reversibility

А ведь для того, чтобы жить, нужны более веские основания, чем для того, чтобы умереть.

Антуан де Ривароль

Как обычно ведут себя детективы, расследующие запутанные дела? Получив важную информацию, едут в своё «логово» и структурируют полученные данные. Они вывешивают на доску с красными нитями фотографии, газетные вырезки, выписывают главные адреса и события, думают и размышляют. По крайней мере именно так показывают в кино. Наверное, мне, пытающемуся выяснить обстоятельства чужой смерти, надлежит поступить так же. Я должен поехать сейчас домой и попытаться трезво проанализировать всё то, что рассказал мне Чон Хосок. Отбросить бесконечные боль, терзания, жажду закричать подстреленным зверем. Всё это в себе надо уничтожить и начать думать, анализировать. Да, так было бы правильнее и логичнее всего. Но я, вопреки правилам и логике, лежу на холодной земле, собравшись в клубок, на одной из вершин в парке Ансан. Отпиваю из бутылки сорокаградусного соджу, которую держу в руках, а в моих глазах застыло отражение ночного Тэгу. Такого величественного и красивого с высоты птичьего полёта Тэгу. Горящие в ночи огни всегда завораживали меня, успокаивали. А сейчас я смотрю на этот город и ненавижу его за то, что в нём нет одного-единственного человека. Я, наверное, выгляжу жалко. Не смог выдержать правду, к которой так упорно стремился. Думал, что увиденная дважды смерть меня закалила, что навыстраивал себе достаточно стен из чужих плоти и крови, а на деле в очередной раз не справился. Расплакался из-за слов о наркотиках и позволил себе дать слабину, предавшись не менее губительному веществу. Что бы подумала сейчас обо мне мама, увидев меня? Что я напоминаю ей соседского алкаша, каждый вечер лежащего у порога собственного дома? Что гублю и рушу собственную жизнь? Или сказала бы, что помощь нуждающимся — это «так в моём духе»? Возможно, улыбнулась бы моим невероятным рассказам о путешествиях во времени и назвала героем, вечно гоняющимся за справедливостью. Вот только… в моём поступке нет ни капли геройства. Я на самом деле всего лишь жалкий эгоист, жаждущий избавиться от чувства вины за безразличие к незнакомцу. Может, я, как и Хосок, просто нуждаюсь в том, чтобы меня простили за тот грех, что я совершил? Из-за таких, как я, уходят такие, как Тэхён. И если бы кто-нибудь попытался сейчас меня переубедить в собственной греховности, если бы начал убеждать в том, что я просто в тот день даже не подозревал, что Тэхён нуждается в помощи, то я бы ответил одним именем. Хосок. Сегодня я заставил этого парня думать, что всему виной не родители, а он сам. Будто он собственноручно Тэхёну и вены вскрыл, и в спину толкнул на крыше. Хотя, конечно же, это не так. Не он один ответственен за это. Тут виноваты все. Мы все неосознанно стали частью одного пазла. Водитель, который сбил ребёнка, а потом скрылся с места преступления. Мама, которая не выдержала потери старшего сына и сошла с ума. Отец, отказавшийся быть соучастником этого безумия и сбежавший из страны. Друг, в отчаянии принявший предложение попробовать наркотики. Тэхён, не стерпевший боли и страданий. Я, несчастный, одинокий и безразличный к целому миру. Такие разные по своей сути детали случайным образом сложились в единый механизм убийства. Есть ли смысл вычислять из нас наиболее виноватых? Отмерять по граммам каждое сказанное слово и несделанное действие? Будет ли толк в том, что я найду для каждого из нас момент в прошлом, когда мы могли бы разорвать этот порочный круг и предотвратить случившийся ужас? Сомневаюсь, что мне на это хватило хотя бы времени. Ведь сюда подключились бы и администрация здания, с незапертой крыши которого Тэхён спрыгнул, и одногруппники, что оставались, подобно мне, слепцами, и продавец наркотиков, и… Перечислять можно бесконечно. В жизни каждого найдётся тот, кто виноват перед нами, и тот, перед кем виноваты мы. Но в этом нет никакой пользы. Слишком уж, на мой взгляд, много лирики посвящено тем, кто «согрешил». А что об их жертвах? Почему мы так сильно зацикливаемся на себе? Почему столько времени размышляем о том, что совершили, а не о том, как человеку теперь справляться с теми болью и разрушением, что мы после себя оставили? Я ведь дал обещание, что больше не буду вязнуть в ненависти к себе, но снова в ней утопаю. Даже сейчас, особенно сейчас, вместо того, чтобы что-то наконец предпринять, я жалко бездейств… Стоп. Хватит. Вот так уже лучше. Безмолвие, спокойствие, долгожданное умиротворение. В моей голове наступила полная тишина, а в ней нередко рождаются важнейшие истины. Значение сейчас имеет только содержание этой тишины. Оно у каждого своё, и истины, то есть ответы на собственные вопросы, тоже будут отличаться. Содержание моей тишины такое: в ней не слышен голос Тэхёна. И ответы в этом потоке создаются соответствующие. Я закрываю недопитую бутылку соджу крышкой и аккуратно ставлю рядом с собой. Нельзя, чтобы она разбилась, и кто-то поранился осколками. Поднимаюсь на ноги, отряхивая с себя землю и дорожную пыль. Руки по швам, голова задрана высоко в небо. Глаза прикрыты, нос глубоко вбирает в себя свежий воздух ночного Тэгу. Такого большого и величественного Тэгу, из лап которого пожелал сбежать Тэхён. И у меня есть только один способ его догнать — пойти по им оставленным следам. Я делаю шаг вперёд, ничего не страшась. Какой бы мир меня внизу не ждал, мне есть к кому пойти. И прыгаю вниз.

***

Сначала была боль. Я летел со склона вниз, представляя себя Тэхёном в день его смерти. Хотел ли он «отменить» свой прыжок в момент падения? Пожалел ли о сделанном выборе? И можно ли это вообще называть выбором? Может, безысходностью? Затем меня коснулась земля. Я ударился об неё спиной, а потом меня на быстрой скорости крутило из стороны в сторону. Каждым участком своего тела я бился об жёсткую и сырую землю, словно попрыгунчик. Одежда на мне задиралась и рвалась, а на коже появлялись ссадины и царапины. Может, людской мир таким образом «помечал» меня? Оставлял по всему телу отметки, чтобы ни Ад, ни Рай не могли посягнуть на меня и забрать к себе. Итогом стала темнота. Кромешная тьма ослепила меня, а когда я вновь открыл глаза, то передо мной уже ярким светом сиял белоснежный коридор знакомых дверей. Красные, бордовые, фиолетовые, чёрные. И лишь одна белая. Та самая, за которой меня, я знаю, ждёт Тэхён. Но разве есть у меня теперь право заявляться к нему и требовать поддержки и прикосновений, когда я нисколько не продвинулся в своих попытках вернуть его к жизни? Я бы не посмел теперь на него даже взглянуть. Потому отворачиваюсь в противоположную от белоснежной двери сторону — мне не позволено — и встаю с места, осматривая себя на предмет повреждений. Одежда цела, на ладонях с растопыренными пальцами ни единой царапины, а на одежде ни единого пятнышка. Будто не было прыжка вниз, не было болезненных столкновений с землёй. Как это возможно? Хотя, честно говоря, мне уже всё равно, как и каким образом всё происходящее вообще возможно — значение теперь имеют только двери, за которыми меня уже давно ждут. Как часто Тэхён молился перед сном, чтобы хоть кто-нибудь нашёл его разбитую на части душу и укрыл от всего мира? Как часто плакал, прося помощи у Бога? И отвечал ли Он ему хоть раз? Иду вдоль стены, ведя ладонью от одной двери к другой. Сначала идёт красная, потом тёмно-красная и красная с царапинами, как от ножа, по всей поверхности, а в конце зелёная с красными подтёками, как кровь. Иду дальше. Чёрная дверь, бордовая, а за ней — тёмно-серая. Здесь всё пестрит тёмными цветами. Мне хочется громко выругаться, потому что в голове эти цвета невольно ассоциируются с тэхёновыми внутренним миром и болью. Передо мной вдруг появляется совершенно иная дверь, отличная от всей той крови, что была прежде. Застываю на месте, глупо приоткрыв рот. Эта дверь неоново-фиолетовая, и если бы в этом коридоре было темно, то она непременно стала бы маяком для заблудших душ. Что мне делать? Открыть одну из красных дверей, которых здесь лидирующее большинство? Или же попытать удачу и открыть ту, что совсем не вписывается в общую цветовую гамму? Всё это очень странно. И одновременно интригующе. Что, если это некий знак? Подсказка? Я должен рискнуть. Других вариантов всё равно не так много. Я осторожно, немного боясь, открываю фиолетовую дверь и переступаю её порог. За шиворот сразу же задувает ледяной ветер. Перед глазами в ряд выстраиваются вывески на знакомом языке и привычные здания. Очевидно, я нахожусь в Тэгу. Хоть и не совсем понимаю, в какой его части — здесь я никогда не был. Когда дверь за мной с шумом внезапно закрывается, я испуганно оборачиваюсь, находя на её месте пустоту. Дверь исчезла. А за моей спиной теперь находится какой-то подъезд, из которого я, якобы, только что вышел. Хорошо. Всё в порядке, я попал в знакомое мне пространство, я — в Тэгу. Это вполне можно назвать хорошей новостью, учитывая, с какими неразберихами мне доводилось сталкиваться прежде. В этот раз всё обязательно пройдёт куда более удачно. Начинаю не спеша двигаться вперёд. Спускаюсь по маленькой лестнице и иду дальше вниз по улице. Оглядываюсь по сторонам, привыкая к новой обстановке. На улице холодно и темно, людей практически нет. Дорога проходит в тихих раздумьях. Почему эта яркая дверь привела меня в пустоту? Может ли это быть ошибкой? Все прошлые разы я сразу оказывался в том месте, где так или иначе находился Тэхён, и лишь один раз мне пришлось немного напрячься, чтобы доехать до него. Должен ли я и сейчас постараться сильнее, чтобы его найти? Решить какую-то логическую задачу? Ведь ничего в этом мире не даётся даром. У всего есть цена. И если мне придётся вечность бродить по вечерним улицам Тэгу в поисках Тэхёна, я не остановлюсь. В конце концов у меня есть Намджун, который может пробить для меня нужный адрес. Кстати, о Намджуне. Я ведь прямо сейчас могу отправиться к нему. Он может мне помочь. Я не в незнакомом городе, а в своём родном. Причин для паники быть не должно. Намджун прямо сейчас, вероятно, в… Стоп. Я останавливаюсь, смотря расфокусированным зрением вперёд, пока в моей голове происходит загрузка. Достаю телефон, проверяя время: двадцать часов семь минут, одиннадцатое октября. Убираю смартфон обратно в карман, и только потом до меня доходит осознание двух вещей. Первая: мой телефон работает, не исчез и не растворился. Вторая: в этой реальности на дворе тринадцатое октября, самое начало, тогда как в моей действительности Тэхён убил себя под его самый конец. Двадцать седьмого, если быть точным. А год? Какой сейчас год? Мгновенно достаю телефон обратно, чтобы получить ответ на свой главный вопрос. Две тысячи двенадцатый. Четыре года назад по прямой от моей реальности. Господи... Меня вдруг начинает тошнить от шока и волнения. В голову ударяет что-то пугающее, безысходное. Так далеко я ещё не перемещался. И даже не знаю, что страшнее: оказаться в мгновение ока на другом континенте или на расстоянии в четыре года от своей настоящей жизни? Так, спокойно. Я ведь давно уже знаю, что перемещения возможны, чему тогда так теперь удивляюсь? Всё в порядке, прыжок всего лишь на четыре года назад. Это не так много. Мне здесь сейчас… двадцать два года. Прекрасный возраст. Университет, пьяные посиделки с друзьями и теплящаяся в сердце надежда, что шанс на счастливое будущее всё ещё реален. Где-то ведь в этой реальности есть Чонгук, верно? Тот Чонгук, который не я? Другой. Я же не мог вселиться в его тело, ибо он, молодой и полный сил, наверное, сидит прямо сейчас, засыпая, над учебными материалами и готовится к занятиям. Мне бы никогда его не встретить. На всякий случай достаю телефон, включаю фронтальную камеру, чтобы проверить: я — это действительно всё ещё я. Смотрю на своё отражение и вижу, что у меня короткие волосы, тогда как у прошлого, двадцатидвухлетнего Чонгука, длина была по плечи. Он их ещё на кончиках любил окрашивать в бирюзу. Ему казалось это красивым. Мне до сих пор кажется тоже. Так, ладно, пора кончать с этим. Знаю, что эту ситуацию очень сложно просто взять и принять на веру, не ужаснувшись в процессе, но мне приходится. У меня чертовски мало времени для всей этой лирики. Нужно вернуться к Тэхёну. Если мне сейчас здесь двадцать два, то ему... Ему сейчас всего лишь семнадцать. Семнадцать… Десяток и ещё семь. Что-то в этом числе не даёт мне покоя, какая-то мысль крутится рядом с этим возрастом, но мои мысли внезапно прерывают: — Нахуй всё! — кричит не один человек, а несколько. И фразы, будто заранее отрепетированные, звучат в унисон. — Нахуй домашнее задание и нахуй дебильную форму! Следом за криками проносится громкое «ю-ху-у». Радостное, счастливое. Или же отчаянное? Разобрать сложно. Обе эмоции слишком сильные, чтобы мне сейчас удалось провести между ними грань. Я выхожу из-за угла на звук и оказываюсь на широкой улице, упирающейся в здание городской школы. Вокруг неё бегают два человека, выливающие на стены ярко-красную краску из пластиковых вёдер. Их лица в области рта и носа обмотаны банданами, как в каком-нибудь бандитском фильме, а у одного под неё и вовсе полностью спрятаны волосы. Догадаться не так уж и сложно: они, судя по крикам, содержанию фраз и действиям, выражают протест. Учителям, школе, системе. Я и сам в своё время просто ненавидел школьную форму. Проходит несколько минут, прежде чем двое заканчивают свою шалость и, отбив друг другу пять, начинают уходить. Когда они проходят перпендикулярно той улице, где нахожусь я, когда один из них снимает с лица и головы банданы, являя миру свои красивое лицо и яркие волосы, то моё тело крупно вздрагивает. От страха, волнения, радости, смятения и чего-то ещё. Во мне множество чувств рождается за одно мгновение. И ответ на вопрос, куда стоит отправиться, в голове тоже мгновенно рождается. Мои главная цель, пункт назначения и весь нынешний смысл находятся прямо передо мной. Он здесь. Бежит, продолжая беззаботно выкрикивать на всю улицу свои лозунги вместе с другом. Звонко смеётся, от этого слегка замедляясь и запрокидывая назад голову, пока холодный ветер ласкает его лоб, щёки и нос, оставляя на мягкой коже румяные отпечатки. Проводит рукой по малиновым волосам, что осыпаются осенней листвой и… …поворачивается лицом прямо ко мне. Тэхён вдруг останавливается посреди улицы, вонзившись в меня растерянным взглядом. Богом клянусь, с расстояния нескольких метров я могу разглядеть смятение на его лице, будто моё присутствие для него что-то значит, будто моя личность каким-то образом откликается в его душе. Или же он просто с кем-то меня перепутал. Не знаю. Но всё равно не двигаюсь с места, боясь потерять ту тонкую нить, что нас в данную секунду связала. Он не уходит тоже. Продолжает смотреть, изучать. И лишний раз будто тоже не дышит. Потому что мне кажется, что я бы непременно услышал его дыхание. Настолько я замер на месте. Или настолько уже привязал себя к нему. Так и стоим, смотря друг на друга непрерывно и заворожённо, как в самой настоящей сказке. — Эй, Тэхён! — голоса, разделившись друг от друга, обрели теперь индивидуальность. Во втором человеке я узнаю Чон Хосока. Он подходит, прерывая наше уединение. В одной руке держит пустые вёдра, а второй — осторожно касается тэхёнового плеча, разворачивая к себе. — В чём дело? Хосок перекрывает мне собой весь обзор. Становится очередным препятствием на пути к моему главному смыслу, и я почти готов даже броситься вперёд, чтобы толкнуть его и приказать уйти, готов начать умолять его отдать мне обратно эти минуты нашего с Тэхёном уединения. Заслуженные они или нет — это всё, что поддерживает во мне жизнь. Но мне не приходится — Тэхён, будто почувствовав, делает всё за меня. — Отнеси это в машину, — он хлопает в дежурной манере Хосока по плечу и слегка отстраняет от себя. Возвращает не принадлежащий мне по праву обзор. И вот мы снова — глаза в глаза. Неужели он умеет считывать мои желания? Или всё куда проще: он и сам в этих взглядах смертельно нуждается. — Я сейчас подойду, — добавляет Тэхён, слегка повернув голову к растерянному Хосоку. Проявляет уважение. А с меня глаз больше не сводит. Но не держит их и меня, как в ловушке. Скорее — почему-то и зачем-то укрывает от целого мира. — Тэхён, это кто вообще? — Хосок, проследив за направлением чужого взгляда, непонятливо кивает в мою сторону головой и спрашивает обвинительным тоном. А в обвинениях нередко скрываются обиды, ревность и боль. Мы с Хосоком встречались совсем недавно, потому теперь его поведение мне разгадать не составляет труда. Мальчишка влюблён, и ему очень больно видеть интерес в направленном на меня взгляде. — Нас дела ждут, помнишь? — Он слегка тормошит Тэхёна, стараясь обратить на себя внимание. Но всё внимание по какой-то причине отдано мне одному. И это, наверное, несправедливо. Я — не проявил дружелюбие, не заметил подвоха, не предотвратил печальный конец. Меня никогда даже не было рядом. Я — тэхёнового внимания абсолютно не заслужил. Но чувствам не знакомы такие понятия и меры измерения. Им просто хочется. Чтобы Тэхён продолжал смотреть, чтобы дарил внимание и просто оставался рядом. А о «заслуженности» они никогда не задумываются. Я ведь банально не выдержу, если он прямо сейчас развернётся и уйдёт, списав свою короткую заминку на что-то ему неподвластное. Упаду, потеряв опору. И, наверное, в этот раз замертво. Но меня в очередной раз спасают от маленькой смерти. — Я сейчас подойду, — повторяет Тэхён Хосоку мягко и совершенно беззлобно. Но я слышу в этой фразе стальные нотки. Она, как и сам её обладатель, не ждёт чужих одобрений и не терпит никаких пререканий. Зарождающиеся во мне бури переживаний и страхов сразу же успокаиваются. Ходящие по моей крови, как по воде, суды в этот раз остаются в безопасности. Хосок с крайне недовольным видом цокает, но всё-таки слушается и уходит. Я — не смел бы ослушаться тоже. В этом мы с ним всё-таки абсолютно идентичны. Привязали себя намертво к одному человеку. И называем каждый своим.

Mr.Kitty — After Dark

Так вот мой человек идёт теперь прямо ко мне. Уверенно, торопливо, без тени сомнения на лице. И, подойдя почти вплотную, молчит. Смотрит жадно. Будто искал, как и я, сквозь года и другие миры, а теперь, наконец найдя, не знает, за что взяться в первую очередь. Смотрит нахмуренно. Будто и сам не понимает, зачем всё это делает. Не спешу нарушать его молчание и задумчивость — незаметно и осторожно осматриваю образ, прежде бывший мне не знакомым. Семнадцатилетний Тэхён, конечно же, выглядит иначе, чем двадцатилетний. У его лица очень мягкие черты, в нём видно подростка. Щёки — безбожно очаровательные, слегка оттопыренные уши кажутся милыми, во взгляде ярким светом горит искренность. Тэхён кажется мягким, кротким. Однако он пытается спрятать это за объёмной кожаной курткой, которая мне уже знакома, и военными берцами. Будто океан можно спрятать в кувшине. — Почему ты остановился, увидев меня? — Под стать ему делаю первые шаги. Больше не прячусь в себе, как в скорлупе. Открываю все двери самостоятельно. Тэхён отвечает без промедлений: — Потому что больше не хотел идти. Меня моментально прошибает наэлектризованным трепетом, волнением. По телу пробегает волна мурашек. С губ слетает неконтролируемый томный вздох. Я, как и он, по сути тоже не захотел больше идти. Зациклился за мгновение на одном человеке, запечатлелся каждым атомом. Не захотел продолжать жить в том мире, в котором не было больше Тэхёна. И какая уже разница — чувство вины меня ведёт вперёд или что-то иное, если итог здесь один: или возвращаемся вместе, или не возвращаемся вовсе. — Меня зовут Чон Чонгук, — протягиваю ему руку, прогоняя от себя наваждение. Больше не желаю тратить время на то, чтобы более быть для него незнакомцем. Это ведь первый раз, когда мне довелось официально ему представиться. Я знаю и его боль, и печальную судьбу, и мелодию смеха, и даже то, как колется его щетина, когда он обнимается. А он знает только моё имя. Может, теперь, когда мы начнём сначала, всё будет иначе. — Я Тэхён, — он сжимает мою протянутую ладонь в своей, задерживая их на некоторое время в воздухе. Не отпускает, держит. Будто примеряет в своей, или же проверяет и меня, и её на что-то. — Очень приятно познакомиться с Вами, господин Чон. «Господин Чон». Боже, скажешь тоже! Господин. Хотя с твоих уст звучит очень даже ничего, красиво. Преданно, высокопарно. Но, знаешь, есть кое-что, подходящее тебе куда больше: — Зови меня просто «хён». — Как пожелаешь, хён, — он вновь, как и в самый первый день нашей встречи, выделяет это слово интонацией, заставляя меня жутко смутиться. И улыбается, довольствуясь моей реакцией. — Застегнись, пожалуйста, хён, — Тэхён подходит ко мне чуть ближе, поддевает тонкими длинными язычок моей куртки и застёгивает её до конца, стараясь, как и в прошлый раз, не задеть мой подбородок. Иными словами: остаётся из мира в мир собой. — На улице очень холодно. Разве? Меня греет один только взгляд. — Спасибо тебе, Тэхён. Он кивает мне и продолжает самодовольно улыбаться. Молчит. Покусывает губы, наблюдая за мной и моими реакциями. А они у меня такие, будто семнадцать не ему, а мне. Будто это у меня, смущённо потупившего взгляд, юность, наивность и гормоны включены на максимум, а он без остановки искал меня, чтобы наконец забрать себе. — Уже поздно, — он отводит взгляд к тёмно-синему небу. Тоже всё-таки смущается, хоть и тщательно старается этого не выдать. — Ты не боишься? — А есть чего? — Таким, как ты, есть. — Каким? — Красивым. Мои щёки вспыхивают алым, не щадя. Не дают даже возможности вдохнуть поглубже и найтись с ответом. Растерянно молчу. Тэхёнов взгляд, направленный на меня с ракурса чуть опущенной головы, выглядывающий из-за длинных пушистых ресниц и небрежно рассыпавшейся малиновой чёлки, нежный и мягкий. И такой глубокий, что я боюсь утонуть, пока смотрю. Хотя уже давно иду ко дну. Несмотря на уверенные тона и заявления, Тэхён волнуется. Ждёт моего ответа, переживая, не переборщил ли, не сморозил ли глупость в попытке произвести впечатление и сделать комплимент. Вы мне не поверите, но я каким-то образом вижу это по его глазам, слышу по тихому дыханию и… Просто чувствую. Но я всё равно не могу распознать суть его мыслей. Какие чувства вообще сподвигли его ко мне подойти и заговорить? Что он видит, когда смотрит на меня? Я кажусь ему знакомым? Или же всего лишь красивым? Тем, кого, например, можно «подцепить»? Хосок уже один раз упоминал при мне неких «хахалей». Кто знает, может, Тэхён в свои семнадцать уже соблазняет мужчин, которые штабелями покорно укладываются в его постель. А ко мне он подошёл лишь для того, чтобы сделать очередным пунктом в своём списке достижений. Я же его совсем не зна… Подождите. Уверенный тон голоса, самодовольная улыбка, нежный взгляд, мягкие прикосновения, застёгнутая до самого верха молния. Даже кожаная куртка — всё такая же потрёпанная и для него слишком большая. И интонации — всё так же смущают. Как смею я заявлять, что совсем его не знаю, тогда, когда Тэхён из мира в мир, из реальности в реальность, относится ко мне с одинаковыми трепетом и привязанностью? Он всегда, всегда остаётся собой. — Мы едем, блять, или нет?! — Внезапно раздавшийся звук сигнала машины заставляет вздрогнуть от испуга и меня, и Тэхёна. Это Хосок, который уже заждался своего недо-друга. Тэхён «приходит в себя» раньше меня. Короткой улыбкой извиняется перед мной, а потом отбегает на дорогу, к подъехавшей машине, в которой сидит Хосок. Тэхён переваливается через открытое окно, облокотившись на него локтями, и говорит так тихо, что мне совсем ничего не слышно. Зато мне слышно Хосока, выплёвывающего раздражённое: — Блять, Тэ, какого чёрта?! — Следующие слова он старается произнести тише и спокойнее, но мне всё равно удаётся их услышать: — У нас были планы, — «планы» выделяются особенной интонацией, понятной только им двоим. — Я нихуёво потратился. И меня вдруг внезапно оглушает цунами, порождённым внутренним моретрясением. Боже, какой я глупец. Как быстро забыл то, что скажут мне через четыре года в будущем. То есть вчера. «Я предложил ему экстази». «Мы попробовали его, когда нам было по семнадцать лет». Семнадцать лет. Десяток и ещё семь. Прекрасный возраст. Но иногда, в силу принимаемых решений, очень опасный. Прежде чем Тэхён успевает что-то ответить, я зову его громко по имени: — Тэхён! Не знаю, чего пытаюсь этим добиться и на что в принципе надеюсь. Мне ведь нельзя ни о чём говорить напрямую, чтобы не повторить прошлых ошибок. Мне нельзя подбежать к нему и загрести в свои объятия, в которых он будет защищён от того, что может быстрее подвести его к краю. Мне нельзя ничего, я безоружен. И всё, что у меня есть — надежда на нашу с Тэхёном прочную и нерушимую связь. Он ведь почувствовал в первую встречу, что я несчастен. Он ведь почувствовал, что мне нужен отдых, когда меня к нему привёз Джин. И захотел, будто что-то внутри его притянуло, остановиться около меня пару минут назад. Так пусть и сейчас мои встревоженный голос и умоляющий взгляд подскажут ему правильный путь. Он оборачивается. Смиряет меня растерянным взглядом, колеблется пару бесконечных секунд, а потом, поджав плотно губы, отворачивается к машине. Всё это происходит слишком быстро, чтобы я успел хоть что-то понять. — Да иди ты к чёрту! — кричит вдруг Хосок и с ревущим мотором, разрывающим вечернюю тишину, уезжает. Тэхён же остаётся стоять посреди дороги, смотря вслед уезжающей машине. А я облегчённо выдыхаю, расслабляя напряжённые плечи. Он меня услышал, увидел. И всё каким-то образом понял. Не стал уезжать с Хосоком в то место, в котором они должны были бы принять наркотики. Я его этим спас…? — Прости, хён, — он возвращается, прерывая мои размышления. Поправляет свои спадающие на лоб волосы, а потом неловко топчется на месте, играясь ногой с какими-то камушками на земле. — Хосок хороший, но немного импульсивный. Он не любит, когда кто-то рушит наши планы. И не любит, когда кто-то забирает тебя у него, знаю. — Наверное, он очень к тебе привязан. Тэхён молчит, поджав губы. Не знает, что на это ответить? Или же: аргументов в подтверждение этого полувопроса у него накопилось так много, что страшно даже подумать. Влюбиться в лучшего друга — ужасно. Есть риск потерять всё сразу: и дружбу, проверенную годами, и собственное сердце, что непослушно привязывается цепями к одному человеку. Быть же объектом любви своего лучшего друга на самом деле тоже не менее отвратительно. Тут ставки становятся выше: не только потерянная дружба и разбитое этим же чувством сердце, но и вечное чувство вины. Неосознанно причинить боль тому, кем дорожишь, и держать в руках ключ к его счастью, но не иметь возможность этот ключ просто взять и отдать — дерьмово. Кисло и горько. Я с таким, конечно, не сталкивался, но своей богатой фантазией представить вполне могу. Потому на молчание Тэхёна отвечаю переводом темы с одной на другую: — Зачем вы окрасили школу в красный цвет? — Подхожу к нему ближе, ровняясь плечом к плечу, и рукой указываю в сторону измазанных стен. А телом, что соприкасается в случайном порядке с его, показываю: тоже тянусь, тоже хочу быть рядом и говорить. Я больше не дам ему возможности хотя бы предположить, что он мне не интересен. — И кричали протестные лозунги? — Протестуем, хён, — он усмехается. Мы оба, подгоняемые чем-то невидимым и неосязаемым, одновременно и не сговариваясь, спускаемся на пешеходную тропинку и медленным шагом бредём в противоположном от школы направлении. Воздух, казавшийся мне прежде нестерпимо холодным, теперь освежает и греет. Дарит неописуемые чувства комфорта, расслабленности и защищённости. Конечно, дело в присутствии Тэхёна, я это знаю и его заслугу не преуменьшаю. Но вдумайтесь только: этот парень способен влиять даже на погоду, заставляя её преображаться. — Знаю, что для тебя, это, наверное, прозвучит слишком по-детски, но школа реально невыносима. Эта дурацкая форма, запрет на изменение своей внешности, бесчисленное количество дополнительных занятий, наказания и вечное чувство страха перед экзаменами. В этих условиях мало кто успевает подумать о том, чем на самом деле хочет заниматься в жизни. — Нет, совсем не по-детски, Тэхён, — я даже торможу на мгновение, чтобы заглянуть ему в глаза и взглядом показать: я воспринимаю каждое твоё слово всерьёз и не намерен тебя осуждать. — Более того, я полностью согласен с тобой. Я и сам до сих пор не понимаю, зачем нужна форма. Можно же было ограничиться цветами и узорами, которые могут быть неприемлемыми для школы. Ну, например, ввели бы запрет на проход в школу в купальнике или… шортах. Это я понять могу, а вот форму — нет. — А я бы и в шортах ходил. Это никак не повлияло бы на мои знания или отношение к учёбе. Я бы мог сказать ему, что “школьная форма, как и любая форма, дисциплинирует, приводит к сплоченности, способствует выработке в учениках ощущения общности, коллективизма, общего дела и наличия общих целей; что форма ограничивает возможность конкуренции между учениками в одежде, значительно снижает визуальную разницу между учениками из семей различного материального достатка, препятствуя расслоению по принципу «богатые/бедные»”. Вот только помимо «дисциплины» и «сплочённости» есть и другие, не менее значимые вещи. Например, уважение личных границ и доверие, а также человечность и дружелюбие. Какой толк в школьной форме, дисциплине и «ощущении общности», если дети продолжают друг над другом издеваться и доводить до критических состояний? Если они продолжают ненавидеть друг друга, учителей и всю школу в целом? Если продолжают себя убивать. Мы с Тэхёном доходим до небольшой спортивной площадки с красивыми кустарниками и несколькими лавочками, освещёнными тёплым светом фонарей. Садимся рядом, плечом к плечу, смотря вперёд, на проезжую часть. Я немного горбачусь, потому что «спинки» у лавочки нет, а Тэхён откидывается назад, упираясь ладонями в разрисованную местными хулиганами древесину. Здесь немноголюдно и очень уютно. Пусть вид и не самый живописный, но компания — самая лучшая из всех возможных. Если честно, я до сих пор не могу поверить, что действительно вижу его живым. Что сижу рядом, разделяя с ним один на двоих воздух. Вот он, дважды умерший у меня на глазах, прямо сейчас находится по правую руку от меня и всматривается в ночное небо. Тёплый, дышащий, мыслящий о чём-то своём. Живой. Более того, он не уехал с Хосоком принимать экстази, тем самым кардинально изменив мою действительность. Если сегодня он не попробует наркотики, то, возможно, никогда больше и не вернётся к ним? Сделанное мной поможет ему хоть немного? Какой окажется моя реальность, если я прямо сейчас в неё вернусь? Тэхён будет жив? Каким бы ошеломляющим и окрыляющим не казался сейчас мой успех, мне нельзя полагаться на одни только наркотики, которые я исключил из этого страшного уравнения. Нельзя праздновать победу в войне, выиграв только один бой. Мне нужно больше: стать к нему ближе, узнать его лучше, открыть новые подробности и детали. Только так я смогу вывести из игры и всех остальных. Чтобы на пути к жизни у Тэхёна больше не было препятствий. — Ты уже решил, куда будешь поступать? — Осторожная реализация следующего этапа моего плана спасения. Больше подробностей, меньше пропастей между нами. — На факультет прикладной информатики, — сразу же отвечает он. Как будто этот заученный ответ находится у него на быстром наборе. Я обращаю внимание на то, как он начинает нервно теребить пальцами ткань своих джинс, пока взгляд его обращён куда-то за пределы нашего мира. В чём дело, родной? Скажи мне, что не так? Тебе страшно или некомфортно? Я затронул что-то очень неприятное? Только дай знать, и я всё исправлю. Обещаю тебе. — Это то, чего ты хочешь? Хосок упоминал, что мама заставила Тэхёна пойти на ту специальность, что была у Джина. Тем самым она, вероятно, пыталась заделать дыру в сердце, оставленную смертью старшего сына. Иронично, что это лишь породило новые раны — теперь уже у Тэхёна. Он просто стал заменой тому, кто в действительности был давно уже мёртв. Одно не укладывается в моей голове: почему Тэхён вообще соглашается на всё это? Почему противостоит школе и её системе, но не может дать отпор собственной матери, познавшей безумие в чистом виде? — Это то, что нужно, — выходит коротко и многозначительно. Тэхён поворачивается ко мне с улыбкой. Она, несомненно, была тёплой. Вот только тепло это исходило от искусственного света. Тэхён, не скрывая, даёт мне понять, что не на все вопросы я получу ответы. Этот — один из таких. — А ты, хён? Чем занимаешься ты? — Перевод темы выходит резким, хоть и тон Тэхёна остался, как и всегда, мягким. Меня разрывают две стороны. Одна сторона боится, что собеседник, не получив ответ на поставленный вопрос, вообразит то, чего нет. Например, что я прошу его открыться мне, но не готов сделать того же в ответ. Иными словами: что-то скрываю. Другая — всё ещё ищет собственные ответы на вопросы о том, почему Тэхён покончил с собой, пытается строить логические цепочки, которые помогут понять, что конкретно нужно сделать, чтобы всё исправить. Мне, чтобы спасти его жизнь, надлежит интересоваться Тэхёном, его делами и мыслями, а не рассказать биографию своей жизни. Но на самом деле обе стороны тесно взаимосвязаны. Истина всегда рождается путём только разговора. Для конструктивного диалога говорить должны двое. Тэхён вряд ли захочет делиться чем-то личным с тем, кто игнорирует его собственные вопросы. Потому у меня не остаётся варианта, кроме как честно рассказать всё, как есть. Пусть мне и очень жаль тратить на это, то есть себя самого, время. — По образованию я педагог, но который год работаю администратором в юридическом офисе. Со школой у меня ничего не вышло. — Получается, мы с хёном оба не выносим школу, — он по-доброму усмехается, в очередной раз слегка поворачивая ко мне голову. Наши взгляды встречаются, порождая в этот раз что-то невообразимо важное. Некое единство, доверие, понимание. Но Тэхён, будто немного страшась этих чувств, поспешно отводит взгляд. И я догадываюсь, почему, ведь сам совсем недавно испытал нечто похожее: нежелание признавать, что в мире есть человек, способный забрать всю боль, или, как минимум, разделить её со мной пополам. Это всегда страшно, потому что появляется шанс всё потерять. — Зачем ты изначально вообще пошёл учиться по этому направлению? — Изначально? — Слегка подвисаю, задумавшись. Что вообще сподвигло меня поступить в педагогический? Я ведь никогда не мечтал об этом, просто в какой-то момент это стало тем, за что я всеми силами уцепился, как за последнюю надежду, слепо веря в то, что теперь у меня, как и у всех других, тоже есть цель. А на самом деле… не иметь какой-то конкретной цели — тоже абсолютно нормально. Но понял я это, к сожалению, слишком поздно. — У меня не было никаких ожиданий и мечтаний относительно будущей профессии, а мама подсказала, что преподавание всегда было и будет востребовано и прибыльно. С такой специальностью я никогда не останусь без денег и работы. Каждое моё слово, предназначенное для Тэхёна, насквозь пропитано искренностью и честностью. Сказанное мной — правда в чистом виде. Никогда бы я не позволил себе пренебрегать подаренными мне доверием, временем и добротой. — Звучит дерьмово, — ёмко подытоживает Тэхён, одаривая меня понимающе-сочувствующим взглядом. Словно спасать словами и взглядами нужно не его, а меня. — Выбирать работу по принципу востребованности и прибыльности. Дерьмово. Хорошее слово для описания всей моей прошлой жизни в принципе. Взять хотя бы тот же выбор профессии. Нам с детского возраста вдалбливают в головы, что нужно хорошо учиться, чтобы в будущем стать успешным и богатым. Но нам редко когда говорят, что нужно стремиться не к успеху и богатству, а к счастью, маленьким радостям и жизни в полной гармонии с собой. Я думал, что мне нужны цель и мечта, нужна востребованная профессия, чтобы почувствовать себя счастливым. Таким, как все. Но я никогда не заглядывал так далеко в будущее, в котором ничего из того, к чему я стремился, не сделало меня по-настоящему счастливым. Тэхёну я отвечаю короткое: — Согласен. Потому что действительно полностью согласен с тем определением, что он дал. Лучше, повторюсь, и не скажешь. Но вот о том, что с годами не всегда жизнь становится лучше, а зачастую даже и хуже, ему лучше не знать. Потому что я сделаю всё, чтобы его жизнь в будущем значительно отличалась от того, что он имеет сейчас. А сейчас мне на правах незнакомца подвластны только ответные понимание, доброта и нежные взгляды. Он вдруг переводит тему: — Знаешь, иногда мне хочется сбежать. — Куда? — Да куда угодно. Взять хотя бы Америку. Я чувствую исходящий от неё дух свободы. Думаю, что смог бы там быть более открытым и счастливым. Что он подразумевает под… открытостью? Неужели кто-то сильно достаёт его из-за ориентации? Или же это банальная потребность всегда, куда бы ни шёл, оставаться собой? Меня вот поражает, что люди, говоря о нетрадиционной ориентации, в пример наличия у меньшинств «прав» приводят отсутствие физического насилия. «Да тебя ж никто не трогает, косо не смотрит», — сказал мне однажды мой одногруппник. Но меня не трогали лишь потому, что свою ориентацию я не демонстрировал всему Тэгу открыто. Никогда не целовался с парнями на улице, не подкатывал к первому понравившемуся на вечеринке. И, хоть я и не планировал подобное делать, сам факт того, что ответом на эти действия могут стать агрессия и насилие в мою сторону, меня угнетает. Желание прокричать на весь мир о своей любви к какому-нибудь парню может обернуться для меня большой проблемой. И это чертовски грустно. Оставаясь собой, ты всё ещё не можешь быть собой. Видя толерантность со стороны людей, ты всё ещё порой замечаешь, какая же эта толерантность избирательная и ограниченная. Ведь когда речь заходит о чём-то бо́льшем, например, о браке или детях, то те самые «толерантные» в миг превращаются в ярых гомофобов. Так что Тэхёна я прекрасно понимаю. Однако в одном он всё-таки немного заблуждается. В каждой стране нашего огромного мира найдётся хотя бы один человек, который всё равно не сможет принять гомосексуальность. — Знаешь, как говорят: «Куда бы ты ни поехал, ты берешь с собой себя», — ввиду ограниченности времени стараюсь говорить кратко. И доходчиво. В каждой точке пространства нам будет неуютно, пока мы не научимся говорить с собой, понимать себя и принимать, любить. Но Тэхён вдруг произносит кое-что такое, что абсолютно сбивает меня с толку: — А я бы оставил себя здесь. Сомневающегося, переживающего, загоняющегося, уставшего. Старого себя оставил бы здесь. И взял бы с собой только хёна, — он дарит мне немного уставшую, но чрезвычайно тёплую и ласковую улыбку. Такую, с которой ни одна улыбка, повстречавшаяся мне за всю жизнь, никогда бы не сравнилась. Ни по красоте, ни по возникающим во мне эмоциям и чувствам. А ещё я внезапно осознаю, что речь всё это время шла совсем не об ориентации, как я предположил. Тэхён просто хочет сбежать из своей жизни в целом. Хочет убежать от самого себя, вырваться из заключения собственного «я», потому что даже мысли причиняют ему боль. — Что мы будем там делать без жилья, работы и денег? — Я больше не позволю себе относиться к его словам беспечно, потому и вкладываю в выражение своего лица максимальную серьёзность, которую, однако, приправляю мягкостью. Показываю: я спрашиваю это, чтобы чётко понимать, каков наш план, и с чего стоит начать его осуществление. Мне нужно знать, какие у нас имеются на данный момент ресурсы, и как нам действовать по приезде. — У тебя есть идеи? Ведь если для того, чтобы человека спасти, его нужно отвезти в какой-нибудь город Соединённых Штатов, то это сущий пустяк. Но как всё-таки больно, что порой человеку нужно дойти до крайности, чтобы его наконец-то услышали и помогли. — Жить, — Тэхён пожимает плечами. А я, вглядываясь в его безмятежное и улыбчивое лицо, хочу расплакаться. Мальчишка хотел жить. Просто никто не подсказал ему, как. — Что насчёт Род-Айленда? Там океан встречается с сушей. Это, кстати, самый маленький штат. Будем наслаждаться пейзажами холмов, с которых видны бескрайние пёстрые долины, усыпанные цветами. А у подножия есть много ручьев с кристальной водой и маленькие речушки. Умеешь рыбачить? — Я мотаю головой, сдерживая вставший в горле комок слёз. Мальчишка не просто хотел жить, он мечтал. О природе, бескрайних долинах, речной воде и цветах. — Ничего, я тоже не умею, — он взмахивает рукой в воздухе, как бы говоря «ерунда». — Кто знает, вдруг нам это так понравится, что в этом мы с тобой и найдём своё призвание. Станем профессиональными рыбаками, — и усмехается сам себе, будто не верит, что действительно сможет стать рыбаком. Или же: что действительно сможет пережить боль. А его «неверие» меня сильно ранит, ведь я уже всё это в своей голове с его слов успел представить. Представил, как мне удаётся спасти Тэхёна, а потом всё им задуманное осуществить. Как мы кушаем бургеры в придорожном кафе, как ездим на выходных в соседние штаты, чтобы увидеть ещё больше красот. Как мы гуляем по побережью океана и широко улыбаемся открывшимся видам, пока тёплый ветер развевает тэхёновы малиновые волосы. Или чёрные. Зелёные, голубые, каштановые — абсолютно неважно. Значение имеет лишь то, что всё это — вполне реальная и осуществимая цель. Пока мы живы, у наших ног находится весь этот огромный мир. В любую секунду можно взять и начать осуществлять любую из своих заветных мечт. Да, для переезда потребуются деньги, а ещё нужно будет оформить документы и найти работу для существования, но всё это сущий пустяк по сравнению с тем, что на соседней чаше весов восседает смерть. — Я недавно начал копить деньги, — когда он продолжает, я будто выхожу из транса. Поднимаю взгляд, который прежде был направлен вниз, и встречаюсь глазами с Тэхёном, который перекинул одну ногу через лавочку и сидит теперь лицом ко мне. — Отец иногда оказывает мне некоторую финансовую помощь. Как только у нас будет достаточное количество денег для билетов до Род-Айленда и на «первое время», давай уедем? — Помолчав, добавляет более тихим и вкрадчивым голосом: — Только ты и я. — Да, — отвечаю мгновенно, поглощённый сетями чужих чар. — Род-Айленд звучит хорошо. Потому что я готов отправиться за тобой следом в любую точку пространства и времени, даже если это будет маленький и далёкий Род-Айленд. Для меня это, по сравнению со всем пережитым, будет не больше, чем расстояние двух метров. Не сложнее, чем однообразная ежедневная рутина. Только скажи мне, и я со всем справлюсь. Он сразу же расплывается в широкой улыбке, не скрывая своей радости, и двигается ко мне ещё ближе. Затем взглядом просит повторить его позу — сесть к нему лицом, перекинув одну ногу на другую сторону. Я покорно слушаюсь. Немного неуклюже разворачиваюсь, пару раз чуть не задев его грязной обувью, пока он невесомо придерживает меня, контролируя передвижения, и оказываюсь к нему напрямую лицом. Теперь нас разделяют считанные сантиметры. Наши колени соприкасаются, отдаваясь приятным жаром по моим внутренностям. Мне даже хочется скинуть с себя куртку и всю оставшуюся одежду, чтобы дать волю этим чувствам. Эти невинные касания меня всего изнутри просто плавят. — Слова мало что значат, — загадочно улыбается Тэхён, протягивая мне мизинец. Мы так близко друг к другу, что страшно. Страшно всё испортить. У меня даже потеют ладони. — Клятва на мизинчиках? Сердце бьётся так громко, что кажется, будто его слышит весь мир. А мой — сужается до чужих родинок на лице, что я беззастенчиво разглядываю. Одна родинка расположилась на кончике носа, две других — с левой стороны под губой и на щеке, и, моя самая любимая, под правым глазом, прямо на веке. Безбожно красиво. Как и весь человек, сидящий передо мной в целом. Его мизинец всё ещё протянут, в глазах застыли растерянность и ожидание, а я не могу найти сил, чтобы прервать свои наблюдения. За тэхёновыми губами в форме, отдалённо напоминающей сердечко, слегка обветрившимися и потрескавшимися. Наверное, имеет привычку облизывать их на холоде. За необычной глубины глазами с взглядом, пронизывающим самое нутро. Мне кажется, если бы Тэхён этим взглядом приказывал людям умирать, они бы непременно его слушались. Потому что лично я отказаться вряд ли бы смог. Меня будто гипнотизирует то, что я вижу. А я вижу доброго, нежного, мягкого, понимающего, учтивого и оттого невероятно красивого человека. Такой никогда не отправил бы на смерть — скорее, принял бы на себя чужую. — Возможно, то, что я скажу сейчас, тебя напугает, — мой голос предательски хрипит. Предателями оказываются и язык с губами, что шепчут без тени стеснения: — Ты очень красивый, Тэхён. Он шумно смеётся на выдохе, сморщив нос. И взгляд отводит, потому что смущён. Прекрасный, чудесный мальчик. Неужели этот искренний, смелый и улыбчивый человек действительно вынашивает мысль о самоубийстве? Точнее, он её осуществил. Уже. В моей реальности. Это кажется мне чем-то невозможным, будто Тэхён, который сидит сейчас прямо передо мной, и тот Тэхён, чью смерть я дважды видел, — два абсолютно разных человека. Только теперь я понимаю слова его одногруппников, для которых известие о самоубийстве оказалось удивлением. Только теперь я вижу разницу между тем, как человек выглядит снаружи, и тем, что происходит у него внутри. То, что спрятано под плотью и дежурными улыбками, всегда похоже на антоним внешнему виду. Как правило, люди не смотрят глубже того, что им открыто, не пытаются докопаться до сути. Они просто любуются предложенными красивыми картинками, не вдаваясь в подробности биографии их творцов. А потом разбиваются на части от той правды, которую узнают. Тэхён быстро надевает обратно на мгновение слетевшую из-за моих слов маску непоколебимости и уточняет: — Почему же это должно меня напугать? Мне тоже удаётся взять в себя руки. Размышления и образы-воспоминания из моей реальности помогают наваждению отступить, помогают вернуть сознанию трезвость. Прочистив горло и слегка отстранившись, поясняю собственные слова: — Ну, дядя под тридцатник подходит к школьнику со словами «ты очень красивый». Начало какого-то крайне сомнительного сюжета, не находишь? — Возможно, — он смеётся, даря и мне возможность улыбнуться тому, что в его сердце находится место для радостей, а затем становится неописуемо серьёзным, после недолгой паузы заявляя: — Но многое меняется, когда выясняется, что у дяди душа шестнадцатилетки. — Откуда тебе знать, какая у меня душа? Я улыбаюсь его словам, воспринимая за очередную шутку-флирт, а вот он больше не смеётся. Даже не улыбается насмешливо. Тэхён остаётся предельно сосредоточенным. А в его внимательном и пристальном взгляде, направленным чётко в мои глаза, мелькает тень сомнения. Будто он не уверен, стоит ли говорить то, что он хочет сказать. — Возможно, то, что я сейчас скажу, тебя напугает, — говорит под стать мне. Но без попытки сделать шутливую или издевательскую пародию. Скорее, пытается обозначить важность и серьёзность своих слов. И предупреждает: сейчас будет не менее громкое заявление. — Твоя душа для меня пахнет, хён. Меня изнутри пробивает дрожью. В ушах звоном стоят чужие слова, тепло оседающие на промёрзших внутренних органах. Мне не сразу удаётся ответить или хоть как-то среагировать, чтобы показать, что я всё ещё здесь, слушаю и всё понимаю. Потому что я не до конца понимаю. Моя душа для него что…? Пахнет? Мыслительный процесс напрочь увязает в меду слов, сказанных Тэхёном, и в его же глубоком взгляде, который он ни на секунду от меня не отрывает. — Чем же она пахнет? — Произношу с трудом, почти дрожа, выдавливая из себя слова, которые тоже вязнут во всей той сладости, которой наполняется моё нутро. — Мной, — отвечает Тэхён хриплым полушёпотом. — И ягодами, — он оставляет между словами томительные паузы, сильнее сводя меня с ума. И продолжает смотреть гипнотизирующе. Слова лучше и не подобрать. Потому что иначе моё внезапно изменившееся состояние не объяснить. — Будто ты ел их, лёжа у меня на груди. — Может, этот запах пришёл к тебе из будущего? Мы ведь с тобой связаны, забыл? Ты каким-то образом чувствуешь всё то же самое, что и я. Теперь я это знаю наверняка. Даже тот факт, что, увидев меня, ты замедлил свой шаг, говорит мне об очень многом. Наш разговор внезапно прерывает звонок тэхёнового мобильного. К сожалению, я так и не получаю ответ на свой вопрос о запахе и будущем. Тэхён тоже выглядит расстроенным. Когда он смотрит на дисплей, то еле заметно вздыхает. Ему не нравится тот контакт, что загорается ярким светом, становясь неприятно ослепляющей вспышкой яркости в умиротворённости тёмного неба, но Тэхён всё же принимает звонок. Встаёт с места, отходит подальше — лишает меня тепла — и бросает вынужденное и слегка раздражённое «да». Пару раз угукает собеседнику, отвечая на какие-то вопросы, потом произносит уставшие «понял» и «скоро буду». Разговор на этом заканчивается. — Хён, прости, но мне нужно возвращаться домой. Как заканчивается и наша встреча. — В чём дело? — Я почти что подскакиваю на месте. Тэхён выглядит поникшим, озлобленным. Я пугаюсь того, что дома его может ждать что-то плохое. Я ведь теперь подготовленный, знающий, оттого и перепуганный до чёртиков. — Что-то случилось дома? Может… может, я провожу тебя? Пойду вместе с тобой и помогу чем-нибудь? Чем я мог бы помочь — неясно. Устроить матери «взбучку», напугав словами о возможной смерти второго сына? Я уже проходил через это — откровенная правда здесь не работает, реальность сразу же выплёвывает тело, как инородное, в другую. А мне нельзя сейчас расставаться. Я же… Я же ничего ещё не успел сделать! Неужели мой «прыжок» в прошлое вновь оказался бесполезным?! Может, вызвать полицию? Но, опять-таки, что им сказать? Обвинить мать в том, что она отправляет сына на факультет информатики и даёт носить старую одежду брата? Боюсь, меня засмеют, а Тэхёну достанется от разгневанной безумной женщины.

Обстоятельства — Маяк

— Да, помощь не помешает, — соглашается он, расплываясь почему-то в игривой улыбке. И подходит ближе, присаживаясь рядом со мной на корточки. — Мне очень хочется проверить твою теорию про будущее и поедание ягод. Дашь мне свой номер, чтобы мы могли снова увидеться? Его руки совершенно беззастенчиво и незаметно оказываются лежащими на моих коленях. Пока тэхёнов взгляд направлен ровно на меня, его длинные пальцы медленно и нежно поглаживают коленные чашечки, вызывая лёгкую щекотку даже сквозь джинсы. А вкрадчивый шёпот, что пробирается в самое ухо, меня окончательно добивает: — А ещё я хочу проводить тебя до дома, чтобы быть уверенным, что главная ценность этого мира находится в безопасности. Я хочу проводить тебя. До дома. Главная ценность. Слова в голове повторяются, как поставленная на репит любимая песня, а сердце стучит — бум, бум, бум — им в такт. Боже мой, мой Тэхён, остановись, прошу тебя. Не смотри не меня так. Я же… Я же не могу больше выдерживать эту исключительную нежность. Мне надо двигаться дальше, идти в другие реальности, на случай, если в этой ничего не вышло, нужно спасать тебя, а всё, чего я хочу — растаять на твоей коже. Я беру из его рук телефон, вбивая туда свой настоящий номер и возвращаю обратно, заставляя его улыбнуться с видом победителя. — Нет, провожать не нужно, — давлю из себя нежеланное, противное, но, бесспорно, самое в данный момент правильное. — Я живу вон в том, — киваю к ближайшему скоплению незнакомых многоэтажек, — доме. Совсем рядом. Он поникшие кивает. Но надежду всё равно не оставляет, спрашивая как-то по-детски расстроенно: — Тогда можно я буду смотреть, как ты уходишь? — Зачем? — Чтобы иметь возможность в любую секунду тебя догнать и остановить, — этого я и боюсь. Что ты остановишь меня. Против тебя в моём арсенале нет оружия. С тобой возможна только полная капитуляция. — Когда мы встретимся в следующий раз, я больше не уйду, — говорю твёрдо и уверенно. Следующий раз обязательно наступит. Я всё сделаю для этого, обещаю. Тэхён молчит, будто пытается распробовать эти слова на вкус. Пытается понять, можно ли им верить. — Обещаешь? — И снова звучит как-то по-детски грустно, смотря на меня сверху вниз. — Обещаю. Меня распирает от эмоциональности момента и собственных чувств, давно уже ставших взрывным коктейлем из чередующихся друг за другом боли и счастья. Сил оставаться сдержанным практически не остаётся — броня пробилась с самого начала, с первого взгляда. Я встаю с лавочки, заставляя Тэхёна непонимающе нахмуриться, а затем подхожу вплотную и, ни секунду не медля, оставляю на его щеке невесомое, едва ощутимое прикосновение губ. Оставляю после себя и для себя хоть что-то существенное, физическое. Зачем-то замираю на его щеке губами, словно не нахожу сил оторваться. Или действительно не нахожу. А Тэхён этим беззастенчиво пользуется, слегка поворачивая голову и сталкивая тем самым наши губы в поцелуе. Мы снова замираем. Теперь уже в соприкосновении наших губ. Он — потому что боится, что я могу воспринять это в плохом ключе. Я — потому что… ему всего семнадцать. И, хоть Тэхён и ростом чуть выше меня, и мудростью наделён куда большей, чем всё моё взрослое окружение, взрослый дядя и несовершеннолетний парень — это всё ещё неправильно. Но у меня сердце стучит, как ненормальное, от его близости, от жара губ, а также страшного предположения, что я могу никогда его больше вновь не увидеть. Каждое моё действие — это лотерея на удачу. В какой момент высшие силы решат, что достаточно с меня путешествий, я не знаю. Потому я сдаюсь ему (и себе). Слегка толкаюсь носом в его, приводя тем самым нас в движение. Показываю: всё в порядке, мне тоже этого хочется. Он дрожаще выдыхает, а в следующую секунду обхватывает обе мои губы своими, сминая их с нежной и трепетной уверенностью. Тэхён опускает руку мне на затылок и с особенной чувственностью вплетает свои пальцы в мои волосы, прижимая к себе. Он целует мягко и неспешно, мажет по мне красками, как художник, заставляя меня обмякать в его руках. А я чувствую в это мгновение тонкую нить, что тянется из его груди к моей собственной. Мы с ним действительно связаны. В прошлом, будущем, настоящем. У нашей связи нет ни начала, ни конца. Она была всегда, и она вечна. Тэхён вдруг прерывает наш поцелуй, отстраняясь. Испуганно распахиваю глаза, надеясь заглянуть в его и найти в них ответ на свой немой вопрос, но натыкаюсь на преграду в виде век. — Иди, хён, — шепчет он едва слышно. Мягко, просяще. И глаз не размыкает. — Пока я не послал все свои дела и обязательства к чёрту. Я оставляю на его губах проща… Нет, не прощальный. Оставляю после себя поцелуй-обещание. — Однажды я приду, чтобы остаться рядом навсегда, Тэхён. Я обещаю тебе. Только дождись меня. Тэхён открывает глаза, смотря на меня так осознанно и печально, словно всё прекрасно понимает, и целует по-отечески в лоб. Ничего не говорит, знает: слова в нашем случае излишни — мы друг с другом говорим сердцами. — До встречи, хён. Шепчу ответное «до встречи», но вряд ли остаюсь услышанным — слова горстью горьких таблеток застревают в горле. Незаметно пробравшаяся к лицу соль уже начинает выедать кожу. Отстраняюсь, лишаясь тепла. Разворачиваюсь на сто восемьдесят. Ухожу. Замечаю, как начинаю плакать. Затыкаю рот ладонью, как в детстве, чтобы не быть услышанным. И сковываю себя тысячью цепями, чтобы не обернуться. Ведь как только обернусь, за раз обрету весь мир. Его же через секунду и потеряю. Мир перед глазами расплывается, переливается разноцветными бликами. Ветер вновь стал ледяным. Спину прожигает чужой взгляд. Перехожу дорогу, сворачиваю к первому встречному дому, а между мной и Тэхёном с каждым ненавистным шагом увеличивается расстояние. Это не привычные всем метры — между нами постепенно возникает дистанция иного масштаба: дни, месяцы, года. Поднимаюсь по маленькой подъездной лестнице. Солёные слёзы больно жгут кожу. Одна ступенька, вторая, третья. Холодная дверь становится препятствием. Кода не знаю, потому безысходно утыкаюсь лбом в холодный металл, прикрыв глаза, и даю себе возможность выдохнуть. Через несколько секунд вновь распахиваю веки с решимостью двигаться дальше. Но что-то в окружающей меня действительности кардинально меняется. Передо мной теперь находится совершенно иная дверь. Неприятно знакомая. Похожая на дверь подъезда моего настоящего дома. И год с две тысячи девятнадцатого меняется на две тысячи двадцать третий. Расстояние, отделявшее меня секунду назад от Тэхёна, становится размером в четыре бесконечных года. Я это понимаю по одной простой причине: в груди становится нестерпимо пусто.