***
Надо всё-таки быть осторожнее. — Ни с места. Вот и кто знал, что я в такую ситуацию попаду? Я и знала ведь! Но нет, понадейся на «авось» и иди напролом. — Успокойся, пожалуйста, ничего я тебе не сделаю, — попытка с треском проваливается, когда в меня летит ветка. Вот и работай с этими ненормальными. Но помочь-то надо. — Иди лесом! — кричит мне это чудо, добавляя почти про себя, но я слышу. — Чтоб тебя ёлка придавила. — Ещё чего, — возмущаюсь вслух и перемещаюсь к нему за спину. Вот и попался чувачок, хе-хе. Вихри смеются, подмывая совершить гадость. Потом. Как вернусь, замутить надо будет что-то грандиозное, чтоб весь Щ.И.Т. на ушах недельку так постоял. А то они его, видите ли, поймать не могут. Хватаю его, заламывая руки, чтоб не удрал ещё по коленкам бью слегка. Палец к шее. Вуаля, тело обмякает через минуту с лишним. — Попался, красавчик, — ага, худой, что твоя кляча, волосы грязные и лицо как у привидения. Вопрос, как он сбежал, напрягает ещё сильнее. Всё же даже если вихри и показывали это, я пропустила мимо. Класс! Нашивку сдираю, убирая в карман. Не нужно никому знать, откуда чудо родом. Пока что уж точно.***
— И как это понимать? — Как хочешь, — пожимаю плечами, невозмутимо уплетая печенье. — Хватит хомячить, — Ник забирает тарелку из рук, а я возмущаюсь, стараясь вернуть еду. — Ты и так неделю назад все мои конфеты своровала. Снова! — Не своровала, а конфисковала! Папа вздыхает, бьёт по ладони, а потом откидывается на спинку кресла. Я сижу напротив, развалившись. Получаю заслуженных люлей. За что? За неподчинение приказам директора. — Ну серьёзно, пап, — тяну я. — Ничего не будет, если он полежит в моей квартире, а не в больнице штаба. Так и народу меньше про него узнают. Он ведь и так знает, что я права, но волнуется. — А если ты его прибьёшь ненароком? — как видите, не за меня. — Всё будет хорошо, — преувеличенно бодро говорю ему. — Он ведь тоже накачан по самое не хочу. — Хорошо. — Анализы сдать Фитцу и Симмонс, я знаю, — встаю с кресла, потягиваясь. Спать хочется. Подхожу к двери, оборачиваясь. Уставшая улыбка на папином лице — последнее, что я вижу перед выходом.