяня остаться в комнате, пригрозив, что спрячется в Облачных Глубинах, если тот сделает иначе. Как только Цзян Чэн открыл дверь, он тут же самостоятельно опустился на колени, даже не глядя в лицо Юй Цзыюань. Женщина на сиденье не шелохнулась. В комнате были только они вдвоём Неизвестно, как долго он так стоял, прежде чем услышал женский голос. — Подойди. Цзян Чэн, не колеблясь, подошёл и снова опустился на колени. Юй Цзыюань наклонилась, её острый взгляд вскинулся, скользя от одной черты лица к другой: — Твоё лицо совершенно на него не похоже. Естественно, он знал, о ком она говорит. Цзян Ваньинь был очень похож на свою мать, имея ту же изысканную резкость и остроту, но в нём нет ничего от внешности его отца. Он услышал, как женщина голосом, полным самоуничижения и притворной радости, произнесла: — Какое счастье, совершенно не похож. Он открыл рот, но ничего не сказал, увидев, как она что-то ему протягивает. — Возьми. Он взял это бессознательно. Цзыдянь. Он в замешательстве поднял глаза на Юй Цзыюань. — Приходи, когда сможешь хорошо его контролировать, – в её холодном, ровном голосе Цзян Чэн всё ещё слышал эмоции. Матушка Цзян Ваньиня, знаменитый Фиолетовый Паук, третья госпожа клана Мэйшань Юй, прекрасная фея, ошеломляющая публику своей техникой во время ночных охот, выдающаяся женщина, заставляющая склоняться у своих ног немало мужчин, в конце концов сложилась под Цзян Фэнмянем. Цзян Чэн поднял взгляд и пристально вгляделся в великолепной красоты глаза Юй Цзыюань, в которые люди не осмеливались смотреть. Эта женщина уехала далеко от дома, вышла замуж за мужчину, в чьём сердце живёт другая, стала женой, вырастившей сына для кого-то другого, стала хозяйкой, ответственной за благополучие народа, но потеряв при этом свою любовь и гордость. Ей не была нужна фамилия Цзян Фэнмяня, она не хотела, чтобы её называли мадам Цзян. Это был последний кусочек оставшейся у неё чести, последняя черта, проведённая ею в несогласии с миром. А Цзян Ваньинь – её единственная надежда. Позже Цзян Ваньинь бесчисленное количество раз выпускал Цзыдянь в бою, и бесчисленное количество раз в холодном свете фиолетовых всполохов виднелась женская фигура, поражающая своей элегантностью и силой духа. В ночь падения Пристани Лотоса, когда она сковывала Цзыдянем своего сына, она, должно быть, молилась и благословляла мальчика, как могла, но не имея возможности произнести это вслух, лишь выкрикнула: «Вэй Ин! Послушай меня внимательно! Защити Цзян Чэна, умри, но защити его, ты меня понял?» Его мама, вероятно, единственный человек в мире, который ставил Ваньиня перед Вэй Усянем. Цзян Чэн медленно надел Цзыдянь, пройдя путь от кончика пальца к его корню, и вместо того, чтобы встать, придвинулся ближе, положив руки ей на колени, ощущая её явную скованность. — Мама. Больше слов не было. Он не знал, что ещё сказать, и мог только снова и снова звать «мама». Женщина, всю жизнь славившаяся упрямством и силой, смотрела на него пустыми глаза, не откликаясь. Цзян Чэн положил голову её на колени: — Этот сын был непочтителен, пожалуйста, мама, прости. В последний момент перед уходом он почувствовал, как на его макушку опустилась слабо подрагивающая рука.***
Цзян Чэн проснулся, посмотрел на пустые пальцы, моргнул – снова ничего. Он перевернулся на спину, не планируя засыпать На этот раз он не был зол, и также ему не было слишком грустно, как в прошлые разы. Он был лишь слегка подавлен, наконец понимая: даже если будет больно и придётся сражаться, жизнь Цзян Ваньиня неотделима от Пристани Лотоса. Возможно, если не будет начала, то не будет и плохого конца. Однако без начала что сделает Цзян Ваньиня Цзян Ваньинем? То, что он любит, разве не гордая непокорность его мальчишества, никогда не признающего поражения, разве не жар его молодой крови? То, что он любит, разве не способность сохранить нежность души, даже пройдя через все превратности жизни и вкусив всю горечь мира? Кроме того, начало не обязательно означает плохой конец. Тогда Цзян Чэн вспомнил две странные смены настроения и голос, который он слышал во время этого путешествия. Он был уверен, что слышал голос Цзян Ваньиня.