***
Развернувшись и взмахнув розоватым подолом, Ирина вернулась в примерочную с новыми платьями. Несколько предыдущих супруг безжалостно забраковал и, удостоверившись, что владельцы магазина их не слышат, признал пёстрым безобразием. «Пёстрое безобразие», делающее яркую витрину оазисом среди пустыни улиц и переулков песочно-желтоватых оттенков, получасом ранее мгновенно привлекло их внимание и породило желание увезти с собой в качестве сувенира в столицу что-то полезно-красивое — более, чем магнит или какая-нибудь статуэтка. И не удивительно, что инициатива принадлежала Кривицкому: это ведь его пытливые глаза когда-то извлекли из массы платьев и костюмов небесно-голубое очарование, в котором Павлова провела один весенний, важный для их семейной истории день. А потому Ирина лишь улыбнулась, когда рука, всю прогулку не выпускающая её ладонь из своего любовного плена, потянула её к дверям с табличкой «открыто». Она верила его вкусу и прислушивалась к мнению, которое, как оказалось, нередко было верным и справедливым, никогда не лгало и подводило к самым мудрым решениям — нужно было только научиться слушать и слышать, доверять и доверяться, потеснить окаменевшую самостоятельность тёплыми объятиями кого-то надёжного и родного. — Что думаешь? — спросила Ирина, когда продефилировала от примерочной к своему модному эксперту, сидящему на бархатном пуфе. Попутешествовав взглядом по её телу, укрытому слоями лёгкой бледно-лиловой ткани, цветом похожей на одну из красок закатного неба в особенно жаркий летний день, Кривицкий поджал губы и отрицательно покачал головой. — Нет? А мне понравилось… — она огорчённо вздохнула и подбила платье так, чтобы его слои пышным сиреневатым облаком обвили ноги. — Интересное. И ткань приятная, цвет необычный. — Нравится, хочешь – бери, — Геннадий взмахнул рукой и усмехнулся, когда поднялся с пуфа. — Тебе же его носить. — А я хочу, чтобы нравилось и мне, и тебе. — Ой, Егорова! Ты мне нравишься любой. Даже без платья, — он подошёл к Ирине и встал позади так, чтобы их отражения в огромном ростовом зеркале слились в одну приятную глазам картину. Руки, поправив прядь волос, легли на плечи, а губы замерли около уха в продолжении ответа: — Нет, не так. Без платья – особенно. — Прекрати! — подавив улыбку, она притворно возмутилась и поспешила удалиться обратно в примерочную. Через мгновение копошения и разочарованно-тяжёлых вздохов до слуха Кривицкого долетели тихие просьбы о помощи: отчего-то застегнуть длинную молнию оказалось проще, чем увести вниз. — Спасибо, — произнесла Павлова, когда невесомая ткань едва не соскользнула по плечам, устремляясь к полу, и она чудом успела задержать её на груди. — А теперь – на выход. — Пожалуйста, — быстрее, чем она могла бы сообразить и сказать что-то о «не месте и не времени», он мог лишь её поцеловать. Уложить ладони на щёки, развернуть лицо к себе и, позабыв о вовсе не стойкой помаде, без малейшего сожаления испортить ей макияж, но украсть минуту наслаждения. — Не волнуйся и выбирай любое. Ты прекрасна во всём. Самодовольно улыбаясь, Геннадий покинул примерочную в аккурат тогда, когда рядом с ней возник хозяин магазина, и беззаботно-счастливая улыбка спешно обернулась неловкой усмешкой в надежде, что никто не видел и не слышал прошедшие пять минут. — Всё подошло, понравилось? Что-нибудь выбрали? — поинтересовался мужчина, для которого клиенты славянской внешности — в частности те, у которых в паспорте стояла московская прописка, — были особенно дорогими гостями, обещающими увлекательную беседу и немалую прибыль. — Мы ещё в процессе выбора, — кивнул Кривицкий, которому повышенное внимание дагестанцев к супруге за последние трое суток начинало порядком надоедать. Павлова, так кстати вышедшая из-за шторы, своим появлением прервала «неудобный» диалог и невольно припечатала все взгляды к своей фигуре. Ничуть не вычурное, украшенное одними лишь серебряными пуговицами, отдалённо напоминающими нагрудные застёжки костюма женщин Северного Кавказа, тёмно-зелёное — то ли насыщенного цвета морской волны, то ли оттенка таинственных, изысканных, самых дорогих изумрудов — платье словно было сшито для Ирины. Объёмные рукава с манжетами и прямая воздушная юбка, достающая до щиколоток, — лёгкая, полупрозрачная ткань переливалась и плавно струилась при каждом шаге. — Прекрасный выбор! — мужчина, представившийся ранее Тагиром, воодушевился и направился к Павловой. — И современно, и с намёком на богатство наших традиций. Лучшее, что вы можете приобрести и увезти с собой! А как подходит к глазам, к цвету волос… Оно определённо ждало только Вас! Завороженный красотой любимой женщины, Кривицкий очнулся лишь тогда, когда руки почтительного хозяина магазина уже расправляли Ирине складки платья в области талии. — Берём, любимая? — негодуя, Геннадий прокашлялся и нарочно выделил обращение. — Берём! — Ирина решительно определила: если предлагают — надо брать. Особенно, когда супруг так забавно проявляет ревность, а сама ситуация грозит обернуться смешной, но непоправимой катастрофой. Надо брать и бежать. По крайней мере, куда-нибудь туда, где рядом не будут виться высокие, статные мужчины с чёрной, как смоль, бородой и прожигающими, агатовыми глазами. Не то чтобы это было чем-то неприятным, а ревность Кривицкого не поднимала настроение на несколько позиций разом, но нервировать мужа ей не хотелось вот уже два года. — Айша, заверни нашим прекрасным гостям их покупку! — Тагир позвал, как нехитрым дедуктивным методом установила Павлова, свою дочь и откланялся, когда Ирина протянула им платье, а Геннадий облегчённо выдохнул самоустранению потенциального «конкурента». Закончив переодеваться, поправив растрепавшиеся волосы, она вышла в зал и столкнулась со взглядом, который наверняка должен был холодить кожу, но отчего-то вызывал лишь острое желание умилительно рассмеяться. — Может, сделаешь лицо попроще? — Может, перестанешь позволять всяким малознакомым кавказцам трогать себя? — взбунтовался Кривицкий, копируя её манеру. — Ген… — Ирина, склонив голову, усмехнулась и провела тыльной стороной ладони по его щеке. Он был неисправим. Да только ей давно было известно, что за этими время от времени разгорающимися чувствами стояло не ревностное собственничество, а большая-большая, искренняя любовь, неоднократно подогретая страхом потери. — Ир! — он дёрнулся, но, подобно ищущему ласки коту, только сильнее уткнулся в её ладонь. — Теперь с тобой ещё опаснее выходить на улицы… — Это почему? — Боюсь, украдут, — Геннадий сделал шаг назад, чтобы лучше рассмотреть супругу. И пусть она была не в новом платье, которое унесли на кассу, а в белом сарафане, что привезла из Москвы, — в его глазах она выглядела одинаково великолепна. — Точно украдут! — А ты не бойся. Я не покину тебя до конца дней, — Павлова грозно рассмеялась, будто озвученный приговор был ему наказанием, а не высшей наградой. — Тебе правда понравилось платье? — Правда. Покажешь его вечером всему Дербенту? — обещая нескучный променад, спросил Кривицкий. — А мне то, что под ним?.. — Невозможный! — взмолилась Ирина, когда спрятала улыбку на его плече. — Пойдём, пока нас не выгнали за неприличие!***
Беда пришла откуда не ждали. Небо, расцвеченное витиеватыми узорами молний, в финале душного, раскалённого дня решило разлиться неистовым ливнем, нарушающим все безоблачные прогнозы, и вечерний променад завершился быстрее, чем его подготовительный период. Но жаловаться на погоду, нарушившую планы, было грешно: ресторан, в котором они нашли спасение от ненастья и сидели, потягивая местный чай, пришедший на смену красному вину, и неизвестно который час разговаривали обо всём и ни о чём, своим видом заменял обзорную экскурсию. Древний город, уводя взгляд к самому морю, затерявшемуся во мраке неба, раскинулся под ногами, даря гостям всё своё колдовское очарование рыжевато-жёлтых огней и каменных крепостных стен. Из-за грозы не было видно звёзд, по обыкновению нависающих над этим уголком земли крупными сияющими бриллиантами, но одна из них будто сошла с небес и задержалась в этом мире, сегодня лишённом их сияния, — ещё тогда, когда Кривицкий ждал, измеряя шагами пространство номера, пока звезда эта соберётся покорять Дербент новым платьем. На фоне старого города, за все века видевшего так много и сильной, и утончённой красоты, Ирина, периодически поправляющая изумрудные рукава и задумчиво отводящая глаза вдаль, выглядела бесподобно. Одиночество Геннадия стало ощущаться особенно остро, когда минута сменяла минуту, а супруга, отошедшая поговорить по телефону с контактом «Брагин» всё не возвращалась. О том, что за пару тысяч километров, в родном отделении, случилось что-то более бедовое, чем помешавшая их прогулке погода, было нетрудно догадаться — хотя бы и по тому, как с ремаркой «Отойду раньше, чем голос сорвётся на крик» поднималась из-за стола Павлова. Когда она вернулась, эмоции шли впереди неё, а на потемневшем лице отчётливо читалось раздражение на грани гнева. Верить в то, что вечер безнадёжно испорчен, Кривицкий не торопился. — Что-то случилось? — спросил он, словно и не предполагал очевидный ответ. — Нельзя… — опустившись в кресло, она устало потёрла виски. — Нам просто нельзя уезжать и оставлять этот цирк! — Как будто когда ты работаешь, ничего неординарного не происходит. Не взрываются снаряды, в приёмное не въезжают машины… Тишь да гладь! — сыронизировал Геннадий и отставил в сторону чай, готовясь к полному погружению в атмосферу истории о привычном бедламе. — Что на этот раз? — Спасибо, что ничего подобного. Но одно другого не лучше, — Ирина, всем видом продолжая возмущаться, отхлебнула из чашки мужа, когда не обнаружила в своей никакого содержимого. — Вообще я поняла не больше, чем ты сейчас. Помнишь недавнюю лапароскопию? К нему пришла жена, оставила какие-то пакеты, ушла разговаривать с врачами. Мужику надоела диета, он покопался в этих пакетах, нашёл что-то похожее на конфеты и так захотел, что даже соблазнил ими соседа по палате. Теперь оба в реанимации, потому что это был крысиный или ещё какой-то там яд. Хорошо, что его жена вернулась с Лазаревым, когда все успели только откусить. Ты мне скажи… это как вообще возможно? — Сложить в пакеты с едой крысиный яд или спутать его с конфетами? — Кривицкий, к которому подобный сюжет не приходил и в самых странных сновидениях, озадаченно почесал затылок. — И то, и то! Как? Чем можно думать? — посуда на столе зазвенела, когда её руки в эмоциональном порыве с силой опустились на деревянную поверхность, привлекая нежеланное внимание. — Успокойся, Ир, — он перехватил её ладонь и накрыл своей. — Промоют, прокапают — и будут как новенькие! — Промоют, прокапают… А потом с меня спросят, почему в хирургии происходит такое. — Ну Егорова! — состроив жалобное выражение лица, вскрикнул Геннадий. — Помнишь, ты обещала мне ни о чём не думать, не переживать. Только ты, я и отпуск. — Помню… — на обречённом выдохе произнесла Ирина. — А поэтому поднимайся – в кабинете своём потом насидишься, – и пойдём гулять до самой полночи! Или ещё дольше – так, чтобы ног не чувствовать. А не сможешь идти – я тебя на руках обратно понесу. — Какие планы! — следя за его взглядом, говорящим о полной решимости и горящим нешуточным задором, она рассмеялась. — Сомневаешься? — Ни в коем случае! — так же решительно утвердила Павлова, когда подала ему руку и оказалась в тёплых объятиях, под которыми не страшны любые бури и грозы. Ночные улицы, и без того пропитанные солёным ароматом Каспийского моря, вобрали в себя запах дождя и ту особенную обстановку, которую может нарисовать лишь прошедшая, оставившая после себя неповторимое ощущение вольного полёта и лёгкого дыхания гроза. Идти под руку по старейшему городу с ней — с женщиной, любовь к которой ежедневно становилась лишь крепче и сильнее, если то ещё было возможно, — виделось неземным, до сих пор изредка кажущимся сказочным и небывалым, удовольствием. Слушая Кривицкого, она практически не отвечала, не участвовала в диалоге и совсем не хотела перебивать: только широко улыбалась и тихо-тихо смеялась, не скрывая выстраданного, но заслуженного счастья; только прижималась ближе и не смотрела на то, что вечер вовсе не был холодным. А он всё рассказывал и рассказывал — находил темы в каждой встречной и случайной детали, лишь бы слушать её беззаботный смех и без сожаления забывать навсегда уходящие в прошлое дни печали. — Не могли бы вы нас сфотографировать, пожалуйста? — между случайных петляющих улиц, где непогода вместе с дорожной пылью, к счастью, смыла и снующие людские толпы, Геннадий остановил семейную пару и, получив согласие, протянул мужчине телефон. Не обращая внимания на недовольное, обо всём говорящее молчание Ирины и на память о том, как она не переносит процесс фотографирования, он завёл руку за её спину и притянул за талию к себе, заранее зная, каким волшебным получится кадр — и не потому, что красивый город позади напомнил ему пейзажи ночного Иерусалима, а потому что женщина в тёмно-зелёном платье могла вершить взглядом из-под полуопущенных ресниц судьбы, что Кривицкий, вероятно, и знал на собственном примере, — так прекрасен был её облик. — Замечательно, — констатировал мужчина, как только просмотрел получившиеся снимки и вернул телефон Геннадию. Последний даже удивился, когда заметил, как беззастенчиво и искренне на всех фотографиях улыбалась жена. И в какой момент жизнь успела так перемениться?.. — Спасибо! — синхронно ответили Павлова с Кривицким. — И сдались тебе эти фотографии? Лучше любоваться здесь и сейчас, а не тратить время на них, — Ирина убежала вперёд, оставляя всё ещё рассматривающего снимки Геннадия позади. Он не спешил отвечать. Была ли нужда говорить ей, что ему хочется увековечить каждое мгновение, разделённое с ней? — Я и любуюсь, — смотря ей вслед, он пожал плечами, подразумевая совсем не городскую архитектуру. — Знаешь, в Иерусалиме такие же улочки, такие же серовато-песочные стены… Теперь не отвечала Ирина. Только замедлила шаг и обернулась, бросая через плечо красноречиво неодобрительный, едва заметно насмехающийся взгляд. — Не ревнуй, Ирка! Всё-таки я провел в Израиле половину жизни, и, надо сказать, он был ко мне благосклонен. — Тянет обратно? — хмыкнула Павлова. — Нет, знаешь ли, — Кривицкий мгновенно среагировал на ироничную провокацию и мягко улыбнулся. — Я провёл в Израиле половину жизни, но только сейчас осознаю, как мало в ней было цвета и света без твоего присутствия. Как трогательно и забавно. Золотые кольца не первый год грели их безымянные пальцы, но от подобных признаний по-прежнему перехватывало дыхание и дрожь проходила по коленям, как и тогда — когда им ещё было боязно сказать «люблю» и поверить этому громкому слову. Геннадий нагнал супругу, и прохладные пальцы аккуратно легли на её руку. Он потянул на себя ладонь, зажатую ласковым прикосновением, и, подавшись вперёд, тронул пальцы лёгким, невесомым поцелуем. Не задерживаясь надолго, губы проскользили к чувствительной, тонкой коже внутренней стороны запястья и оставили там ещё несколько поцелуев, согретых тёплым дыханием. Он умел быть учтивым, обходительным и заботливым — умел проявлять чувства так, что ноги невольно переставали ощущать почву под собой прочной опорой. Знал слабости и умел обращать их в чуткое удовольствие. Ирина и не собиралась сопротивляться, когда его руки обвили шею и жестом, полным нежности, а не знакомой ей грубой власти, привлекли ближе. Предвкушение скорого поцелуя повисло в воздухе вместе со свежестью минувшей грозы. — Увидят… — замерев в его объятиях, она помедлила. — Как школьники… На скромную и неудачную попытку возразить, ссылаясь на возможное общественное мнение, Кривицкий лишь подтолкнул её к стене, в готовую скрывать все тайны тень невысокого здания, и под тихий смех прервал пустые разговоры недолгим соприкосновением губ, больше похожим на мучительно тянущуюся пытку, чем на долгожданную ласку. Не имея возможности во мраке выразить всё, что хотелось показать, потемневшим от желания взглядом, он провёл большим пальцем по её подбородку, задевая нижнюю губу, ощущая неровное дыхание. — Стоит ли какой-нибудь Израиль этой сладости? — с новым признанием Геннадий вовлёк её в новый поцелуй. Больше не робкий, не быстрый — глубокий, жадный, ведомый чувственным наслаждением. С ощущением его пальцев на шее, вынужденная запрокинуть голову, Ирина в повиновении упёрлась спиной в каменную стену. Руки, сжимая ткань рубашки под пиджаком, нашли пристанище на его груди. Зная, что попытка насытиться друг другом не обретёт успеха, они просто запоминали вкус каждой минуты. — Я люблю тебя, — неохотно прервав то, продолжение чего Павлова желала больше всего другого, она задержалась около мужского лица, прислонившись своим лбом к его. Как легко стали даваться громкие слова, когда они честны и искренни… Хотелось благодарить его за каждую минуту, когда она могла позволить себе позабыть обо всех проблемах, следующих по пятам, достающих даже в других городах и регионах. Позволить себе, позабыв обращение по имени и отчеству, быть просто женой. Просто чьей-то любимой женщиной. И не бояться наступления завтрашнего дня, и не ждать того, что он принесёт с собой. Переплетя пальцы, они шли по мостовой, пока на пути не возникла винная лавка, манящая сквозь стекло богатым разнообразием напитков. — Зайдём? — Кривицкий притормозил и кивнул головой в сторону магазина. — Хочешь завтра не поехать ни в какие горы? — Да нет… — расценив её шутливый план как вполне симпатичное времяпровождение, он всё же высказал изначальную цель своего предложения. — Домой что-нибудь выберем. Приветливые и заинтересованные в покупателях продавцы-консультанты сразу увели их к самому изысканному товару, и если Геннадий увлечённо слушал краткие справки о бутылках красного полусладкого, то Ирина скучающе бродила между рядами и столами, вероятно, выискивая занятия увлекательнее, и ни единой мыслью не могла предугадать, что её главная ошибка случится именно в этой идее. — Ира? — неожиданно знакомый голос, прозвучавший из-за спины, окликнул её, и Павлова, молясь всем существующим и несуществующим богам, чтобы это было дурацкой забавой фантазии, медленно обернулась. — Вот это встреча!